Текст книги "Странница"

Автор книги: Елизавета Иванникова

Елизавета Иванникова
Странница

© Комитет по печати и информации Администрации Волгоградской области. 2008

© ГУ «Издатель», 2008

© Волгоградская областная организация общественной организации «Союз писателей России», 2008

© Иванникова Е. В., 2008

* * *

Странница

 
От жизни своей укорительной
Однажды захочется нам
Вселенской субботой родительской
Войти в переполненный храм.
 
 
И там, где, томима признаньем,
Душа разделилась и плоть,
Свечу незажженную – пламенем
С молитвой святой уколоть.
 
 
И вот уже плачешь, и каешься,
И шепчешь родных имена,
Лишь здесь до последнего камешка
Разрытая память видна.
 
 
Мы встретимся там, где расстанемся,
Слезы не успеешь смигнуть,
Душа – поднебесная странница,
Ей ведом назначенный путь.
 

Бородинское поле

 
В узелках неразвязанной боли
Домотканого неба рядно,
И темно Бородинское поле,
Словно прошлое наше темно.
 
 
Гулко славных веков безголосье,
Но бесплотные, как миражи,
Налились звездным светом колосья
Божьей дланью посеянной ржи.
 
 
И раскрыты небесные святцы,
И межа через время видна,
И зерном, осыпаясь, струятся
Имена, имена, имена…
 
 
Не ищите в народе безволья!
Как ни тяжко ему на земле,
Черный хлеб Бородинского поля
Каждый день у него на столе!
 

Усадьба

 
От клена к клену – легкий вздох,
Печальный вздох, не летний,
В саду музейный холодок
И листьев скрип паркетный.
 
 
На небе чисто и темно:
Ночь так взялась за дело,
Что даже лунное пятно
В нем вывести сумела.
 
 
И если ждешь, кого ты ждешь?
То в печь лети полено,
Там, за стеной повешен дождь
Тяжелым гобеленом,
 
 
И сердца выросший птенец
Из клетки рвется с теми,
Кто стаей в дюжину сердец,
Крича, на юг летели.
 
 
И чья-то юность у ворот.
И чья-то, к доброй свадьбе,
А чья-то в осени живет,
Как в бунинской усадьбе.
 

Озерки

М. Г-ой

 
В краю, где ромашковый стелется свет,
К коленям ласкается донник,
Подкрылья блокнота расправит поэт,
Этюдник раскроет художник.
 
 
И все? Но того ль призывала земля?
И тех привела ли дорога?
Всё так же на облаке из ковыля
Всеведомость чувствуют Бога?
 
 
Когда, защищая окрестную даль,
Господняя сила вливалась
В страду полевую, в певунью-печаль
И в доблесть, что в сердце ковалась.
 
 
Деревня, где русская плавилась речь,
О, только не ты виновата,
Что вещее слово не можешь сберечь
От жизни, щербатой от мата!
 
 
И вот, заглядевшись в небесную глубь,
Уйду по тропе за калитку,
И с тихим поклоном на плечи и грудь
Плесну виновато молитву.
 
 
Друг мой! Ведь на этот ромашковый свет,
На синь беззаветного дива,
Пришел лишь художник, явился поэт,
Последнего – слышишь? – призыва!
 

Мгновение

 
Открыть дневник
И строчку записать,
Уткнувшись носом в теплую тетрадь,
И в полудреме, день перебирая,
Как пальчики сынишки моего,
Приблизиться на миг
К воротам рая,
И не понять о жизни ничего.
 
 
И надо ли?
Теченье дня тягуче,
Ругать себя, увязнув в пустяках,
Слезами набухающая туча
Уже в моих запуталась стихах.
И дети спят,
И муж храпливо дышит,
И мать моя забыла жизнь во сне,
Осенний дождь,
Шурша по жесткой крыше,
Всем небом отзывается во мне…
 

Письмо

 
Ты мне снишься – явиться не смея,
И с годами тревожит сильней
Вкус почтового горького клея
На копеечной марке моей.
 
