Текст книги "Жена Зимы"

Автор книги: Элизабет Хэнд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Элизабет Хэнд
«Жена Зимы»

Элизабет Хэнд, один из самых уважаемых писателей своего поколения, получила одновременно премию «Небьюла» и Всемирную премию фэнтези за книгу «Last Summer at Mars Hill». Хэнд не раз была финалисткой Всемирной премии фэнтези. Ее перу принадлежат романы «Winterlong», «Aestival Tide», «Icarus Descending», «Image of Support», «Walking the Moon», «Glimmering», «Black Light». Хэнд написала множество романов из цикла «Звездные войны», в том числе «Maze of Deception», «Hunted», «A New Treat», «Pursuit». Ею созданы новеллизации таких фильмов, как «Twelve Monkeys» («Двенадцать обезьян»), «Anna and the King» («Анна и король»), «Cat-woman» («Женщина-кошка»).

Элизабет Хэнд живет вместе со своей семьей в Линкольнвилле, штат Мэн.

В своем рассказе, от которого бросает в дрожь – и вполне обоснованно, – автор показывает, что случается, когда деньги, влияние и новомодные технические приспособления вступают в конфликт с древней магией. Старой, медленной, холодной и непоколебимой, как камень.

Полное имя Зимы звучит как Родерик Гейл Зима. Но все в округе Пэсвегас – а не только те, кто с ним лично знаком, – зовут его просто Зима. Прежде он жил в старом школьном автобусе, который стоял на дороге за нашим домом, и моя мать часто мне рассказывала, что, когда она только переехала сюда, Зима ее пугал до потери сознания. Собственно, ее пугал даже не лично он – к тому времени она его ни разу не видела. Пугал сам факт, что вот этот старый школьный автобус торчит среди леса, и из трубы идет дым, и огромные груды наколотых дров вокруг, и вагонетки, и краны, и всякое тяжелое оборудование, а летом – цепи и тому подобные штуки, а на вырубке со здоровенного шеста – мать говорила, он смахивал на виселицу – свисает олень и мертвые койоты, и на снегу кровь, а однажды там торчала огромная кабанья голова с клыками – мать утверждала, что это было даже страшнее, чем койоты. Вообще-то, если подумать, звучит это все достаточно неприятно, так что трудно ее упрекать за то, что она от него шарахалась. Сейчас это даже забавно, поскольку они с Зимой лучшие друзья, хотя это значит не так много, как в других местах, вроде Чикаго, откуда мать приехала, потому что, я думаю, в Шейкер-Харборе всякий считает, что Зима – его друг.

Кстати, этот школьный автобус внутри был довольно неплох.

Род Зимы проживал в Шейкер-Харборе на протяжении шести поколений, да и корни его где-то тут, в штате Мэн.

«Во мне кровь пассамакводов, – так говорит Зима, – Если я куда-то перееду отсюда – я растаю».

Хотя он не похож на индейца; мать считает, что если в нем и вправду есть индейская кровь, то сильно разбавленная. Зима очень высокий и тощий – не болезненно тощий, а сухопарый и мускулистый, и ссутуленный, потому что ему много лет приходилось пригибаться, ныряя в дверь этого школьного автобуса. Он всегда носит бейсболку с надписью «Лесхоз Зимы», и я помню, каким для меня было потрясением, когда я однажды увидел его на собрании жителей города без этой бейсболки, и оказалось, что он почти лысый. Он охотится и сам разделывает оленей, но не ест их – он рассказывал, что вырос в нищете, в хижине, где даже не было деревянного пола, только утоптанная земля, и что в его семье ели все, что удавалось добыть охотой, включая змей, скунсов и каймановых черепах. Поэтому он всю добычу отдает, а когда его кто-нибудь нанимает забить домашнюю скотину и дает свежее мясо, он и его отдает тоже.

Именно так мать с ним и встретилась, в ту свою первую зиму, пятнадцать лет назад, когда она поселилась здесь одна, беременная мною. Была сильная метель, мать выглянула в окно и увидела, что какой-то высокий мужчина топает через снег и несет большой бумажный пакет.

