Текст книги "Беглянка"

Автор книги: Элис Манро (Мунро)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Беглянка

Рассказ

Карла услышала звук приближающегося автомобиля еще до того, как он въехал на пригорок, который в этих местах считался холмом. «Это она», – подумала Карла: миссис Джемисон – Сильвия – возвращалась домой после отдыха в Греции. Из-за двери конюшни, так, чтобы ее не было видно, Карла наблюдала за дорогой, по которой должна была проехать миссис Джемисон, чей дом находился в полумиле от того места, где жили Кларк и Карла.

Если бы кто-то собирался завернуть к ним, то уже сбавлял бы ход. Но Карла все еще надеялась: «А вдруг не она».

Но это была она. Миссис Джемисон обернулась лишь однажды, всего на мгновение (ведь ей надо было вести машину по оставшимся после дождя ямам и лужам), и не отпустила руль, чтобы помахать: она не увидела Карлу. Карла мельком заметила загорелую до плеча руку, волосы, выкрашенные светлее, чем обычно, и теперь скорее белые, чем серебристо-седые, и решительное сердитое лицо, на котором виднелась улыбка: именно так и должна была выглядеть миссис Джемисон, преодолевая такую дорогу. Когда она обернулась, что-то словно вспыхнуло – вопрос или надежда, – и это заставило Карлу отпрянуть.

Итак.

Может быть, Кларк еще не знает. Если он сидит за компьютером, то – спиной к окну и к дороге.

Но миссис Джемисон могла выехать снова. Скорей всего, на пути из аэропорта у нее не было возможности заехать в магазин, ведь сначала надо было побывать дома и выяснить, что нужно купить. Тогда Кларк сможет увидеть ее. А когда стемнеет, у нее зажгутся окна. Но теперь был июль, и светло допоздна. Она могла так устать, что вообще не станет включать свет, а просто ляжет спать.

С другой стороны, она могла позвонить. Теперь уж в любую минуту.

Все лето шли дожди. Едва проснувшись, вы уже слышали стук по крыше трейлера. Тропинки превратились в грязь, высокая трава насквозь пропиталась водой, а деревья обрушивали на голову случайный душ, даже если на небе не было ни облачка. Карла надевала высокую широкополую австралийскую фетровую шляпу каждый раз, когда выходила из дому и прятала длинную пышную косу под рубашкой.

Желающих взять уроки верховой езды не было, хотя Кларк и Карла развесили объявления во всех кемпингах, кафе, на досках информации для туристов и вообще везде, где только возможно. Только несколько школьников приезжали покататься, да и те были завсегдатаями, а совсем не той толпой школяров, которых все прошлое лето возил сюда автобус из летних лагерей. Но и эти ребята, на которых они рассчитывали, тратили время на экскурсии или просто отменяли уроки из-за плохой погоды. Если они предупреждали слишком поздно, Кларк брал с них плату. Некоторым это не нравилось, и они уезжали.

Кое-какой доход все еще приносили три лошади, оставленные им на попечение. Эти три и четвертая, их собственная, теперь паслись в поле, выискивая траву под деревьями. Казалось, ничто не может их потревожить, даже дождь, который сейчас ненадолго, как это часто бывало днем, прекратился. Этого перерыва бывало достаточно, чтобы вселить призрачную надежду на хорошую погоду: облака бледнели и истончались, сквозь них проглядывала рассеянная голубизна, но настоящего солнца было не видно. Обычно перед ужином этот просвет исчезал.

Карла закончила чистить конюшню. Она не спешила – ей нравился этот ритм привычных дел, высокая крыша конюшни, запахи. Теперь она пошла к тренировочной арене проверить, достаточно ли просохла земля, на случай, если в пять часов ученик все же придет.

Большинство ливней на самом деле не были такими уж сильными или ветреными, но на прошлой неделе внезапно налетел ураган, и от шквалистого ветра, рвавшегося сквозь верхушки деревьев, слепящий дождь хлестал почти горизонтально. Через четверть часа шторм прекратился. Но дорога теперь была закидана ветками, электропровода порваны, а с пластиковой крыши над ареной оторвало и унесло огромный кусок. В конце дорожки натекла лужа величиной с озеро, и Кларк работал дотемна, копая канал, чтобы отвести воду.

