Текст книги "Этюд в красно-еоричневых тонах или Тайна, несущая смерть-II"
Автор книги: Елизавета Кожухова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Кожухова Елизавета
Этюд в красно-еоричневых тонах или Тайна, несущая смерть-II
ЕЛИЗАВЕТА КОЖУХОВА
ЭТЮД В КРАСНО-КОРИЧНЕВЫХ ТОНАХ
или
ТАЙНА, НЕСУЩАЯ СМЕРТЬ-II
Зная по своему читательскому опыту, сколь трудно порой бывает ориентироваться в "густонаселенном" литературном произведении, автор составил алфавитный список действующих лиц и некоторых встречающихся в повести названий, в том числе устаревших.
АБЕЛЬ Владимир Ильич – идейный руководитель местной организации Национал-большевистской партии (лимоновцы).
БЕРГ Аскольд Мартынович – инспектор полиции.
ВЛАДЛЕН СЕРАПИОНЫЧ – доктор, заведующий городским моргом.
ДУБОВ Василий – частный детектив.
"За ОС" ("За Общую Справедливость) – левая парламентская фракция.
ИВЛЕВ Николай – поэт.
КОЛЛОНТАЙ – бизнесмен, торговец подержанными автомашинами.
КЛЯКСА Галина Виссарионовна – следователь прокуратуры.
ЛАВИНСКА Луиза – экс-депутат парламента, погибла в автокатастрофе.
МАУЗЕР – деятель НБП.
МАРЬЯ ВАСИЛЬЕВНА – соседка Лавинской (см.)
МГК КПСС (устаревш.) – Московский Городской Комитет Коммунистической Партии Советского Союза.
МИХЕЕВ – литературный критик.
НАХТИГАЛЬ Манфред Петрович – путчист на пенсии.
НИКА – муза критика Михеева (см.)
"ПАНОРАМА" – газета определенной окраски.
ПЕТРОВИЧ – см. Нахтигаль.
СЕРАПИОНЫЧ – см. Владлен Серапионыч.
СКРИПКА – деятель НБП.
ТОВАРИЩ ШВОНДЕР – редактор "Панорамы".
УЙО – студент-ливиец, активист НБП.
ФУТЛЯРОВ – мастер ФИДЕ, шахматный обозреватель "Панорамы" (см.)
ЧАЛИКОВА Надежда – московская журналистка, помогает Дубову (см.) в расследованиях.
Время действия – наши дни. Место действия – некая вымышленная республика бывшего СССР.
***
Автор уведомляет гг. Линдермана, Рубикса, Московцева, Айо, Фарбера, Чехлова и всех читателей, что персонажи и события данной повести являются творческим вымыслом автора. Всякое совпадение случайно.
***
Из радиоточки привычным фоном негромко звучала музыка. Частный детектив Василий Дубов скучал за столом, от нечего делать разгадывая кроссворд. Время от времени он поднимал взгляд на настенные часы и всякий раз неодобрительно покачивал головой.
Но вот дверь сыщицкой конторы распахнулась, и Василий привстал из-за стола, придав лицу любезное выражение. Однако это оказалось излишним, так как вместо ожидаемого клиента вошла Надежда Чаликова – сия корреспондентка ряда московских газет была отнюдь не посторонним человеком как в конторе, так и в жизни детектива Дубова.
– Васенька, давайте сходим в кафе, – прямо с порога предложила Надежда.
– Цитрусовое из пяти букв, первая "Л", – невпопад сказал Дубов. – Ах, в кафе? Я бы не прочь, Надя, но жду посетителя. – Он еще раз глянул на часы. – Мы договаривались на одиннадцать тридцать, а уже без пяти двенадцать.
– Ну так оставьте записку, где вас искать, – предложила Надя. – В первый раз, что ли?
– Неудобно как-то, – с сомнением покачал головой Василий. – Все-таки дама, к тому же видная персона. Ну ладно, давайте подождем до полудня, и тогда уж в кафе.
– Идет, – согласилась Чаликова. – А что за дама – я ее знаю?
– Некая госпожа... – Дубов посмотрел в блокнот. – Госпожа Луиза Лавинска.
– Нет, не знаю, – подумав, ответила журналистка. – И чем же она такая видная персона?
