Текст книги "Рядом с Зеннором"

Автор книги: Элизабет Хэнд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Элизабет Хэнд
Рядом с Зеннором

Он нашел письма в гараже, в круглой жестяной коробке из-под каких-то сладостей на дне пластмассового ящика, под рождественскими гирляндами и прочим старьем, которое его жена хранила для гаражной распродажи. За тридцать лет брака она так и не собралась ее устроить, а в сентябре прошлого года скоропостижно скончалась от аневризмы мозга, сажая желтые нарциссы в саду.

Теперь все вещи пойдут на благотворительность. Дом в Новом Ханаане осмотрела риелтор; несмотря на кризис, она заверила Джеффри, что продажа не займет много времени, и он получит примерно столько, сколько и запросил.

– Дом великолепен! Хотя чему я удивляюсь? – осторожно переступая лубутенами на высоком каблуке по выложенной плиткой дорожке, риелтор бросила быстрый взгляд на Джеффри, который был известным архитектором. – И сад тут невероятный.

– Это все Антея. – Он остановился у каменной стены и посмотрел на свежескошенную лужайку, холмики черной земли и кучки собранных листьев, оставленные наемными рабочими. Раньше Антея занималась этим сама. Вдали, на фоне февральского неба, освещенного холодным полуденным солнцем, белели стволы берез. – Она говорила: если бы я брала с тебя плату за всю работу, которую делаю, ты бы меня не потянул. И была права.

Джеффри поставил последние подписи под контрактом и вернул его риелтору.

– Вы сейчас живете в Бруклине? – спросила она, снова поворачиваясь к дому.

– Да, в Грин-Парке. Коллега уехал на несколько месяцев в Сингапур и разрешил пожить у него, пока я не решу, что делать дальше.

– Ну что ж, удачи! Скоро я с вами свяжусь, – она открыла дверь своего «Приуса» и замешкалась. – Я знаю, как вам тяжело. Два года назад я потеряла отца. И время не лечит.

Джеффри кивнул:

– Я знаю.

Вот уже пять месяцев его мучили ночные кошмары, и он просыпался, задыхаясь; ему снилось, что Антея лежит рядом, спокойно дышит и улыбается, когда он прикасается к ее лицу; снилось, что убивший жену нейро-электрический шторм бушует в его собственной голове, мир вокруг него тонет во вспышке сверхновой, и он летит в бесконечной черной пустоте, и звезды гаснут одна за другой.

Он знал, что эта тоска – не только его удел; такое встречается сплошь и рядом. Много лет назад они с Антеей пережили это, когда их единственная дочь Джулия умерла от синдрома внезапной детской смерти. Им обоим было уже под сорок, и они никогда больше не пытались ни завести ребенка, ни усыновить. Как будто пожар выжег их души дотла. Лишь через год Джеффри смог войти в комнату Джулии; несколько месяцев ни он, ни Антея не могли высидеть за столом до конца обеда, не могли спать в одной постели. Быть рядом с кем-то, случайно касаться рукой или ногой и понимать, что в любой момент ты можешь этого лишиться – мысль об этом навсегда наполнила их жизнь страхом, о котором они не могли говорить вслух, тем более друг с другом.

Сейчас – как и тогда – он загрузил себя работой в городском офисе, исправно принимая приглашения на обеды и ужины в городе и Новом Ханаане. Ночи превратились в пытку: его преследовала мысль о том, что жизнь Антеи потухла, как спичка в чьих-то неловких руках. Он вспоминал Гудини, пытавшегося доказать существование потустороннего мира, в который ему так хотелось поверить. Джеффри ни во что не верил, но если бы нашлись таблетки, под действием которых нейроны в его голове переместились бы, и в нем вспыхнула вера, он наверняка бы их принял.

Последние несколько месяцев он собирал вещи, развозил одежду Антеи по благотворительным магазинам и решал, что оставить, что продать, а что раздарить племянникам, племянницам, сестре Антеи и ее немногочисленным друзьям. Тоска, поселившаяся в его душе, была похожа на затянувшийся грипп; постоянная боль терзала не только разум, но и кости и сухожилия, билась в висках, вспыхивала черными искрами перед глазами, оставляла едкий химический привкус во рту; доктор прописал ему снотворное.