– Вы вегетарианка? – спросил он, когда мама открыла дверь, – Все говорят, что тут живет леди, которая ждет ребенка, и что она вегетарианка. Но по-моему, вы не похожи на вегетарианку.

Мама сказала, что нет, она не вегетарианка, она дипломированный терапевт-массажист.

– Ладно, что бы эта хрень ни значила, – ответил Зима, – Можно, я войду? Боже мой! Это у вас буржуйка такая?

Понимаете, моя мать забеременела от донора спермы. Она все распланировала: как она переедет на север, как родит ребенка и вырастит его сама, как будет жить в близости с природой, работать терапевтом-массажистом, развешивать кристаллы по окнам, и от них будет идти хорошая энергия, и вообще все будет здорово. Возможно, так бы и было, если бы она переехала куда-нибудь в Хантингтон-Бич или даже в Бостон, где потеплее и где есть хорошие скейт-парки. Здесь же до ближайшего скейт-парка два часа езды, и снег лежит с ноября и до конца мая. А весной даже по дорогам на скейте не проедешь, потому что дороги тут фунтовые и рытвины на них такие, что в них впору селиться. А вот на сноубордах тут кататься здорово, особенно с тех пор, как Зима разрешил нам прыгать прямо за его домом.

Но это все было задолго до катания на сноубордах, еще накануне моего появления. Мама жила в крохотном двухкомнатном домике без водопровода и уборной, с древней дровяной плитой, которую тут называют буржуйкой; выглядела печка неплохо, только почти не грела, и из трубы то и дело бил факел. Собственно, Зима про маму узнал следующим образом: после визита к ней пожарного-добровольца в шейкер-харборском универмаге все только и говорили, что про чокнутую леди, которая купила у Мартина Вида его развалюшку. Судачили, что она ждет ребенка и то ли замерзнет до смерти, толи спалит домишко – не исключено, что и то и другое вместе, – и что, может, туда ей и дорога, только вот младенца жалко, он тогда тоже околеет или сгорит.

Потому Зима пошел к маме и отдал ей оленину. Он осмотрел поленницу и сказал, что мама топит свежесрубленным, непросушенным деревом, которое выделяет креозот, оттого факел и получается, и спросил, кто ей эти дрова продал. Мама ответила. А на следующий день парень, который их маме продал, приехал, сгрузил три корда сухих поленьев и укатил, не сказав ни слова, а еще через день появились двое других с новехонькой буржуйкой, уродливой, но зато отлично работающей, и с кожухом, чтоб малыш не обжегся, если вдруг притронется. А на третий день пришел Зима, желая убедиться, что печку установили правильно. Он затянул все окна в домике листами полиэтилена, потом показал маме, где в лесу родник, в котором можно набирать воду, а не покупать канистры в продуктовом магазинчике. Еще он дал ей ночной горшок, чтобы ей не приходилось навещать уборную во дворе, и сказал, что знает людей, которые могут недорого продать ей биотуалет.

Все это может навести вас на мысль, что, когда я говорю «жена Зимы», я имею в виду маму. Но это не так. Жена Зимы – совсем другая женщина.

Когда я рос, Зима постоянно бывал у нас дома. И я, когда стал постарше, начал ходить к нему в гости. Зима рубит деревья – это называется «санитарные порубки»; рубит он для людей, но еще и для того, чтобы лес мог обновляться и быть здоровым. Потом он колет эти бревна на дрова. У него есть портативная лесопилка – одна из тех жутких штук, которые мама заметила у него во дворе, также он делает пиломатериалы, из которых жители строят дома. А еще он аукционист, а еще он играет на банджо и на такой штуке вроде стиральной доски, подобные можно увидеть в старых фильмах. Зима показывал мне, как «дать прикурить» мотору при помощи петли из провода и как резать по дереву, как устраивать шалаш на дереве и как стеклить окно. Когда мама решила сделать небольшую пристройку к дому, для ванной комнаты, Зима провернул кучу плотницкой работы, заодно обучая меня.

А еще он может сказать, где под землей есть вода, просто походив с согнутой палочкой. Многие считают, что это просто блажь, вроде того, чем мама увлекается, я и сам так подумал, когда впервые об этом услышал.

