Текст книги "Фрэнсис Бэкон. Его жизнь, научные труды и общественная деятельность"

Автор книги: Елизавета Литвинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Глава VI

Энциклопедия наук согласно взглядам Бэкона. – История. – Физика. – Медицина. – Математика. – Антропология. – Физиология. – Психология. – Логика. – Этика. – Политика

Взгляды Бэкона на перечисленные здесь науки являются, разумеется, иногда отсталыми и в настоящее время во многих отношениях кажутся наивными. Наука идет вперед, и человек, не следивший за нею несколько лет, примыкая к ней опять, с трудом ориентируется, встречая так много нового. Со смерти же Бэкона прошло около трехсот лет. Справедливости ради надо сказать, что Бэкон, вследствие особенных условий своей жизни, не мог следить за тем, что совершалось в области наук в его эпоху и не знал многих важных открытий своего времени. Это объясняется тем, что он стоял особняком от мира ученых и многого действительно не мог знать. Сверх того, Бэкон, вообще говоря, отличался большим высокомерием и считал себя единственным пророком новой философии. Он чувствовал свои великие силы и думал, что один может вывести знание на истинный путь. Но великие силы уходили также и на мелкие дела. В общем, ему удалось указать новый путь; но, конечно, если мы будем разбирать взгляды Бэкона так, как будто они возникли в настоящее время, многое не выдержит самой поверхностной критики. В этом нет ничего странного, скорее достойно изумления то, что мы встретим в них нечто имеющее новизну и цену даже в настоящее время; это замечание преимущественно относится к области гуманитарных наук, где Бэкон оказался компетентнее, чем в естествознании, к которому, однако, чувствовал большое влечение.

Однако заслугу Бэкона не следует искать в верности воззрений на какую-нибудь отдельную науку, а тем более – в правильном решении какого-нибудь частного вопроса; он никогда не был тем, что мы в настоящее время называем специалистом.

Мы уже знакомы с общими взглядами Бэкона; посмотрим теперь, как он прилагает их в отношении к отдельным областям знания и наукам. Он различает три рода выражения духовной деятельности человека: чисто эмпирическое изображение действительности – всемирная история, воображаемое – поэзия и рациональное – наука.

Поэзию Бэкон, как и следовало ожидать, не понимает; он говорит, что она в сравнении с историей есть фикция, в сравнении с наукой – мечта; в своей энциклопедии наук он занимается преимущественно историей и наукой. Человеческая душа, по его мнению, от чувственного восприятия переходит к мышлению. Тому же порядку должна следовать энциклопедия, начиная с истории. Так как мир заключает в себе царство природы и человека, всемирная история распадается на естественную и гражданскую… Произведения природы свободны, если их производят только силы природы, и несвободны, если они зависят от обработки, являются результатами индустрии. Бэкон требует создания истории промышленности, которой он не находит между науками, а также настаивает на необходимости истории естественных уродливостей, отделяя ее от истории нормальных явлений.

История человечества распадается на историю церковную и гражданскую в тесном смысле слова. В этой последней области Бэкон не только первый заметил отсутствие истории литературы и искусства, но и начертал план той и другой, который специалистами этого дела считается образцовым; оценили же его как следует и начали с ним сообразовываться лишь весьма недавно.

Бэкон смотрел на литературу, как и на все, с реальной точки зрения. Он заметил ее реальную связь с человеческой жизнью, а потому признавал литературу жизненным нервом человеческого образования, называя ее оком человеческого духа. Он говорил: «Если в истории мира не достает этой части, она походит на статую Полифема с выколотым глазом».

В немецкой литературе задачу, поставленную Бэконом, разрешил Гервинус. Бэкон предписывал излагать творения литературного гения прошлого времени, как бы воскрешая этот гений из мертвых.

Верный своим принципам Бэкон утверждал, что только из основательно и живо изложенных частных историй может возникнуть всеобщая история, которая точно так же, как философия, основывается на опыте. Великие историки начинают обыкновенно с монографий. С историком происходит то же, что с художником: чем неопределеннее и общее предмет, избираемый художником, тем меньше живости и реальности в его изложении.

Это замечание глубоко верно даже по отношению к ученым. Все великие открытия явились результатом живых стремлений решить какой-нибудь частный вопрос. Проведение касательных к кривым повело к созданию дифференциального и интегрального вычислений.