Он посмотрел, как почти беззвучно скрывается из вида машина риелтора, вернулся в гараж и перенес пластмассовый ящик к себе в машину, чтобы на выходных забросить соседу. Маленькую жестянку с письмами он положил на соседнее сиденье. И как только он тронулся с места, пошел снег.

Он открыл жестянку вечером, сидя за обеденным столом в бруклинской квартире. Внутри лежало пять писем с одним и тем же штампом: ВЕРНУТЬ ОТПРАВИТЕЛЮ. На дне Джеффри обнаружил облупившийся медальон на дешевой позолоченной цепочке, покрытый красной эмалью и обрамленный фальшивыми жемчужинами. Медальон был пуст. Джеффри поискал, нет ли на нем имени, инициалов – ничего. Отложив его в сторону, он взялся за письма.

Все они были написаны в 1971 году, отосланы в феврале, марте, апреле, июле и в конце августа и адресованы одному человеку на один и тот же адрес, надписанный аккуратным школьным почерком Антеи.

Мистеру Роберту Беннингтону

Ферма «Головенна»,

Падвайтил

Корнуолл

Любовные письма? Имя Роберта Беннингтона было ему незнакомо. В феврале того года Антее было всего тринадцать лет, день рождения у нее был в мае. Он перемешал письма на столе, как будто собирался показать карточный фокус. Сердце бешено колотилось, и это было смешно. Они с Антеей рассказывали друг другу все: о сексе с двумя партнерами в университете, об оргиях с кокаином в восьмидесятых, об интрижках и флирте, случавшихся пока они были в браке.

Сейчас это уже не имеет никакого значения, да и тогда почти не имело. И все-таки, когда он открывал первый конверт, его руки тряслись. Внутри лежал всего один пожелтевший листок. Джеффри осторожно развернул его и разложил на столе.

За сорок лет почерк Антеи почти не изменился. Все тот же округлый курсив, и в конце каждого предложения такая жирная точка, что чернила проступают на обратной стороне тонкой бумаги. Антея была англичанкой, родилась и выросла в Северном Лондоне. Они и познакомились в Лондонском университете, где оба учились, а потом переехали в Новый Ханаан и там поженились. Антея часто говорила, что эта местность напоминает ей английскую глубинку. Самому Джеффри не доводилось выезжать из Лондона, разве что на пару экскурсий в Кент и Брайтон. Интересно, где этот Падвайтил?

21 февраля 1971 года

Дорогой мистер Беннингтон,

Меня зовут Антея Райсон

Разве тринадцатилетняя девочка могла написать «мистер», обращаясь к бойфренду, пусть даже сорок лет назад?

…мне тринадцать лет, и я живу в Лондоне. В прошлом году моя подруга Эвелин дала мне почитать «Времена года». Я перечитала их два раза, а также «Черные облака», «За Брегмором» и «Второе солнце». Теперь это мои любимые книги! Я пыталась найти другие ваши книги, но у нас в библиотеке их нет. Я спрашивала, и мне сказали, чтобы я поискала в книжных магазинах, и что они дорогие.

Моя учительница сказала, что вы иногда ездите по школам и встречаетесь с читателями, я очень надеюсь, что вы когда-нибудь приедете в Ислингтонскую дневную школу. Вы собираетесь написать еще одну книгу о Тише и Великой битве? Очень надеюсь, что вы ответите! Мой адрес: Хайбери Филдс, 42, Лондон HW1.

Всегда ваша

Антея Райсон

Джеффри отложил письмо и посмотрел на остальные конверты. «Ну и придурок» – подумал он, догадавшись, что ответить тринадцатилетней девочке писатель не удосужился. Повернувшись к ноутбуку, он вбил имя Роберта Беннингтона в строку поиска.

