Текст книги "Практическая магия"

Автор книги: Элис Хоффман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Ночью Салли приснилось, что земля под кустами сирени окрасилась в кроваво-красный цвет, а трава жалобно стонет на ветру. Снилось, что лебеди, которые постоянно присутствуют в ее снах беспокойными ночами, выдергивают на себе белые перья и вьют гнездо, такое огромное, что в нем свободно поместился бы человек. Она проснулась, чувствуя, что лоб ей словно сдавило тисками, а постельное белье насквозь промокло от пота. Но это еще что – прошлой ночью она видела во сне, будто здесь, за ее столом, сидит мертвец, и он недоволен, что она подала ему на обед овощную запеканку. Разъяренный, он рывком смахнул со стола посуду; осколки фарфора разлетелись во все стороны, и пол в одну минуту покрылся колючим, опасным ковром.

Она столько раз видела во сне Джимми, его холодные, пустые глаза, что не способна подчас думать ни о чем другом. Он повсюду неотлучно при ней, хотя она, между прочим, и знать-то его не знала, – где же тут справедливость? Весь ужас в том, что между нею и этим покойником установилась глубокая личная связь, какой у нее за все десять лет не было ни с одним мужчиной, и это страшно.

Сегодня утром Салли сама не разберет, отчего ей муторно – из-за всех этих снов о Джимми, или это действует кофе, выпитый натощак, или просто потому, что ее младшей девочке исполнилось тринадцать. Возможно, сошлись все три причины. Впрочем, тринадцать – еще не возраст, это не значит, что Кайли совсем взрослая. Так, во всяком случае, уговаривает себя Салли. Но когда Кайли выходит к завтраку в обнимку с Джиллиан, Салли разражается слезами. Одну причину она забыла включить в составные своей маеты – и это ревность.

– Что ж, и тебя с добрым утром, – говорит Джиллиан.

– С днем рождения, желаю счастья, – говорит Салли дочери абсолютно замогильным тоном.

– Акцент делаем на слове «счастье», – напоминает ей Джиллиан, наливая себе большую чашку кофе.

Она ловит свое отражение в боковой поверхности тостера; для нее сейчас не самое выигрышное время. Джиллиан разглаживает моршинки у глаз. Отныне подъем – в девять или десять, самое раннее, а предпочтительнее было бы что-нибудь за полдень.

Салли протягивает Кайли коробочку, перевязанную алой ленточкой. Чтобы купить это золотое сердечко на цепочке, она соблюдала особенно строгую экономию, расходуя деньги на продукты, и надолго отказалась от походов в ресторан. Она невольно отмечает, что Кайли, до того как отреагировать на подарок, исподтишка косится на Джиллиан.

– Очень мило, – кивает Джиллиан. – Это золото?

Салли чувствует, как по груди разливается жгучая волна и теснит ей дыхание. А если бы Джиллиан сказала, что этот медальон – барахло, как бы тогда повела себя Кайли?

– Спасибо, мам, – говорит Кайли. – Правда хорошенький.

– Что достойно удивления. Поскольку вкус к ювелирным украшениям у твоей мамы отсутствует. Но это действительно удачная вещица. – Джиллиан подносит цепочку к горлу, так что сердечко болтается у нее на груди. Кайли меж тем накладывает себе на тарелку блинчики. – Ты что, собираешься это есть? – спрашивает Джиллиан. – Все эти углеводы?

– Прости, ей тринадцать лет. Для нее не смертельно съесть блинчик. – Салли хочется удавить сестру. – Ей рано думать об углеводах!

– Прекрасно, – говорит Джиллиан. – Пусть начинает думать, когда ей перевалит за тридцать. Когда будет слишком поздно.

Кайли придвигает к себе фруктовый салат. Глаза у нее, если только это Салли не померещилось, подведены синим карандашом – тем самым, каким пользуется Джиллиан. Она опасливо кладет себе в миску две несчастные ложки салата и ест малюсенькими кусочками – и это при том, что весит, имея рост под метр восемьдесят, всего лишь пятьдесят три килограмма!

Джиллиан берет и себе салата.

– Приходи в «Гамбургеры» к шести. Там у нас будет время до обеда.

