Текст книги "Дикость. О! Дикая природа! Берегись!"

Автор книги: Эльфрида Елинек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

3. Снаружи. Ночь

Пленительная проза! Умеренные цены!

Неужели это предстоит и ей, этот страшный конец всех тварей? Истекающий кровью олень на носилках. Она не будет смотреть в ту сторону, ведь она теперь уже знает, как это будет. (Охота.) Но доказательством чего ей быть сегодня? Одинокая женщина, то есть прибежище для страждущего, и надо же, представляет некий концерн во всей его красе. Обузданная и взнузданная, сидит она в загоне своего бюро. Ее глаза устремляются вдаль, простирающуюся за забором дома старшего лесничего, и редкие кузова машин вспыхивают перед нею как живые в лучах заходящего солнца. Что прочим недотепам дает искусство, эта безудержная провокация посредством чего-то крайне несовершенного, чему тем не менее не так-то просто подражать, то дает ей окружающая природа. С утра все живое пойдет своим естественным путем, только темп несколько ускорен рукой человека. По поводу природы следует заметить еще одну вещь, на случай, если кто захочет описать ее на бумаге для тех людей, которые еще никогда ее по-настоящему не видели: если искусство говорит так, природа говорит нечто совсем другое. К ней подходит шофер, взращенный и обученный у чужих людей, со своими двумя ирландскими овчарками, у которых жизнь сложилась примерно так же, как у него. Все они спокойно стоят, замерев перед концом дня. Становится холодно. В саду у старшего лесничего последний раз за этот день выстрелили по мишеням.

Все владельцы собрались, только вот владения их по большей части остались дома, доверенные чужим людям, которые исключительно бережно их обихаживают, например посредством восковой политуры. Перед домом лесничего, мимо окон, любовно украшенных цветами (даже кактусы там есть) шныряют, избегая смотреть по сторонам, пряча глаза так же, как продукты в свои кошелки и корзинки, женщины из деревни, одна за другой. Швы на их бюстгальтерах и других корсетных изделиях устало сбегают по их широким спинам, эти каиновы печати, пометившие людей, которые никогда не попадут в гламурные журналы. Они и в свои-то собственные причудливые тела не помещаются, и эти тела не очень-то им подходят. Страдают болезнями, о которых постоянно говорят, но всех их возможных последствий не осознают. Врачи их обманывают А они всё носят продукты из магазина. С ними разговаривают, не понимая их. Глаза их блуждают, они заранее напуганы, они старательно избегают смотреть на сад лесничего. Никто добровольно не соглашается о них думать, кроме надписи на надгробной плите. Иногда в целях экономии они заказывают эту надпись еще при жизни (заодно, когда умирает муж или ребенок).

В доме у лесничего красуется гора искусно нарезанных ананасов – заказ, привезенный из города специально для жены лесничего, бывшей студентки консерватории, которая научилась энергично ухватывать самую суть прекрасного, то есть энергично хватать самое прекрасное, если получится. В свое время ее постоянно захватывало что-нибудь прекрасное, она всегда может это подтвердить. Собственники охоты, наверное, этому рады, они тут же роняют сигаретный пепел прямо в желтые иностранные плоды. Домохозяйки, пробегающие снаружи, легкая увядающая добыча времени (добыча слишком раннего увядания), не ускользнули бы от взглядов охотников, но те привезли с собой в качестве провианта своих собственных жен, среди которых есть даже бывшая киноактриса! Такая штучка, вся из себя нежная. Она знает длинные, узкие имена вещей, которые ей принадлежат. А деревенские женщины легонько пошатываются от прикосновений, которые не им предназначаются. Они воображают разные невероятные вещи. Эти жирные куски сала на завтрак. Эти толстые ломти хлеба. Стужа! Лютая стужа! Сюда приехала владелица одного концерна, она здесь, под естественным куполом дня и пейзажа. Это симфонический концерт природы, говорит ей типичный представитель местной общины.

Она хорошо вписывается в эти места, словно для нее здесь предусмотрели точно вымеренное место. Над лугом порхают незнакомые детские голоса, вперемешку с то и дело раздающимся: опять опоздал! Этот ландшафт – чудо красоты, даже вконец обозленные клерки в бюро притихли, теплая влага внезапно заструилась у них из глаз, – ах, если бы можно было три раза в год ездить в отпуск! Замечательно. Кондор ты или кондитер – неважно, надо взлететь ввысь и хоть раз спокойно посмотреть на мир сверху чтобы все наконец сделалось маленьким и ускользало бы вдаль, едва протянешь руку. Завтра они поедут на внедорожниках наверх, к охотничьему домику. Выскочки со вчерашнего дня караулят у входных дверей или поочередно подсылают своих детей туда, под заградительный огонь кустов и грядок старшего лесничего. Авось окажут благодеяние, подарят малышкам денежку. Но они лишь понапрасну тратят нервы на этих господ.