Но как-то раз мы с моим другом Коди отправились посмотреть, как Зима это делает. Коди – он моих лет, ему почти четырнадцать. Мы болтались на участке Зимы и убирали обрубленные сучья. Зима разрешал нам скатываться на сноубордах с холма за школьным автобусом. Там мы соорудили отличный трамплин, а Зима придержал для нас груду некондиционных обрезков горбыля к весне, когда мы сможем построить еще и желоб для скейта.

Но вот весна пришла, а поскольку у нас на самом деле не было денег заплатить Зиме за все это, он приставил нас убирать обрубленные сучья. Так что таскали мы их, то и дело прихлопывая мошку. Коди готов был уже заявить, что он пошел делать уроки – соврать, потому что нам ничего не задали, – но тут появился Зима в своем пикапе, он высунулся из окна и заорал нам:

– Эй, ребятня, хотите посмотреть на настоящую работу?

Сначала мы с Коди заспорили, кто поедет на переднем сиденье рядом с Зимой, а потом – кто поедет в кузове, на самом деле это куда прикольнее. Мы препирались так долго, что Зима рявкнул на нас и загнал обоих в кузов.

Так мы и приехали на место, где Зима должен был работать. На этом поле когда-то стояла молочная ферма, но дела у нее шли неважно, и хозяину пришлось ее продать. Миссис Уиттон, преподавательница в старших классах, собиралась поставить тут небольшой блочный дом. Но несколько лет назад была сильная засуха, и куча источников пересохла. У Миссис Уиттон не было особых денег, чтобы рыть вокруг, выискивая источник наугад, поэтому она наняла Зиму – найти точное место.

– Джастин! – обратился ко мне Зима, выпрыгнув из грузовичка. – Дай-ка мне вон ту ножовку…

Я протянул инструмент, потом мы с Коди пошатались по округе некоторое время, пока Зима бродил по краю поля среди кустов и тощих деревьев. Через несколько минут он спилил ножовкой длинный, тонкий побег.

– Есть! – крикнул Зима и затопал обратно на поле. – Если мы хотим найти воду – первым делом нужно найти иву.

Была ранняя весна, и на деревьях еще не было листьев, так что спиленный побег был покрыт серыми пушистыми «котиками». Зима счистил сережки-«котики», и у него осталась раздвоенная вилкообразная палка. Он взялся за два конца, как за велосипедный руль, и принялся кружить по полю.

Выглядело это странно. Потому поначалу мы с Коди ржали – мы не хотели, но просто не могли удержаться. Смешно было смотреть, как Зима ходит взад-вперед с этой палкой в руках. Он смахивал на Франкенштейна. Даже миссис Уиттон улыбалась.

Но потом все вокруг словно застыло. Не стихло – слышно было, как ветер шуршит в ветвях деревьев, как птицы щебечут в лесу, где-то далеко кто-то заводит бензопилу, – но все равно, чувство было такое, будто ты очутился в фильме, где сейчас что-то должно произойти. Солнце пригревало; пахло землей, навозом и таволгой. Коди отгонял от себя мошку и ругался. У меня закружилась голова – но не по-плохому, а как бывает, когда школьный автобус подпрыгивает на ухабе и ты подлетаешь на сиденье. В нескольких футах от нас Зима продолжал идти по очень прямой линии, держа ивовую палку точно перед собой.

И внезапно палка начала клониться. Не в том смысле, что Зима ее стал сгибать. Я имею в виду саму палку: будто она стала резиновой, и ее кто-то схватил и рванул к земле. Только палка была не резиновой, а самой что ни на есть деревянной, и рядом никого не было – но она все равно согнулась и указала на пятно мха между комьями земли.

– Ой, блин, – произнес я.

Коди заткнулся и уставился на Зиму. И миссис Уиттон тоже.

– О господи! – пробормотала она.

Зима остановился, вертя палку так, словно он с ней борется. Потом палка нырнула вниз, Зима воскликнул: «Оп-па!» – и выпустил ее из рук. Мы с Коди помчались к нему.

– Вот оно, – удовлетворенно заметил Зима.