Крышу еще не починили. Кларк стянул проволокой забор, чтобы лошади не попали в грязь, а Карла разметила беговую дорожку короче обычного.

Сейчас Кларк пытался найти в интернете, где можно было бы купить кровлю. Какой-нибудь магазин утильсырья с ценами, которые они могли себе позволить, или желавшего избавиться от ненужной рухляди. Он не поехал в городской магазин «Строительные товары Хай и Роберта Бакли», который называл «проклятым разбойничьим логовом», потому что порядочно задолжал хозяевам и по этой причине постоянно препирался с ними.

Кларк нападал не только на тех людей, которым был должен, Его дружелюбие, поначалу весьма искреннее, внезапно могло смениться злобой. Были места, где он не мог появиться из-за случившихся там потасовок, туда он всегда заставлял ходить Карлу. Одним из таких мест была аптека. Его толкнула старушка. Она забыла взять купленные лекарства и не пошла в конец очереди, а направилась прямо к прилавку. Он возмутился, тогда кассирша сказала ему, что у старушки эмфизема. Кларк ответил: «Ну и что! У меня у самого геморрой». Пришлось послать за управляющим, чтобы тот приструнил его. А в кофейне на шоссе ему отказали в рекламной скидке на завтрак, потому что было уже позже одиннадцати часов. Кларк поспорил с ними, а потом уронил пластиковый стаканчик с кофе на пол – просто не удержал! – а они сказали, что он чуть не ошпарил ребенка в коляске. Он выпалил, что ребенок был в полумиле оттуда и что он разлил кофе, потому что ему не дали в долг. Ему заметили, что он не просил, чтобы ему дали в долг, а он ответил, что и не обязан был просить.

– Ты разозлился, – вздохнула Карла.

– Подумаешь.

Она ничего не сказала ему о стычке с Джой Такер. Джой Такер работала в городской библиотеке, и ее лошадь обитала у них на конюшне. Лошадь была горячей маленькой каштановой кобылкой по имени Лиззи, которую Джой Такер в хорошем настроении называла Лиззи Борден. Вчера она приехала не в духе и пожаловалась на то, что крыша до сих пор не починена, а Лиззи выглядит не ахти, будто простудилась.

На самом деле с Лиззи было все в порядке. Кларк постарался вести себя миролюбиво (насколько это было возможно). Но на сей раз вспылила именно Джой Такер, заявив, что Лиззи заслуживает лучшего ухода, а их конюшня – дыра. На что Кларк огрызнулся: «Как раз для тебя!» Джой не забрала Лиззи сразу же, как ожидала Карла. Но Кларк, который раньше считал кобылку своей любимицей, отказался ухаживать за ней. Лиззи обиделась и в результате отказалась на тренировке брать барьер и подняла шум, когда ей чистили копыта. Эту процедуру проводили каждый день, чтобы не завелся грибок. Карле пришлось быть начеку, чтобы Лиззи не покусала ее.

Но самым ужасным для Карлы было исчезновение Флоры, маленькой белой козочки, которая составляла компанию лошадям в конюшне и на выпасе. Целых два дня от нее не было ни слуху ни духу. Карла боялась, что на нее напали дикие собаки или койоты, или даже медведь.

Флора снилась ей прошлой ночью, и позапрошлой тоже. В первом сне Флора шла прямо к ее кровати с красным яблоком во рту, а во втором сне – прошлой ночью – она убежала, увидев, что идет Карла. Кажется, у нее было что-то с ногой, но она все равно убежала. Она привела Карлу к забору из колючей проволоки, который ограждал какое-то минное поле, а потом шмыгнула сквозь эту проволоку, поранив ногу и всю себя, скользнула белым угрем и исчезла.

Увидев, что Карла идет к загону, лошади придвинулись к забору, чтобы она их заметила. Выглядели они довольно неприглядно, несмотря на свои новозеландские попоны. Карла тихо заговорила с ними, извиняясь, что пришла с пустыми руками. Она похлопала их по спинам, потрепала носы и спросила, знают ли они что-нибудь про Флору.