– Кабы я знал, – глянул в потолок Дубов. – Госпожа Лавинска более всего известна в политических кругах нашей республики, а я, как вы знаете, политикой не занимаюсь.
– Говорят, что если ты не занимаешься политикой, то политика раньше или позже займется тобой, – как бы между прочим заметила Чаликова.
Дубов хотел было возразить, но тут музыка замолкла, и из радиоточки зазвучал немного растерянный голос диктора:
– Точное время двенадцать часов. Только что мы получили трагическую новость. В аварии на углу улиц Свободы и Елизаветинской погибла известная политическая деятельница, депутат парламента предыдущего созыва Луиза Лавинска. Ее автомобиль "Жигули" на высокой скорости врезался в фонарный столб. Подробности в следующем выпуске. А теперь переходим к новостям дня...
Василий резко вскочил из-за стола и приглушил репродуктор:
– Все ясно – это случилось, когда Лавинска ехала сюда. Вчера она позвонила и без длинных предисловий сказала, что располагает некоей очень важной информацией, которую может доверить только мне, – сообщил сыщик. – И это весьма странно – ведь мы даже не были знакомы.
– Значит, о вас ходит добрая слава, – печально улыбнулась Чаликова, если даже незнакомые испытывают к вам такое доверие.
Василий пристально поглядел прямо в глаза Чаликовой:
– Скажите честно, Надя, вы верите, что смерть Луизы Лавинской – это обычный несчастный случай?
Надя почти минуту молчала, а потом тихо ответила:
– Нет.
– Что ж, – вздохнул Дубов, – от вашего ответа зависело, возьмусь ли я расследовать обстоятельства ее смерти. – И, чуть помолчав, добавил: Хотя, если честно, то я не смог бы спать спокойно, даже если бы вы ответили "да".
– Я могу вам чем-то помочь? – уже почти по-деловому спросила Надежда.
– Ваша помощь будет просто бесценна. Если вам не трудно, поговорите со своими коллегами журналистами, с коллегами Лавинской политиками постарайтесь узнать о ней побольше.
– А вы?
– А я наведу справки по своим каналам, – не без важности ответил Дубов.
***
Одним из источников наведения справок для детектива Дубова служил небольшой ресторанчик, где он обычно обедал. А точнее говоря, круг сотрапезников, всегда готовых такие справки предоставить.
На сей раз соседями Дубова по столику оказались инспектор полиции Аскольд Мартынович Берг, заведующий городским моргом доктор Владлен Серапионыч и владелец салона подержанных автомобилей господин Коллонтай. По меньшей мере от двоих из них, а именно от инспектора и доктора, Василий надеялся что-либо выведать, а чтобы вызвать их на откровенность, с ходу сообщил, что Лавинска попала в аварию, спеша на встречу с ним.
Инспектор Берг слегка поморщился:
– Опять вы, Василий, ищете всякие страшные тайны там, где их нет. Совершенно ясно, что гражданка Лавинска просто не справилась с управлением, и оттого "Жигули" занесло прямо в столб. К тому же она не пристегнула ремни безопасности.
– Несчастный случай можно и подстроить, – заметил Дубов. – Вдруг это связано с ее политической деятельностью, или, например, с крупными деньгами?
– Не думаю, – покачал головой доктор Серапионыч. – Насколько я знаю из газет, Лавинска давно отошла от активной политики, а на днях даже вышла из партии, в которой состояла. А что до бизнеса...
– Да не было у нее никакого бизнеса, – подхватил Коллонтай. – Если, конечно, не считать бизнесом попытки продать свой "Жигуль". Не так давно она даже заходила по этому поводу ко мне в офис, но я же занимаюсь только иномарками. В общем, посоветовал искать покупателя самой, хотя и пообещал позвонить, если узнаю, что кому-то нужны "Жигули". Да видно не судьба...
– Дни наши сочтены не нами, – вздохнул доктор Серапионыч. – Всего какую-то неделю назад я лицезрел Лавинску по телевизору, а уже сегодня производил ее вскрытие...
– Ну и как? – обернулся к нему Дубов.
