Текст книги "Моя жизнь с Гертрудой Стайн"

Автор книги: Элис Токлас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Наш отель находился на улице Сан Херонимо. Когда мы вернулись поздно, швейцар с ночным фонарем открыл нам дверь огромным ключом. Консьерж, укутавшись в одеяло, спал, и нам пришлось переступить через него, чтобы добраться до наших комнат.

Два или три антикварных магазина, расположенных вблизи отеля, привлекли мое внимание. Мы приобрели в них неисчислимое количество всяких безделушек для себя и на подарки. Среди них аптекарский кувшин, который я поместила в деревянный ящик с ручкой, чтобы при возвращении во Франции его можно было нести, ведь наша ручная кладь с каждой покупкой становилась все весомее..

Когда сезон Аргентины закончился, мы решили направиться в Толедо. В Мадриде при упоминании Толедо, нам сказали: «Маленький город, за один день все увидите». Но мы оставили Мадрид и уехали в Толедо, где нашли Греко, замечательный отель и красивые церкви.

Процессия в честь праздника тела Христова в Толедо была в полном разгаре и шествовала под навесом, растянувшимся над узкой улицей. Участники несли большие длинные зажженные свечи, их свет на фоне дневного создавал странную картину. У нас были места на балконе отеля под навесом. Все балконы вдоль пути следования были задрапированы красивыми старинными гобеленами. По улице спешили люди: одни – занять место и наблюдать за процессией, другие – участвовать в ней. Маленькие дети стояли со свечками и пели духовные песни в ожидании, когда им скажут влиться в процессию.

В комнате Гертруды стол стоял неровно, и Гертруда под укороченную ножку подложила монеты, чтобы выровнять (она по утрам писала) и сказала мне: «Забери-ка монеты до завтра». «О, нет, – сказала я, – никто их не тронет. А если и тронут, то вернут опять на место». Вернули.

Из Толедо мы направились в Эскориал, с его мрачным ландшафтом и архитектурой – самой впечатляющей в Испании. Картина «Обращение Святого Маврикия» в галерее – одна из самых замечательных больших полотен Эль Греко, мною виденных. Первое впечатление переполняющей красоты не уменьшилось за прошедшие пятьдесят лет.

Наш путь лежал в Куэнко, который нам рекомендовал Гэрри Фелан Гибб. Мы добрались туда поздно, затемно, и обильно поели обедом из дичи. Гертруда выразила желание держать окна в обеих комнатах закрытыми, боясь внезапных и сильных порывов ветра из лежащей внизу долины. И поскольку она не выносила высоты, я согласилась и спала из-за отсутствия свежего воздуха, урывками. Утром мы выглянули из окон и выяснили, что они выходили на гору, а ветер бушевал на обратной стороне отеля.

Когда горничная принесла подносы с завтраком, я попросила ее принести два кувшина с горячей водой. Она принесла один и я сказала: «Но я просила два». «О, – ответила горничная, – я не знала, что иностранцы используют горячую воду, я думала, только испанцы моются».

Во время прогулок в окрестности к нам подходили очаровательные мирные дети, трогали мое платье и говорили друг другу: это не шелк. Это и был не шелк, а голландский узорный хлопок. Одна девочка спросила, как так выходит, что у меня на шляпе свежие цветы за час до прибытия поезда из Мадрида, на котором их привозят. Я сказала: «Потрогай, они из шелка и бархата, они не живые, а искусственные». Молодые девушки тоже подходили одна за другой потрогать цветы.

На прогулке в небольшой приятной долине к нам присоединились общественные охранники. И здесь нас охранял губернатор провинции.

Из Куэнко путь лежал в Кордову. Собор еще не был восстановлен как ныне. Стояла жара, ночью я не могла спать. Гертруда устроила мне таз с холодной водой и всю ночь я губкой обтирала все тело. Собор в Кордове казался скорее арабским, т. е. более мусульманским, чем христианским.

