Текст книги "Лесная невеста. Проклятие Дивины"

Автор книги: Елизавета Дворецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Вещая вила улыбнулась Зимобору и пропала. Всего какой-то краткий миг она парила в столбе жемчужного света над гадательной чашей, но четырем женщинам и мужчине, наблюдавшим ее появление, этот миг показался долгим, очень долгим.

Свет растаял, венок лежал на поверхности воды. Зимобор дрожащими руками поднял его: венок снова был свежим, как будто его сплели из только что сорванных цветов. Он протянул венок по очереди всем трем жрицам, словно хотел показать получше, и все они смотрели расширенными глазами. Даже старшая из них никогда не видела воочию одну из вещих вил, и жрицу, земное воплощение Матери Макоши на Жижале-реке, это потрясло не меньше, чем любого смертного. Младшая жрица утирала слезы, средняя прижимала руки к бьющемуся сердцу.

По избе разливался чарующий аромат ландыша, вызывая в памяти месяц ладич.

– Ну что, матушка? – спросил Зимобор у старшей жрицы. – Видели?

– Видели. – Старуха кивнула. – Теперь знаем, кто за тобой стоит. Судьбе и вилам перечить нельзя, и если волю ееты исполняешь, то мы на пути не встанем. Только скажи… – Старуха помолчала, подбирая слова. Теперь, немного опомнившись, она осознала все случившееся и сильно встревожилась. – Скажи, чего же ты хочешь, князь смолянский? Зачем ты к нам пришел?

– Вещая вила явила мне волю свою, чтобы стал я смолянским князем. Родня моя не хотела власть мне отдать, смерти моей искала, изгнала из дома отчего прочь. Но милость вилы была со мной, и обещала мне вила, что в любом поединке я одержу победу, что всего, чего пожелаю, добьюсь. И сбылась ее воля: я – князь смолянский. И все земли, какие захочу покорить, под мою руку пойдут. С людей ваших мне нужна легкая дань: по белке с дыма. Скажи своим детям, мать, чтобы не противились, не заставляли меня проливать кровь свою и вашу. Все равно ведь будет по-моему, потому что вещая вила за мной стоит. А чтобы Оклада и родичи его сговорчивее были, заберу я эту девицу, его дочь.

– Хорошо. – Старуха кивнула, и девица, от всех этих чудес забившаяся в самый угол, обиженно нахохлилась. – Она твоя, если желает того вещая вила. Только… зачем тебе девица, если вила в обмен на свою любовь никого другого тебе любить не позволяет?

– У меня дружина есть. – Зимобор улыбнулся, хотя напоминание старухи о его обязанностях перед вилой больно кольнуло в сердце. – Найду ей мужа другого. Захочет Оклада мне другом быть – дам ей мужа наилучшего рода. А не захочет – челядинам тоже жены нужны.

Девица нахохлилась еще сильнее. На глазах у нее заблестели злые слезы, и похоже, ее сильно подмывало в знак своего возмущения показать язык самой судьбе.

– Я пойду завтра в Верховражье и поговорю с моими детьми, – сказала старуха. – Постараюсь склонить к миру и благоразумию. Ведь глупо стоять против того, за кем судьба.

– Мудра ты, мать! – Зимобор вздохнул. – Уж постарайся и Окладе хоть чуть-чуть мудрости твоей передать. А я пойду пока. Спасибо, что приняли и выслушали. Поговорил с вами, добрые женщины, и на душе легче!

Он встал и поклонился. Старуха глянула на беглянку; та нарочито медленно стала собирать в кучу руки-ноги, чтобы вылезти из угла.

– Сиди пока! – Зимобор махнул рукой. – Тут и тепло, и места есть, а у меня там мужики друг у друга на головах сидят. Пусть она у вас, мать, побудет. Я тебе верю, ты не обманешь, что мое – то никому не отдашь. Обещаешь?

– Обещаю! – с облегчением ответила старуха. Видно было, что ей совсем не хотелось немедленно отсылать девушку к чужим мужчинам. – Спасибо, княже! Ведь она, егоза эта, сестрича моего дочь! Сердце болит, кровь-то своя…

Девушка подошла и уткнулась лицом в плечо старухи.