 
Я все силы потратила, чтобы
Научиться размеренно жить,
И заснеженный ящик почтовый
Невзначай за версту обходить.
 
 
Только в нем, под опущенным веком
Голубиная теплится связь
Меж тобою, и мною, и веком,
Что как поезд ушел, не простясь.
 
 
К летней роще писать бесполезно –
Я давно догадалась о том,
В синем ящике прячется бездна
С обжигающим звездным нутром.
 
 
Как так холодно! Словно в вагоне,
В жестяной окунувшись сквозняк,
Ты несешься от летней погони
В опьяняющей вечности мрак.
 
 
Оглянись! Мы не в силах поверить,
Что для нас уже прошлого нет!
Раздираешь сомкнутые двери
Над грохочущей пропастью лет.
 
 
И, подняв воротник по привычке,
Ни на миг не забыв про меня,
Пьешь горячее зарево спички
Из обветренной пригоршни дня…
 

«Чиновник, пишущий стихи…»

 
Чиновник, пишущий стихи,
Глядит в грядущее со страхом:
Черным-черны его грехи,
Белым-бела его рубаха.
 
 
Душа во сне кричит: «Не смей!»,
А явь прислушаться мешает.
Поэзии воздушный змей
Небесной высью искушает.
 
 
Истоптанный стихами лист
Вспорхнет по Божьему наитью,
И полетит, как ветер, чист,
Привязанный суровой нитью.
 
 
Бежишь ты следом, чуть дыша,
Тропой меж топью и колодцем
И навсегда твоя душа
Сухим прихвачена морозцем.
 
 
Страх потаенно будет мстить,
Что лишь во сне душа крылата,
В стихах пытаясь совместить
Христа и Понтия Пилата.
 
 
Рассудок правильность хранит,
А сердце требует ответа:
Ведь ночь кромешная стоит,
В себе не чувствуя рассвета!
 
 
Так пусть же пеплом и огнем
Бумажный листик очищает,
И, как молитва, перед сном
Защиту СЛОВО обещает!
 

«Разлюблю и подругу, и мужа…»

 
Разлюблю и подругу, и мужа,
Льдом крещенским сведу берега,
Если с мужем рифмуется стужа,
А с подругою злая судьба.
 
 
Так вьюжит, что ресницы прикрою,
Крепким кофе унынье запью
В горький час предрассветной порою,
Той, которой вставать не люблю.
 
 
В этот час покаяния просит,
Высшей милости ищет, спеша,
Беглым счастьем согретая осень,
И продрогшая в гневе – Душа.
 
 
Если б только грехи не мешали
Отогнать нашу ненависть прочь,
Так летучими злыми мышами
Опыляется лунная ночь.
 
 
Так, от тайных сомнений недужа,
Мы лишаемся близких людей,
Я прощу и подругу, и мужа
На пороге скитальческих дней…
 

Слезный дар

 
Давно по Божьему веленью
Достался мне не сердца жар,
Не тайный холод откровенья,
А умиленья слезный дар.
 
 
Когда внезапно приходила
Без темной прихоти грозы
Всеочищающая сила
В душе затепленной слезы.
 
 
Свет греет, душу не измучив,
Горит, лишь милостью затронь,
Так светится луна сквозь тучи,
Так греет свечечка ладонь.
 
 
Свет от Руси исходит плавно,
Объемля реки и поля
Сияньем веры православной,
Которой полнится земля.
 
 
И в ней живут, пренебрегая
Ленцой, скопившейся внутри,
Все ищущие двери рая,
Не сотворенного людьми.
 
 
Туда, простой душе в угоду,
Среди небес проложен путь,
Открывший русскому народу
Свою Божественную суть.
 
 
Где жизнь готовится к расплате,
И ей лукавство не к лицу,
Где нашу душу Богоматерь
Готовит к смертному венцу.
 
 
Земное время убывает,
Развеяв радостей угар,
И капает, и застывает
Янтарный, слезный Божий дар…
 

«Можно тихо пройти по России…»

 
Можно тихо пройти по России,
Не спеша, через ночи и дни,
Так спокойно, пока моросили,
Исходили дороги дожди.
 