Роберт Беннингтон (1932–), британский автор популярной серии детских романов в жанре фэнтези, опубликованных в 1960-е годы под названием «Солнечные битвы». Книги Беннингтона были написаны на поднявшейся волне подражаний Толкиену, однако после того, как в конце 1990-х несколько девочек-подростков обвинили автора в педофилии и сексуальных домогательствах, их коммерческому успеху пришел конец. Одна из предполагаемых жертв впоследствии изменила свои показания, и дело было закрыто, несмотря на возмущение адвокатов и женских правозащитных организаций. Но репутация Беннингтона так и не была восстановлена: школьные библиотеки отказались хранить его книги на своих полках. Ни один из его романов так и не был переиздан, хотя пиратские электронные версии еще можно найти, так же, как и старые издания всех четырех томов «Битв»…

У Джеффри по шее побежали мурашки. И дело было вовсе не в судебном разбирательстве, а в книгах. Антея буквально заставила его прочитать одну из них, как только они познакомились.

– Эту я люблю больше всего, – она перекатилась на край кровати и сняла с полки, забитой тетрадями и любимыми детскими детективами, пожелтевшую книжку в бумажной обложке. – Перечитывала раз двадцать.

– Двадцать? – Джеффри приподнял бровь.

– Ну, ладно, семь. Все равно много. Ты читал?

– Никогда даже не слышал.

– Прочти обязательно! Прямо сейчас, – она пихнула его босой ногой. – Ты не уйдешь, пока не сделаешь этого.

– А кто сказал, что я собираюсь уходить? – он попытался поцеловать ее, но она его оттолкнула.

– Никаких поцелуйчиков, пока не прочитаешь. Я не шучу!

И к трем часам утра, то засыпая, то просыпаясь и снова принимаясь читать, он закончил книгу.

– Из-за нее мне снились плохие сны, – сказал он, когда сероватый предутренний свет проник в узенькое окно квартиры Антеи. – Мне не понравилось.

– Знаю, – рассмеялась Антея. – В этом-то и вся соль. После нее я чувствую себя больной.

Джеффри решительно покачал головой.

– Мне не понравилось, – повторил он.

Антея нахмурилась, пожала плечами, взяла книгу и швырнула на пол.

– У всех свои недостатки, – вздохнула она и легла на Джеффри.

Через год или чуть больше он заболел гриппом и несколько дней провалялся в кровати. Тогда он прочитал «Времена года», которые Антея откопала в Британской национальной библиотеке. Эта книга его глубоко расстроила. В ней не было чудовищ – драконов, назгулов или ведьм, только две пары мальчиков и девочек, двоюродных братьев и сестер, запертых в портале между одним из мрачных городов послевоенной Англии (Манчестером или Бирмингемом) и волшебной страной. Последняя по сути волшебной не являлась, а была такой же унылой и опасной, как и район с муниципальными домами, в котором жили дети.

Джеффри вспомнил стучащие в окна невидимые руки и нечто, забравшееся к мальчику в кровать и чуть не задушившее его одеялом. Самой ужасной была последняя глава; он читал ее поздно ночью и теперь даже не мог вспомнить, о чем она. Она вызвала в нем такой страх и омерзение, каких он в жизни не испытывал.

Антея оказалась права – книга оказывала странное воздействие на физиологию и больше напоминала малобюджетный черно-белый фильм ужасов, чем детское фэнтези. Сколько детей, став взрослыми, узнало, что их герой был педофилом?

Джеффри с полчаса просматривал статьи о суде над Беннингтоном, но толком ничего не узнал. С тех пор прошло уже десять лет, и по Сети блуждало всего несколько десятков постов по теме. Их можно было разделить на две примерно равные части: первая начиналась словами: «А знаете ли вы, что…?», вторая состояла из проклятий от женщин, пострадавших от насилия, к которому, впрочем, Беннингтон отношения не имел.

Он не мог представить себе, что подобное могло случиться с Антеей. Она ничего об этом не рассказывала, более того, весьма скептически относилась к друзьям, имевшим обыкновение обсуждать детские травмы или обращаться за помощью к психологам. Что касается книг, он вообще не помнил, видел ли их на полках, когда упаковывал все в коробки. Может, жена давным-давно отдала их на какую-нибудь благотворительную распродажу в библиотеку или вообще оставила в Лондоне?

Он взял второй конверт, датированный 18 марта 1971 года, открыл его и достал разлинованный листок ученической тетради.