– Отлично, – говорит Кайли. Салли садится очень прямо.

– Для чего это у вас будет время?

– Ни для чего, – огрызается Кайли на правах полноценного тинейджера.

– Это между нами, девочками. – Джиллиан пожимает плечами. – Стойте! – говорит она, запуская руку в карман джинсов. – Чуть не забыла!

Она вынимает серебряный браслет, купленный по случаю в закладной лавочке к востоку от Тусона всего за двенадцать долларов, хотя его украшает посередине массивная вставка из бирюзы. Туго, должно быть, пришлось его прежней хозяйке, если так легко с ним рассталась. Не повезло человеку.

– Ой! – вырывается у Кайли, когда Джиллиан отдает ей браслет. – Какая же красотища! Я теперь его не сниму!

– Пошли выйдем, – обращается Салли к Джиллиан.

Лицо у Салли пылает до самых волос, ее корежит от ревности, но Джиллиан, кажется, ничего такого не замечает. Она не торопясь наливает себе вторую чашку кофе, добавляет туда обезжиренных сливок и вразвалочку выходит следом за Салли во двор.

– Вот что я скажу – осади! – говорит ей Салли. – Я понятно выражаюсь? Доходит до сознания?

С вечера прошел ливень; трава хлюпает под ногами, в ней кишат дождевые червяки. Обе сестры вышли необутыми, но сейчас уже поздно поворачивать и идти в дом.

– Не ори на меня, – говорит Джиллиан. – Мне этого не выдержать. Я просто рухну, Салли. У меня слишком мал запас прочности.

– Я не ору. Ясно? Я только довожу до твоего сведения, что Кайли – моя дочь.

– Ты полагаешь, мне это неизвестно? – Джиллиан переходит на ледяной тон, но дрожь в голосе выдает ее.

Салли считает, что у Джиллиан и вправду маловат запас прочности, в том-то и беда. По крайней мере, такого мнения о себе сама Джиллиан, а это примерно один черт.

– Видно, я, по-твоему, дурно влияю на людей, -продолжает Джиллиан. – Видно, в этом все дело.

Дрожь в ее голосе усиливается. Так он звучал, когда им приходилось возвращаться из школы домой в ноябре. В это время уже смеркалось, и Салли ждала ее, чтоб она не потерялась по дороге, как когда-то, еще в детском саду. Джиллиан в тот раз сбилась с пути, и тетушки отыскали ее только в первом часу ночи возле наглухо закрытой библиотеки, где она сидела на скамейке, рыдая в три ручья.

– Слушай, – говорит Салли. – Я не хочу с тобой ссориться.

– Нет, хочешь. – Джиллиан отхлебывает кофе из чашки. Только теперь Салли бросается в глаза, как исхудала ее сестра. – Что я ни сделаю – все плохо. Думаешь, я сама не знаю? Испоганила себе всю жизнь, и каждый, кто со мной поведется, точно так же станет пропащим.

– Да ладно тебе. Не надо.

На язык Салли просятся слова о том, кто виноват, о тех мужчинах, с которыми Джиллиан спала без разбору на протяжении стольких лет, но они остаются несказанными, когда Джиллиан опускается на траву и плачет. На веках у Джиллиан, когда она плачет, проступают голубые жилки, отчего она кажется хрупкой, потерянной и еще красивее, чем всегда. Салли садится на корточки рядом с ней.

– Я не считаю, что ты пропащая, – говорит она сестре.

Невинная ложь – не грех, если скрестить пальцы за спиной или если она сказана, чтобы тот, кто дорог тебе, не плакал.

– Ха! – Голос у Джиллиан ломается надвое, точно кусок сахара.

– Честно, я рада, что ты здесь.

Это не совсем неправда. Никто так не знает тебя, как человек, с которым прошло вместе детство. Никто никогда тебя так не поймет.

– Вот именно!

Джиллиан сморкается в рукав своей белой блузки. Вернее, не своей, а Антонии, – вчера Джиллиан взяла ее поносить и уже относится как к своей, потому что блузка сидит на ней идеально.

– Серьезно, – подтверждает Салли. – Я хочу тебя видеть здесь. Оставайся. Только впредь думай, что делаешь.