Грейс и Джунипер захрапели и уткнулись в Карлу, будто узнали имя и разделили ее тревогу, но потом Лиззи втиснулась между ними и оттолкнула голову Грейс от ласковой руки Карлы. Она довольно сильно укусила эту руку, и Карла долго ее ругала.

Еще три года назад Карла совсем не обращала внимания на трейлеры. Даже не употребляла это слово. Как и ее родители, она считала, что «дом на колесах» это чересчур напоказ. Некоторые люди жили в жилых фургонах, и это было обычным делом. Трейлеры мало отличались друг от друга. Но когда Карла переехала сюда, когда она выбрала жизнь с Кларком, то увидела все в новом свете. Она стала употреблять слова «жилой фургон», замечать, как люди обустраивают свои «домики», какие вешают шторы, как обставляют внутри, как красят веранды (одна лучше другой!), крылечки или пристройки. Она едва могла дождаться той минуты, когда сама начнет делать все то же самое.

Какое-то время Кларк соглашался с ее идеями. Он построил новые ступеньки, потратил уйму времени, чтобы найти кованое железо для отделки лестницы. Он не жаловался на то, сколько денег пришлось потратить на краску для кухни и ванной и на материал для занавесок. Красила Карла на скорую руку: в то время она еще не знала, что дверцы буфета надо снимать с петель. Да и выгоревшие шторки следовало бы обрезать.

А вот насчет ковра Кларк заартачился. Во всех комнатах ковры были совершенно одинаковые, и Карле это не нравилось. Ковер состоял из маленьких коричневых квадратов, на каждом – орнамент из темно-коричневых, рыжеватых и желто-коричневых тильд и фигур. Долгое время она думала, что в каждом квадрате узор один и тот же. Теперь, когда у нее стало больше времени, чтобы изучить рисунки, она решила, что если соединить по четыре квадрата вместе, то получатся точно такие же, только большие. Иногда ей удавалось быстро их сложить, а иногда приходилось поломать голову.

Она занималась этим, когда на улице шел дождь, а дома хандрил Кларк, уставившись в экран компьютера. Но лучше всего было вспомнить или придумать себе какую-нибудь работу в конюшне. Лошади не замечали ее грусти, но Флора, которую никогда не привязывали, подходила и терлась об ее ногу, смотрела своими желто-зелеными глазами с выражением не столько сострадания, сколько дружеской насмешки.

Флора была совсем маленькой, когда Кларк принес ее домой с фермы, где по дешевке покупал сбрую. Тамошние обитатели почти махнули рукой на деревенскую жизнь, или, по крайней мере, разведение скота, распродали лошадей, но вот от коз им избавиться не удавалось. Кларк слышал, что козы способны сделать жизнь в стойле проще и уютнее, и решил попробовать. Они даже думали дождаться со временем от козочки потомства, но никаких признаков готовности стать матерью у нее не наблюдалось.

Сначала она была исключительно любимицей Кларка, ходила за ним всюду, выпрашивая его внимания. Она была быстрой и грациозной, дерзкой, как котенок, и ее сходство с простодушной влюбленной девушкой заставляло их обоих смеяться. Но когда Флора подросла, то стала заметна ее привязанность к Карле. В этой привязанности она неожиданно оказалась не такой легкомысленной, более разумной, восприимчивой и сдерживала иронию. С лошадьми Карла была по-матерински ласкова и строга, но дружба с Флорой оказалась совсем иной, Флора не позволяла ей верховодить.

– Ничего про Флору? – спросила она, едва стянув сапоги: Кларк поместил в интернете объявление о пропавшей козе.

– Нет еще, – сказал он озабоченно, но не без дружеской нотки. Он уже не раз высказывал предположение, что Флора сбежала, чтобы найти себе дружка.

Ни слова о миссис Джемисон. Карла поставила чайник. Кларк что-то напевал, он часто пел, сидя перед компьютером.

Иногда он реагировал на разговор. «Чушь!» – отзывался он на какую-нибудь реплику. Или смеялся какой-то шутке, но потом никак не мог вспомнить какой.