Дорогой Роб,

Все в порядке, мы вернулись на поезде. У Эвелин были крупные неприятности из-за того, что она отсутствовала дома всю ночь. Конечно, мы не могли сказать ее тете почему. Мама запретила Эвелин разговаривать со мной по телефону, но я все равно вижусь с ней в школе. До сих пор не могу поверить, что это случилось. Мама Эвелин грозилась позвонить моей маме и маме Мойры, но пока не сделала этого. Огромное спасибо за то, что поговорили с нами. Книжку Эвелин вы подписали, а мою забыли! Ничего, в следующий раз подпишете!!!

Ваш искренний друг,

Антея

Джеффри почувствовал холод в груди. Дорогой Роб, до сих пор не могу поверить, что это случилось. Он быстро вскрыл остальные конверты, прочел третье письмо, потом следующее и, наконец, последнее.

12 апреля 1971 года

Дорогой Роб,

Наверное, я неправильно написала адрес, ведь мое последнее письмо вернулось. Но я спросила у Мойры, у нее тот же адрес, и она сказала, что ее письмо обратно не пришло. Эвелин еще вам не писала, но сказала, что обязательно напишет. Как было здорово с вами встретиться! Еще раз спасибо за книги, я уже благодарила вас в последнем письме, но все равно еще раз спасибо. Надеюсь, что на этот раз вы мне ответите. Мы все еще собираемся снова навестить вас на каникулах в июле! Даже не верится, что мы были у вас всего месяц назад.

Ваш друг, Антея Райсон

20 июля 1971 года

Дорогой Роб,

От вас до сих пор нет никаких вестей, наверное, вы сошли с ума или просто обо мне забыли, ха-ха! Занятия уже закончились, и мне хотелось бы узнать: вы по-прежнему хотите, чтобы мы приехали и пожили у вас? Эвелин сказала, что у нас ничего не получится, и ее тетя все расскажет маме, но мы вполне можем добраться до вас автостопом или на трейлере ее брата Мартина. Он с девушкой едет на фестиваль в Уэллс, и мы подумали, что часть пути проедем с ними, он почти согласился. А дальше будем ехать на попутных машинах. У меня есть новость – Мойра сбежала из дома, ее разыскивает полиция. Эвелин сказала, что она поехала к вам без нас. Она очень расстроена, и Питер, парень Мойры, тоже.

Если она с вами, может, я тоже приеду? Я могу приехать одна, без Эвелин, ее мама такая сука.

Пожалуйста-пожалуйста, ответьте мне!

Антея (Райсон)

Дорогой Роб,

Я ненавижу вас. Я написала ПЯТЬ ПИСЕМ, включая это, и знаю, что адрес был ПРАВИЛЬНЫМ! Я думаю, что Мойра поехала к вам без нас. Идите вы к черту! Передайте ей, что ее я тоже ненавижу, Эвелин со мной солидарна. Мы ничего никому не говорили, и если она нас в этом обвиняет, значит, она сама ЛГУНЬЯ.

Пошли вы! Пошли вы! Пошли вы!

На месте подписи страница была вся изодрана и залита синими чернилами. Антея написала что-то столько раз, что ручка прорвала линованную бумагу. В отличие от четырех предыдущих, этот листок был сильно помят, как будто она сначала выбросила его, а потом зачем-то сохранила. Джеффри рассмотрел конверт. На почтовом штемпеле значилось 28 августа. Осенью она снова пошла в школу, и наверняка все закончилось.

Но, видимо, не для Мойры. Он знал Эвелин Тарлоу – самую близкую подругу Антеи по школе в Ислингтоне. Джеффри встречался с ней много раз еще в университете, а в начале 1990-х она останавливалась у них на выходные, когда приезжала на конференцию в Манхэттен. Она была инженером-испытателем Британских ВВС и жила неподалеку от Челтенхема. Они с Антеей долго обсуждали свои дни рождения и планировали провести вместе отпуск где-нибудь в теплых краях: в Греции, Турции или на Карибах.

Джеффри написал ей, когда Антея умерла, они даже разговаривали по телефону. Эвелин хотела прилететь на похороны, но на носу был срок сдачи важного правительственного заказа, и она так и не смогла вырваться.

– Как бы мне хотелось приехать, – сказала она дрожащим голосом. – Но на меня столько всего свалилось. Надеюсь, ты меня поймешь…

– Все в порядке. Она знала, как сильно ты ее любишь. И всегда радовалась твоим звонкам.