– Что значит "как"? – несколько удивился доктор. – Едва я принялся за дело, как ко мне в морг заявились господа из ГАИ и потребовали выдать заключение о причинах смерти. Ну я и написал, что смерть наступила от естественных причин – если, конечно, таковыми можно считать перелом черепа и прочие повреждения, несовместимые с жизнью. Тем более что это соответствует действительности... К слову сказать, обычно наши доблестные автоинспекторы подобной оперативности не проявляют.
– И это весьма странно, – в глазах детектива Дубова зажегся охотничий блеск. – Значит, все-таки что-то здесь нечисто!
– Не надо искать черную кошку в темной комнате, – пробурчал инспектор Берг, – особенно если ее там нет. Потерпевшая была известным в обществе человеком, и потому работники ГАИ хотели поскорее закрыть дело. Ну, сами знаете, чтобы отвязаться от господ репортеров, а заодно и от начальства. А если вам, дорогой коллега, больше нечем заняться, то вот вам практическое дело. До недавнего времени в нашей стране почти не было проблем с наркоманией, а в последние пару месяцев грянул настоящий наркобум – такое впечатление, будто какие-то негодяи задались целью посадить всю нашу молодежь "на иглу". И, к сожалению, это им удается.
– Мафия, – безнадежно протянул Коллонтай.
– Ну что ж, Аскольд Мартынович, я принимаю ваш вызов, – сказал Дубов. Борьба с наркоманией – задача всего общества, и я постараюсь внести свою лепту в общее дело!
И детектив погрузил ложку в уже изрядно остывшие щи.
***
Вечером Надежда представила Василию отчет о своих разысканиях:
– Увы, похвастаться особенно нечем. От своих коллег я узнала только то, что Лавинска никогда не отказывала им в интервью, хотя она и не принадлежала к особо ярким личностям, за которыми охотятся корреспонденты. Но мне показалось, что многие склонны считать ее гибель не случайной.
– И какие основания? – насторожился Дубов.
– Никаких, – развела руками Чаликова. – Журналистская интуиция, и только. Не смейтесь, Вася, в нашей профессия она столь же нужна, как и в вашей.
– Ну хорошо, а что говорят господа политики?
– Я покрутилась в парламентских кулуарах, но сколько-то существенной информации почти не выудила. Разве что – Луиза Лавинска была депутатом от Социалистической партии, но в нынешний созыв парламента не баллотировалась. Кстати говоря, теперь социалисты и представители еще нескольких левых и промосковских партий объединены в общую фракцию, – Надя пролистала записную книжку, – "За общую справедливость". Сокращенно – "За ОС". Теперь о Лавинской. Недавно она вышла из Соцпартии, поэтому ее бывшие единомышленники отзывались о ней довольно сдержанно, хотя и не отрицали былых заслуг. Правда, и оппоненты говорили о покойной хоть и с уважением, но без особой теплоты.
– Почему, как вы думаете?
– Я так поняла, что "левые" в обиде на Лавинску, за то что она покинула свою партию, причем со скандалом, а остальные до сих пор воспринимают ее как манфредовку.
– Кого-кого, простите? – удивился Дубов. Надя снова заглянула в книжку:
– Манфредовку. Так называют сторонников Манфреда Петровича Нахтигаля, в прошлом – путчиста, противника независимости вашей республики, потом – так называемого политзаключенного, осужденного по уголовной статье "за попытку свержения законной власти". Ныне Манфред Петрович – пенсионер и неформальный лидер левой оппозиции...
– Ну что вы, Наденька, – рассмеялся детектив, – я, конечно, мало разбираюсь в политике, но уж кто такой господин Нахтигаль, прекрасно знаю. Вы лучше расскажите побольше о Лавинской.
– Так я о ней и говорю, – вскинула бровки Надя. – Во время отсидки Манфреда госпожа Лавинска постоянно выступала за его освобождение, причем занималась этим не только здесь, но и в международных организациях. И так как она всюду утверждала, что пламенного путчиста посадили не за криминал, а за политику, то тем самым терпел ущерб международный престиж вашего государства. Вот за это многие из власть имущих и недолюбливали Луизу Лавинску. Хотя и они отмечали, что покойная, в отличие от своих однопартийцев, была социалисткой по убеждению.
– В каком смысле? – удивился Василий.