– Есть, – говорит Джиллиан.

Сестры обнимаются и встают с травы. Собираются войти в дом, но взгляд их падает на сплошную изгородь из кустов сирени.

– Мне бы вот о чем не думать, – шепчет Джиллиан.

– Это нам нужно просто выкинуть из головы, – говорит Салли.

– Точно, – соглашается Джиллиан, как будто не думать о нем – в ее силах.

Сирень вымахала в рост до телефонных проводов и цветет так буйно, что ветки кое-где клонятся от тяжести к земле.

– Его здесь и не было никогда, – говорит Салли.

Она сказала бы это, пожалуй, более уверенно, если бы не жуткие сны, которые видит по ночам, и не черная кайма земли под ногтями, которая никак не вычищается. Плюс еще то, что у нее не выходит из головы, как он глядел на нее из ямы, вырытой в земле.

– Это какой такой Джимми? – бросает беспечно Джиллиан, хотя на руках у нее, как легкие тени, еще виднеются оставленные им синяки.

Салли уходит в дом будить Антонию и мыть посуду после завтрака, но Джиллиан ненадолго остается. Закинув голову назад, щурит светлые глаза от солнца и думает о том, каким безумием бывает любовь. Такой, босой на траве, с солеными следами слез на щеках и непонятной усмешкой, блуждающей по лицу, видит ее учитель биологии из средней школы, когда открывает заднюю калитку с намерением зайти и вручить Салли извещение, что в субботу в школьном кафетерии состоится совещание. Но дальше калитки шагу не делает – останавливается как вкопанный на дорожке при виде Джиллиан, и всегда потом, заслышав запах сирени, будет вспоминать это мгновение. Как вились пчелы над головой, как ему бросился вдруг в глаза лиловый цвет чернил на листках с извещением, которые он разносил по домам, – как ему неожиданно открылось, до чего же красивой может быть женщина.

В закусочной «Гамбургеры» молодые ребята не забудут уточнить: «Без лука», когда Джиллиан принимает у них заказ. Кетчуп – это пожалуйста, горчица и острый салат – тоже. Подойдут и соленые огурчики в виде гарнира. Но лука, когда ты влюблен, когда тебя так скрутило, что ни охнуть, ни вздохнуть, – лука тебе не надо, и не из заботы о свежем дыхании на тот случай, если будешь целоваться. Лук, он прочищает мозги, прогоняет одурь, встряхивает тебя и возвращает к действительности. Он говорит – ступай, найди кого-нибудь, кто тоже полюбит тебя в ответ. Закатись до полуночи на танцы, а потом гуляй с ней вдвоем рука об руку в темноте и думать забудь о той, что сводит тебя с ума.

Эти мальчики, облепившие прилавок, до того романтичны и зелены, что способны лишь изнывать в томлении, пожирая глазами Джиллиан. И Джиллиан, нужно отдать ей справедливость, исключительно добра по отношению к ним, даже когда повар, Эфраим, советует ей гнать их в шею. Она понимает, что это, быть может, последние в ее жизни сердца, которые ей суждено разбить. Когда тебе тридцать шесть и ты многое повидала, когда столько времени жила там, где жара под сорок в тени, а воздух так сух, что увлажняющий крем приходится изводить тоннами, когда ты по ночам терпела побои от мужчины, у которого главная страсть – к бутылке, ты начинаешь сознавать, что всему настает свой предел, в том числе и твоей привлекательности. Начинаешь смотреть на безусых мальчиков с нежностью, потому что они еще так мало знают, а уверены, что знают так много. Глядишь на девочек-подростков и чувствуешь, как руки покрываются гусиной кожей, – бедные дети, они даже не представляют себе, что такое время и душевные муки и какую цену им придется платить буквально за каждую малость.

И Джиллиан приняла решение, что придет на выручку своей племяннице. Будет наставницей для Кайли, пока та расстается с детством. До сих пор Джиллиан не доводилось испытывать такую привязанность к малолетке – честно говоря, у нее и знакомых не было такого возраста, и уж точно, у нее никогда не вызывали интереса судьба или будущность другого человека. Но Кайли пробуждает в ней безотчетную потребность оберегать, направлять. Временами Джиллиан ловила себя на мысли, что, если б ей суждено было иметь дочь, она хотела бы такую, как Кайли. Только чуточку посмелее и бесшабашней. Чуточку больше похожую на саму Джиллиан.