Он вытащил из кармана розовую геодезическую мерную ленту и отрезал кусок. Я недоверчиво посмотрел на ивовую палку, почти ожидая, что та сейчас вскинется, как змея, но она не шевелилась. Секунду спустя я ее подобрал.

– Как вы это сделали? – тут же спросил Коди.

– Я этого не делал, – невозмутимо сказал Зима.

Он забрал у меня палку, отломал раздвоенную часть и бросил в сторону. К тому, что осталось, он привязал ленту и воткнул палку в землю.

– Это сделало дерево. Дерево говорит с тобой, если умеешь слушать.

– Что, правда? – удивился я. – А можете мне как-нибудь показать, как это у вас получается?

– Конечно, – кивнул головой Зима, – Только не сегодня, мне еще кое-кого отбуксировать надо. Но как-нибудь обязательно.

Они с миссис Уиттон заговорили о деньгах и о том, у кого самые выгодные расценки на бурение. Когда мама в следующий раз проезжала мимо этого поля, буровая установка уже вгрызалась в землю на том самом месте, где торчала палка Зимы. Еще позже я натолкнулся на миссис Уиттон в школьном вестибюле и выяснил у нее, что источник уже откопали и все готово для того, чтобы качать оттуда по сто галлонов в минуту, как только будет фундамент и привезут дом.

Вскоре после этого Зима объявил, что собирается в Рейкьявик.

Я уже был дома после школы, и Зима зашел к нам поболтать.

– А Рейкьявик – это где? – поинтересовался я.

– В Исландии, – ответила мама. Она распахнула окно и уселась за кухонный стол напротив нас с Зимой, – С чего вдруг тебе понадобилось ехать в Рейкьявик?

– Забрать оттуда жену, – пояснил Зима.

– Жену? – У меня глаза полезли на лоб. – Вы что, женаты?

– Не-а. Потому-то я и еду за ней в Исландию. Мы с ней познакомились в сети и решили пожениться.

Казалось, мама потрясена.

– В Исландию?

Зима пожал плечами.

– Где же еще искать жену – с моей-то фамилией?

И он отправился в Исландию. Я думал, он уедет самое меньшее на месяц, но прошла всего неделя, как зазвонил телефон, мама сняла трубку, и оказалось, что это Зима. Он сообщил, что благополучно вернулся и что супруга с ним.

– Невероятно, – Мама положила трубку и покачала головой, – Он пробыл там четыре дня, женился, и вот они вернулись. Прямо не верится.

Несколько дней спустя Зима представил ее нам. Учебный год уже почти закончился, и мы с Коди кидали всякую фигню в мой шалаш на дереве, используя окно в качестве мишени. Палки, летающие тарелки, сломанную игрушку йо-йо. Всякое такое.

– Зачем вы пытаетесь разрушить дом? – раздался женский голос.

Я обернулся. Позади стоял Зима, засунув руки в карманы джинсов и ухмыляясь; бейсболка была так сдвинута на затылок, что козырек смотрел почти в небо. Рядом с ним находилась женщина, едва достающая ему до плеча, такая тоненькая, что сначала я принял ее за подростка – подумал, может, какая-то девчонка заехала сюда на велосипеде или напросилась покататься в кузове грузовичка Зимы. Но фигура у нее была не детской, а глаза – и подавно.

– Джастин. – Зима расправил плечи и перешел на насмешливо-официальный тон, – Я рад познакомить тебя с моей женой. Вала, это Джастин.

– Джастин, – Она повторила мое имя так, что у меня мурашки побежали по загривку, она словно пробовала его на вкус, – Глеур миг ау кюннаст тер. По-исландски это значит «приятно познакомиться».

Вообще-то она говорила без акцента, хотя скорее на английский манер, чем на американский. И уж точно не походила ни на кого в штате Мэн, хотя и была одета вполне нормально: черные джинсы и черная футболка. На ней были какие-то странного вида синие ботинки на толстой подошве, и я подумал, что такие, наверное, носят в Исландии. И еще ярко-синяя ветровка. У нее были длинные, прямые черные волосы, собранные в два хвоста – единственное, что придавало ей сходство с девчонкой, – а также чуть раскосые глаза, небольшой рот и светлая кожа – я в жизни не видел никого настолько белокожего.