– Сестрича дочь? – Зимобор, затягивая пояс, поднял глаза. – Выходит, Оклада твой сестрич?

– Именно так. Матери его, сестры моей меньшой, давно уж на свете белом нет, а я все живу, старая…

– Ну, материной сестры только глухой или совсем беспутный не послушается! – Зимобор обрадовался. – Надеюсь на тебя, мать, чтобы нам дело миром решить и крови напрасно не проливать! Ведь не с варягами воюем, не с чудью какой, а со своим же кривичским корнем.

– Да помогут нам Сварог и Макошь…

Назад к своим, мерзнувшим у подножия холма, Зимобор вернулся в одиночестве, но вполне довольный. И старуха не обманула. Уже к полудню она появилась перед воротами Верховражья, одетая торжественно, как в дни больших жертвоприношений. Вся в черном, как подобает воплощению Старухи, она надела старинный головной убор с оленьими рогами, а ее длинные седые волосы вились по ветру, придавая ей истинное сходство с Мареной. За ней шли две другие жрицы, средняя – в красном, младшая – в белом платье.

Оклада сначала не хотел открывать им ворота, опасаясь смолян, но те не приближались, и наконец жриц впустили внутрь. Пробыли они там довольно долго, а когда показались опять, Зимобор зазвал их к себе.

– Передала я Окладе все, что Макошь вложила мне в душу, – рассказала старуха. – Говорит он, что подумает, посоветуется с родом и с людьми жижальскими. Дескать, не платила Жижала-река дани смолянским князьям, и не хочет он такой дурной памяти в роду о себе оставить, стать тем, кто жижальцев под чужую руку приведет.

– Так не под мою руку, значит, под угренских князей! Прошли те времена, мать, когда каждый род сам по себе жил и сам собой правил! Теперь надо вместе жить – вместе с заморскими землями торговать и вместе от врагов отбиваться. А для того голова нужна общая, то есть князь. И если не Смолянску, значит, угрянам будет Жижала дань платить, а то и вятичам. Разве лучше чужому корню подчиняться?

– Ох, сынок, тяжело мне! – Старуха вздохнула. – Не мое это дело – князей и земли разбирать. А что делать, если все это – судьба моих детей родных?

– Ты, мать, мудра, правильно рассудишь.

– Ну, дай Макошь мудрости…

Жрицы ушли. Проводив их, Зимобор опять послал к Верховражью Ранослава с несколькими кметями. Тот вернулся и принес ответ Оклады: сегодня он думает с родом и старейшинами и завтра к вечеру даст ответ.

– Ну, обождем! – согласился Зимобор.

– А сдается мне, что эти козлы время тянут, как кота за яйца, – буркнул Красовит.

– До завтра тянут? – усомнился Зимобор. – А какой смысл?

– Может, они к угрянам послали за помощью, – поддержал Красовита озабоченный воевода Корочун. – Раз они с ними почти в родстве. Так, мол, и так, князь Хвалислав, обижают тебя, невесту твою полонили…

– Даже если они сразу за помощью послали, как про нас узнали, то гонец еще до Угры не добрался. – Зимобор покачал головой. – До завтра ничего они не дождутся. А если сами не надумают, значит, завтра ночью будем город брать. Ты, Корочун, как за дровами поедешь, прикажи несколько хороших бревен вырубить. Все одно топорами стучать, они не догадаются.

– И жердей таких, покрепче, – добавил Любиша. – Зарубки сделаем, на стены лезть сподручнее.

Короткий зимний день скоро прошел, стемнело. Еще в сумерках поднялась метель – не слишком сильная, но мелкий снег сыпал густо, и в нескольких шагах ничего не было видно. Дозорные десятки несли службу, наблюдая за городом и оглядывая окрестности, но сквозь снег не видели даже обрыва над рекой.

Зимобор сидел в углу, который вчера занимала беспокойная беглянка. Ему вспоминалось вчерашнее видение. Младина была прекрасна так, что даже в воспоминаниях от ее красоты захватывало дух. Ее помощь неоценима: венок помог ему справиться с ведуном и тем подружиться с сежанами, он же привел на его сторону Макошиных жриц. И даже если жрицы не уговорят жижальцев сдаться, венок Младины обеспечит ему победу в открытом столкновении. Но почему так тяжело на душе, почему мысль о покровительстве вещей вилы не радует, а угнетает?