Бэкон советует излагать историю как можно объективнее, но сохраняя ее национальный характер. Он жестоко осуждает тех историков, которые пишут историю, поддерживая какую-нибудь доктрину. Смешно, имея какой-нибудь современный идеал правления, навязывать его Александру Македонскому и Цезарю. Такое изложение Бэкон заклеймил названием пережевывания истории.

Из биографии Бэкона нам известно, что он написал историю правления Генриха VII. Мы знаем также, с каким успехом он занимался литературой. Этим знакомством и объясняются его вполне компетентные суждения в рассматриваемой области. И здесь он оставался тем же философом и восходил от частного к общему.

Различие между историей и наукой в узком смысле слова Бэкон характеризует следующим образом: история ползет по земле, но источники науки или лежат глубже, или находятся выше. Ибо причины вещей бывают или естественные и сверхъестественные. Наука естественных причин есть наука в собственном, настоящем смысле, или философия. Сверхъестественные причины познаются откровением, и только естественные даются знанием; учение о первых Бэкон относит к метафизике. Физика же исследует явления и тела. «Ее предметы, – говорит Бэкон, – изменчивы». К физике Бэкон относил всю область естествознания экспериментального. В этой области он не сделал ничего такого, что имело бы цену в настоящее время, он не завещал нам никаких открытий. Зато он первым заговорил об антропологии, имеющей целью изображать человека со всеми его достоинствами и недостатками, с его светлыми и темными сторонами. Но Бэкон находит, что изображение человеческой «юдоли плача и печали» уже обладает богатой литературой, и потому не желает ее умножать. Напротив, он говорит, что необходимо составить букет из пышных цветов человеческой доблести и начать науку о человеке изображением человеческого величия, приводя примеры его из истории. Задачей антропологии также должно быть изучение отношения души к телу. Здесь Бэкон довольно ясно формулирует идею физиономики, которая к концу следующего столетия получила такое развитие у Лафатера. Но Бэкон желал основать физиономику на действительных наблюдениях и фактах. Любопытно его замечание, что склонности и страсти больше всего обнаруживаются в минах, в подвижных частях человеческого лица, особенно рта. Эти мины он называл невольным языком души. Взаимодействие между душой и телом Бэкон находил даже в сновидениях. Он презирал шарлатанов-снотолкователей, но старался обратить внимание на то, что известным снам отвечают определенные состояния организма.

Из сказанного видно, что Бэкон под названием «антропология» понимал не совсем ту науку, которую мы называем этим именем теперь. То же самое относится к физиологии: последнюю он считает искусством, которое должно служить телесному благополучию, здоровью, красоте, силе и удовольствиям. Она состоит из медицины, косметики и эстетики.

Из-за этого, однако, не следует умалять заслуги Бэкона в естествознании. Они велики, потому что он стремился очистить эту область от бесплодного исследования конечных причин, мешавшего индуктивному изучению доступного нам. Практическое естествознание, согласно Бэкону, распадается на механику и натуральную магию. Под именем первой он разумел то, что мы теперь называем прикладной физикой. Натуральная магия, в смысле Бэкона, есть уменье пользоваться знанием законов природы. Если предположить, что мы узнали законы природы и причины явлений, то можно допустить возможность самому человеку, подражая природе, воспроизводить явления. «Если магия, – говорил Бэкон, – соединится с наукой, то эта натуральная магия совершит дела, которые к прежним суеверным опытам будут относиться, как действительные подвиги Цезаря к вымышленным деяниям короля Артура, то есть как действительные события – к сказкам. Действительность со временем превзойдет наши ожидания и даже мечты». Наш век своими чудесами механики, физики и химии как нельзя более подтвердил приведенные выше слова Бэкона.

Из наук менее всех других была доступна Бэкону математика; он не придавал ей никакого самостоятельного значения и рассматривал ее только как вспомогательное средство естествознания. Это совершенно согласуется с его общими взглядами. Он не признавал науку для науки и не мог придавать значения тем занятиям, которые не вели прямо к практической пользе.