– Чай будешь? – спросила Карла, и, к ее удивлению, он поднялся и пришел на кухню.

– Ну, так вот, Карла, – сказал он.

– Что?

– В общем, она позвонила.

– Кто?

– Ее величество. Королева Сильвия. Она только что вернулась.

– Я не слышала машину.

– Я не спрашивал тебя, слышала ты или нет.

– Зачем она звонила?

– Она хочет, чтобы ты пришла и помогла ей убраться в доме. Так она сказала. Завтра.

– А ты ей что сказал?

– Сказал, что придешь. Но тебе лучше позвонить самой и сказать это.

– Зачем звонить, если ты ей уже все сказал, – возразила Карла. Она разлила чай в кружки. – Я убрала ее дом, когда она уехала. Не знаю, что там снова не так.

– Может, туда забрели еноты и напакостили, пока ее не было. Откуда я знаю.

– Я не обязана звонить ей прямо сейчас. Хочу выпить чаю и принять душ.

– Чем быстрее позвонишь, тем лучше.

Карла взяла чай в ванную, крикнула оттуда:

– Надо бы съездить в прачечную. Даже сухие полотенца пахнут плесенью.

– Мы не меняли тему, Карла.

Когда она была уже в душе, он продолжал стоять под дверью ванной и говорить с ней:

– Я не дам тебе уйти от разговора, Карла!

Она думала, что он все еще там, но, когда вышла из ванной, оказалось, что Кларк вернулся к компьютеру. Она приоделась, как для выхода, надеясь, что если они выберутся отсюда, поедут в прачечную, выпьют где-нибудь капучино, то смогут разговаривать как-то по-другому, снимут напряжение. Она быстро вошла в гостиную и обняла его сзади. Но как только она это сделала, волна боли накрыла ее, и, роняя слезы, вызванные, должно быть, разгоряченностью после душа, она прислонилась к нему, вздрагивая и рыдая.

Он убрал руки с клавиатуры, но остался сидеть.

– Только не злись на меня, – сказала она.

– Я не злюсь, просто мне не нравится, когда ты такая, вот и все.

– Я такая, потому что ты злишься.

– Не говори за меня. Ты меня задушишь. Давай-ка займись ужином.

Она так и сделала. Было очевидно, что пятичасовой ученик уже не придет. Она достала картошку и начала ее чистить, но слезы продолжали бежать, и она не видела, что делает. Карла вытерла лицо бумажным полотенцем, оторвала еще одно, чтобы взять с собой, и вышла под дождь. Она не пошла в конюшню, потому что без Флоры там было тоскливо, а побрела по проулку к лесу. Лошади паслись на другом поле. Они подошли к забору, чтобы повидать ее. Казалось, они все, кроме Лиззи, которая резвилась и фыркала, понимают, что мысли ее где-то далеко.

* * *

Это началось, когда они прочитали некролог, некролог о мистере Джемисоне. Его напечатали в городской газете, а портрет показали в вечерних новостях. Еще год назад они знали Джемисонов только как своих соседей, которые держались несколько особняком. Она преподавала ботанику в колледже в сорока милях отсюда, поэтому большую часть времени проводила в дороге.

Он был поэтом. Это знали все. Но, по-видимому, его занимали и другие вещи. Для поэта и для пожилого человека – лет на двадцать старше миссис Джемисон – он был грубоват и слишком активен. Он улучшал дренажную систему на своем участке, чистил водопровод и выкладывал его камнями. Он копал и взращивал огород, обносил его забором, вырубал тропинки в лесу и следил за ремонтом в доме.

Их дом представлял собой странное трехчастное сооружение. Он со своими друзьями построил его много лет назад на фундаменте старой разрушившейся фермы. Тех людей называли хиппи, хотя даже тогда, до появления миссис Джемисон, мистер Джемисон был для них староват. Ходили слухи, что они выращивали в лесу марихуану, продавали ее, а деньги хранили в запечатанных стеклянных кувшинах, зарытых неподалеку. Кларк слышал это от людей из города. Он сказал, что это чушь.