Он понимал, что красота ее облика существует только до тех пор, пока она хочет казаться ему прекрасной. Если он все-таки обманет вилу и возьмет жену, то увидит совсем другую деву судьбы – такую, что душа обомрет от ужаса. Или сама красота ее превратится в ядовитое жало, которое будет терзать его всю оставшуюся жизнь.

Но что делать? Он запутался в чарах вещей вилы, как муха в паутине. Весна приближалась, и в душе он изо всех сил торопил ее приход, считал дни, которые отделяли его от равноденствия, после которого можно будет идти искать Дивину. Искать, чтобы найти. Но чтобы быть счастливым с ней, сначала надо как-то выйти из-под власти вещей вилы. Как?

Далеко не в первый раз Зимобор размышлял обо всем этом, но ничего придумать не мог. Даже сама Дивина не знала… Она сказала ему только: «Ищи Старуху…»

Старуху…

Зимобор вдруг встал. Старуха! А ведь теперь он знает подходящую старуху – с убором из оленьих рогов, воплощение Макоши на реке Жижале. Старшая жрица знает о том, что он принадлежит виле, даже видела саму вилу… И если она не знает средства борьбы с Младиной, то ей ведь доступна связь с тойСтарухой, которая приходит с клоком кудели к каждому рождающемуся младенцу. А та Старуха, как и Мать, встреченная Зимобором на Ярилиной горе в купальскую ночь, на его стороне.

Есть только одна загвоздка. Здешняя старшая жрица помогает ему именно потому, что за ним стоит вещая вила. Если он расскажет ей, что хочет избавиться от этого опасного покровительства, жрица перестанет ему помогать.

Значит, нужно дождаться, когда ее помощь как князю ему уже не понадобится, и тогда попросить помощи как простому человеку.

В сенях стукнула дверь, кто-то ворвался и кого-то сшиб, а потом раздался крик запыхавшегося Гнездилы:

– Князь! Всем скорее вставать! Из города напали!

Все в избе мгновенно вскочили, схватились за кожухи и оружие. Зимобор рванул занавеску, так что та слетела с жерди.

– Что такое?

– Напали какие-то козлы! – докладывал Гнездила, кметь из Судимерова десятка. – Не видно там ничего, не слышно, а вдруг на дозор накинулись!

– Много их?

– А хрен их маму знает, не видно же ничего, говорю!

Кмети уж толпой валили наружу, на ходу затягивая ремешки шлемов, толкались, разбирая в сенях щиты и копья. Во дворе кричали десятники, пытаясь собрать своих, но увидеть их сквозь метель могли только вплотную.

На прикрытие метели и на неожиданность и рассчитывал Оклада, «с родом и старейшинами» досоветовавшийся именно до этого. От старой жрицы они узнали, что Окладина дочь в святилище и среди чужаков ее нет. Оклада уже думал об этом, когда выговаривал у смолян время до завтрашнего вечера, и совет его поддержал. Одно дело – заключать союз с каким-то князем, пусть и угренским, как равный с равным, и совсем другое – силой быть принужденным платить дань. На Жижале сидели многочисленные и сильные роды, и смириться с принуждением просто так они не хотели.

Под пологом летящего снега верхневражская дружина вышла из городских ворот, и смоляне ее не заметили. И как они могли заметить, если густо падавшие хлопья не позволяли видеть дальше вытянутой руки, а костры, от ветра загороженные со всех сторон щитами, только эти щиты и освещали?

Когда из метели прямо в паре шагов вдруг стали выскакивать темные фигуры с топорами и рогатинами, кмети ничего не поняли, но спасла привычка отражать удар, не думая. Гнездила кинулся будить остальных, а дозорные десятки обороняли избы, не давая жижальцам напасть на неодетых и не готовых к битве смолян. Те и другие не могли видеть своих противников, но жижальцев выручало то, что они были у себя дома и хорошо знали расположение построек. Зимобор понимал, что обоз с собранной данью тоже станет целью нападавших. У обоза имелась своя охрана, но на помощь ей он послал Красовита с его дружиной.