К физиологии Бэкон относит также живопись и музыку. Не придавая большого значения последним, он обращает большое внимание на медицину, которая должна содействовать благосостоянию человека. При этом он не забывает, что Цирцея – сестра Эскулапа, и очень желал бы их разлучить навсегда, то есть очистить медицину от шарлатанства. Он в этом отношении остается верен самому себе, потому что стремился очистить все науки от примеси суеверия. Медицине Бэкон предписывал три цели: она должна сохранять здоровье, излечивать болезни и продолжать жизнь. Но науки о продолжении жизни не было; между тем Бэкон приписывал ей большое значение. Создать такую науку впоследствии пытался Гуфеланд. В интересах анатомии Бэкон желал вскрытия трупов. На врачей он возлагал также обязанность облегчать страдания, которых они не могут отвратить. Например, тихая безболезненная кончина должна быть также задачей медицины. От медицины Бэкон переходит к психологии. Для нас важно, что сам Бэкон признает свою философию недостаточной для объяснения духа. Это замечание относится, по мнению Куно Фишера, к реальной философии вообще. Но Бэкон не отрицает духа; он откровенно объявляет, что дух ему непонятен; он относит это понятие к религии, с которой, по его мнению, наука не имеет ничего общего. Он считает душу отличной от духа и признает ее чем-то вещественным. Дух происходит от Бога, а душа неразрывна с телом. Бэконовская философия преследует силы чувственной души и рассматривает произвольное движение и ощущение. Психология Бэкона представляет, таким образом, ум и волю как силы человеческой души. Отсюда прямой путь к употреблению этих сил: к логике и этике.

Первая состоит из логики в тесном смысле слова, т. е. искусства мыслить, затем мнемоники – искусства запоминать и риторики – искусства говорить.

Изобретающий ум есть орган науки. На надлежащем употреблении этой силы основывается вся наука. Логика изобретений составляет задачу философии Бэкона; она служит точкой соприкосновения «Энциклопедии» с «Новым Органоном», о котором мы уже говорили.

Бэконовская этика рассматривает человеческую волю с практической точки зрения. Прежняя этика имела в виду скорее предмет деятельности, чем саму деятельность; она занималась отвлеченными вопросами: что такое добро и в чем заключается высшее благо и счастье. Бэкон же предписывает ей заняться вопросами о том, как направить к добру нашу деятельность и научить нас создать себе счастье. Прежняя этика, по мнению Бэкона, напоминала учителя чистописания, сообщавшего нам правила каллиграфии, но не научившего нас писать.

На вопрос: «Что такое добро?» – Бэкон отвечает: «То, что полезно человеку и человечеству в одно и то же время. Что полезно обществу, то общеполезно. Жизнь, посвященная общему благу, должна быть практической; теоретические стремления необходимо направлять к общей пользе. Общеполезная деятельность есть высочайшая из человеческих обязанностей, которые разделяются на общие и частные. К последним принадлежат обязанности службы, семейства, дружбы и т. д.». Добродетель состоит в исполнении долга; необходимо расположить к этому душу человека; последнее же требует знания людей. Изучать людей следует в жизни и в книгах, обращаясь к поэтам и историкам, преимущественно римским, величайший из которых, разумеется, Тацит. В образовании характеров Бэкон приписывает большое значение привычке.

Идеал нравственного настроения Бэкона – душевное спокойствие, обратившееся в привычку, выработанное равнодушие к впечатлениям. Такая этика в духе Бэкона и вполне соответствует его философии; ее основа – знание людей, которое получается из наблюдений и совершенствуется опытом и индукцией.

Этика в приложении к государственной жизни переходит в политику. Политика, по мнению Бэкона, легче этики, ибо направлять отдельное лицо труднее, чем управлять государством. Катон говорит о римлянах, что они напоминают стадо овец; целое же стадо легче пасти, чем одну овцу. То, что в этике добродетель, в политике является политической мудростью. О последней Бэкон не особенно распространяется, обладая в высшей степени искусством молчать. Философ здесь уступает место государственному человеку, привыкшему к сохранению государственных тайн. В немногих замечаниях обнаруживается влияние римлян, из позднейших писателей – Макиавелли. Вообще Бэкон мало говорит о государственной мудрости и больше распространяется о светском благоразумии, которым сам владел в совершенстве. Нередко он с удовольствием ссылается на изречения Соломона.