– В смысле, что остальные откровенно используют "левую" фразеологию для приобретения политического, а заодно и, чего греха таить, материального капитала. Они и в парламент приезжают на "Мерседесах" и "Вольвах", усмехнулась Надя. – Так что Лавинска со своими убеждениями и "Жигулями" на их фоне выглядела белой вороной. Или, точнее, красной...
– Ну что ж, Наденька, вы неплохо поработали, – похвалил Василий. – Я еще не очень представляю, как ваши сведения помогут в расследовании, но, возможно... Погодите, я совсем забыл – пора включать новости.
Детектив щелкнул выключателем, и на экране телевизора появилась дикторша:
–...сочувствие родным и близким покойной. Неделю тому назад она дала свое последнее интервью нашей программе, которое мы теперь повторяем.
На экране возник уголок парка со скамейкой, на которой в свободных позах сидели человек с микрофоном и статная женщина в длинном темном платье, единственным украшением которого служила крупная янтарная брошь.
– Госпожа Лавинска, местом нашего интервью вы избрали Вермутский парк. Почему?
– Здесь произошли события, заставившие меня выступить с этим заявлением, ответила госпожа Лавинска приятным грудным голосом. – Я имею в виду митинг Социалистической партии, заявленный как акция протеста против ухудшающегося уровня жизни.
– То есть то мероприятие, где национал-большевики учинили, мягко говоря, некоторые беспорядки? – уточнил корреспондент.
– Да, – кивнула Лавинска. – Знаете, я всегда была за социальную справедливость и дружбу между народами и не хочу иметь ничего общего с хулиганами, ненавидящими мой народ и использующими нацистскую символику. После митинга я потребовала от руководства Социалистической партии отмежеваться от национал-большевиков, однако это до сих пор не сделано. И так как мне стало ясно, что многие мои коллеги по партии негласно сочувствуют идеям, совершенно для меня неприемлемым, то я приняла решение, да, очень трудное для меня, но окончательное, о выходе из Соцпартии.
Лавинску и корреспондента сменили кадры митинга в том же парке – два десятка молодых людей в кожаных куртках с красными повязками на рукавах, где в белом круге чернели серп и молот. Они держали плакаты "Долой ваш собачий язык!", "Вся власть НБП!" и прочие в том же духе и выкрикивали соответствующие лозунги. Камера выхватила крупным планом одного из лимоновцев – Василия поразили его пустые глаза и явно нескоординированные движения, хотя на пьяного он похож не был.
– Вася, а почему парк называется Вермутским? – спросила Надя, когда сюжет завершился.
– Особенности национальной топонимики, – озорно усмехнулся детектив. Раньше парк носил имя Калинина, но все его называли Вермутским, поскольку там каждодневно собирались пьяницы и пили "Вермут". В советские времена под этим названием продавалась дурно пахнущая бормотуха, и мы даже не представляли, что на самом деле вермут – это особая настойка на травах. В общем, после советской власти название Калининский по вполне понятным причинам решили отменить, а чтобы не придумывать чего-то заумного, то так и назвали – Вермутский.
– А, ну ясно, – кивнула Надя, то ли поверив, то ли не поверив дубовскому объяснению. – Погодите, совсем забыла! Кто-то из депутатов, уж не помню из какой фракции, говорил мне, что накануне этого нашумевшего интервью Лавинска встречалась с Манфредом Петровичем Нахтигалем, причем прямо у него дома.
– Вот оно как, – хмыкнул Василий. – Лимоновцы, Петрович, Лавинска, митинг, интервью, авария... Нет, неспроста все это. – И детектив решительно набрал домашний номер инспектора Берга.
***
Вечерние новости смотрел в своей скромной квартирке и Манфред Петрович Нахтигаль. Разумеется, он не мог знать о разговоре частного детектива Дубова и журналистки Чаликовой на другом конце города, но душу мятежного экс-путчиста грызли смутные опасения.
"Только бы никто не пронюхал, что она была у меня перед этим идиотским интервью, – думал он, тупо глядя на брошку Лавинской. – Я-то знаю, что я не при чем, но на фига мне лишняя шумиха? Сейчас ведь чуть что – все шишки на меня. Или и вправду куда-нибудь смыться, да хоть бы за товаром, черт бы его подрал, пока шухер не пройдет? Мне в этом деле засвечиваться ни к чему".