Вот от глаз меня в дрожь и бросило. Они были удлиненные, узкие и очень-очень темные, настолько темные, что зрачка не разглядеть. И не карие, а синие – темно-синие, почти до черноты. Я никогда прежде не видел глаз такого цвета, и теперь, когда увидел, не очень-то они мне понравились. Они были холодные – не то чтобы недоброжелательные или злые, а просто холодные. Или это я похолодел от взгляда на них.

И хотя она казалась молодой – потому что была худощава, и в волосах совершенно не было седины, а на лице морщин, – но отчего-то было ощущение, будто она притворяется молодой. Как когда кто-то притворяется, будто любит детей, а на самом деле это не так. Хотя у меня не сложилось впечатления, будто Вала не любит детей. Скорее у нее был озадаченный вид, как будто мы ей казались не менее странными, чем она – нам.

– Вы так и не ответили, почему пытаетесь сломать дом, – настаивала она.

Я пожал плечами.

– Да мы вообще-то не пытаемся. Мы просто кидаем всякие штуки в окошко.

Коди посмотрел на Валу и стал искать новые камушки для нашего занятия.

Вала невозмутимо взглянула на него.

– Твой друг очень груб.

Она оглядела Коди с ног до головы, потом двинулась к шалашу. Он находился в развилке здоровенного старого клена и был построен так основательно, что при желании там можно было жить – только вот крыши не было.

– Что это за дерево? – обратилась она к Зиме.

– Красный клен, – откликнулся он.

– Красный клен, – пробормотала Вала. Она провела рукой по стволу – погладила его, словно кошку. – Красный клен…

Вала повернулась ко мне.

– Ты построил этот дом? Сам?

– Нет.

Вала ждала, с таким видом, словно с моей стороны было бы грубостью не ответить подробнее. Потому я подошел к ней и неловко остановился, глядя на основание шалаша.

– Мне помог Зима. То есть ваш муж – мистер Зима.

– Мистер Зима.

Внезапно Вала рассмеялась, забавно, как совсем маленький ребенок.

Секунду спустя я засмеялся тоже.

– Так значит, я миссис Зима? Но какая жена подойдет Зиме – может, Весна?

При этих словах она состроила такую мину, словно знала, как глупо это звучит, а потом взяла меня за руку. Она притянула меня так, что мы оба прижались к дереву вплотную. Я был смущен – может, в Исландии и принято так себя вести, а здесь, в штате Мэн, – точно нет, – но одновременно с этим и польщен. Польщен тем, как она на меня смотрит – краем глаза, и как улыбается – не как ребенку, а как взрослому… в общем, словно она знала какой-то секрет и вела себя так, будто я его тоже знаю.

Я, конечно же, ничего такого не знал. Но все равно было клево, что она так думает. Она выпустила мою руку и снова стала трогать дерево, поглаживая пятно лишайника.

– В Исландии нет деревьев. Ты знал? Совсем нет деревьев. Их все срубили давным-давно и построили дома, или корабли, или заготовили дрова. И с тех пор у нас нет деревьев – только камни и кусты, достающие вот досюда…

Она указала себе по колено, потом постучала по стволу клена.

– И еще вот такое – лишайник и мох. Знаешь, у нас есть на этот счет одна шутка, – Она вздохнула, – Что нужно делать, если в Исландии ты заблудился в лесу?

Я покачал головой.

– Понятия не имею.

– Надо встать.

До меня лишь пару секунд спустя дошло, что она имеет в виду. Тогда я захохотал, и Вала улыбнулась мне. И у нее снова сделался такой вид, будто она ждет, что я тоже что-нибудь ей расскажу. Я хотел быть вежливым, но мне ничего не шло в голову, кроме мысли о том, до чего же это странно – приехать из места, где деревьев нет вообще, в Мэн, где деревья повсюду.

Потому я поинтересовался:

– Э-э… а вы скучаете по родственникам?

Вала взглянула на меня как-то странно.

– По родственникам? Им нравится жить среди камней Исландии. А я устала от камней.

Лицо ее на миг омрачилось. Тут Зима положил руки ей на плечи, и Вала подняла голову.