Из Кордовы мы последовали в Севилью, было очень жарко и я бесконечно глотала лед, Гертруде лед испортил желудок. Мы остановились в отеле, рекомендованном Матиссом – комфортабельном и с отменной едой.

Собор в Севилье представлял собой настоящее хранилище богатств. Высокая чугунная ограда при входе в собор увенчана потускневшими кардинальскими шапками. Высокий алтарь тоже огорожен высокой чугунной решеткой, дверь которой открывалась только для мессы. Звучала прекрасная музыка. Один раз, когда мы стояли у алтаря во время мессы, ведший мессу епископ внезапно спустился по ступенькам и направился к алтарю. Мы с Гертрудой посторонились, дав возможность епископу пройти.

В Севилье имелась одна длинная и узкая улица, где члены различных клубов сидели за столиками, расставленными на тротуаре и на улице. Спустя 40 лет, когда я вновь побывала в Севилье, я смогла найти знакомую книжную лавку на этой улице.

У реки собралась толпа цыган, и пара незнакомок не очень приветствовалась ими.

У Гертруды начался серьезный приступ колита. Я испугалась и спешно отвезла ее в Гибралтар, где она благополучно выздоровела. На небольшом кораблике мы пересекли пролив по направлению к Танжеру, и остановились в отеле, где останавливались Матисс с женой – любопытном и вполне комфортабельном.

В то время в Фез въехать нельзя было из-за происходивших там военных действий. Мы не имели намерения посетить Фез, но хотели побывать в Танжере. Договорились с мусульманином по имени Мухаммед, который провел нас безопасным путем. Мухаммед был усыновлен султаном Танжера, у которого было много приемных детей. У него было европейское образование, он бегло говорил по-французски и немного по-английски. Когда мы собирались уезжать и попрощались с Мухаммедом, он сказал: «В следующем году, когда вы приедете на побережье, будет ходить трамвай и это будет замечательно». Он назвал нам дату, когда султан собирается отречься от престола и сколько денег он получит за это от французского правительства. Дата совпала с днем рождения моего брата, потому я и запомнила… Как-то в газете я с удивлением прочла, что султан отрекся, и за сумму, точно предсказанную Мухаммедом. Впоследствии, когда мы жили в Пальма де Майорка, то рассказали эту историю французскому консулу, месье Маршану, служившему посредником между маршалом Лиоте и арабами. Он простонал: «Если бы вы только рассказали нам тогда! Удивительно, вы знали то, что мы очень хотели знать».

Вернувшись из Танжера, мы направились в Ронду, небольшой город, который я прозвала елизаветинским из-за архитектуры небольших домиков. Во время одной из прогулок Гертруда потащила меня к реке и начала переходить ее, прыгая с камня на камень. Мне она сказала: «Ну, чего ты колеблешься?» «Потому что камни – не ступеньки, они отстоят друг от друга». Тем не менее, я, в конце концов, перешла речку.

Мы оставались в городе несколько дней и поехали в Гранаду. Гертруда там была, а я – нет. Стоял август, полная луна перед равноденствием. Английский консул, видя, как мы без толку болтаемся, брал нас с собой прогуляться по крышам некоторых домов.

Мы без ума влюбились в Гранаду. Там наблюдали цыганок, танцующих, величественно вышагивающих в своих широких юбках, покачиваясь при ходьбе. Там Гертруда приступила к написанию [словесных] портретов цыган.

Наконец, с неохотой мы вернулись во Францию. Но ненадолго, а осенью посетили Мейбл Додж на ее вилле Курония.

Там и тогда Гертруда написала «Портрет Мейбл Додж»[44]44
  Portrait of Mabel Dodge at the Villa Curonia (1912).