Несмотря на привычку всюду опаздывать, сегодня, в день рождения племянницы, Джиллиан к вечеру со всем управилась еще до появления Кайли в «Гамбургерах», даже договорилась с Эфраимом, что раньше уйдет с работы, чтобы им вовремя успеть к праздничному обеду в ресторане «Дель Веккио». Но прежде они займутся вторым подарком Джиллиан – тем, которому предназначено сыграть куда более значительную роль, чем сыграл браслет с бирюзой. Этот подарок отнимет у них добрых два часа и, как почти все, к чему причастна Джиллиан, натворит таких дел, что будь здоров.

Кайли, одетая в подрезанные, разлохмаченные внизу джинсы и старую майку с эмблемой баскетбольной команды «Нике», послушно идет вслед за Джиллиан в дамскую комнату, хотя понятия не имеет, что там должно произойти. На руке у нее браслет, подаренный Джиллиан, на шее – медальон, на который так долго копила деньги ее мать, а ноги сегодня – как не свои. Сейчас пробежаться бы разочка два вокруг квартала, – может, и прошло бы тогда это чувство, что она вот-вот не то сгорит дотла, не то распадется на части.

Джиллиан включает свет, запирает дверь и вытаскивает из-под раковины бумажный пакет.

– Тайные орудия, – говорит она Кайли и извлекает из него ножницы, флакон шампуня и пакетик с перекистью водорода. – Ну, что скажешь? – спрашивает она, когда Кайли подходит и становится рядом. – Хочешь узнать, какая ты на самом деле хорошенькая?

Кайли знает, что мать убьет ее за это. Никуда не будет пускать по гроб жизни, лишит всех удовольствий – никакого кино по выходным, никакого радио и телевизора. И что хуже всего, лицо ее примет убийственно-горестное выражение. «Вот до чего дошло, – будет говорить выражение на лице ее мамы. – И это после того, как я столько сил положила, чтобы прокормить вас с Антонией и дать вам правильное воспитание».

– Ага, – легко соглашается Кайли, хотя у самой сердце несется вскачь с курьерской скоростью. – Давай, я согласна, – говорит она своей тете, так, будто вся ее жизнь не перевернется с минуты на минуту вверх тормашками.

На то, чтобы сделать что-то стоящее с волосами, требуется время – тем более, когда задуманы столь коренные перемены, как в данном случае, и потому Салли с Антонией и Гидеоном Барнсом вот уже скоро час как сидят и ждут в отдельной кабинке ресторана «Дель Веккио», потягивая диетическую кока-колу и постепенно закипая.

– И ради этого я пропустил тренировку по футболу, – скорбно говорит Гидеон.

– А, кого это волнует, – отзывается Антония.

Антония весь день трудилась в кафе-мороженом и навыгребалась этого мороженого из контейнеров до ломоты в правом плече. Она в этот вечер даже как-то не похожа на себя, хотя, с другой стороны, на кого же ей еще быть похожей? Ее, которую неделю никто не приглашает на свидание. Вдруг, ни с того ни с сего, мальчики, которые так ее осаждали, переключились либо на совсем юных девочек – возможно, не таких красивых, но на которых произведет впечатление любая ерунда, вроде награды, полученной тобой в компьютерном кружке, или приза, завоеванного в соревнованиях по плаванию, а от малейшего твоего комплимента они уже обмирают, – либо на зрелых женщин типа ее тети Джиллиан, с таким богатым опытом по сексуальной части, какой девочке в возрасте Антонии и не снился, так что ее одноклассник придет в полную готовность при одной мысли о том, чему такая женщина могла бы научить его в постели.