Сколько бы ни собралось в Верхневражье жижальцев, едва ли их могло быть больше трех сотен. Смоляне были лучше вооружены, все кмети имели шлемы, и даже у воев в обозе у каждого имелся щит. У жижальцев щитов не было, потому что в обыденной жизни это ни к чему, а воевать они ни с кем не собирались. Главная сложность для тех и других была в том, чтобы в метели отличить своих от чужих.

Битва разгорелась бурная, но путаная и бестолковая до крайности. Завидев среди снега темную фигуру, каждый из смолян первым делом кричал: «Рарог!» Иногда после этого фигура кидалась на него с оружием и приходилось вступать в бой; иногда фигура тоже кричала в ответ «Рарог!», а значит, это был свой. Местные кричали «Жижала!», но за свистом ветра и грохотом оружия не всегда удавалось расслышать, что там кричат. Своих смоляне отличали в основном по щитам и шлемам, если успевали их рассмотреть.

Побегав туда-сюда с мечом наготове, Зимобор быстро понял, что этим они ничего не добьются. Все смоляне уже были одеты и вооружены, защищать избы не было смысла, а обоз обороняли Предвар, Любиша и Красовит. Высматривать в снежной круговерти верхневражцев можно было до утра. Оставалось одно верное направление удара – на сам город.

Но, чтобы это сделать, Зимобору пришлось чуть ли не на ощупь отыскивать в метели своих людей и собирать в кучу. Каждый из кметей так же, как он сам, рыскал в поисках врага и почти с негодованием отталкивал обнаруженных своих. Трубить в рог Зимобор не хотел, чтобы не дать врагу знать о своих намерениях. И при этом все прислушивался: не затрубят ли от обоза, не надо ли бежать помогать туда? Но пока ничего такого не было слышно, да и не различишь звук рога среди свиста метели.

Обозной страже всяк: все, кто сюда лезет, – чужой, а значит, руби, и будешь молодец.

Вдруг кто-то схватил Зимобора за рукав и закричал голосом Коньши:

– Княже, это я, свои!

– Чего ты? – Зимобор обернулся. – Что у вас?

– Бежим скорей, я уже город взял! – возбужденно дыша, доложил Коньша.

– Как взял?

– А так! Прибегаю! Ворота нарас… пашку! Никого! Я туда! Там козел какой-то на меня… с топором! А тут Хорошка бежит, Корочунов, я ему… Короче, идем скорее, там уже драка, если не нажмем, ворота закроют, и опять весь круг заводить с начала!

Свистнув тем, кого успел собрать, Зимобор вслед за Коньшей устремился к воротам. Снег все шел, ноги вязли. В черно-белой тьме не удавалось ничего разглядеть, но где город, смоляне помнили, и он был достаточно большим, чтобы его не потерять.

Правда, поначалу Зимобор и Коньша ошиблись направлением, бодро вскарабкались на кручу и чуть не рухнули с обрыва на лед. Пришлось сдавать назад и брать левее. Наконец впереди из метели послышались крики и лязг железа. Несколько раз смоляне споткнулись о лежащие тела, раненые кричали и стонали, но сейчас было некогда разбираться, свои это или чужие.

Напав на смолян, часть жижальцев во главе с самим Окладой (с которым Зимобор пока так и не встретился) ввязалась в драку перед избами. Оклада тоже жаждал встречи, надеясь или убить, или захватить в плен смолянского князя, после чего можно будет требовать дань в пользу Верхневражья уже с него. Сборную дружину под предводительством своего брата Кривца он послал захватывать обоз. Дружина эта была сколочена из местных мужиков, искавших спасения в городе от пришлого князя. Каждый из них сам по себе был воин хоть куда: крепкие, сильные, ловко умеющие обращаться с топором и рогатиной, мужики были грозными противниками, а толстые овчинные кожухи и меховые шапки защищали не многим хуже, чем стегачи и кольчуги (поэтому многие из смолянских кметей зимой тоже предпочитали воевать в кожухах вместо стегачей). Не хватало мужикам только одного – навыка драться в строю и быть частью большого единого отряда. По старому родовому обычаю каждый держался поближе к своим братьям, сыновьям и прочим, с кем жил. И даже если воевода Кривец посылал налево, мужики бежали направо, потому что именно там им мерещился зять Смарун, стрый Внега, да и сам батяня вроде вон топором машет… Как бы не обидели чужаки батяню, надо подсобить!