[Закрыть]. Констанция Флетчер пришла в восторг от портрета и сказала Мейбл: «Вы должны его немедленно напечатать. Я отредактирую, отпечатать много времени не займет». Мейбл предложила переплести небольшие брошюры в современных печатных мастерских, используя для обложек старые флорентийские гравюры. Констанция хотела исправить правописание слов honor и sailor как honour и sailour, на британский манер, хотя родилась и воспитывалась в Америке.

Мать Констанции сбежала из городка Ньюберипорт, Массачусетс, с ней и молодым учителем ее брата. Они уехали во Флоренцию, где учитель стал художником. Затем они провели зиму в Каире, там, в 18-летнем возрасте, Констанция написала свой первый роман. Один из ее романов, «Кисмет», стал бестселлером. После его публикации Констанция на короткий период поселилась в Лондоне и написала пьесу «Канарейка», тоже имевшую большой успех. Там она встретила и обручилась с лордом Лавлейсом, потомком Байрона, но он к ней охладел, и они не поженились. Констанция переехала в Венецию, где и жила почти до самой смерти. Позднее я узнала, что ее семья была родом из Швейцарии, туда она уехала, там и скончалась.

Художник Хоуэйс и его жена, позднее взявшая псевдоним Мина Лой, в то время жили во Флоренции. Мина была красивой, умной, симпатичной и веселой. Мы присоединились к ним за ленчем, с чего началась наша длительная дружба с ней.

Однажды Мина сбежала от Хоуэйса и их маленького сына в Мексику, чтобы встретиться с Крейвеном, племянником жены Оскара Уайлда. Крейвен был вызывающе красивым англичанином, написал памфлет о салонных картинах, чем вызвал скандал, а также боксировал ради удовольствия. Он таинственно исчез с мексиканского побережья, дабы избежать английского закона о воинской повинности, когда Англия объявила войну в 1914 году. Мина всю жизнь утверждала, что он утонул, но никаких доказательств этому нет.

Мейбл познакомилась с Андре Жидом и пригласила его на обед. Когда подошел час обеда, Мейбл послала мне сообщение: «Если ты одета, приходи сейчас же. Если нет, поторопись и приходи, чтобы встретить Андре Жида, он появится с минуты на минуту». Так я и сделала, заведя с ним беседу, пока не появилась Мейбл. После обеда, Мейбл разлеглась на одном из длинных диванов и негромко беседовала с месье Андре Жидом, который, сидя напротив, наклонялся к ней. Мина полагала сцену крайне смехотворной и танцевала с воображаемым партнером. Это не трогало Мейбл. Не беспокоило и месье Жида, не замечавшего шутовства Мины.

5

Мира Эджерли рекомендовала побывать в Лондоне и побеседовать с тамошними издателями касательно публикации произведений Гертруды. Она посоветовала предварительно списаться, объяснив положение Гертруды в мире искусства, что, полагала я, не имело никакого отношения к публикации ее работ. Мира обещала попросить своих друзей, полковника Роджерса и его жену, встретить нас и ее в выходные на станции Риверхилл, в городке Сурри.

Мира была необыкновенно красивой калифорнийкой, хотя родилась не там. В Англии она добилась исключительного социального положения и артистического успеха как художник-миниатюрист и создала много портретов, членов королевской семьи. В Англии она была всесильной.

На коронации короля одна леди из антуража внезапно почувствовала себя плохо, и Мира ее заменила, благо официальное по такому случаю одеяние подошло Мире. Она была высокой и статной. Раньше она натягивала бечевку под носом, чтобы заострить его, говоря, что она – Кэтрин Киддер, великая артистка шекспировских пьес.

Мира порекомендовала небольшой отель, недалеко от Национальной Галереи. Там мы остановились, там она подобрала нас по дороге в Риверхилл. На станции Риверхилл нас ожидал экипаж. В этом мире не привечали автомобили.

Миссис Роджерс была женщиной утонченной красоты. Когда она отвела нас в предназначенные для нас комнаты, я увидела изящный французский фарфор и воскликнула: «Какой прекрасный фарфор, где вы его приобрели, ведь это музейный экспонат?». «Мне ничего об этом неизвестно, – ответила она, – фарфор уже был, когда я здесь появилась».