– Если и так, то кто-нибудь давно бы нашел и выкопал их, или же заставил бы его сказать, где они.

Прочитав некролог, Карла и Кларк впервые узнали, что за пять лет до смерти Леон Джемисон стал обладателем большой премии. Премии за стихи. Это никто не обсуждал. Очевидно, людям легче было поверить в зарытые стеклянные кувшины, набитые деньгами, чем в деньги, полученные за написанные стихи.

Вскоре после этого Кларк сказал:

– Надо было заставить его заплатить.

Карла тут же поняла, о чем он говорит, но восприняла эти слова как шутку:

– Теперь слишком поздно, – сказала она. – Мертвые не могут платить.

– Он не может. Она может.

– Она уехала в Грецию.

– Она не навсегда туда уехала.

– Она ни о чем не знала, – уклончиво сказала Карла.

– Я и не говорю, что знала.

– Она и понятия не имела об этом.

– Мы можем это исправить.

– Нет, – сказала Карла. – Нет.

Кларк продолжал, как будто не слышал:

– Мы можем сказать, что собираемся подать в суд. Люди всегда получают деньги в таких случаях.

– Как ты это сделаешь? Ты не можешь подать в суд на мертвеца.

– Угроза попадет в газеты. Крупный поэт! Газеты это проглотят. Нам надо только припугнуть ее, и она уступит.

– Это просто фантазия, – сказала Карла. – Ты шутишь.

– Нет, – сказал Кларк, – вообще-то не шучу.

Карла сказала, что не хочет больше говорить об этом, и он согласился.

Но они снова заговорили об этом на следующий день, а потом снова и снова. Иногда у него возникали идеи, абсолютно не практичные, и даже противозаконные. Он начинал говорить о них с нарастающим воодушевлением, а потом, она не могла понять почему, внезапно отвергал их. Если бы кончились эти дожди, если бы пришло нормальное лето, он, возможно, отказался бы и от этой. Но этого не случилось, и весь последний месяц он продолжал твердить о ней как о наиболее реальной и серьезной. Вопрос был в том, сколько денег просить. Если слишком мало, то женщина не воспримет их всерьез, решит, что они берут ее на пушку. Если слишком много, то спрячется и заартачится.

Карла перестала говорить, что это шутка. Вместо этого она стала твердить, что ничего не выйдет. По какой-то причине люди думают, что поэты должны вести себя подобным образом, поэтому никто не будет платить деньги, чтобы скрыть подобные факты.

Он говорил, что все получится – только надо продумать каждый шаг. Карла должна была согласиться и рассказать миссис Джемисон. Тогда подключился бы Кларк, как будто он все это только что узнал и пришел в ужас. Он был бы в ярости, грозился бы рассказать об этом всем. Он дал бы миссис Джемисон первой заговорить о деньгах.

– С тобой поступили несправедливо. К тебе приставали и унижали, и меня оскорбили и унизили тоже, потому что ты моя жена. Это вопрос чести.

Снова и снова он говорил ей об этом, она пыталась увильнуть, но он настаивал.

– Обещай, – говорил он ей. – Обещай.

Это все из-за того, что она ему рассказала. Теперь уж от своих слов не откажешься.

Иногда он заигрывал со мной.

Этот старикашка?

Иногда он зазывал меня в комнату.

Когда ее там нет?

Да. Когда ей надо было выйти в магазин или когда сиделки не было.

Она была в ударе. И ему это нравилось.

А что ты делала потом? Ты заходила?

Она была сама скромность.

Иногда.

Он звал тебя в свою комнату. Да? Карла? А что потом?

Я заходила посмотреть, что ему надо.

И что он хотел?

Все разговоры происходили шепотом, даже если никто их не слышал, даже когда они возились в постели. Сказка, в которой была важна каждая деталь, постепенно обрастала подробностями, и делалось это с нарочитым отвращением, застенчивостью, хихиканьем («грязно, грязно»). И он не один преуспел в этом. Она тоже старалась. Страстно желая угодить ему, возбудить его. И возбудиться самой, каждый раз радуясь тому, что это все еще получается.