Мы бросили взгляд на «Энциклопедию наук», написанную Бэконом. Для того чтобы понять цену такого труда, нужно вспомнить, что он выполнен одним человеком. Само собой разумеется, что Бэконовы подразделения не всегда точны, обобщения иногда слабы и произвольны. Что касается систематики, то она не играет важной роли в энциклопедии. Во французской энциклопедии эта система упразднена и заменена алфавитом. Составители французской энциклопедии Дидро и д'Аламбер в предисловии к своему философскому словарю ссылаются на Бэкона как на основателя реалистической философии вообще и первого энциклопедиста. Д'Аламбер говорит о книге Бэкона: «Это огромный перечень того, что остается сделать».

Французские энциклопедисты находились, разумеется, в более выгодных условиях, чем Бэкон; ему пришлось приготовить почву и сеять, французским же энциклопедистам выпало на долю пожинать плоды новой философии и распространять их в образованном мире. Идеи энциклопедистов проникли и в наше отечество, а вместе с ними – и воззрения Бэкона. В трудах Джона Стюарта Милля также сильно проявляется влияние энциклопедии Бэкона, а Милль, как мы сказали, принадлежит к числу писателей, имевших большое влияние в России. Итак, к энциклопедии приложимо то, что мы говорили о философии Бэкона. В этом легко убедиться: действительно, в этой энциклопедии мы встречаем много мнений, к которым каждый из нас уже прислушался и которые в настоящее время вошли в наш общий умственный обиход.

Глава VII

Параллель между Бэконом-философом и Бэконом-общественным деятелем

Жизнь Бэкона и его научная деятельность для многих остаются загадкой. Как примирить такое умственное величие с таким нравственным ничтожеством? Это противоречие поражало всех биографов Бэкона. Монтэгю старался оправдать безнравственные поступки Бэкона или скрасить их по возможности и представить жизнь философа в виде, более достойном его громкого имени. Но он взялся за очень неблагодарный труд и не достиг своей цели – не разрешил бросающегося в глаза противоречия. Маколей, не пытаясь примирить эти противоречия, напротив, довел их до колоссальных размеров, восторгаясь Бэконом-философом и приходя в ужас от Бэкона-человека. Куно Фишер и Ремюза отнеслись к этому вопросу объективнее, и им удалось отчасти уяснить это противоречие. Оба исходят из предположения, что человек не может таким образом раздвоиться: в науке явиться субъектом с одними свойствами, а в жизни – с противоположными. Наука не похожа на жизнь, поэтому одни и те же свойства характера могут совершенно различно проявиться в науке и в жизни. Научную деятельность и житейское поприще можно рассматривать как плоды и листья одного и того же дерева: они не похожи друг на друга, хотя принадлежат одному и тому же дереву, следовательно, в равной степени обусловливаются его свойствами. Если мы рассмотрим жизнь и научную деятельность Бэкона с этой точки зрения, то не найдем никаких поражающих противоречий. Одни и те же свойства ума и характера могут как нельзя больше годиться для одной сферы деятельности и оказаться совершенно неподходящими для другой: Великие полководцы, неутомимые путешественники в мирной обыденной жизни являются беспокойными и неприятными людьми.

Посмотрим же, в чем заключались нравственные особенности Бэкона. Давид Юм справедливо говорил, что в нем не было той душевной силы, которую можно назвать силой нравственного сопротивления. В характере Бэкона встречается много сходного с характером его отца, за исключением тщеславия, которое у сына доходило до страшных размеров. Но эластичность, уменье приноровиться к обстоятельствам было и у Николаса Бэкона развито в сильной степени. Если бы Бэкон Веруламский так легко и скоро получил должность хранителя великой печати, как его отец, он не сделал бы столько дурного; но ему закрыли прямой путь к деятельности, и он пошел в обход. Жизнь дала ему наглядно понять, что «совершенства его напрасны», а вся суть в том, как бы попасть в милость к любимцу. Можно сказать, Бэкон не имел склонности к дурному; у него были хорошие намерения; мы видели, что он в своей первой речи в палате общин заговорил было о податном сословии и его интересах. Нравственная неустойчивость и любовь к широкой, спокойной жизни заставили его не только отказаться от протеста, но даже каяться… Сделавшись хранителем печати, он дал себе слово не давать монополий, но не исполнил его, потому что не мог противиться воле Бекингэма.