Многочисленные дети были весьма славными. Одна маленькая девочка привязалась к Гертруде, ее нельзя было отделить от Гертруды, она была как прилипшая конфетка.

На ленч и обед собралось много людей. Нам пришлось пройти изрядное расстояние до столовой, их было даже две. В маленькой помещалось только 12 человек. В самом доме обслуга была только женская, служанки – высокие, в шуршащих накрахмаленных передниках и головных уборах. Гертруда сказала, что они выглядят как архангелы.

Полковник Роджерс взял нас в поездку по окрестностям. Сады в Риверхилле, очень большие, не шли ни в какое сравнение с садами в Севен Оукс, куда нас повели осматривать дом и комнаты, подготовленные когда-то для визита королевы Елизаветы I. Убранство осталось нетронутым. Особенно мне запомнилось очень большое зеркало в серебряной раме. Показали комнату, из которой видны были крыши нескольких крыльев здания, расположенные ступенчато. Существовала легенда, будто кто-то из родственников прятался на крыше, но от чего, я не знаю.

На следующее утро полковник Роджерс повел нас на подготовительную к охоте встречу. Саму охоту он вынужден был пропустить из-за нашего присутствия, но мы познакомились с распорядителем охоты, бывшим вице-королем Индии, лордом Хастингсом.

У Миры была назначена встреча в Лондоне и она уехала во второй половине дня. Мы же вернулись в Лондон следующим днем и начались наши посещения издателей, которым я предварительно написала из Парижа. Они были исключительно обходительны, но ничего не собирались делать с работами Гертруды. Благодарили меня за присланные письма, но не обещали никаких публикаций. Только один, Джон Лейн из издательства «Бодли Хед», говорил обнадеживающе.

Роджер Фрай, посетивший нас на улице Флерюс, попросил провести один день с ним за городом. Квакер, потомок изготовителей шоколада, он получил солидное наследство, мог позволить себе покупать картины и создал центр искусства в Лондоне. Он обнаружил для себя Пикассо.

Именно Роджер Фрай привел Клайва Белла и его жену к Стайн в Париже. Миссис Белл была простой в обращении, сестрой очень красивой Вирджинии Вульф. Обе были дочерями сэра Лесли Стивена, обе выдавали себя за индийских принцесс и однажды их принял адмирал на военном корабле, в их честь был дан салют из пушки. Типичная английская выходка.

В те дни Клайв Белл был остроумен и увлекателен, пока не возомнил о себе. Он рассказал, что когда путешествовал с Роджером Фраем и его женой, те всегда хотели приобретать только первосортные картины, он же – только второсортные.

У четы Белл было двое маленьких, очень милых детей, похожих на херувимов – в отличие от родителей. Мальчика убили во время испанской революции, а дочь замужем за Эдвардом Гарнеттом.

Мы уехали в Париж, но на следующий год вернулись в Лондон, уже после покушения на эрцгерцога, не подозревая, что война неизбежна. Мы рассчитывали встретиться с Джоном Лейном. Он же в это время прибыл в Париж для встречи с Гертрудой. Жена Джона Лейна была американкой. Лейн в большой степени полагался на суждения жены и дал ей прочесть копию «Трех жизней». Не придем ли мы к ним домой на следующей неделе, когда нас смогут принять?

Принарядившись, мы отправились в воскресенье. Милдред Олдрич охарактеризовала Джона Лейна как орла или змею, но не знала, кого предпочесть: «В любом случае он будет вас защищать». Именно он открыл Обри Бердсли и издавал «Желтую книгу»[45]45
  Ведущий английский литературный журнал того времени, имевший желтую обложку и выходивший ежеквартально.


[Закрыть].