– Я знаю, – всхлипнула Эвелин, – мне просто… просто очень хочется увидеть ее еще раз.

Он сидел и смотрел на эти пять писем. Так долго, что у него закружилась голова, и его стало подташнивать. Как будто он открыл дверь в кладовку и вдруг оказался на краю обрыва, и мир внизу кажется крохотным и нереальным. Почему она никогда об этом не рассказывала? Почему все годы прятала эти письма? Или она просто забыла о них? Он понимал, что ведет себя неразумно. Знал, что ищет ответы только из-за навязчивого стремления все упорядочивать, порожденного, по мнению Антеи, его «левым архитекторским полушарием».

– Джеффри никогда не вставит квадратный колышек в круглое отверстие, – сказала она как-то на вечеринке. – Он просто разработает для него новый дизайн отверстия.

Он так и не смог придумать, куда девать письма, адресованные Роберту Беннингтону. Через несколько минут он рассовал их по конвертам и сложил стопкой. Потом вернулся к ноутбуку и написал Эвелин.

Через две недели в понедельник Джеффри приехал в Челтенхем. Эвелин встретила его на станции. Он сказал, что приехал в Лондон по делам и остановился в гостинице в Блумсбери, а все выходные гулял по городу и ходил к дому, где они с Антеей жили перед отъездом в США.

Каким облегчением для него было сесть в поезд и смотреть в окно на незнакомые пейзажи, где пригороды сменялись фермами с бродившими по полям стадами длинношерстных овец.

Муж Эвелин, Крис, работал на какую-то высокотехнологичную корпорацию в Челтенхеме. Они жили в старинном, недавно отреставрированном коттедже в двадцати минутах езды от центра города.

– Антее бы понравился ваш сад, – Джеффри разглядывал пышно цветущие нарциссы, примулы и ковер из крокусов на лужайке перед старым буком. – А у нас еще голая земля. Несколько недель назад снег лежал!

– Наверное, тяжело продавать дом, – Эвелин налила ему вина и села в кресло напротив.

– Тяжелее в нем оставаться, – Джеффри поднял бокал. – За старых друзей и старые времена.

– За Антею, – сказала Эвелин.

Они проговорили до самого вечера, допили одну бутылку, и начали вторую задолго до того, как Крис вернулся с работы. Эвелин была плотной цветущей женщиной, с непослушными длинными волосами, собранными, как и раньше, в простой хвост, ставший наполовину седым. Она недавно сдала очередной заказ, и под глазами у нее до сих пор оставались темные круги от недосыпания. Крис приготовил на ужин баранину в мятном соусе с горошком. Их дети уже учились в университете, поэтому Джеффри, Крис и Эвелин просидели за столом почти до полуночи.

– Оставь тарелки, – сказал Крис, вставая, – завтра утром я помою.

Он наклонился, поцеловал Эвелин в макушку и кивнул Джеффри:

– Хорошо, что ты приехал.

– Давай, – Эвелин схватила бутылку арманьяка и направилась к дивану. – Джеффри, бери стаканы. До полуночи я точно спать не буду. Проект сдан, да и без кота мышам раздолье.

Джеффри пошел за ней и поставил стаканы на столик. Эвелин наполнила их, плюхнулась в кресло и улыбнулась:

– Как же я рада тебя видеть!

– А я тебя.

Он сделал глоток. Несколько минут они сидели в тишине, глядя в окно на сад, где даже в темноте были видны нарциссы и примулы. Джеффри допил, налил себе еще и спросил:

– Ты помнишь человека по имени Роберт Беннингтон?

Эвелин прижала стакан к груди и, прежде чем ответить, долго смотрела на Джеффри.

– Писателя? Да. Я читала его книги в детстве. Мы обе читали – и я, и Антея.

– Но… вы же были с ним знакомы. Встречались, когда вам было тринадцать лет. На каникулах, кажется.

Эвелин отвернулась, Джеффри видел ее профиль на фоне окна.

– Да, – проговорила она наконец и повернулась к нему лицом. – Почему ты спрашиваешь?