И ей уже казалось, что все так и было на самом деле. Она представляла похотливого, ерзающего под простыней старика, прикованного к постели, почти бессловесного, но умело объяснявшего жестами свои желания, старавшегося подманить ее поближе и склонить к участию в своих забавах, а потом и близости. (Она отказывает ему, и это обстоятельство почему-то слегка разочаровывает Кларка.)

Время от времени она спохватывалась, что надо бы остановиться, чтобы ничего не испортить. Она думала о густых сумерках и теле, завернутом в простыни, напичканном лекарствами и усыхающем во взятой напрокат в больнице кровати, оживающем только тогда, когда миссис Джемисон или приходящая сиделка забывали закрыть дверь. Сама она никогда близко к нему не подходила.

Вообще-то она боялась ходить к Джемисонам, но ей нужны были деньги, и было жаль миссис Джемисон, которая казалась такой измученной и была немного не в себе, как если бы ходила во сне. Раз или два Карла не выдерживала и делала какую-нибудь глупость, чтобы разрядить атмосферу. Так же она поступала, когда испуганные неуклюжие наездники, впервые взобравшись на лошадь, чувствовали себя не в своей тарелке. А еще она когда-то делала это, когда Кларк был не в духе. Но с ним этот фокус больше не проходил. А вот история с мистером Джемисоном, вне всякого сомнения, увенчалась успехом.

Не было никакой возможности обойти лужи на тропинке, высокую мокрую траву и дикую морковь, которая только-только зацвела. Воздух был довольно теплый, и ей не было холодно. Одежда промокла насквозь, будто от пота или от слез, бегущих по ее лицу вместе с каплями дождя. Она перестала рыдать. Бумажное полотенце промокло, и ей нечем было вытереть нос. Наклонившись, она сильно высморкалась в лужу.

Она подняла голову и сумела длинно и заливисто свистнуть, это был ее – и Кларка тоже – условный сигнал для Флоры. Подождала пару минут, а потом позвала Флору по имени. Снова и снова, свист, крик, свист, крик.

Флора не отвечала.

Ей стало легче, оттого что боль от потери Флоры, возможно от потери навсегда, заглушила неразбериху с миссис Джемисон и тревогу из-за постоянно меняющихся отношений с Кларком. По крайней мере, в исчезновении Флоры она, Карла, уж точно не была виновата.

Сильвии нечем было заняться в доме, разве что открыть окна. Да еще с рвением, которое ее пугало, думать, что она скоро увидит Карлу.

Все больничные атрибуты вынесли. Комната, бывшая спальней Сильвии и ее мужа, а потом комнатой, где он умер, была убрана, и ничто в ней не напоминало о случившемся. Карла помогла ей с этим в те суматошные дни между крематорием и отъездом в Грецию. Всю одежду, которую носил Леон, а также новые вещи, включая подарки его сестер, которые даже не распаковали, Сильвия свалила на заднее сиденье машины и отвезла в трифт шоп. Его таблетки, бритвенный прибор, неоткупоренные банки витаминизированных напитков, которые поддерживали в нем последние силы, коробки с кунжутными семенами, которые он съедал по дюжине за раз, пластиковые бутылки с лосьонами, которыми натирали ему спину, бараньи шкуры, на которых он лежал – все это было собрано в пластиковые мешки и выброшено. Карла ни о чем не спрашивала. Она никогда не говорила, что эти вещи могли бы кому-то понадобиться, и не указывала на то, что целые упаковки консервов были не открыты. Когда Сильвия сказала, что, вместо того чтобы отвозить одежду в город, надо было сжечь ее прямо в мусоросжигателе, Карла не выказала никакого удивления.