– Джастин, твоя мать дома? – спросил Зима. – Мы вообще-то в город, забежали просто поздороваться и познакомиться…

Я кивнул и махнул рукой в сторону дома. Зима уже повернул туда, когда Вала вновь пристально посмотрела на меня.

– Он говорил о тебе много хорошего. Что вы с ним… у нас называют феогар – как отец и сын. Так что я буду твоей крестной.

Она наставила на меня палец, а потом медленно поднесла его к моему лицу и коснулась подбородка. Я невольно ахнул: ее прикосновение было настолько ледяным, что аж обожгло.

– Вот, – пробормотала она. – Теперь я всегда буду знать тебя.

И она отправилась следом за Зимой, в дом. Когда они ушли, Коди приблизился ко мне.

– Чё это она чудит, а? – Он посмотрел на дом. – Она похожа на ту рок-певицу, Бьенк.

– Не Бьенк, а Бьорк, придурок.

– Да какая разница! Кстати, а Исландия – это где?

– Без понятия.

– И я тоже, – Коди указал на мой подбородок. – Эй, чувак, у тебя кровь идет.

Я нахмурился, потом осторожно потрогал то место, которого касался палец Валы. Крови никакой не было, но позднее, вечером, я увидел там красное пятно в форме отпечатка пальца. За несколько дней оно потускнело и в конце концов исчезло, но я до сих пор его иногда чувствую – оно вроде как ноет, особенно когда холода или снегопад.

В том же месяце Томас Тарни вернулся в округ Пэсвегас. Он, наверное, был самым знаменитым человеком во всем штате, после Стивена Кинга, но Кинга здесь все любят, а про Тарни я не слышал ни одного доброго слова; когда он уехал, все только и сказали – скатертью дорога. Даже моя мама, которая прямо из себя выходит, если о ком-то отзовешься плохо, – даже если он первый тебя стукнул! – и та никогда не любила Томаса Тарни.

– Он из тех людей, которые уверены, что деньги решают все, а если не получается что-то купить, они уничтожают это, чтобы не досталось никому.

По правде говоря, Тарни мало чего не мог себе позволить, особенно в Пэсвегасе. Тут люди не слишком зажиточные. Они стали зарабатывать больше, когда телемаркетинговая компания Тарни перебралась в наш штат и понаставила своих телефонных центров повсюду – один даже неподалеку от Шейкер-Харбора, то есть практически на краю света. Тогда те, кто прежде был рыбаком, или фермером, или преподавателем, или медсестрой, но больше уже не мог прожить на свое жалованье, стал работать в «Интернэшнл корпорейт энтерпрайз». ИКЭ платила не очень много, но, думаю, в целом неплохо, если вы не против сидеть в крохотной кабинке и звонить незнакомым людям, отрывать их от ужина и раздражать их так, что они либо начинают ругаться на вас, либо просто бросают трубку.

Однажды, когда мама услышала наши с Коди высказывания насчет тех, кто работает в ИКЭ, она отвела нас в сторонку и напомнила, что мы должны следить за своей речью, и что даже если мы ненавидим эту компанию, она дает людям работу, а с этим нужно считаться. В конце концов, многим из тех, кто работал в ИКЭ, жизнь в нашем городке стала не по средствам, потому что Тарни отдал все хорошо оплачиваемые должности своим приятелям из разных мест, они купили здесь землю, которая всегда была дешевой, и построили здоровенные навороченные дома. И нормальным людям все в Шейкер-Харборе стало не по карману – если только у них не было своего дома или участка земли, как у мамы или Зимы.

Но потом Тарни поймали на чем-то нехорошем – то ли он украл деньги у собственной фирмы, то ли еще чего. И КЭ купила более крупная компания, которая свернула всю деятельность в Мэне. Сотрудники, которые работали в ИКЭ, потеряли места, и многие, у кого не было своего дома или земли, остались без жилья, потому что не могли больше платить по счетам. Вот тут-то люди просто возненавидели Томаса Тарни. Но это ни к чему не привело, у него не случилось никаких неприятностей. В смысле, его не посадили в тюрьму, он ничего не лишился – ни денег, ни дома в Кеннебанкпорте, ни яхты, ни личного самолета.