Взор Петровича упал на ворох неоплаченных коммунальных счетов, и его настроение испортилось вконец.
– Мошенники, – переключился неугомонный пенсионер на своих более преуспевших единомышленников, – пока я им нужен был, то так и подкатывали на своих сраных "мерседесах" – мол, ты у нас, Петрович, славный герой, узник совести, поагитируй за нас. А теперь, как в этот долбанный парламент пролезли, будто вши, так и знать больше не хотят. Гнушаются, видите ли! Хоть бы пачку чая кто прислал. Небось как следующие выборы подойдут, так опять припрутся. А вот жопу им!..
Петрович бросил раздраженный взор в телевизор – там шел обзор зарубежных новостей: Лужков торжественно сдергивал простыню с очередного изваяния Церетели. Но даже и эти невинные кадры не улучшили Петровичу настроения:
– Лужков тоже скотина, уж так меня расхваливал, а хоть бы копейкой ссудил. Вы, говорит, дорогой Манфред Петрович, главный борец с национализмом, пламенный защитник русскоязычного населения во всем ближнем, дальнем и внутреннем зарубежье. Свинья в кепке! А сам чего вытворяет с этими, как их, "лицами кавказской национальности". А по-моему, так на свете существуют лица только двух национальностей: недорезанных буржуев и трудящихся!
Тем временем с экрана уже вещал телеобозреватель, который обычно в завершение выпуска подводил итоги дня:
– Можно сказать, что с уходом Лавинской левый фланг нашего политического спектра лишился последнего истинного социалиста – ясно, что назвать банкиров и домовладельцев из фракции "За ОС" левыми можно лишь с очень большой натяжкой.
– Что верно, то верно, – немного успокоившись, согласился Петрович. Хоть покойница и впадала порой в ересь опортунизма и ревизионизма, но за интересы трудящихся стояла твердо.
– Я сейчас не говорю о товарище Нахтигале, – продолжал обозреватель, – в настоящее время его скорее можно сравнить с использованным презервативом...
– Что-о?!! – взревел Петрович и швырнул в телевизор стоптанным шлепанцем. – Ах ты подонок! Выродок!! Ублюдок!!!
Однако телевизор продолжал издевательски извергать из себя слова неприятные для Манфреда Петровича, но увы – совершенно справедливые.
***
Утром Василий Дубов на своем верном "Москвиче" отправился к дому, в котором жила покойная Луиза Лавинска. Адресом его снабдил, для виду немного поворчав, инспектор полиции Берг. Разумеется, частный детектив не ждал от этой поездки чего-то нового и даже был готов к тому, что она окажется совершенно бесполезной.
Оставив "Москвич" на небольшой площадке перед трехэтажным домом довоенной постройки, Василий оглянулся. Перед входом на лавочке мирно вязала чулочек пожилая женщина – Василий без труда распознал в ней одну из тех старожилок, которые всегда все про всех знают. Теперь детективу предстояло войти к ней в доверие и расспросить о Лавинской.
Однако старушка сама окликнула Дубова:
– Молодой человек, что вы ищете?
Василий подошел к лавочке и изобразил на лице самую лучезарную улыбку, на какую был способен:
– Доброе утро, сударыня! Я расследую обстоятельства гибели вашей соседки Луизы Лавинской.
– А, так вы из полиции?
Расслышав в голосе старушки явственные нотки недоверия и даже враждебности, Дубов поспешно возразил:
– Нет-нет, сударыня. Я всего лишь частный сыщик. Василий Дубов, к вашим услугам.
– А, так вы наш человек! – обрадовалась старушка. Льда недоверия как не бывало.
– В каком смысле – наш? – не понял детектив.
– А то не знаете! – уже почти заговорщически подмигнула бабушка. Полиции я бы ничего не сказала, а вам помогу с удовольствием.
– Простите, сударыня, как вас звать-величать?
– Марья Васильевна.
– Скажите, Марья Васильевна, вы не замечали ничего странного за последние дни?
– Да нет вроде бы, – не очень уверенно ответила Марья Васильевна. Вообще-то ведь покойница, царствие ей небесное, – старушка истово перекрестилась, – правильную жизнь вела. И за народ всегда стояла...