В итоге верхневражская дружина вся рассыпалась на множество мелких ватажек, которые и не пытались объединиться. Проще всех пришлось опять же тем, кто добрался до обоза: там уже стало все ясно – вон возы, вон их сторожа, бей, и все будет наше!

Но бóльшую часть своей дружины Кривец растерял в суматохе перед избами. И те ватажки, которые в метели потерялись, но пока уцелели, быстро решили возвращаться в город – каждая сама по себе. Часть вернулась, на крики своих оставшиеся в городе открыли ворота. Но одновременно сюда же вышли и пять-шесть кметей из Достоянова десятка, которые преследовали убегающих верхневражцев. Сверху защитники города не могли отличить своих от чужих, и луки в такую погоду были бесполезны. Поэтому Коньша, Гремята и Лось оказались в воротах почти плечом к плечу со стрыем Внегой, зятем Смаруном и самим батяней, которого двое сыновей волокли под руки, оглушенного ударом щита по голове.

Сообразив, что за мерзлые бревна перед ними оказались, Коньша и Лось дико заорали и кинулись с мечами на мужиков, отгоняя их от ворот. Достоян и Ерш отбивались от тех, кто изнутри старался выдавить их из города, Гремята, Рознег и Хотей били и гнали прочь мужиков, которые с поля пытались войти, а Коньша помчался за помощью. Упустить такой случай было бы до крайности обидно, и Коньша молился только об одном: быстро найти еще людей и не потерять потом дорогу к городу.

Зимобор к тому времени успел собрать почти три десятка кметей – частью своих, частью Корочуновых и Ранославовых. Вслед за Коньшей они побежали к воротам. За открытые створки держались только Достоян и Лось. Зимобор, ударив сзади, разогнал мужиков, и его три десятка вошли в город.

Внутри оставалось совсем мало бойцов, поэтому противники, желающие выкинуть их за ворота, скоро кончились. Основная часть вражеской дружины осталась снаружи – там же, где и смоляне.

– Чего делать будем? – орал Коньша, широкой ладонью пытаясь стереть с лица снег вперемешку с кровью из рассеченной брови. – Тут сидеть или назад пойдем?

Зимобор сам не знал: то ли занять город полностью и обороняться изнутри от его бывших хозяев, то ли бросить тын и идти искать Окладу. Оставлять в городе часть людей было рискованно: ведь и Оклада мог взять их в осаду и тем разрезать смолян на две части.

– Выбери себе десяток, закрыть ворота и никого не пускать, ни тех, ни наших! – проорал он в ухо Достояну. – Никому не открывать, пока не рассветет, понял?

– Понял! – прокричал в ответ Достоян.

Собрать свой собственный десяток, поредевший за время битвы, он все равно не смог бы, поэтому взял десять-двенадцать кметей из тех, что оказались под рукой. Остальных Зимобор вывел, и Достоян закрыл ворота. Он сильно рисковал: в городе могло найтись еще немало людей, и тогда ему пришлось бы плохо. Но хотел бы спокойной жизни – сидел бы в веси у отца…

Всех, кто остался с ним, Зимобор снова повел к избам. Здесь уже все было тихо, только иногда идущие спотыкались о тела. Некоторые из этих тел шевелились, подавали голос, и Зимобор велел осматривать их, выбирая своих. Другие уже лежали тихо, не пытаясь выползти из-под белого смертного покрывала, которым укрывала их Марена…

Избы стояли нараспашку, в них уже собралось десятка два раненых – одни сами пришли, других приволокли. Ведога из Моргавкиного десятка, самый способный в дружине лекарь, уже вовсю возился с перевязками.

– Что там? – спросил он, увидев заглянувшего в избу Жиляту. – Наша взяла?

– Наша его не нашла! – Жилята хмыкнул. – Оставить тебе кого – раненых оборонять?