На самом деле вышло наоборот: Тарни обзавелся землей рядом с участком Зимы. Когда Зима об этом узнал, он просто взбеленился.

– Этот сучий сын купил старую ферму Лонни Паккарда! – завопил он.

Мыс Коди переглянулись и ухмыльнулись, но ничего не сказали. Коди, как и мне, хотелось засмеяться – кто же сейчас употребляет выражение «сучий сын»? – но при этом нам было не по себе, потому что мы никогда прежде не видели Зиму в ярости.

– Я не могу винить Лонни, – продолжал Зима, переступая с ноги на ногу и дергая свою кепку, – Ему в прошлом году пришлось загнать свою лодку для ловли омаров, потому что он не мог внести налоги, а потом он попал в аварию, и ему нечем было расплатиться за лечение. А тут у него на берегу соляная ферма, и он с этого участка никогда особо ничего не получал, кроме хорошего вида.

– А почему он не продал участок вам? – спросил Коди.

Зима ударил ладонью по стене.

– Вот и я об этом! Я Лонни еще давным-давно говорил, что если он надумает продавать эту землю, я ее куплю! Но вчера он мне заявил: «Зима, у тебя не настолько глубокие карманы». А я спросил: «Глубокие – это какие, а, Лонни?» Он показал туда, на Атлантический океан, и сказал: «Вон, видишь? Если ты отправишься на Большую Ньюфаундлендскую банку и найдешь там самое глубокое место, то и оно будет не настолько глубоким, как карманы Томаса Тарни».

По правде говоря, я этому не придал особого значения. Нашему участку, где мы обустроили спуск для сноубордов, ничего не грозило – он находился на земле Зимы. Кроме того, был уже конец весны, и мы с Коди трудились над тем желобом для скейтов за домом Зимы, а когда закончили, стали там кататься.

Иногда жена Зимы выходила из дома и наблюдала за нами. Зима сделал для нее скамью из ствола дуба, обложил рейками и вырезал на спинке сиденья ее имя с вырастающими из букв цветами и листьями. Скамья стояла на небольшом возвышении, так что оттуда можно было разглядеть океан за кронами деревьев: серебристо-голубой проблеск за зеленью. Вала была такой маленькой, что походила на подростка, когда сидела там, она смотрела на нас и смеялась, когда мы падали, но смех был не обидный. В нем, как и в ее глазах, чувствовался холод, но не злоба; казалось, что она никогда прежде не видела, как кто-то падает, и всякий раз, когда это случалось (довольно часто), она удивлялась. К тому времени потеплело, но Вала неизменно носила одну и ту же синюю ветровку, а под ней – футболку с длинными рукавами, в которой я узнал одну из футболок Зимы. Его жене она была очень велика и походила на мешковатое платье. На опушке бывало жарко до чертиков, но я ни разу не заметил, чтобы Вала сняла эту футболку.

– А вам не жарко? – спросил я у нее как-то раз.

Она принесла нам воду и печенье своей выпечки – имбирное, тонкое и хрупкое, как льдинки, и такое пряное, что слезы на глаза наворачивались.

– Жарко? – Вала покачала головой. – Я никогда не согреваюсь. Только рядом с Зимой, – Она улыбнулась своей жутковатой улыбкой, от которой мне всегда делалось не по себе. – Я ему говорю, что зимой бывает тепло лишь тогда, когда он лежит рядом со мной.

Я почувствовал, что краснею. Пятно на подбородке, в том месте, к которому когда-то прикоснулась Вала, сильно запульсировало, будто туда ткнули горящей сигаретой. Улыбка Валы сделалась шире, а глаза округлились. Она рассмеялась.

– Какой ты еще мальчик! – воскликнула она тем же тоном, что и моя мама. – Вы с твоим другом – хорошие ребята. И вырастете в хороших мужчин. Не таких, как этот Тарни, который думает, что, купив соль, можно владеть морем. Нет ничего опаснее человека, который считает, что власть принадлежит только ему. – Вала подняла голову, посмотрела на деревья, потом повернулась ко мне, – За одним-единственным исключением.

Но что это за исключение, она мне так и не сказала.