Хозяин охоты, король универмагов, с любовью целится из винтовки ручной каринтийской работы (изготовлена в Ферлахе), голова его полна чудес, выдуманных им уже давно для своих универмагов. Эта голова, точнее это лицо известно миллионам людей из газет и журналов. Эта его любовь имеет крайний характер (я имею в виду, она крайне хорошо заметна как снаружи, так и внутри). В одной из машин звонит телефон. Собаки вместе с шофером должны отправиться в гостиницу и ждать там, таково распоряжение. Голос предпринимательши повышается на полтона, словно она собралась отшвырнуть себя куда-нибудь подальше, к морю. Она приехала сюда, чтобы отдохнуть в горах. Завтра дичь начнет истекать кровью. Сегодня женщина явно хочет, чтобы ее это растрогало. Сама она не стреляет, она только снимает фотоаппаратом. От беспомощности она почти окаменела, ведь если уж что не связано с ее профессией, так это: исцелять и помогать. Она ведь застрахована здесь от рисков гораздо меньше, чем ее дом в Тессине!

Дочь столяра тащит домой из магазина две тяжелые сумки с уцененными продуктами. Фарш до сих пор сочится застарелой кровью, эта дешевая, эта благословенная мягкая еда. Этот ребенок в общем-то не робкого десятка, но сейчас он замер, оторопев, перед чужим забором (который он видит каждый день), словно ему вот-вот предстоит стать жертвой убийцы. Там эти важные господа, какой страшный разрыв с миром создает страх! Завтра они снова уедут, и мы помашем им на прощанье.

Жена лесничего удаляется под защиту своей кухни и совершенно успокаивается. Две служанки то и дело путешествуют от плиты к холодильному шкафу и обратно. Непостижимые для них люди толпятся под сводами этого дома. Таких они видят здесь не чаще, чем раз в два года. Или на экране, который есть наша защита и опора. Иногда их берут наверх, на альпийские луга, вместе с обслуживающим персоналом. Там они в лучшем случае моют посуду и копаются в убитой дичи. Поехать бы с ними опять! С этими ангелами смерти, которые в экстазе, подобно горящим гранатам, взрывают звериное мясо.

Им принадлежит все, что они хотят. То, что они видят, принадлежит как минимум их друзьям, которые приехали вместе с ними.

Жена лесничего смущенно скалит зубы, не веря глазам своим. Киноактриса вдруг с испугом замечает погоду, которая, как ей обещали, может к утру еще проясниться. Этот дом не ее собственность, более того – ей такой совершенно не нужен, и все же она, отяжелев, не хочет его покидать. Она пьет из изящного граненого стакана. С улицы слышны голоса молодых людей, – сидя на своих мопедах, они бросают наглые взгляды, красноречиво говорящие о жажде завоеваний. Но этот берег заминирован. Эти люди собрались сюда, чтобы убивать. Но срок их жизни тоже истечет. Предпринимательша замечает кое-что, но не тебя. И ни к чему говорить об этом вслух.

Она коченеет в покое. До последнего момента ей пришлось все время работать. Вдруг распахивается дверь к спасению, и молодой человек, которому она много часов назад, кажется, что-то обещала, оказывается на пороге, предлагая себя, нелепый, как бетонная свая. Он хочет сыграть неблагодарную роль обманутого насчет своего члена, то есть завтра поехать с ними, чтобы помочь! Предпринимательша стоит, как царский скипетр, немногие обнаженные места его тела явились для нее полной неожиданностью: эдакое средоточие всего, ведь многие оскверняли и обагряли кровью это когда-то дивное место. Оно – красивая цветная картинка на консервной банке, а содержимое уже, наверное, подернулось ядом разложения. Здесь, на природе, взросло необыкновенное, приспособленное для развлечений растение. Ну-ка, подбодрим его, подстегнем, ведь он вечно пасся где-то в задних рядах! А он-то, он чуть сознание не теряет в присутствии этой женщины, забывая свое предназначение здесь, в суматошном механизме леса. Она заговорила с ним, не прибегая к посторонней помощи. Она должна стать для него новой родиной, страстно мечтает он. Цвет его лица кажется ей необычным. Ну хорошо. Жена лесничего, отправляясь за последними припасами, которые наверняка никому не понадобятся, гордо несет на голове свою новую шляпу, неотъемлемую часть ее гардероба. Тоже неплохо. На мгновение она небрежно поворачивается спиной к хозяевам и к развалинам этого ландшафта. Король универмагов, погрузившись в знакомые ему материи, поглощает жаркое из свинины. Попутно он прочитывает несколько немецких газет. Его жена, напившись, нервно расстегивает на груди застежку, обнажая порог своего тела.