 
Можно медленно в лес погружаться,
Но раскрывшийся робко вблизи,
Вряд ли даст тебе право вмешаться
Он в семейную ссору грозы.
 
 
Чтоб в зеленом увиделись свете
И земля, и душа ветерка,
Кто останется нынче в ответе
За оседлую песню сверчка?!
 
 
Кто отдаст тебе капельку силы,
Чтоб тебя не застало врасплох
Необъятное чувство России
На одной из прохожих дорог.
 

«Минувшего столетья запах…»

 
Минувшего столетья запах
Не уловить ни мне, ни вам.
Метель вылизывает лапы
Присевшим у подъезда львам.
 
 
Полозьев скрип, шуршанье платьев,
Нагретый воздух за дверьми,
И свет, и вьюжные объятья
Немного пахнут лошадьми.
 
 
Об их тепло Россия грелась,
Дарила песню с облучка,
И, заневестившись, гляделась
В простое зеркальце зрачка.
 
 
В годину горя и печали
Она всходила на крыльцо,
Вьюнками слезы оплетали
Окаменевшее лицо.
 
 
Год урожайный нюхом цепким
Следил за дымом из печей.
В чьи трубы выдуло рецепты
Крутых хлебов и калачей?!
 
 
Откуда силы нашей всплески? –
Читай историю, мой друг!
Ты чуешь? Запах слишком дерзкий
Имел невольно русский дух.
 
 
И он тревожит сердце смутно.
Россия, снов твоих боюсь!
Как даль распахнута, как будто
Еще проветривают Русь.
 

«Во глубине России черноземной…»

 
Во глубине России черноземной
Темнеет рано, осень на подходе.
Зарницы бьют, но урожай свезенный
Не заставляет думать о погоде.
Тиха земля. Дороги полевые
Уходят вглубь, как воды грунтовые.
 
 
Ночь из машины глуше,
беспредельней.
Оставив мысль промчаться с ветерком,
Почти на ощупь движемся деревней
К строению со слабым огоньком.
Прародина! Дом юности отца
И темная фигура у крыльца.
 
 
– Мы в гости к вам. Не ждали? Ну,
здорово!
– Откуда, брат, по этакой поре?
…Еще тепло. И смирная корова
Без привязи ночует во дворе.
 
 
Судьба семьи замешивалась круто.
Деревня без запоров и плетней,
Вся настежь… В голод бабушка Анюта
Вдовою трех растила сыновей.
И всех троих на службу проводила,
И всех троих война ей возвратила.
 
 
Сейчас в деревне старший брат живет.
Наутро он, успев принарядиться,
Нас к обелиску старому ведет,
Где в списках павших
сплошь однофамильцы.
На кладбище могилы меж ветвей
Надписаны фамилией моей.
 
 
Не потому ль до боли так знакома
Окрестность мне… Из дали голубой
Идут сухие волны чернозема
До речки с зацветающей водой.
Копешки сена, ветлы до небес,
А леса нет. Нигде не виден лес.
 
 
Поля пустые выглядят устало,
Ведь столько сил положено на них.
Из глубины во срубе обветшалом
Живою влагой плещется родник.
В его воде растворены века…
О, как еще Россия глубока!
 

Високосный век

 
Синие сумерки отчего дома,
Вечера шитая гладь.
Чайные чашки
с рисунком знакомым
Время пришло расставлять.
 
 
Чем-то загадочным
память искрится,
Словно в заснеженный край,
Чиркнув серебряным
чистым копытцем,
Мой убегает трамвай.
 
 
На огороде тревожно и пусто,
Метит звезда небеса,
Чтоб нарастила весною капуста
Снова свои паруса.
 
 
Тянется снега завеса живая,
Время течет и течет,
Это наутро зима пришивает
Белый подворотничок.
 
 
Свет неразбавленный,
свет поднебесный,
С синим отливом снега!
Пусть сохранят на окне занавески
Вечно – тепло утюга.
 