Это лето вообще складывается не так, как хотелось бы Антонии. Вот и сегодня, можно заранее сказать, будет еще один потерянный вечер. Мать торопила ее, боясь опоздать на этот обед, и Антония в спешке хватала вещи из своего комода не глядя. И теперь то, что она приняла за черную футболку, оказалось кошмарной майкой бутылочного цвета, какую она в другое время не надела бы даже под страхом смертной казни. Обычно официанты в ресторане подмигивают Антонии, ставят ей лишнюю корзиночку с булочками и чесночными хлебцами. Сегодня ни один не повернул головы в ее сторону. Не считая сморчка, должность которого – убирать со столов грязную посуду; этот спросил, подать ей лимонад или кока-колу.

– Типично для тети Джиллиан, – говорит она матери, когда они прождали уже, кажется, целую вечность. – Ни с кем никогда не считаться.

Салли – у которой нет большой уверенности, что Джиллиан не подбила Кайли прокатиться зайцем на товарняке или поймать попутку до города Вирджиния-Бич, из того нехитрого соображения, что почему бы девочке не развлечься, – пьет вино, что при нормальных обстоятельствах позволяет себе редко.

– Ну и катись они обе, – говорит она сейчас.

– Мама! – восклицает Антония, пораженная.

– Давай заказывать, – предлагает Салли Гидеону. – Возьмем две пиццы с колбасой пепперони.

– Ты же не ешь мяса, – напоминает ей Антония.

– Тогда я возьму еще стакан кьянти, – говорит Салли. – И фаршированных грибов. И пожалуй, спагетти.

Антония озирается, ища глазами официанта, и мгновенно отворачивается вновь. Щеки ей заливает краска, на лбу выступает пот. За столиком у задней стены сидит ее учитель биологии, мистер Фрай, и обсуждает с официантом достоинства баклажанного рулета. Антония без ума от мистера Фрая. Он так блестяще преподает, что она даже подумывала, не провалить ли вводный курс биологии, специально чтобы пройти его повторно, – правда, потом выяснилось, что с осени он поведет и основной курс. Не важно, что он для нее слишком стар, он выглядит так потрясающе, что, если всех ребят в старшем классе сложить вместе и перевязать лентой с большим бантом, их все равно близко не поставишь! Ежедневно под вечер мистер Фрай делает пробежку и каждый раз трижды обегает водохранилище позади школьного здания. Антония не упускает случая оказаться при заходе солнца там же, но он как будто не замечает ее. Хоть бы рукой помахал когда-нибудь...

Естественно, она должна, как назло, столкнуться с ним именно сегодня, когда раз в кои-то веки не потрудилась воспользоваться косметикой и одета в этот бутылочного цвета кошмар, который, как она только сейчас обнаруживает, вообще не ее, а чей-то чужой. Посмешище, да и только! Вон даже этот болван Гидеон Барнс пялит на нее глаза.

– Что вылупился? – спрашивает Антония с такой яростью, что Гидеон отдергивает голову, словно избегая удара. – Чего ты? – кричит она, когда он продолжает таращить глаза.

Ух, как он ей противен! Смаргивает по-птичьи, а горло прочищает с таким звуком, точно собрался сплюнуть.

– По-моему, это моя майка, – виновато говорит Гидеон, и так оно и есть.

Он купил ее на Рождество, когда летал на Санта-Крус, а неделю назад забыл у Оуэнсов, где ее вместе с грязным бельем и бросили в стирку. Антония была бы окончательно уничтожена, знай она, что поперек спины у нее выведено черными буквами: «СВЯТАЯ НЕВИННОСТЬ».

Салли подзывает официанта и заказывает две пиццы – простые, без колбасы, фаршированные грибы – три раза, один раз – сухарики, чесночные хлебцы и два салата по-итальянски.

– Здорово! – говорит Гидеон, потому что, как всегда, зверски голоден. – Кстати, – прибавляет он, обращаясь к Антонии, – майку можешь не отдавать до завтра.

– Вот спасибо-то! – Антония сдерживается из последних сил. – Можно подумать, очень она мне нужна!

Она отваживается оглянуться через плечо. Мистер Фрай разглядывает вентилятор на потолке, так, будто ничего интереснее нет на свете. Антония предполагает, что он, видимо, проводит некое научное исследование, связанное со скоростью или со светом, – на самом же деле происходящее напрямую связано с фактом из биографии Бена Фрая в молодые годы, когда он поехал к приятелю в Сан-Франциско и застрял там почти на десять лет, работая на одного довольно известного производителя ЛСД. Что и можно рассматривать как его первые шаги в науке. И чем также объясняется то, что у него изредка возникает потребность замедлить течение времени. В эти минуты он застывает, устремив взгляд на что-нибудь вроде вентилятора на потолке или капель дождя на оконном стекле. Он задается в эти минуты вопросом, на что же, черт возьми, уходит жизнь.