– А машина? – спросил Дубов. – Где она обычно ее ставила?
– Да там же, где ваша. Разве чуть левее. Ах да, совсем забыла! Как раз позавчера возле нее двое каких-то молодых парней крутились.
– Вот как? – насторожился детектив. – Марья Васильевна, вы их смогли бы описать?
– Трудновато, – вздохнула старушка, – но если бы снова увидала, то узнала бы непременно.
– А как они были одеты? Какая прическа?
– Как одеты? Да обычно, без этих новомодных штучек. А прическа... Погодите, дайте вспомнить. У одного волосы коротко стриженые, а у другого наоборот, длинные. Ну, я-то, конечно, крикнула – чего это вы тут, ребята, делаете? А они мне очень так вежливо ответили, что они покупатели и что хозяйка им разрешила осмотреть машину.
– И вы им поверили?
– Да не очень. Хотела спросить у самой, да не встретила, а на следующий день... – Марья Васильевна совсем пригорюнилась.
– Ну хорошо, Марья Васильевна, – Дубов протянул ей свою визитную карточку, – спасибо вам за ценную информацию. Если что-то еще узнаете, то дайте знать, будьте уж так любезны.
– Да-да, конечно, – закивала старушка.
"Значит, Лавинска действительно пыталась продать "Жигули", – размышлял Василий, неспеша ведя "Москвич" по колдобистой улице, – и ничего нового я не узнал. Хотя надо еще подождать, что мне сообщит насчет автомобиля инспектор Берг..."
На светофоре зажегся красный свет, и Дубов затормозил.
– А может, прав Аскольд Мартынович – нет в этом деле никаких тайн, сказал детектив своему отражению в зеркальце.
Красный свет сменился желтым, затем зеленым, и "Москвич" тронулся с места. Но тут через улицу побежал какой-то человек. Василий ударил по тормозам, и очень вовремя – машина остановилась прямо перед носом незадачливого пешехода.
***
Петрович открыл газету и на первой же странице увидел некролог под фотографией Луизы Лавинской. "А я вот подохну – ни одна сволочь не вспомнит, – подумал он. – Хотя нет – вспомнят, еще как вспомнят. И на похороны слетятся, как стервятники на мертвечинку. Не дождетесь, голубчики..."
И вдруг ему явственно вспомнилась последняя встреча с Лавинской – та самая, обнародования факта которой он так опасался. В тот день Манфред Петрович находился в самом мерзопакостном настроении – "Местное время" вылило на него очередной ушат помоев. Обесчещенный пасквилянтами Петрович в бессильной злобе выл, царапал обои, рвал в куски мерзкую газетенку, но когда раздался звонок в дверь, тут же смирил чувства и даже успел убрать следы своего праведного гнева.
– А, добрый денек, товарищ Лавинска, – приветливо разулыбался Петрович, впуская гостью. – Наконец-то побаловали старичка своим визитом. А вы все молодеете...
– Благодарю вас, Манфред Петрович, – чуть смутилась Лавинска, проходя в кухню. – Но я пришла поговорить о деле...
– Нет-нет, о делах потом, – весело суетился хлебосольный хозяин, – а первым делом я вас чайком угощу. Ах, какая незадача – как раз вся заварка вышла!
– Я наслышана о вашем трудном положении и кое-чего прихватила. – С этими словами гостья принялась выкладывать из авоськи хлеб, колбасу, чай, плавленые сырки... Уже два дня сидящий на воде и черствых корках Петрович с жадностью взирал на продукты. Ему страсть как хотелось схватить палку сервелада и тут же съесть вместе со шкуркой, но он понимал, что надо сдерживаться.
– Вот уж спасибо, – ворковал Петрович, привычно заваривая чай, – а то до пенсии неделя, сами знаете, какие теперь пенсии, а сколько дерут за квартиру, за электричество, за газ... Да-да, понимаю, вы человек занятой, это я тут лодырничаю да на судьбу жалюсь... Так что же у вас за дельце?
– Я хотела поговорить с вами, Манфред Петрович, о последних выходках национал-большевиков в Вермутском парке.