Когда мы добрались до квартиры на улице Парк Лейн, комнаты были заполнены людьми. Миссис Лейн выглядела как моя старая учительница по фортепьяно – француженкой из Сан-Франциско. Была ли у нее французская кровь, я так никогда и не узнала. Она, не медля, сказала Гертруде: «Я посоветую мужу печатать вашу книгу, ее в Англии ждет успех». Услышанное так отличалось от сказанного издателями в прошлый приезд!

Предметом обсуждения стала война. Один из издателей лондонской газеты «Таймс», присутствовавший на встрече, помню, сказал: «Я не смогу есть фиги в этом году в Провансе».

Мы приняли приглашение матери Хоуп Миррлис нанести ей визит в Кембридж. Пришло также приглашение посетить Логана Пирсола Смита, но мобилизация не дала возможность воспользоваться поездами – они были реквизированы для передвижения войск.

Миррлис устроили несколько приемов с обедом в честь Гертруды. На одном из них я сидела рядом с А. Е. Хаусманом. Он попросил: «Поскольку вы из Калифорнии, не расскажете ли вы мне о вашем известном ихтиологе, докторе Дэйвиде Старр Джордане». «О, – сказала я, – он был другом моего деда». И рассказала все, что мне было известно о президенте университета Леланд Стенфорд.

У Миррлис я встретила также доктора Альфреда Норта Уайтхеда и его жену. После обеда он спросил меня, не откажусь ли пройтись с ним в сад и попить кофе. Я не признала его в тот момент, и только разглядев лицо при свете лампы, узнала. У него была очень доброжелательная ласковая улыбка, простота в обращении – сочетание, характерное только для гениев. По моим критериям он являлся третьим гением в моей жизни после Гертруды и Пикассо.

Вторично мы обедали с Уйтхедами уже в Лондоне, и миссис Уайтхед предложила посетить их в следующее воскресенье в загородном доме в Локридже. Мы и не подозревали, что визит продлится и перейдет в следующий месяц. Луиз Хейден потом сказала: «Вас пригласили на выходные, а вы остались на шесть недель».

Когда объявили войну, доктор Уайтхед зачитывал пугающие новости из газет, но хранил молчаливую безмятежность.

Нанес визит Бертран Рассел и упорно отстаивал пацифизм. Миссис Уайтхед, будучи хозяйкой, не могла ничего возразить, но Гертруда, знакомая с Расселом еще во время визита с Лео в Англию, резко ему возражала.

У Уайтхедов была два сына, один еще весьма юный, старший – призывного возраста, и юная дочь. Старший, Норт, выздоравливал после болезни в сельской местности, и миссис Уайтхед беспокоилась, как бы он не записался в армию, поэтому послала телеграмму, прося его вернуться немедленно домой. Он и в самом деле пытался записаться. Она считала, что он должен предстать перед комиссией и быть назначен офицером и поэтому отправилась в Лондон поговорить с Китченером. Китченер когда-то был близким другом ее брата, епископа Англиканской Церкви в Индии. Миссис Уайтхед вернулась с подтверждением чина для Норта.

Мы предложили отправиться в Лондон за багажом и получить деньги по переводам. Миссис Уайтхед поехала с нами. Ей хотелось выяснить, может ли она как-то помочь бельгийцам. На пересадочной станции нам повстречалась леди Эшли, с которой мы познакомились благодаря Мире Эджерли в Париже. Она приехала попрощаться с сыном, который был приписан к одному из кавалерийских батальонов и их отправляли во Францию. Так мы впервые узнали, что Англия направляет войска во Францию.

В Лондоне железнодорожная станция была переполнена юношами, оставившими школу, чтобы отправиться на войну.

Мы поспешили вернуться. Новости с фронта становились все более тревожными. Гертруда отказывалась вставать, предпочитая оставаться в постели, бодрствуя с закрытыми глазами. Когда, наконец, немцев остановили у Марны, я поторопилась в спальню Гертруды с новостью, но она мне не поверила: «Ты уверена?». «Да, уверена абсолютно. В данную минуту нет необходимости волноваться».