Он всегда уступал внешнему давлению и, точно жидкое тело, принимал форму того сосуда, в который был заключен. Эта эластичность в нравственном отношении является весьма вредным свойством. Нравственное поведение есть непрерывная борьба с лишениями и искушениями всякого рода; оно требует прежде всего упорства, стойкости и уменья не выходить из состояния равновесия. Это своего рода способность или, если хотите, талант; Бэкон был совершенно лишен даже тени такого таланта. Лейбниц принимал за дурное недостаток хорошего, и он не ошибался. Бэкон все воспринимал легко и слабо. Сегодня он в отчаянии, а завтра у него опять розовые надежды. Когда его обвинили в лихоимстве, он просил сжалиться над ним и, говорят, называл себя «сломанной тростью», но это неверно: он, как тростинка, сгибался до земли, но никогда не ломался. После потери своего положения и чести он очень скоро оправился, уединился и предался научным занятиям. Ему все было трын-трава. Он с легким сердцем женился по расчету, равнодушно смотрел, как казнили его покровителя и друга, и ему ничего не стоило валяться в ногах у Бекингэма и просить прощенья. Куно Фишер говорит, что в Бэконе было так же мало ненависти, как и любви, что он никогда в жизни своей никому не мстил, и если бы для силы напряжения человеческих страстей существовал термометр, способный измерять их, то оказалось бы, что у Бэкона градус теплоты сердца был весьма близок к нулю. Он не имел зависти и легко признавал чужие заслуги. Со всем этим нельзя, однако, вполне согласиться. Упорная ненависть к Куку и систематическое преследование его, как там ни говори, показывают, что Бэкон был способен к ненависти. Неверно также и последнее замечание, что Бэкон легко признавал чужие заслуги; он не хотел заметить ни гениальных открытий Галилея, ни таланта Шекспира, о которых не мог не знать. Но, разумеется, вообще говоря, он относился к людям безразлично. И конечно, не душевная испорченность, а только отсутствие силы сопротивления было причиной нравственного падения Бэкона. Бэкон не мог отказаться от поддержки Бекингэма, любимца короля, но также не имел нравственной силы, чтобы оказать на него влияние, а напротив, сам подчинился ему и участвовал в несправедливостях, посредством которых Бекингэм обогатился. Бэкон, имея такое ясное понятие о праве и справедливости, терпел вмешательство королевского любимца в свою судейскую деятельность; Бекингэм часто составлял приговор, а Бэкон только его подписывал. Все это объясняется уступкой внешним обстоятельствам. Если бы такого рода поступки были противны природе Бэкона, он ограничился бы этим, но мы видели, что он шел еще дальше, позволяя подкупать себя и продавая свои судейские решения; таким образом, он, говорят, нажил миллион рублей. Это уже объясняется тем, что Бэкон не мог противостоять своему безумному стремлению к роскоши. Но из этого опять следует, что Бэкона нельзя себе представить человеком без сильных стремлений, – честолюбие его отличалось большой страстностью, жизненностью.

Нравственное настроение Бэкона Куно Фишер сравнивает с его научным характером и не находит загадочного противоречия, а видит между ними естественную аналогию. Он говорит: «Поставьте такой ум с его силой понимания на путь науки, и он обнаружит здесь те же самые черты характера, которые вообще определяют форму его индивидуальности, только без той грязи, которою он перепачкался в нечистых стихиях мирской жизни. Но стихия науки сама по себе чиста. В науке нет ни позорного своекорыстия, ни постыдной подкупности. Для того чтобы перевести какой-нибудь характер с нравственной почвы на научную, нужно упустить то, чего нельзя перевести, что может быть только нравственным явлением жизни. В отношении к Бэкону – это своекорыстная и слабая форма воли. Как может она выразиться научно? Какую пищу может дать ей наука?»