Сейчас, наблюдая, как вращается вентилятор, он думает о женщине, которую сегодня утром видел на заднем дворе у Салли Оуэнс. Он отступил назад, по своему обыкновению, но больше такое не повторится. Если она еще встретится ему снова, он прямо подойдет к ней и скажет, чтобы выходила за него замуж, – да, так он и поступит! Хватит стоять в сторонке, наблюдая, как судьба катит мимо. Который год он, наподобие вот этого ресторанного вентилятора, крутится, не двигаясь с места! Какая, если разобраться, в сущности, разница между ним и несчастной мухой-однодневкой, которая за двадцать четыре часа доживает до почтенных седин? Если взять данные статистики о средней продолжительности человеческой жизни, то, на взгляд Бена, у него в настоящее время как раз на исходе девятнадцатый час. А раз ему осталось каких-то пять часов, значит, пора уже начинать жить – послать все прочее к чертям собачьим и поступать как ему вздумается.

Вот о чем размышляет Бен Фрай, решая попутно, заказать ли себе кофе капуччино, поскольку в этом случае ему потом полночи не заснуть, когда в ресторан входит Джиллиан. На ней лучшая белая блузка Антонии и видавшие виды джинсы, а на лице ее – пленительнейшая в мире улыбка. Такая, что сразит птицу влёт. Такая улыбка, что у взрослого мужчины голова пойдет кругом и пиво прольется на стол, а он даже не заметит, что по скатерти расплывается лужа и с нее капает на пол.

– Ну, готовьтесь, – говорит Джиллиан, подходя к кабинке, где дожидаются трое очень недовольных посетителей с пониженным содержанием сахара в крови и иссякшим запасом терпения.

– Мы уже сорок пять минут как готовы, – говорит сестре Салли. – Если у тебя есть объяснение, хорошо бы ему оказаться убедительным.

– А вы что, сами не видите? – говорит Джиллиан.

– Мы видим, что ты ни о ком не думаешь, кроме себя, – говорит Антония.

– Ах вот как? – говорит Джиллиан. – Что ж, кому и знать, как не тебе! Ты у нас – первый специалист по этой части.

– Мать честная! – говорит Гидеон Барнс.

Он в этот миг забывает про урчание в своем пустом животе. Уже не важно, что у него все ноги затекли от долгого сидения в тесной кабинке. К ним приближается кто-то очень похожий на Кайли, но только выглядит этот кто-то – обалдеть! Коротко стриженные белокурые волосы, тоненькая фигурка, но не такая, как у цапли, а как у женщины, в которую не захочешь, а влюбишься, даже когда знаком с ней уже сто лет, хотя и сам-то едва еще вышел из детского возраста.

– Ни хрена себе! – говорит Гидеон, когда этот кто-то подходит ближе.

Это и в самом деле Кайли. То есть должна быть Кайли, так как, когда она улыбается, ему виден зуб со щербинкой, обломанный прошлым летом, когда она спикировала на землю за мячом во время тренировки по футболу.

Заметив, что все уставились на нее разинув рот, точно аквариумные рыбки, к которым ее бросили в воду,

Кайли чувствует, как ее кольнуло что-то похожее на неловкость или, пожалуй, сожаление. Она протискивается на сиденье рядом с Гидеоном.

– Есть хочу, умираю, – говорит она. – Что заказали – пиццу?

Антония отпивает воды из стакана и все равно не может прийти в себя. Случилось нечто ужасающее. В привычном порядке вещей произошел сдвиг, столь кардинальный, что мир уже как бы вращается вокруг другой оси. Антония физически ощущает, как она блекнет в желтом свете ресторанных ламп; она уже всего лишь сестра Кайли Оуэнс – та, морковно-рыжая, из кафе-мороженого, у которой плоскостопие и повреждено плечо – ни в теннис сыграть, ни подтянуться на турнике.