Битва при Марне полностью изменила наше настроение, будущее казалось уже не таким страшным. Пришла телеграмма от Нелли Жако: Tout va bien nullement danger t’embrasse Nellie[46]46
  Все хорошо, нет опасности уничтожения. Обнимаю тебя, Нелли (фр.).


[Закрыть]. Мы показывали эту телеграмму всем в доме Уайтхедов. Они не восприняли телеграмму как смешную (как ее поняли мы), а как ободряющий знак.

Среди людей в доме Уайтхедов повстречали Литтона Стрейчи, ближайшего соседа. Мы познакомились с ним годом раньше у Этель Сандс, тогда же видели и Джорджа Мура. Его тонкий писклявый голос в первые дни войны зазвучал еще пронзительней, чем прежде. Его сестра находилась в Германии, и он беспокоился, как бы вытащить ее оттуда. Эвелин Уайтхед посоветовала ему: «Вам следует обратиться к британскому послу в Германии».

Мы получили в посольстве в Лондоне наши документы и пересекли канал. В офисах посольства слышалось разноязычие, но более всего германской речи, что ужасало нас.

Секретарь в посольстве спросил: «Чем я могу вам помочь». «Дайте нам временный паспорт для возвращения домой». «Не могу». «Но раньше вы давали». «Нет, не могу, невозможно». Гертруда вспылила: «Я не хотела использовать имя моего друга, но поищите-ка Милдред Олдрич и посмотрите, какие документы вы ей выдали». Секретарь исчез, немного погодя вернулся и сказал довольно смиренно: «вы правы», – и выдал нам документы.

Он сказал: «Встаньте пожалуйста и присягните на верность своей стране». «С радостью», – сказала я с энтузиазмом. «Ну вот», – произнес он деловым тоном.

Я вернулась в отель, чтобы уложить наши сундуки. И в спешке лишилась чудесного старинного блюда Веджвуд[47]47
  Английская фирма Wedgewood по изготовлению высококачественной посуды. Основана в 1759 году. Существует и поныне.


[Закрыть], пагубно уложив его под тяжелую малахитовую чашу. Вспоминая об этом сейчас, удивляюсь, как мы смогли довезти наш огромный сундук Инновейшн[48]48
  Innovation Trunk Co – компания по выпуску чемоданов и сундуков.


[Закрыть] до Франции.

На пароходе, пересекавшем канал, находилось много огорченных бельгийских офицеров, покинувших Бельгию и ныне направляющихся во Францию. Их глаза были настороженными, хотя усталыми. То было наше первое знакомство с глазами солдат.

Поездка на поезде была странной. Поезд извивался по территории страны, чтобы избежать французских войск и добрался до Парижа уже в темноте.

Париж был пустынен. Милдред Олдрич из-за экономических трудностей вынуждена была закрыть парижскую квартиру, отдать своих канареек и перевезти мебель и книги в Юри, местечко на вершине горы у Марны. Она не успела там устроиться, как объявили войну. Мы ее навестили, и она поведала нам о битве на Марне.

На военную службу призвали многих наших французских друзей. Дерен и Брак были призваны сразу же. Пикассо попрощался с ними, как испанец он не подлежал призыву. Позднее он сказал: «Это был последний раз, когда я их видел, когда они вернутся, это будут не те самые друзья, с которыми я прощался».

Эрбена, слабого художника, слабого во всех смыслах, от армии освободили, поскольку он был не в состоянии нести вещевой мешок. Он был дружен с Роджером Фраем и остался у него в Лондоне. Анри Маршан вернулся с Ближнего востока и был мобилизован. Делоне был в Испании и таинственным образом избежал призыва. Матисса мобилизовали в охранные войска поддерживать безопасность железнодорожных мостов. В действующую армию его не взяли из-за слабого зрения.