– Да я и сам! – Ведога показал меч, лежавший рядом на лавке, среди разбросанных тряпичных полос. Частично это были стираные льняные онучи из хозяйских укладок, порванные на полосы полотенца с вышивкой, настилальники, даже вроде женский нарядный убрус – теперь все пошло в дело.

Шум битвы доносился только со стороны обоза. Добравшись туда, Зимобор наскочил как раз на Окладу – в верхневражской дружине тот выделялся благодаря единственному на всех шлему.

Заметив этот шлем, Зимобор без лишних слов рубанул под кромку, надеясь сразу перерубить шею и покончить со всем этим. Но Оклада то ли услышал, то ли так ему повезло, но он уклонился, клинок скользнул по плечу и через кожух почти не причинил вреда. Отскочив и обернувшись, Оклада присел, обнаружил противника и кинулся на него с топором. Дышал он хрипло и яростно, от него валил пар, а борода, торчавшая из-под шлема искусной восточной работы, была набита снегом.

Зимобор шагнул к нему, поймал на щит первый удар и ударил мечом в левый бок; Оклада, держа топор обеими руками над головой, успел опустить его и им же прикрыться, но Зимобор, не дав ему времени снова поднять топор, ударил клинком в открытый живот противника. Толстая овчина кожуха смягчила удар, но все же клинок достал до тела. Оклада выронил топор и согнулся. Зимобор мгновенно замахнулся снова и ударил по шее. Оклада упал, черная жидкость потекла из-под шлема, быстро впитываясь в белый снег. А Зимобор уже отвернулся, выискивая нового противника.

Охрана обозов держалась крепко: быстро разгрузив сани, кмети поставили их, уперли в снег и получили нечто вроде маленькой крепости, из которой вполне успешно обороняли и самих себя, и имущество. Ударив на нападавших сзади, Зимобор с дружиной быстро перебил часть верхневражцев, а оставшиеся разбежались. Преследовать их в темноте и метели не было никакой возможности.

Только казалось, что прошло много времени, но на самом деле до рассвета оставалось еще очень долго. Но отдыхать было некогда. Зимобор приказал немедленно собрать раненых, погрузить вместе с данью на сани и везти в город.

Вперед он пустил кметей и оказался прав. Совершенно перемешанные дружины, его собственная и воевод, числом около полусотни, подошли к воротам и там наткнулись на такое же число верхневражцев, безуспешно пытавшихся попасть в город. Ворота были заперты, и открывать их Достоян не собирался. Не понимая, почему их не пускают под защиту стен, не зная даже, кто одержал победу в этой метельной битве, верхневражцы колотили в ворота, звали старейшин, окликали оставшихся в городе родичей.

– Мы свои, свои! – вопили они. – Любогостевы мы, дедко, где ты там? Переславко, где отец твой, где Оклада? Открывайте, это ж мы!

По этим воплям смоляне быстро нашли их и снова ударили. Видя, что внутрь не пустят, верхневражцы пробовали дать отпор, но, без руководства, усталые и растерянные, скоро отступили и разбежались. Метель укрыла их белым покрывалом, а Достоян, услышав снизу голос Зимобора и всем знакомый «вяз червленый», наконец открыл ворота.

– Кто тут есть? – спросил его Зимобор, держа за плечо и крича в ухо, потому что ветер выл по-прежнему, а вокруг стояли гомон и шум.

– Были какие-то, меньше десятка, мы их отогнали, больше никто не показывается! – прокричал тот в ответ. – Коньша пробежал по дворам, говорит, все тихо, ворота закрыты, печки только топятся. Может, они и не знают тут, чем все кончилось.

– Я тоже еще не понял… – проворчал Зимобор больше для себя, потому что Достоян его не услышал.

Но что печки топятся – это было хорошо. Смолянское войско входило в городок, вместе с обозом и лошадьми, часть распряженных саней волокли люди. На шум то из одного двора, то из другого выглядывали жители, но тут же, увидев совсем близко чужих людей в шлемах, испуганно ахали и прятались. Но запереть двери не удавалось: Зимобор велел быстро занести раненых в тепло и перевязывать, пока те, потерявшие много крови, не застыли на холоде.