– Я нашел несколько писем, которые Антея написала ему в 1971 году, после того, как вы с ней и с девочкой по имени Мойра ездили к нему в Корнуолл. Ты знала, что он педофил? Его арестовали пятнадцать лет назад.

– Да, я читала. Разразился грандиозный скандал, – Эвелин допила коньяк и поставила стакан на стол. – Ну ладно, так, скандальчик. К тому времени многие его уже позабыли. Но когда нам было тринадцать, он действительно считался культовым писателем. Хотя его книги такие мрачные, что детскими их можно назвать с большой натяжкой.

Она задумалась.

– Он не совращал Антею, если ты об этом хотел спросить. Никого из нас он не трогал. Просто пригласил на чай, вернее, мы сами напросились. Он был таким милым, позвал нас в дом, угостил мандаринами и бутербродами с шоколадной пастой.

– Три девочки-хиппи возникли на пороге его дома, с чего бы ему не быть милым, – фыркнул Джеффри. – А что случилось с Мойрой?

– Не знаю, – вздохнула Эвелин. – Никто не знает. В то лето она сбежала из дома. Больше мы о ней никогда не слышали.

– А его спрашивали? Вызывали в полицию?

– Конечно, вызывали! – раздраженно ответила Эвелин. – То есть я точно не знаю, но уверена, что это так. У Мойры были сложности дома. Ее родители – ирландцы, отец сильно пил. В то время мы все поголовно были хиппи, и многие дети сбегали из дома. А что в этих письмах, Джеффри?

Он достал их из кармана и протянул Эвелин:

– Можешь прочесть. Беннингтон никогда их не читал, все вернулись обратно. А где находится Падвайтил?

– Рядом с Зеннором. Там жили мои дядя с тетей. Однажды мы провели там весенние каникулы. – Она перебрала конверты, вытащила один и аккуратно развернула листок с письмом. – 21 февраля. Незадолго до того, как мы узнали, что поедем туда на каникулы. Это была моя идея. Я помню, как она его писала. Откуда-то достала адрес, и тогда мы поняли, что он живет рядом с дядиной фермой.

Она наклонилась к лампе, прочитала первое письмо, отложила в сторону и принялась за остальные. Закончив, она положила последнее письмо на стол, села поглубже в кресло и посмотрела на Джеффри.

– Она никогда не рассказывала тебе, что произошло?

– Ты же сказала, что ничего не было.

– Я не про Роберта. Она каждый год звонила мне на день рождения. 12 марта, – Эвелин отвернулась. – Да, это на следующей неделе. Я никогда не говорила Крису. Здесь нет никакого секрета, мы просто… Ладно, давай я тебе расскажу.

Мы трое вместе ходили в школу. После того, как Антея написала письмо Роберту Беннингтону, мы с ней начали строить планы, как бы к нему поехать. Мойра никогда не читала его книг, она вообще не любила читать. Но мы с Антеей говорили о них без умолку, и Мойре приходилось нас слушать, а еще мы вместе играли в «Солнечные битвы». Она просто делала то, что мы ей говорили, хотя ей почему-то все время хотелось сварить пленников в кипящем масле. Наверное, она видела это в кино.

Хотя мы были уже не в том возрасте, нам все равно хотелось верить в волшебство. Возможно, даже больше, чем в детстве. Философия нью-эйдж, хиппи, карты Таро, одежда от Биба[1]1
  Британская марка одежды, пользовавшаяся огромной популярностью в 60-е и 70-е годы XX века.


[Закрыть] и песня «Оседлай белого лебедя»[2]2
  Ride a White Swan – песня британской группы T. Rex, занимала второе место в британском хит-параде 1970 г.


[Закрыть] – все это казалось нам настоящим. У дяди с тетей была ферма рядом с Зеннором. Моя мама позвонила тете и спросила, можем ли мы втроем приехать на каникулы, а тетя ответила, что это было бы прекрасно. Мои двоюродные братья к тому времени уже разъехались по университетам. Мы сели в Пензансе на поезд, и тетя встретила нас на станции.