И Маколей утверждал, что Бэкон только в своей библиотеке был правдив, откровенен, бескорыстен. Со схоластиками ему нечего было лукавить и хитрить: Фома Аквинский не мог заплатить никакой подати, Скотт не в состоянии был пожаловать его пэром. Из всего этого только следует, что если Бэкон не проявил своей безнравственности в науке, то лишь потому, что это было невозможно. Но если мы проведем параллель дальше, то увидим, что результаты научной деятельности Бэкона совершенно согласуются с его нравственными особенностями. В жизни он был человек вполне практический, и науку свою он также направлял к практическим целям. В жизни он более всего боялся бедности, точно так же и в науке его ужасало малое количество действительных познаний; он и стремился создать новую, способную к приобретениям науку. В обеих областях – и в политической, и в научной – обнаружился его многосторонний стремительный гений. Характер Бэкона был трезв, гибок, практичен, ясен и отличался большою легкостью; все эти свойства находим мы также и в его философии. Политическое поприще Бэкона шло рука об руку с философским; везде он стремился к могуществу, начиная с обширных планов и далеких целей, но достигал последних различными средствами. В жизни Бэкон отличался большим честолюбием; честолюбие руководило им, когда он сорил деньгами, строил дворцы в античном вкусе; но то же ненасытное честолюбие привело его к великому пересозданию философии. Его сочинения даже по внешней своей форме отвечают его образу жизни, который всегда отличался великолепием, – философии своей он также умел придать грандиозный характер. Легкое, ясное изложение, блестящие сравнения рисуют нам основателя реальной философии таким, каким он на самом деле и был. Бэкону и умереть пришлось как-то торжественно: заболел он от научного опыта, последнее слово, написанное его рукой, было: «опыт удался». Умер он в светлое воскресенье, в ясный солнечный день…

Итак, между житейским поприщем Бэкона и его научной деятельностью существует аналогия. Но из этого, однако, не следует, что вторая во всех отношениях обусловливается первой. В жизни великого человека надо отличать существенное, основное от случайного. Бэкон по своим природным свойствам никогда не мог сделаться философом-отшельником, кабинетным ученым. Светская жизнь, разнообразная деятельность были его потребностью; мы видели, с каким трудом он отказался от светской жизни, когда к этому принудили его обстоятельства. В молодости он упорно искал общественной деятельности, только в крайнем случае решаясь сделаться «скучным» книгоедом. Постоянное общение с людьми придало особый характер его философии и положило на нее печать жизненности, которая явилась, таким образом, результатом основных свойств нравственной природы Бэкона. Но какое же отношение имела к философии Бэкона его нравственная эластичность? До сих пор мы видели только, что она не могла помешать Бэкону в научной деятельности, потому что ей негде было там проявиться. Это мнение Куно Фишера и Маколея тоже справедливо только в общих чертах. Если бы Бэкон был не умозрительным философом, а историком, то его нравственная уклончивость проявилась бы и в научной деятельности. Из нашего краткого очерка «Энциклопедии наук» все же видно, что в вопросах этики и политики Бэкон становился менее оригинальным, потому что находился под властью житейской мудрости. В своих очерках физиономики Бэкон многое говорил в угоду королю и Бекингэму. На этом подробно останавливается Либих, рассматривая Бэкона как естествоиспытателя. Таким образом, нельзя сказать, что научная деятельность вовсе не зависит от нравственной неустойчивости. Между тем, Куно Фишер идет еще дальше: он утверждает, что эластичность нравственная как бы связана с эластичностью, с подвижностью ума, последняя же принесла большую пользу научной деятельности Бэкона. Из этого можно вывести, что блестящая умственная деятельность и растяжимая нравственность Бэкона выросли, так сказать, из одного корня. Однако мы имеем основание думать, что умственная гибкость и нравственная неустойчивость не одного происхождения, то есть первая может совмещаться с большой нравственной силой. Приведем в пример д'Аламбера. Д'Аламбер не был таким оригинальным философом, как Бэкон, но принадлежит к числу первостепенных математиков; он прекрасно говорил и писал, отличался необыкновенной подвижностью ума, но вместе с тем это был образец нравственного человека, преданный друг, известный своей трогательной благодарностью к простой женщине, которая его воспитала. Нравственная эластичность Бэкона, как мы уже говорили, объясняется скорее воспитанием, средой, в которой он рос, где была распространена формальная нравственность и утилитарный взгляд на вещи. Многие винят в поступках Бэкона время; но понятия о чести, как видно из процесса Бэкона, были тогда приблизительно такие же, как и теперь, а возможность наживать деньги, жертвуя честью, существовала во все времена.