Захлопали двери: смоляне входили в дома, требовали света, воды и полотна для перевязок. Затаившиеся дворы поднялись: почти нигде верхневражцы не спали, зная, что сегодня ночью решается их судьба, везде горели лучины, освещая испуганные лица – в основном женщин и детей. Все мужчины, способные носить оружие, от подростков до дедов, ушли с Окладой и Кривцом в метель, и никто не знал, где они теперь и что с ними.

Городок был не так уж велик. Еще пока в ворота втягивались последние сани обоза, Зимобор прошел его насквозь и уперся в двор Оклады – самый большой и богатый, с несколькими хозяйственными постройками. Здесь тоже почти никого не было, только женщины и старики жались по углам, не помня себя от страха, оттого что вместо хозяев-защитников из ночной битвы к ним пришли чужаки-захватчики. Женщины ударились в крик и плач. Все помещения двора быстро осветились: Зимобор велел располагаться на отдых, перевязывать раны, топить печи.

У ворот оставался десяток Достояна. Зимобор приказал отнести им горячей воды с медом, наскоро разведенной, хлеба и кое-какой еды, найденной в хозяйских кладовых.

– Быстро отдыхайте, грейтесь, ешьте – скоро пойдете Достояна менять! – велел он Судимеру. – Своих не успеешь собрать – бери кто попадется, лишь бы здоровые были.

Всю ночь Зимобор, воеводы и десятники ходили из избы в избу, со двора во двор, пересчитывая своих людей. Из тех избенок, где вчера ночевали, перевезли раненых и Ведогу, вместе со всеми брошеными вещами. Теперь вся дружина Зимобора и ее имущество оказалось в городе, ворота снова закрыли. Отдохнувшие кмети наконец сменили измотанных людей Достояна, и Коньша, так отличившийся этой ночью, уснул, сидя на полу в сенях Окладиной избы – наклонился поправить онучи и упал. Но теперь у него было время поспать. Можно было ждать утра, чтобы оценить наконец, что же дала эта странная битва в метели.

* * *

Зимобор ждал, что разбежавшиеся хозяева скоро дадут о себе знать, и не ошибся. Оказавшись снаружи, под запертыми воротами собственного города, верхневражцы попали в гораздо худшее положение, чем пришельцы. У смолян, по крайней мере, был при себе обоз и припасы. У верхневражцев не было ничего, кроме уцелевшего оружия, нечем было ни перевязать раны, ни перекусить. К тому же в городе оставались все их родичи. Кривец был не так глуп, чтобы брать приступом собственный тын: он понимал, что при первой же попытке в него полетят отрезанные головы жены и сыновей.

Поэтому уже к полудню, когда рассвело и метель наконец улеглась, около ворот появился десяток мужиков во главе с Кривцом. С собой он привел уцелевших старейшин, а ратники ждали в тех же избенках, брошенных захватчиками.

– Где князь Зимобор? – закричал Кривец. – Позовите, хочу с ним говорить!

– А кто такой хочет с ним говорить? – Через вершины частокола просунулась голова Ранослава.

Причем на этой голове отсвечивал шлем восточной работы, еще вчера принадлежавший Окладе. Как добыча, он достался Зимобору, но оказался ему велик, и князь подарил его Ранославу, у которого голова была подходящего размера.

Увидев хорошо знакомый шлем, Кривец вздрогнул. Он не знал, где его брат, а тело, занесенное снегом, еще не обнаружили.

– Я – Кривец, Дорогунин сын … – отозвался он, не сводя глаз с шлема, будто надеялся, что под ним обнаружится-таки не это чужое, молодое и нахальное, а хорошо знакомое суровое лицо с рыжей бородой. У самого Кривца борода тоже была рыжей, а правый глаз был стянут книзу старым шрамом и полуприкрыт, откуда и прозвище. – А брат мой, Оклада… Он у вас?

– Он у Марены. Наш князь убил его в честном поединке, а это – добыча, мне подаренная! – Ранослав горделиво постучал пальцем по шлему. – Ты с чем пришел-то, Кривец? А то я для всякой ерунды князюшку будить не стану, и так с ног сбился, всю ночь за вами, беспутными, гоняючись.