Петрович обреченно вздохнул. Он так и предполагал, что речь пойдет о чем-то неприятном. Значит, придется выкручиваться.
– Да, мне их деятельность тоже не по душе, – как ни в чем не бывало ответил Петрович. – Но я даже не представляю, чем мог бы вам посодействовать...
– Как известно, митинг был организован Социалистической партией, продолжала Лавинска. – Я думала, что руководство партии не было в курсе, что они сами осуждают лимоновцев, но оказалось, что им как будто даже импонируют эти красно-коричневые хулиганы. Во всяком случае, никто из наших лидеров не только не осудил, но даже толком от них не отмежевался.
– Сожалею, – вздохнул Петрович, – но я-то чем могу помочь? Да-да, знаю, что вы сейчас скажете – что я "крестный отец" социалистов и духовный вождь всего блока "За ОС". Но на самом деле все обстоит совершенно иначе. Они меня... – Манфред осекся, так как у него чуть не вырвалось словечко "кинули". – Они давно отошли от генеральной линии, впали в ревизионизм. Да что там – просто сделались опортунистами и ренегатами.
– Ну хорошо, пусть так, – не сдавалась гостья, – но вы, лично вы можете сказать свое веское слово? Ведь вы, Манфред Петрович, пользуетесь заслуженным авторитетом как раз у той части общества, на которую пытаются воздействовать лимоновцы. Ваш долг – публично осудить их!
– Долг, долг, – чуть помолчав, зло ответил Петрович. – А где вы все были, когда я в девяносто первом пытался сохранить единство партии и целостность Союза? – Немного смягчившись, он доверительно продолжал: – Поймите, товарищ, нынче времена не те. Время разбрасывать камни прошло, настал черед их собирать. Вы же сами видите, что кругом творится. С кем прикажете революцию делать – с этими вашими депутатами? Как же, сейчас – полезут они на баррикады на своих буржуйских "Мерседесах"! А лимоновцы – они хоть и "национал", но все-таки большевики. Я вижу в них боевой задор комсомольцев моей тревожной молодости... А что до всех этих выпрыгов, эпатажа, свастики в белом круге, так не берите в голову. – Петрович чувствовал, что говорит то, чего не следовало бы, но остановиться уже не мог – его "несло". – Да, да, все это внешнее, наносное. Это мы отрехтуем. Мы превратим их в настоящих пламенных борцов за великое дело Ленина – Сталина!
– Тут, кажется, уже Гитлером попахивает, – негромко заметила Лавинска.
– Пусть Гитлером, – с жаром подхватил Петрович. – Мы должны быть диалектиками и из всего извлекать рациональное зерно, в том числе из идеологи национал-социализма. Пора уже признать, что и у Гитлера были свои положительные качества.
– Да что вы такое говорите?! – возмутилась гостья, но хозяин ее уже не слышал. Его по-прежнему "несло", но то, что он говорил теперь, было выстраданным, заветным, чем Петрович еще никогда и ни с кем не делился:
– Гитлер в стране порядок навел – раз. Покончил с безработицей – два. Решил еврейский вопрос – три...
– Манфред Петрович, вы это всерьез? – изумленно перебила Лавинска.
– Нет, в шутку, – сварливо ответил Петрович. И, поспешно вернув маску скромного пенсионера, захлопотал: – Постойте, куда вы, дорогуша? Вот уже и чайничек закипает...
– Спасибо, я лучше пойду, – тихо произнесла гостья. – Боюсь, что нам с вами не по пути...
...Течение воспоминаний прервал телефонный звонок. Петрович нехотя снял трубку:
– Да!
– Господин Нахтигаль? – раздался в трубке приятный женский голос. Манфред Петрович? С вами говорит Чаликова, журналистка из Москвы.
– В чем дело?
– Я хотела бы задать вам парочку вопросов. Если вы знаете, вчера в автомобильной аварии погибла Луиза Лавинска...
– Я не специалист в этой области, – отрезал Петрович, а сам подумал: "Ну вот, начинается..."
– Однако, насколько мне известно, незадолго до этого трагического события вы встречались с покойной...
– Ложь! – не выдержал Петрович. – Я ни с кем не встречался! Откуда вы знаете? Прекратите меня провоцировать!