 
Век високосный, тебе достается
Отчего дома уют,
Сон не сбывается, чашка не бьется;
Вещие книги не лгут…
 

В электричке

 
Вечер долог, да путь недалек
В электричке, холодной и тряской.
Прослезится в окне огонек
На увитой дождями терраске.
 
 
Как он в сумерках жалко горит
И, отстав, все мерцает вдогонок,
Словно в доме поникшем не спит
Простудившийся тихий ребенок.
 
 
И в дороге под шорох страниц
Этот кров вдруг увидится мною
До скрипучих подошв половиц,
Пропитавшихся стынью земною,
 
 
До пятна на сыром потолке,
До смятенья над детской кроваткой,
До таблеток, дрожащих в руке,
В пузырьке, закупоренном ваткой.
 
 
Увядает рисунок цветов
На халате, застегнутом криво.
Кто сказал, что прекрасна любовь?
В страхе вечном она некрасива.
 
 
Упаси нас от горестных дней,
Засевающих землю дождями!
В дверь ворвется ватага парней,
И качнется вагон под ногами.
 
 
С дерзкой стрижкой своей наголо,
Смотрят в грязные карты застыло,
Словно выросли те, на кого
Материнской любви не хватило.
 
 
Словно мать их не ждет до утра,
Не пугается странным привычкам,
Словно в страхе не ловит она
Ускользающий пульс электрички…
 

Станица Усть-Медведицкая

 
Когда уйдет из жизни горечь,
С дождем впитается в траву,
Я град донской Серафимович
Опять станицей назову.
 
 
Мечта, окрепшая с годами,
Забросит нас в надречный сад,
Где дни расходятся кругами,
Как много лет тому назад.
 
 
Ты встанешь над бодучей кручей,
Твои глаза затопит Дон,
И я на лавочке летучей
Не докричусь тебе вдогон.
 
 
Любовь одно лишь разумеет:
Прижаться к прошлому бочком
И волю вычерпать смелее
Своим дырявым черпачком.
 
 
Мне за спиной твоей теплее,
Когда судьбы не превозмочь…
Мне возле глаз твоих светлее
В грозу накликавшую ночь.
 
 
…По зноем выжженной станице
Заезжая гуляет грусть,
В донской бликующей водице
Ловлю губами слово «Усть…».
 
 
И для тебя шепчу признанье,
Что это, видно, неспроста
Мне в «Устъ-Медведицком» прозванье
Все время чудятся «уста».
 
 
Оно зимой замерзнет льдинкой,
Весной капели станет вить,
Чтоб летом горькою травинкой
Уста родные оживить…
 

Пасха

 
Все детство мое облицовано снами,
В них теплится память моя изразцами,
Апрельское солнце очнулось за шторой,
За самой последней чертой, за которой
Лишь вечность
И стол лишь обеденный наш,
Где ссоримся с братом, деля карандаш.
Как нужен весеннему дому
с крылечком
Цветной карандаш, голубое сердечко!
 
 
А в домике этом с привычной опаской
Бабуля готовится праздновать Пасху.
Вот в миске глубокой, как талый
снежок,
Тяжелый и плоский осел творожок
И яйца скопились один к одному,
Такие цветные, как сон в терему.
И тут же, на лавке, желта и суха,
Осиные гнезда свила шелуха.
 
 
Как робко склонялись бабулины плечи
В молитве – наутро,
в молитве – на вечер.
И праздник являлся
в положенный срок,
 
 
И шла она в церковь, собрав узелок.
Бежали мы утром из детской кровати
С утра прикоснуться к ее благодати.
И праздник тихонько светился над нами,
…Все детство мое облицовано снами.
 

Святые дни

 
Минуты скорби и метаний
В своей молитве дли и дли…
Они вернулись из скитаний,
Забытые святые дни.
 
 
Они кружились над крестами,
Где раньше в мертвенном свинце
Их гнали длинными шестами
С кровавой тряпкой на конце.
 