– Так… Мира просим… – произнес Кривец то, с чем старейшины его послали, а сам лихорадочно думал, не следует ли ему запросить виру за брата, чтобы не уронить чести рода.

– Мира – это хорошо! Давно бы так! – одобрил Ранослав. – Хотите – заходите, разговаривать будем.

Старейшин во главе с Кривцом впустили в город, причем Ранослав усердно кланялся, изображая радушного хозяина, призывал не стесняться и чувствовать себя как дома. Парень дурачился, чтобы не заснуть на ходу, потому что со вчерашнего ему удалось поспать всего пару часов.

По пути к Окладиному двору верхневражцы то и дело натыкались на сани с поклажей, на лошадей, привязанных прямо у ворот. Везде были чужие люди, и небольшой городок напоминал муравейник. Прямо между избами горели костры, где грелись вои, над этими же кострами висели большие черные котлы с кашей, и можно было не сомневаться, что крупа и зерно взяты из местных закромов. На улице и во дворах везде краснели пятна замерзшей крови от зарезанной скотины и птицы, но старосты вздрагивали и дергались в сторону своих собственных дворов – первым делом на ум приходило, что здесь погибла не Буренка, а сын родной. Хотя и Буренку ой как жалко! Верхневражье превратилось в чужой воинский стан, и они, хозяева, своими руками ставившие эти дворы, сейчас были здесь гостями.

Пока шли, отправленный вперед отрок разбудил князя. Зимобор уже ждал в клети, торопливо умывшись и расчесав пятерней кудри.

– А скоренько они, – сказал он отроку, который поставил перед ним миску теплой каши с клочьями куриного мяса (похоже, неведомый дружинный повар второпях просто порубил тушку боевым топором). – Я думал, целый день теперь по лесам будут бегать, пока до переговоров дозреют.

– В такой холод много не набегаешься, – заметил Радоня. – Чай, не лето. Домой-то хочется.

– Ой, а мне как домой хочется! – мечтательно протянул с края полатей Желанич. – У меня там, небось, уже сын родился, а я тут…

– Пока из такой дали добредем, твой малой уже ходить научится! – буркнул Хвощ. – Нам отсюда еще на Угру идти… если князь не передумал.

– Слушай! – С полатей свесилась голова Братилы. – А Угра – это не потому, что на ней угры живут?

– Откуда ж они тут возьмутся?

– Ну, племя кочевое – могли и забрести как-нибудь…

– Нет, Угра по-голядски значит «река, текущая среди лугов». Луговая то есть, – пояснил Толимер, сам происходивший из ославяненного голядского рода.

В сенях послышался скрип дверей, топот ног и шуршание многочисленных кожухов. Жилята и Хвощ мигом вскочили, приняли бодрый и грозный вид, схватили копья и встали по обе стороны сидящего за столом Зимобора. Зимобор отложил ложку, отодвинул миску с остатками каши и грозно сдвинул брови. Коньша, продирая глаза, хмыкнул из угла, Радоня показал ему кулак.

– Запускать? – В дверь просунулся отрок.

Зимобор кивнул, и дверь распахнулась пошире. Первым зашел Кривец, за ним еще несколько старейшин. Все на ходу снимали шапки и кланялись по привычке сначала печи и маленькой соломенной фигурке Макоши, подвешенной в углу, но взгляды вошедших против их воли тянулись к сидящему за столом.

– Заходите, люди добрые! – позволил Зимобор, и даже Кривец почти не помнил, что это – дом его собственного родного брата, а до того их отца, где он сам родился и бывал каждый день. – Садитесь. – Князь указал на ближнюю скамью, и кмети освободили место. – С чем пожаловали?

– Мира хотим, – начал Кривец. – Ты, смолянский князь… бери с нас дань, какую сказал, только не губи семьи наши, дома наши не разоряй.

– Вот и давно бы так! – одобрил Зимобор.

– Были мы в святилище Макоши, – заговорил другой старейшина, действительно старик, по ветхости едва ли принимавший участие в битве. – И сказала нам вещая женщина: любят тебя вилы, князь Зимобор, милостивы к тебе боги, потому противиться тебе для нас неразумно. Мы против богов не пойдем, будем в дружбе с тобой, только и ты богов помни, лишнего не бери.