– Что, никто так-таки ничего не скажет? – спрашивает Джиллиан. – Типа: «Кайли, ты выглядишь сногсшибательно! Ты просто великолепна! Поздравляем!» А?

– Как ты могла? – Салли встает лицом к лицу с сестрой. Она хоть и пила кьянти чуть ли не целый час, но теперь совершенно трезва. – Тебе не пришло в голову, что надо бы спросить у меня разрешения? Что, может быть, ей еще рано начинать красить волосы и малевать лицо и заниматься неизвестно чем еще, что приведет ее на ту же мерзкую дорожку, с которой ты сама не сворачиваешь всю жизнь? Ты не подумала, что я не желаю, чтобы она стала такой, как ты, и что тебе, будь у тебя хоть какие-то мозги, тоже не следовало бы желать ей такого, особенно учитывая твой свежий опыт, и ты прекрасно знаешь, о чем речь! – Салли уже не помнит себя и не заботится о том, чтобы понизить голос. – Как ты могла это сделать? – кричит она. – Как посмела!

– Да не расстраивайся ты так. – Это определенно не та реакция, на которую рассчитывала Джиллиан. На аплодисменты – возможно. На одобрительный хлопок по плечу. Но эта обвинительная тирада... – Можно добавить каштановый оттенок, большое дело!

– Большое. – Салли становится трудно дышать. Она смотрит на девочку в кабинке – на Кайли или ту, что еще недавно была Кайли, – с таким ощущением, будто ей в сердце всадили рыболовный крючок. Она делает вдох через нос и выдыхает через рот, по системе Ламаза, как когда-то учили в школе. – Отнять у кого-то юность, нетронутость – на моем языке, это не пустяки. На моем – это большое дело.

– Мама же, – молит Антония.

Подобного унижения Антония еще не переживала. Мистер Фрай наблюдает за ними, словно их семейство разыгрывает спектакль. И не он один. По всему ресторану люди прервали разговоры. Жаль пропустить бесплатное представление.

– Может, все же приступим к еде? – умоляющим голосом говорит Антония.

Официант принес им заказ и нерешительно расставляет его на столе. Кайли старательно не обращает внимания на взрослых. Она догадывалась, что мать рассердится, но такая реакция – это уже ни в какие ворота.

– Есть охота – ужас, а тебе? – шепчет она Гидеону. Кайли рассчитывает, что Гидеон – единственный нормальный человек за этим столом, но, увидев выражение его лица, понимает, что его сейчас занимает не еда. – Что это с тобой? – спрашивает она.

– Ты, вот что, – отвечает он, и это звучит как обвинение. – Ты совсем другая.

– Не я, – говорит Кайли. – Это просто волосы.

– Нет, – говорит Гидеон. Первое потрясение проходит, сменяясь ощущением потери. Куда девался его товарищ и друг, свой парень? – Ты не такая, вот и все. Это надо же было отмочить!

– Вали ты знаешь куда, – говорит Кайли, уязвленная до глубины души.

– Ладно, – бросает ей Гидеон. – Уже сваливаю, – не пропустишь меня?

Кайли отодвигается, давая ему выбраться из кабинки.

– Псих – вот ты кто, – посылает она ему вдогонку с таким хладнокровием, что самой не верится. Даже Антония косится на нее не без уважения.

– Так-то ты обходишься со своим лучшим другом? – говорит Салли. – Видишь, что ты наделала? – спрашивает она Джиллиан.

– А он и есть псих, – говорит Джиллиан. – Кто ж это уходит со дня рождения, когда его еще не отмечали?

– Уже отметили, – говорит Салли. – Ты так и не поняла ничего? Бал окончен.

Она роется в сумочке, доставая бумажник, и кидает на стол деньги в уплату за нетронутую еду. Кайли, правда, успела схватить кусок пиццы, но, поймав суровый взгляд матери, поспешно кладет его назад.

– Пошли, – говорит Салли дочерям.

До Бена Фрая только теперь доходит, что ему вновь представился удобный случай. Салли с девочками поднялись, и Джиллиан осталась за столом в одиночестве. Бен подходит с самым небрежным видом, словно это не его бросает то в жар, то в холод.