 
И близко их не подпускали…
Лишь в глубине, где чист исток,
На избу с теплыми плечами
Садился белый голубок.
 
 
Но про себя мы тихо знали,
О том шептала нам листва,
Что жизнь, как прежде, отчисляли
Со дня Христова Рождества.
 
 
Учись прощенью на досуге!
Когда легко былому мстить,
Не лучше ль вспомнить друг о друге,
Не лучше ли себя простить?
 
 
Неужто снова захотели.
Чтоб в этом прошлом наконец
Стоял на согнутых коленях,
Как враг отъявленный, отец?
 

Младший брат

 
Буду спать при горящей лампаде,
Белый свет и оглох, и ослеп,
Полетит в горевом снегопаде
Паутинками липкими снег,
 
 
Буду спать я в тоске и дурмане –
Отчий дом, это воля твоя! –
На тобой сбереженном диване,
На пружинах его бытия.
 
 
Это грозная вечность украдкой
Положила на сердце ладонь,
Чтобы в нем негасимой лампадкой
Возгорелся бессильный огонь.
 
 
Кто мне вехи судьбы обозначит
И укажет мне – кто виноват?
И душа моя горлицей плачет
И летит за тобой, младший брат.
 
 
Снится мне, что из комнаты душной
Наши окна распахнуты в сад,
Брат мой спит, над его раскладушкой
В темной яблоне звезды шуршат.
 
 
И в доселе неведомой пытке
Оттого мои слезы не спят,
Что в саду заскрипела калитка,
Словно брат возвратился назад.
 
 
Поменяю в стакане водицу,
Поменяю на блюдечке хлеб,
Покрошу его ветру и птицам,
Всем воителям вечных судеб.
 
 
Спит наш дом – никогда не проснется!
Спит наш сад столько весен подряд,
И душа моя горлицей вьется
Над могилой твоей, младший брат.
 

Интернат в Кирилло-Белозерском монастыре

 
Пристанище детей глухонемых –
Пустая монастырская пристройка,
С трудом вмещает келья пятерых,
И жмется к койке худенькая койка.
 
 
А стены так же немы и глухи.
И замкнуты, и сдержанно угрюмы.
За чьи в веках плутавшие грехи
В бессвязный лепет выродились думы?!
 
 
В безмолвье неозвученного сна,
В печальные, замедленные игры…
Так набери же снадобья, сосна,
В стерильные целительные иглы!
 
 
Строительные меряя леса,
Живые вновь продергивая нити,
Твори для этих деток чудеса,
Святая монастырская обитель.
 
 
Они, Господь, поверили тебе,
И снится им на узенькой кровати,
Что где-то там, в родительской избе,
Рассветный лучик щели конопатит.
 
 
А ночи нет ни чище, ни белей!
Не слышно в ней ни лая, ни мычанья,
Лишь детское дыхание полей,
Всевышним обреченных на молчанье.
 
 
Повеет бездны холод нежилой,
И вздрогнет мир, и улыбнется кротко,
И вновь, как отрок, спит глухонемой,
Поджав тесней колени к подбородку.
 

22 июня

 
Чей-то голос, высокий и зыбкий,
Стал тревожить меня без конца,
Отмахнулся легко от улыбки,
И она улетела с лица.
 
 
Только взгляд проследил виновато,
Как по глади сегодняшних дней
Проплыла эта скорбная дата
Парой черных как ночь лебедей.
 
 
Словно их потянуло обратно,
К довоенным коврам на стене,
К тем гнездовьям былым прикроватным,
Что мгновенье горели в огне,
 
 
К тем садам, опыленным войною,
С перешедшей на шепот листвой,
К той, засвеченной резкой луною,
Почерневшей реке тыловой.
 
 
И кому-то почудится робкий,
Смутный шорох из тающей тьмы,
То ль серебряный шорох обертки
От исчезнувшей с детством зимы,
 
 
То ль покажется: бьются при свете
Крылья быстрой докучной молвы,
И на тягостных сводках в газете
Тень отцовской лежит головы.
 