Петрович в смятении швырнул трубку и тут же полез в письменный стол, где у него в дальнем уголке хранилась "заначка" – как раз на билет до Москвы и обратно.
– Ладно, поедем за товаром, – пробормотал он, дрожащими пальцами пересчитывая деньги. – Подальше от этих, – тут он подпустил неприличный эпитет, – журналюг, а заодно и заработаю пару копеек.
Петрович небрежно сунул деньги во внутренний карман и покинул квартиру, закрыв двери на цепочку и три замка.
***
Василий решительно вылез из "Москвича" с намерением вежливо, но строго разъяснить незадачливому пешеходу правила уличного движения, но неожиданно тот сам бросился в объятия сыщику:
– Вася! Узнаешь старого друга Колю?
Дубов пригляделся и признал в нарушителе своего бывшего одноклассника Колю Ивлева. Правда, выглядел тот явно не по годам потрепанным.
– Как раз на той неделе тебя вспоминал! – радостно продолжал вопить Ивлев. – Ну, сколько зим, сколько лет! А ты, я слышал, заделался частным сыщиком? Во здорово!
– А ты-то как? – прервал Василий бурный поток старого приятеля. – Все так же пишешь?
(Дело в том, что Коля Ивлев именовал себя поэтом и даже печатался в авангардном журнальчике "Источник", бурно возникшем на волне перестройки и тихо скончавшемся с наступлением рыночной экономики).
Но поэт не успел ответить, так как сзади загудели машины. Василий припарковал "Москвич" к ближайшему тротуару и тогда уж мог предаться беседе с давним знакомым.
– Писать-то пишу, да кому нужна подлинная поэзия в наш век чистогана? вздохнул Ивлев. – Да чего уж там! Давай лучше заглянем в кофеюшку, тут за углом, очень милая дыра, там собирается, – Коля саркастически хмыкнул, творческая, блин, интеллигенция. Она же люмпенизированная сволочь.
Василию совсем не хотелось пить кофе, да еще в окружении столь неуважительно поименованной творческой интеллигенции, но чтобы не обижать Колю, согласился.
Кафе действительно оказалось дыра дырой, к тому же очень малолюдной видимо, творческая интеллигенция в это время обычно еще спала. Лишь за одним столиком пожилой человек в очках и с усами играл сам с собой в шахматы, а за другим пил кофе некий худощавый господин. У его ног похрапывал здоровенный ротвейлер в железном наморднике.
– Критик! – умиленно воскликнул Ивлев, бухаясь на стул рядом с хозяином собаки и увлекая за собой Дубова. – Михеев, ты даже не знаешь, как я тебя люблю!
– Знаю, знаю, – проворчал критик. – Уже с утра, небось, заправился?
– Ну так, самую малость, – захихикал Ивлев. – Знакомьтесь – критик Михеев, детектив Дубов. Вообрази, Вася, он так "достал" поэтов своей критикой, что пришлось завести себе столь надежного защитника! Ну как, ты уже выдрессировал Нику, чтоб кидалась только на нашего брата поэта?
– Я и не знал, что у тебя есть брат поэт, – как бы между прочим заметил Михеев. – А Ника – это моя муза.
Услышав свое имя, собака открыла один глаз, оглядела Ивлева и Дубова и, видимо, решив, что угрозы ее хозяину они не представляют, вновь задремала.
Продолжая что-то болтать, Ивлев извлек из дырявого кармана не менее дырявый кошелек и стал считать мелочь. Даже не прибегая к столь любимому им дедуктивному методу, Василий понял, что у его приятеля едва ли наберется даже на чашку растворимого кофе, и сам заказал две натурального.
– Спасибо, Вася! – патетически воскликнул Коля. – Скажи, чем бы я мог тебя отблагодарить? А, знаю! Я посвящу тебе свою лучшую поэму!
– Не слушайте его, – хмыкнул критик Михеев. – Если бы он посвящал по поэме всем, кто его угощал, то написал бы уже больше, чем Александр Дюма, Поль де Кок и Всеволод Кочетов вместе взятые.
– А критик все критикует, – не остался в долгу поэт. И, вновь оборотившись к Дубову, столь же сумбурно продолжал: – Послушай, Вася, давай лучше сходим на пикет!