– Салли, здравствуй, – говорит он. – Как жизнь?

Бен – один из немногих преподавателей, которые ведут себя с Салли как с равной, хотя она – всего лишь секретарь. Не все такие добрые – например, Пола Гудингс, математичка, распоряжается ею как хозяйка, можно подумать, будто она сидит за своим столом без дела и всякий, кому случится пройти мимо, волен отдавать ей приказания. Бен и Салли знакомы много лет, и было время – Бен тогда только пришел работать в школу, – у них вроде как намечался роман, но потом оба склонились к тому, что предпочтительнее иметь просто хорошего друга. С той поры они часто встречаются за ланчем и всегда выступают заодно на школьных собраниях, любят посидеть вдвоем за кружкой пива, перемывая косточки учителям и работникам школьной администрации.

– Жизнь, если честно, не очень, – отвечает Салли, не сообразив еще, что он движется мимо, не дожидаясь ответа. – Раз уж тебе это интересно, – прибавляет она.

– Привет! – говорит Бену Фраю Антония, когда он с ней поравнялся.

Блеск, конечно, – но ни на что более остроумное она в данный момент не способна.

Бен отвечает ей равнодушной улыбкой и движется дальше, пока не доходит до стола, где, уставясь на нетронутую еду, сидит Джиллиан.

– Что-нибудь не так с заказом? – спрашивает ее Бен. – Может быть, я могу помочь?

Джиллиан поднимает голову. Из ее светло-серых глаз катятся слезы. Бен делает шаг вперед. Он увяз так прочно, что назад ему уже не выкарабкаться при всем желании.

– С заказом все в порядке, – бросает ему Салли, направляясь к двери и увлекая за собой дочерей.

Если бы Салли в эти минуты так не ожесточилась сердцем, она пожалела бы Бена. Посочувствовала бы ему. Бен уже сел напротив Джиллиан. Взял спички у нее из рук – которые опять дрожат, будь они неладны, – и подносит огонь к ее сигарете. Выходя с девочками из ресторана, Салли, кажется, ловит его слова: «Не плачьте, пожалуйста», – обращенные к ее сестре.

И еще, как будто: «Выходите за меня замуж. Хоть сегодня – до вечера успеем».

Впрочем, не исключено, что это только ее фантазия, – просто ей слишком хорошо известно, к чему он клонит. Не было мужчины, который глядел бы на Джиллиан, как глядит сейчас Бен, и не сделал ей предложения того или иного рода.

Что ж, Бен, по разумению Салли, – взрослый мальчик и способен сам о себе позаботиться – или, на худой конец, попытаться. Совершенно другое дело – ее дочери. Салли не намерена допустить, чтобы Джиллиан, свалясь к ней как снег на голову с таким багажом, как три развода и один покойник, затевала игры с благополучием ее дочерей. Девочки вроде Кайли и Антонии слишком ранимы, достаточно недоброго слова – и они сломаются, им чересчур легко внушить, будто они чем-то хуже других. От одного вида Кайлиной шейки сзади, когда они идут по парковке, у Салли наворачиваются слезы. Но она не плачет. И что еще существеннее – не заплачет.

– Уж не настолько мне плохо с такими волосами, – говорит Кайли, когда они садятся в «хонду». – Не вижу, что мы такого страшного натворили.

Она сидит одна на заднем сиденье, охваченная новым, непривычным чувством. Ноги сзади не помещаются, ей приходится сидеть сложившись пополам. Еще немного, кажется, и ей ничего не будет стоить выскочить из машины и уйти прочь. Начать новую жизнь и даже не оглянуться назад.

– Возможно, подумаешь хорошенько – увидишь, – отзывается Салли. – Разума у тебя побольше, чем у твоей тети, а значит, и больше шансов осознать свою ошибку. Одним словом, подумай.

Кайли так и поступает, и, по ее заключению, единственное, к чему все это сводится, – зловредность. Никто, кроме Джиллиан, не хочет видеть ее счастливой. Никого больше это не трогает.

Всю дорогу они едут молча, но, когда подъезжают к дому и идут к парадной двери, Антонии становится невмоготу помалкивать в тряпочку.