Они устроили в одном из амбаров гончарную мастерскую, там нас и поселили. Электричество туда еще не провели, но нам выдали керосиновый обогреватель и разрешили ложиться, когда захотим. По-моему, все время, проведенное там, мы спали часов по пять, не больше, – рассмеялась она. – Мы куролесили всю ночь, а когда на рассвете дядя Рей заводил свой трактор, перебирались в дом и до полудня спали в кроватях моих братьев. Мы были очень беспокойными гостями.

Первые несколько дней, не переставая, шел дождь. И вот в одно прекрасное утро мы проснулись, а на улице – солнце. Стоял холод, но нам было наплевать, так мы были счастливы, что можно выйти погулять. Сначала мы шли вдоль дороги, но обочину развезло, и нас понесло прямо на вересковую пустошь. Строго говоря, это была не совсем пустошь, она вся была перегорожена низкими каменными изгородями, древними границами полей. Некоторые из них возвели сотни лет назад, и фермеры продолжали ими пользоваться. Все это не охранялось. Некоторые участки совсем заросли, хотя изгороди все равно торчали из травы, и по ним можно было лазить. Что мы и делали.

Мы ушли недалеко от дома, мы его даже видели, и были уверены, что эти земли принадлежат моему дяде. Мы добрались до места, где изгороди почему-то оказались выше, чем остальные, высотой с нормальный забор. Там не было ни проломов, ни калиток, ни ворот. Тогда мы нашли клочок земли, не слишком заросший травой и кустарником, забрались наверх и спрыгнули с другой стороны прямо в терновник и бурьян. Мне сразу вспомнилась изгородь вокруг замка из сказки про Спящую Красавицу. На мне тогда были новые ботинки, и шипы так их исцарапали, что ботинки потом пришлось выбросить. Мойра порвала куртку, и мы знали, что дома ее ждет нагоняй. Но все равно нам казалось, что по другую сторону нас ждет что-то чудесное. Помнишь фильм «Таинственный сад»? Мы решили, что за изгородью скрывается нечто похожее. Во всяком случае, я так думала.

– А на самом деле?

Эвелин покачала головой:

– Это был не сад. Просто сильно заросшее поле. Камни и сухая трава. Но по-своему красиво. Ант начала смеяться и кричать: «Хитклифф, Хитклифф!» К тому же там было гораздо теплее – изгородь и деревца, которые на ней выросли, защищали поле от ветра, пусть и стояли еще совсем голые.

Мы провели там целый день, совсем потеряв счет времени. Мне казалось, что прошел всего час, но у Ант были с собой часы, и вдруг она сказала, что уже почти четыре. Меня это потрясло, на самом деле потрясло. Как будто мы уснули и проснулись. Но мы не засыпали.

– Чем вы там занимались?

Эвелин пожала плечами:

– Играли. В одну из тех игр, в которые играли детьми и уже успели забыть. У Мойры был парень, мы с Ант только мечтали об этом, и стоило нам собраться вместе, как все разговоры начинались и заканчивались симпатичными мальчиками. Но в тот день Ант почему-то предложила: «Давайте сыграем в «Солнечные битвы», и мы согласились. Вот этим мы и занимались. Теперь, конечно, я могу объяснить почему. Я видела собственных детей в таком же возрасте: ты чувствуешь, что жизнь вот-вот изменится, и так хочется подольше остаться ребенком.

Я уже подзабыла, что именно мы делали в тот день, помню только, что чувствовала я себя как-то странно. Словно что-то должно было случиться. Это ощущение знакомо всем подросткам, но в тот день было иначе. Как будто мы накурились или наглотались кислоты, хотя ни одна из нас наркотики даже в глаза не видела. И мы были трезвыми, как стеклышко. На самом деле мы просто бродили по полю, забирались на стены, лазали по деревьям, как будто попали в Джернзат. Так назывался один из миров в «Солнечных битвах», очень похожий на Нарнию, только страшнее. Мы дурачились, пока Ант не сказала, что уже поздно.

По-моему, именно ей пришло в голову, что мы должны совершить нечто вроде ритуала. Это точно была не Мойра, да и я на такое вряд ли способна. Но я знала, что ночью будет полнолуние – слышала, как об этом говорил дядя, – и мы решили, что каждая из нас должна оставить здесь дорогую для себя вещь, а после того, как взойдет луна, забрать обратно. Вывернув карманы наизнанку, мы стали искать что-то подходящее. Я выбрала расческу, красную такую, пластмассовую. Ант выложила дешевый медальон на цепочке из «Вулворта». А Мойра – карандаш. На нем было написано «Рейвенвуд», поэтому мы и назвали то поле Рейвенвудом.