 
Сколько их облетело, минуток,
Сенокосной коснувшись травы,
Сколько ветер сухих самокруток
Накрутил из июньской листвы.
 
 
Сохрани этот лист календарный!
В нем отмечен закат и рассвет,
Но голодною тенью блокадной
Детской двойки стоит силуэт.
 
 
И текут материнские слезы,
Очищаясь в глубинах земли,
И приводят июньские грозы
Боевые эскадры свои.
 
 
Сохрани! Что случится – не знаю…
Соберется ли стопочка дней?!
Это годы сбиваются в стаю,
Окликая тревожно людей…
 

Набережная

 
Взрослею, но детство готово
Разбрызгивать солнечный свет
И бегать за волнами снова
В коротеньком платьице лет.
 
 
Где лестница в брызгах и пене
На берег взошла, и окрест
Солидные марши ступеней
Звучат, как военный оркестр.
 
 
Деревья на майском параде
Шумливый построили ряд,
В еще небогатом наряде
Одни одногодки стоят.
 
 
И рядом с той лестницей-песней,
Победной, раскрытой для всех,
Есть много тропинок безвестных,
Ведущих туда же наверх.
 
 
В их почве личинки патронов,
Их путь со следами войны
От Волги к рабочим районам,
Вдоль правой ее стороны.
 
 
Привычны и будничны тропы,
На лестницу ходим смотреть,
Колючую воду с сиропом
Пьем в праздник, горящий, как медь.
 
 
И мало еще понимаем,
С чего так безоблачны дни:
То близость победного мая,
То даль леденящей войны.
 

Мамаев курган

 
Так осенняя даль безвоздушна,
Что покажется – нечем дышать,
Лишь неведомый ветер послушно
Складки камня заставил шуршать.
 
 
Вот он каменной прядью играет,
Хоть безветрен вокруг косогор,
Где девчата листву собирают,
Где ребята разводят костер.
 
 
Здесь студентами тоже когда-то
Жгли костры и не прятали смех,
На двоих доставалась лопата
И дешевая булка на всех.
 
 
Еще раньше, заржавленным громом
Потревожив окопное дно,
Возвращалось с металлоломом
Пионерское наше звено.
 
 
Ту добычу мы мерили в тоннах…
Сколько времени нужно пройти,
Чтобы здесь, на ухоженных склонах,
Стало трудно осколок найти!
 
 
Тихо. Пусто. Такая погода…
Ловишь жизнью наполненный звук,
Но идешь, как сквозь толпы народа,
И внезапно оглянешься вдруг.
 
 
То ль сынишка позвал меня: «Мама»,
То ли парень, упавший в бою…
Скова каменный ветер кургана
Развевает косынку мою.
 

Осенины

 
Какие нынче Осенины!
На Волжской ГЭС, где даль видней,
Асфальт на гребне у плотины
Горяч, как в пору летних дней.
И нет здесь осени привычной,
Листвы опавшей… Как во сне,
Перебегает электричка
Дорогу солнечной волне.
Колес замедлено движенье,
Они стучат, как редкий дождь,
В занывших рельсах на мгновенье
Осеннюю рождая дрожь.
 
 
Как будто на прощанье, где-то
На том заволжском берегу,
Густой, пьянящий запах лета
В заветном выдержан стогу.
Затон забылся сном коротким,
И, весла выпустив, в тиши
Клюет, пригревшись, носом лодка,
И нет в округе ни души.
Здесь даже днем всегда пустынно,
А ночь загадочно темна,
И так глуха и паутинна,
Как ночь чердачного окна.
 
 
Сегодня в электричке снова
Нам долго слушать довелось
Ход механизма часового
Ее отлаженных колес.
И, точно время отмеряя,
Нас перенес тот перестук
От всепрощающего края
В край и сомнений, и разлук.
И можно бы теплу не верить,
И, видя даль, не видеть близь,
Ведь за спиною нашей двери
Автоматически сошлись.
 