Гийом Аполлинер не принимал французского гражданства. Он родился в Италии от матери-польки и отца-итальянца, а учился в южной Франции. Когда объявили войну, он пошел добровольцем во французскую армию, офицером в артиллерию. После того, как несколько раз свалился с лошади, его послали на передовую, где в самом начале войны он получил ранение в голову и подвергся трепанации черепа. Мы с ним ненадолго встречались на чаепитии в Париже в 17-м, у Шанель, в саду ее дома в Фабур Сан-Оноре. Голова его была забинтована, но выглядел он привлекательней, чем когда-либо.

Весной 1915 года мы отправились в Пальма де Майорка. До этого мы провели там два лета и нам понравилось. Доехали поездом до Барселоны, оттуда пароходом по Средиземному морю до Пальмы. Нам рассказали, что за нами гналась германская подводная лодка, но рано утром мы благополучно добрались до места.

Мы наведались в пансионат, который рекомендовали некоторые англичане, но нашли его неудовлетворительным. Мы уже собирались уезжать но нас встретил Уильям Кук, прибывший на корабле с Жанной, подругой из Бретани. Он хотел знать, может ли нам помочь. Я сообщила, что мы собираемся в отель Медитерранео, а Гертруда остается с багажом, как заложница, пока я присмотрю комнаты в отеле. Отель выглядел обещающе. Мы с Куком вернулись и освободили Гертруду из ее плена.

Мы устроились, наконец, в одном из флигелей отеля Медитерранео, выходившим фасадом к морю, с видом на порт и собор. Кук и Жанна брали нас в длительные прогулки в Женова и в оливковые рощи. Собор вместе с дворцом архиепископа в Феналуч привел нас в восторг. Кук также повел нас и на бой быков в Инке, где Жанна впервые стала свидетельницей убийства быка. Она думала только о том, сколько могло стоить животное такого размера.

Возвращаясь в Пальму, в ожидания поезда на маленькой станции в Инке Кук разговорился с местным жителем, который предложил выпить aqua vitae[49]49
  Вода жизни (лат.).


[Закрыть]. Зная, как пить из бутылки, не дотрагиваясь до нее губами, Кук сказал: «Женщины пусть тоже попробуют». Я попробовала, но пролила на подбородок, Гертруда отказалась.

На станции была часовня, небольшой грот Девы Марии, очень тронувший меня. Когда мы покидали городок, все ветряные мельницы работали. Приближался вечер, Жанна сказала, глядя из окна поезда: «Вот время для поэта и его творений».

Мы арендовали меблированный домик в Терреньо, в пригороде Майорки у вышедшего в отставку майора. Он пришел со старшей дочерью описать имущество, но она сказала, что разучилась писать. «Как так вышло? – спросила я. – Никогда не училась?». «О, – сказала она, – я научилась писать в монастыре, но с тех пор не представилось случая писать, и я разучилась».

Мы купили охотничью собаку местной породы, красно-рыжую с черными поперечными полосами. Она с трудом поддавалась дрессировке, не чувствовала привязанности к дому. Когда мы посещали дантиста в Барселоне, то покупали обычно дюжину тубероз с цветочного базара на Рамбласе. Гертруда велела мне научить Полиба нюхать цветы, а не есть их, как он обычно делал. Я учила его, но он не слушался и продолжал попытки их съесть. Гертруда посоветовала: «Пошепчи ему». Но и это не помогло.

Лето стояло жаркое, мы оставляли двери и окна открытыми, ночью собака перепрыгивала через железную калитку и убегала. Однажды ночью, отправившись в Женова с Куком и Жанной, мы увидели, как Полиб и несколько других собак, его приятелей, танцевали при лунном свете на вершине холма Я никогда прежде не видела собак, танцующих по кругу при лунном свете и пришла в восторг от их «представления».