Вскарабкавшись на стену, мы повернулись к солнцу и затянули нечто похожее на гимн. Слов уже не помню. Потом бросили вещи в поле. Никому из нас не удалось бросить далеко, а Ант вообще уронила медальон почти под ноги, так ей не хотелось его терять. Мне было не жалко расчески, но она оказалась очень легкой и отлетела всего на пару метров от места, где мы стояли. Все мы запомнили, куда упали наши вещи. Я-то уж точно – моя расческа лежала на большом плоском камне.

Потом мы ушли. Смеркалось, стало холодать, и мы жутко проголодались – после завтрака у нас во рту и маковой росинки не было. Вернувшись домой, мы поболтались немного в амбаре, а потом сели ужинать. Мы почти не разговаривали. Мойра спрятала порванную куртку, чтобы никто не увидел. Я убрала подальше поцарапанные терновником ботинки, чтобы они не попались на глаза дяде с тетей. Помню, тетя спросила, что это мы задумали (видимо, наша неразговорчивость показалась ей подозрительной). А дядя со смехом сказал: «Да что можно задумать в Зенноре?» После ужина мы сидели в гостиной и ждали, когда стемнеет. Едва взошла луна, как мы снова вышли на улицу.

Было достаточно светло, и мы смогли найти дорогу даже без фонарика. Мне почему-то казалось, что вещи нужно искать обязательно при лунном свете. Было очень холодно, но никто из нас не оделся как следует, поэтому мы побежали. Дорога до огороженного поля не заняла много времени. Мы снова забрались на стену и спрыгнули вниз точно в том месте, где бросили наши безделушки.

Только их там не было. Я точно помнила камень, на который упала моя расческа. Камень был на месте, а расческа – нет. Медальон Ант приземлился всего в полуметре от нее, но тоже исчез, как и карандаш Мойры.

– Наверное, их просто сдуло ветром, – предположил Джеффри, – или утащило какое-нибудь животное.

– Скорее всего, – согласилась Эвелин, – хотя мы провели на поле целый день именно потому, что ветра там не было.

– А если птица? Некоторые птицы любят блестящие вещи.

– Зачем птице карандаш или пластмассовая расческа?

Джеффри пожал плечами:

– Наверное, вы просто не увидели, куда именно упали вещи. Одно дело – при дневном свете, но ночью все выглядит по-другому. Особенно при луне.

– Я знала, куда они упали, – Эвелин затрясла головой и снова потянулась к бутылке с арманьяком. – Уж моя-то расческа точно! У меня взгляд инженера, я могу один раз увидеть, и картинка сохранится в голове. Там, где должна была лежать расческа, ее не было. По какой-то причине вещи пропали.

– А вы не думали, что местные дети могли подглядеть, как вы играете, и потом просто забрать ваши безделушки? – предположил Джеффри.

– Нет, – Эвелин сделала глоток из стакана. – Мы начали искать. Луна поднялась уже достаточно высоко и светила очень ярко. В ту ночь вообще было светло. На траве появился иней; лужи, оставшиеся после дождя, замерзли. И во всем этом, сверкая, отражался лунный свет. Было очень красиво, но мы недолго любовались этой красотой: нам стало страшно. Мы даже не разговаривали, просто бродили по полю и искали наши вещи.

И тогда Мойра заметила: «Там кто-то есть», и показала в сторону дороги, которая вела к дядиной ферме. Строго говоря, это была даже не дорога, а просто две колеи вдоль границы пустыря. Я вгляделась и, да, увидела трех человек, вернее, три огонька, три фонарика. Я не видела, кто держит их в руках, но огоньки медленно плыли вдоль колеи. Я подумала, это мой дядя и двое его работников идут сказать нам, что пора возвращаться домой. Они шли не со стороны фермы, но, может, какие-то дела потребовали их присутствия ночью на пустыре. Я подбежала к краю поля и забралась на стену.