 
Сегодня праздник – Осенины!
С живым прощаются теплом
Икринкой каждою – малина,
Слезинкой каждой – окоем.
И осень скоро вспомнит: лужи
Ей наживлять ледком пора,
И лесу кнут хороший нужен –
Жди листобойные ветра!
И как в затишье перед боем –
Прощанье с самым дорогим…
На Осенинах мы с тобою
Так неприкаянно сидим.
 

Госпиталь

 
Госпиталь тихий! Сирень за стеной
Возраст имеет весны призывной.
 
 
Эти со стрижкой солдатской газоны,
Область особой, нетронутой зоны.
Здесь на корню догорают тюльпаны,
Годы спустя раскрываются раны,
Тополь под утро ведет перекличку,
Жизнь отмечая щебечущей птичкой.
 
 
Нынче суббота и смена белья,
Жизнь вырывается из забытья,
Из пожилого окопного сна,
Из молодого, где бредит весна,
 
 
И караулит тревогою где-то…
Время на стенках меняет портреты,
Ленью налит госпитальный халат,
Только судьба твоя та же, солдат!
 
 
Пусть в потаенном излюбленном месте,
Как костерок, разгорается песня,
Пусть ошарашит порой из окна
Вольного смеха взрывная волна,
 
 
Пусть! Может, черные дни далеки,
Пусть не вздыхают старухи: «Сынки!»,
Робко вдоль окон, разбуженных маем,
Ход замедляя, проходят трамваи.
 
 
Будет суббота беспечной, как прежде,
Здесь тишине возвращают надежду,
Селится голубь под мирною кровлей,
Будущим дням обещая здоровье.
 

Лог

 
Пусть дождик размеренно драит наличник,
Сырому учась ремеслу,
Но солнечный лучик горячий горчичник
Положит с утра на полу.
 
 
Босою ногой наступлю на квадратик
Щемящего сердце тепла,
Мне утра не хватит,
Мне жизни не хватит
Земные закончить дела.
 
 
Заглянут потом ли в сарай за оградой,
Садовый найдут инвентарь,
И вроют ли лавку под сводами сада,
Чтоб лунный листать календарь?
 
 
Чтоб видеть, как груши склоняют вершины,
Как в самом глухом уголке
Пылится потрепанный ворс камышиный
И копится тина в реке.
 
 
Стряхнут ли с развесистой яблони волглой
Осенний заманчивый груз,
Чтоб горечи поздней запомнить надолго
Какой-то застенчивый вкус.
 
 
И вяжущий привкус желанной свободы,
Что в город увел сыновей,
Что здесь запустил вхолостую восходы
Над сонной безлюдностью дней.
 
 
На бывшем подворье в тиши и покое
Булыжник замшеет вконец,
Но тщательно древо свое родовое
На нем отпечатал чабрец.
 
 
И мать, свою жизнь оглядев на закате,
Находит крупицы тепла,
И тихо вздыхает, что времени хватит
Земные закончить дела…
 

Пушкинская площадь

 
Москва мерцала из преданий,
Она несла звезду мою
И долгоруковскою дланью
Меня манила к алтарю.
 
 
Колокола ее молчали,
Но свято верила она,
Что донорская струйка стали
Спасала жизнь тебе, страна.
 
 
В сибирских увязал метелях
Настуженный российский кров,
Пока текла в кремлевский елях,
Густея, голубая кровь.
 
 
На запад мысли полетели,
На запад время потекло,
Когда из сталинской шинели
Ушло последнее тепло.
 
 
Ах, с толку сбитая Россия!
Так кто же оказался прав,
Тяжелый, словно веки Вия,
Железный занавес подняв?!
 
 
На площадь выпущена сила,
Чтоб опоить народ виной,
И хрупко темная «Россия»
Стоит за пушкинской спиной.
 
 
Кого-то тайно утешала
Мысль, что народу все равно,
Что в глубине большого зала
Идет бесплатное кино.
 
 
Но все на место возвратится,
Когда придется выбирать
Не место, где хотел родиться,
А где хотел бы умирать.