Они вымыли духовку, отчистили буфеты, протерли стены и окна. Однажды Сильвия сидела в гостиной и просматривала письма с соболезнованиями. (Никакой груды бумаг и блокнотов, как это можно было ожидать от писателя, не осталось. Не было и незаконченных работ или неразборчивых черновиков. Несколько месяцев назад он сказал ей, что все выставил на продажу. И ничуть не жаль!) Южную стену дома занимали большие окна. Сильвия подняла голову, удивившись, что солнечный свет вдруг померк. Его закрыла тень Карлы, босоногой, с голыми руками на самом верху приставной лестницы, с решительным лицом в ореоле пышных завитков цвета одуванчика, слишком коротких, чтобы вплести их в косу. Она энергично брызгала на стекло и терла его. Увидев, что Сильвия смотрит на нее, она остановилась, взмахнула руками, как будто ее тянули назад, и сделала глупое лицо. Обе засмеялись. Сильвия почувствовала, что смех веселым потоком прошел сквозь нее. Она вернулась к письмам, а Карла продолжила уборку. Сильвия решила, что все эти слова, искренние или не очень, дань уважения или сожаления, должны последовать за овечьими шкурами и крекерами.

Услышав, что Карла убирает лестницу, услышав звук ее шагов на крыльце, она внезапно смутилась. Она сидела, наклонив голову, когда Карла вошла в комнату и прошла позади нее на кухню, чтобы поставить ведро с тряпкой под раковину. Карла порхала как бабочка, но все же на секунду задержалась, чтобы чмокнуть Сильвию в склоненную голову. А потом опять засвистела что-то свое.

Этот поцелуй засел у Сильвии в голове. Он ничего такого не значил. Он говорил: не грусти. Или: почти все готово. Он говорил о том, что они хорошие подруги, которые вместе прошли через тяжелые дни. А может быть, и о том, что солнце вышло. Об этом думала Карла, возвращаясь домой, к своим лошадям. Но для Сильвии поцелуй был точно прекрасный цветок, и его лепестки распускались в ней, наполняя нутро возбуждающим жаром, как это бывает во время менопаузы.

Время от времени в ее классе ботаники появлялась девочка, чей ум, преданность, ужасное самомнение или же неподдельная страсть к дикой природе напоминала ей саму себя в юности. Эти девочки вились вокруг нее с немым обожанием, надеясь на какие-то близкие отношения, которые они в большинстве случаев не могли себе даже ясно представить, и действовали ей на нервы.

Карла была совсем на них не похожа. Если она и напоминала кого-то Сильвии, то тех девочек-старшеклассниц, которые хоть и были способными, но не блистали, не старались обскакать друг друга, радовались жизни и не слишком при этом шумели. Они были счастливы от природы.

– Я жила в одной крошечной деревушке с двумя старыми подругами. Туристические автобусы там так редко останавливались, что казалось, они просто заблудились. Туристы высыпали из них, оглядывались по сторонам и ничего не могли понять, потому что вокруг ничего не было. Там нечего было купить!

Сильвия рассказывала о Греции. Карла сидела в нескольких метрах от нее. Крупная, неловкая девушка наконец-то сидела здесь, в комнате, наполненной мыслями о ней. Она еле улыбалась, кивая невпопад.

– Поначалу, – продолжала Сильвия, – я тоже была в замешательстве. Было так жарко! И правду говорили о свете. Он восхитительный. А потом я разгадала, чем там надо заниматься. Было всего несколько обычных дел, но они заполняли весь день. Идешь за полмили, чтобы купить масла, а потом еще полмили в другую сторону, чтобы купить хлеба или вина, и это твое утро. Потом завтракаешь под деревьями, а после завтрака становится так жарко, что уже ничего делать нельзя, только запереть ставни, валяться на кровати и, может быть, читать. Сначала читаешь. А потом надоедает и это. Зачем читать? Потом замечаешь, что тени стали длинней, ты встаешь и идешь купаться.

– Ой, – прервала она саму себя. – Ой, я забыла.

Она вскочила и пошла за подарком, который привезла и о котором на самом деле не забывала. Она не хотела отдавать его Карле сразу, хотела дождаться подходящего момента и, пока рассказывала, все время думала, когда же ей заговорить о море и купании. И сказать так, как она теперь и сказала: «Купание напомнило мне о ней. Знаешь, ведь это маленькая копия той лошади, которую нашли в море. Гипс в бронзе. Ее достали только недавно. Предполагают, что она второго века до нашей эры».

Когда Карла пришла и стала оглядываться в поисках работы, Сильвия сказала:

– Сядь на минутку, я ни с кем не разговаривала с тех пор, как вернулась. Пожалуйста.