Позднее Кук сказал мне, что мы неправильно тренировали Полиба. Он гонялся, так утверждал Кук, за козами и овцами по всей Пальме и крестьяне грозились прикончить это животное, если поймают. Мы стали привязывать бедолагу, он лаял и выл так, что сосед бросил на нашу террасу записку: «Если пес не прекратит свой вой, я убью его». Нам пришлось защищать Полиба от ярости жителей Майорки, которые, как и арабы, не любили собак.

Маленький кораблик доставил нас в Валенсию. Мы пригласили Кука, как гостя, провести недельный праздник крестьянского танца и великих тореадоров. Мы увидели Галлито и Галло, его старшего брата, несколько их замечательных приемов на арене. Как обычно, я достала хорошие билеты в тени, ниже президентской ложи для всех троих. Король и королева тоже пришли смотреть бой быков, но королева отворачивала глаза от арены, В день ее бракосочетания произошел неприятный инцидент: в ее коляску бросили бомбу в попытке убить короля. Кровь от небольшого ранения короля залила ее белое свадебное платье.

Крестьянские танцы были интересны, хотя и не профессиональны, в основном, традиционные, и зрители хлопали в такт.

Вернувшись в Пальму, мы обнаружили, что Жанна и наша кухарка-бретонка сблизились и ушли на прогулку, унеся с собой, еще горячий, бараний окорок, приготовленный кухаркой. Подобная близость усложнила ситуацию.

Когда нам приходилось посещать Барселону – чтобы наведаться к дантисту или закупить теплую одежду к наступающему похолоданию, мы отмечали, что проститутки были удивительно красивы, прекрасно одеты и вели себя с достоинством. Ничего подобного во Франции не было. Наш дантист, по-видимому, единственный дантист-американец в Испании был дантистом и Короля. Он поведал нам, что сам король сказал ему: только простой народ, и он сам поддерживает союзников – все остальные симпатизируют немцам.

Мы готовились оставить Пальму и вернуться в Париж. Обратились к американскому консулу за визами, но он отказался, говоря: «Откуда я знаю, что ваши паспорта законные? Пусть прежде всего французский консул выдаст вам визы». Мы обратились во французский консулат. «О, – сказал консул, – все в порядке. Может, вы меня не помните, но я помню вас. Вы были в Мадриде в 1912 и 1913 гг., и я выдал вам деньги по чеку в банке. Теперь я слишком стар и малоподвижен, меня одолжили консулату». Заполучив его визы, мы вернулись к нашему консулу, и тот, безо всякого смущения, подписал их: «Будьте осторожны, чтобы немецкие шпионы не выкрали их. Положите под подушку и спите на них».

Гертруда, которой всегда не хватало книг для чтения, подписалась в свое время на библиотеку Муди в Лондоне. На меня легла приятная обязанность составлять список книг и паковать, те которые надлежало вернуть. У Гертруды был какой-то вселенский интерес к чтению, но особенно ей нравились не имеющиеся в продаже экземпляры автобиографий английских офицеров – эти книги вызывали в Испании неприятную реакцию.

Маленький береговой корабль, на котором мы отплыли из Пальмы, сделал остановку в Картахене, где содержались пленники испанской войны в Африке. Люди толпились около тюрьмы, чтобы поймать момент и переговорить с родными. Когда мы сошли с корабля, чтобы пересесть на поезд в Гранаду, нас задержала испанская полиция Картахены и допросила. Были они довольно грубы и тыкали в парусиновый мешок, содержащий книги из библиотеки Муди. Достав одну, полицейский указал на страницы с картами и спросил: «Что вы собираетесь с этим делать?». «Она читает их, потому что интересуется историей английских офицеров». «Какое это имеет отношение к вам?». «Это – история». Он позвал капитана. Я решила, что приключение зашло чересчур далеко, и попросила капитана объяснить полицейскому, что мы – невинные путешественники, а книги – просто книги по истории. Так капитан и поступил. Объяснение было принято, и мы были свободны. Мы вернулись в растревоженную Францию.