* * *

Я много слышал о Томасе Тарни и, хотя никогда его не видел, по всему Шейкер-Харбору постоянно встречал следы его присутствия: пристройка к школе, пристройка к библиотеке, большая старая заброшенная мельница. Когда-то он купил ее, переименовал в «ИКЭ милл» и переоборудовал, устроив там тысячу крохотных кабинок, с компьютером и телефоном в каждой. В «ИКЭ милл» трудилось столько народу, что некоторые из них добирались по два часа в одну сторону – в окрестностях Шейкер-Харбора людей не хватило.

К тому времени «ИКЭ милл» уже не работала, и на ней висели плакаты с надписью «Продается». Зима сказал, что она так и останется пустой, потому что ни у кого в округе Пэсвегас не хватит денег купить ее.

– А за пределами Пэсвегаса она никому не нужна, – добавил Зима, – Смотри, чтоб не капнуло…

Я помогал Зиме лакировать колыбель; он делал ее из ствола засохшего вяза. Зима не сказал, для кого она, даже когда я прямо спросил, но я предполагал, что это – подарок для Валы. Со стороны жена Зимы не казалась беременной, и я до сих пор несколько смутно представлял, что именно могло сделать ее беременной, несмотря на незначительные сведения, которые как-то ночью мы с Коди почерпнули в сети. Но какой смысл ездить за женой аж в Исландию, если не собираешься заводить детишек? Так сказал отец Коди, а он в этом знает толк – у Коди пять братьев и сестры-двойняшки.

– Сделали бы они в этой мельнице скейт-парк, – мечтательно протянул я, ведя кисточкой по пропущенному месту. – Вот было бы здорово!

Стараясь не надышаться лаком, мы работали на улице, в тени здоровенной груды наколотых бревен – Зима продавал их на дрова. Мне приходилось следить, чтобы на свежелакированную колыбель не попадали опилки и всякие букашки.

Зима рассмеялся.

– На скейт-парке много не заработаешь.

– Я бы платил.

– О том и речь, – Зима сдвинул бейсболку со лба, – Что, перерыв? Пойдем перекусим?

Обычно Зима делал нам бутерброды со швейцарским сыром, помидорами и хреном. Иногда бутерброды готовила Вала, и тогда я врал, что не голоден или что уже поел, поскольку она их делала в основном с рыбой – но не с тунцом! – и на крохотных кусочках хлеба со вкусом картона.

Но в тот раз Зима сказал, что мы отправимся в город и возьмем чего-нибудь в «Заведении Шелли» – киоске с хот-догами неподалеку от порта. Было тепло – середина августа. Скоро должны были начаться занятия в школе. Я провел лето, шатаясь по окрестностям с Коди и еще несколькими нашими приятелями, кроме последних недель, когда Коди уехал в библейский лагерь.

Тогда-то Зима и приставил меня к работе. Помимо колыбели он начал строить дом – настоящий дом, а не пристройку к школьному автобусу. Я помогал ему расчищать место от подлеска, а потом делать опалубку для фундамента. Выдержав бетон, мы занялись зданием. Иногда нам пыталась помочь Вала, но Зима быстро начинал кричать, чтобы она не мешала. Тогда она начинала возиться с крохотным огородиком, насаженным ею на опушке.

Я не знаю, где была Вала в тот момент. Я отложил банку с лаком, запрыгнул в пикап Зимы, и мы поехали в город. Большая часть отдыхающих уже уехала, но в порту еще стояло несколько парусных лодок, и в их числе огромная яхта «Ледяная королева» – трехмачтовая шхуна, принадлежащая Томасу Тарни. Зима сказал, что на ней работает команда из десяти человек, не только капитан, помощник капитана и несколько матросов, но и кок, и экономка – все для Тарни, как и полосатые красно-белые паруса. Так что яхту с первого взгляда можно было отличить от всех прочих кораблей в порту.

При виде «Ледяной королевы» Зима нахмурился. Но, судя по всему, Тарни поблизости не было. Несколько задержавшихся отдыхающих выстроились в очередь перед киоском Шелли, пытаясь прикинуться местными, хотя кроме них здесь оставались лишь несколько рабочих на стройплощадке.