Карла присела на краешек стула, расставив ноги, засунув руки между коленями, и смотрела как-то уныло. Стараясь быть вежливой, она спросила:

– Как Греция?

И вот теперь она стояла с лошадью, обернутой в папиросную бумагу, которую она даже полностью не развернула.

– Говорят, что это скаковая лошадь, – сказала Сильвия, – делающая последний рывок, последнее усилие в скачке. Наездник тоже. Мальчик, ты видишь, он подстегивает лошадь из последних сил.

Она не сказала, что этот мальчик почему-то напомнил ей Карлу. Ему было всего лет десять-одиннадцать. Может быть, сила и грация его рук, держащих поводья, или морщинки на детском лобике, сосредоточенность и его полная отдача действу чем-то напоминали Карлу, моющую большие окна прошлой весной, ее сильные ноги в шортах, ее широкие плечи, ее удары по стеклу, и как она в шутку кривила лицо, приглашая или даже заставляя Сильвию засмеяться.

– Ну надо же, – сказала Карла, теперь добросовестно рассматривая маленькую фигурку из позеленевшей бронзы. – Спасибо большое.

– Не за что. Давай попьем кофе, а?! Я только что сварила. В Греции кофе очень крепкий, покрепче, чем я люблю. А вот хлеб – божественный. А спелые фиги, они удивительные. Посиди еще немного, посиди, пожалуйста. Не разрешай мне больше рассказывать. А что здесь нового? Как жизнь?

– Почти все время дождь шел.

– Вижу, вижу, – крикнула Сильвия из оборудованного под кухню угла большой комнаты. Наливая кофе, она решила, что промолчит насчет второго подарка, который привезла. Он не стоил ей ничего (лошадь стоила намного больше, чем эта девочка могла себе представить!), это был всего лишь маленький красивый розовато-белый камушек, который она подобрала на дороге. «Это для Карлы, – сказала она своей подружке Мэгги, которая шла рядом. – Знаю, это глупо. Но я хочу, чтобы у нее был маленький кусочек этой страны».

Она уже рассказывала о Карле Мэгги и Сорайе, другой подруге, говорила, что присутствие этой девушки значит для нее все больше и больше, что какая-то незримая нить связывает их, и рассказала, как Карла утешала ее в те ужасные месяцы прошлой весной.

«Просто мне хотелось, чтобы кто-то свежий, полный здоровья появился в этом доме».

Мэгги и Сорайя неприятно посмеивались.

«Девушка всегда найдется, – сказала Сорайя, лениво потягиваясь, выпрямляя крепкие коричневые руки. А Мэгги сказала: „Все мы приходим к этому со временем. К увлечению девушками“.

Сильвии стало неприятно от этого устаревшего слова – увлечение.

„Может, все потому, что у нас с Леоном не было детей, – сказала она. – Это глупо. Смещение материнской любви“.

Но ее подруги стали говорить, что, может быть, и глупо, но все равно это любовь.

Но сегодня девушка вовсе не походила на ту Карлу, которую помнила Сильвия, это было совсем не то спокойное, беззаботное и доброе молодое существо, о котором она все время думала в Греции.

Ее едва ли интересовали подарки. Она вяло потянулась за чашкой кофе.

– Вот что бы тебе точно там понравилось, – с напором сказала Сильвия, – так это козы. Они там совсем маленькие, даже взрослые. Некоторые пятнистые, некоторые беленькие, они скачут там по горам, как… как духи этой страны.

Она искусственно засмеялась, не смогла удержаться:

– Я бы не удивилась, если бы на рожках у них были венки. Как твоя козочка? Я забыла, как ее зовут.

– Флора, – сказала Карла.

– Как Флора?

– Ее нет.

– Нет? Ты продала ее?

– Она исчезла. Мы не знаем, где она.

– Ой, прости. Прости меня. Но ведь она еще может вернуться?

Ответа не последовало. Сильвия заставила себя посмотреть на девушку и увидела, что ее глаза полны слез, лицо покрылось пятнами, и из-за этого она подурнела, как будто распухла от горя.