У предпринимательши нет решительно никаких предрассудков. Вот она стоит у забора и небрежно, по кусочкам, поглощает время, которое принадлежит лесорубу, – правда, тот и сам не знает, как им распорядиться. Какие у безработного могут быть дела? Исходя из каких-то смутных соображений, он умоляет ее освободить для него в ее зале местечко. До сих пор он был дикарем, а теперь хочет стать вроде егеря: егеря, они и жену увести могут, и в лесничестве скандалом всего добиваются. Он хочет вломиться в лес с какой-нибудь славной бабенкой во славу своей воли. Она рассеянно соглашается пустить его завтра наверх, на подмогу остальной обслуге. Пожалуй, он ей уже нравится: как красиво он устроился в своем теле, типичный случай, когда человеку приходится все время на все смотреть, но в самом себе он нашел уютное местечко, откуда ему удобно на все смотреть, и все тоже могут смотреть на него. Неужели жизнь сама выплюнула этого бедолагу из своего бездонного чрева? И вот он упал прямо к ней на ладонь, этот обесцененный залог. На ней джинсы. Еще пару лет, и он станет таким же мерзким и опустившимся, как все. Он получит немного денег в качестве аванса (по тарифу, который существует для загонщиков) и сможет себе что-нибудь купить. По-деревенски неуклюже, как это обычно бывает на телеэкране, несколько человек в странных одеяниях, иначе не назовешь, ползают по дому лесничего, телевидение по сравнению с этим поступает много хуже, оно в момент отрезает у человека много метров жизни. Киноактриса со скуки уже третий раз переоделась, муж все это одобряет: этот вооруженный до зубов нужник, для охраны которого были снаряжены целые роты со всех городов и весей! Эрих-лесоруб получает аванс наличными, как щелчок по чреслам. Он смотрит на эту красивую женщину: может, она настоящий вулкан, таких вот, которые недотрогами притворяются, надо побаиваться, как сломанных электроприборов. А может, она – та вожделенная родина, наконец-то счастье привалило? Какое интересное человеческое существо! Вот как они, оказывается, выглядят вблизи, когда не через стекло смотришь. И, конечно, всякие органы там у нее внутри живут, как в той книжке с картинками, которую он себе заказал, – разные нелепости на кровяных ниточках, которых он еще никогда вблизи не видал, у жены-то ему ничего не удалось рассмотреть (она всегда все от него скрывала). Неужели это тоже женщина? Чтобы посмотреть, пришлось бы ее разрезать, ведь внутрь человека не заглянешь.

Он падает к ее ногам, как торба, но никто его не ловит. Удивленно она протягивает изогнутые руки ему навстречу (как трава под дождем), его шатает от спиртного. Он напился для храбрости. Тем временем хозяин охоты, эдакая прожорливая гора, в Европе ему конкурентов нет, похваливает свиное жаркое, благодушно, но бездумно. Он заглатывает уже третью порцию, и бывшей студентке консерватории вдруг кажется, что она снова вернулась в большой город, словно частица ее самой повторяется. Вернулась туда, где ярко горят люстры и где искусство вливается в слушателей через все щели. Ах, как это было замечательно. Гостям подливают еще вина. Наверху киноактриса рассеянно затыкает пробками принесенные с собой бутылки. Она отпивает и тут же открывает следующую бутылку, потому что предыдущая ей не приглянулась. Ее платье, на сегодня третье по счету, совершенно измято. Пьет она торопливо, вот так и происходит в деревне опрощение нравов. Ухоженная мебель – все добыто с трудом, по случаю – хозяйки дома (ей тоже пришлось собрать все свои чувства в комок, она тоже ранима, это живое воплощение культуры, которое теннисная ракетка творца забросила во тьму) вся запорошена сигаретным пеплом. Кругом расставлены пепельницы, но никто не решается сказать об этом гостям.

Вечерний почтовый автобус, это великое событие на широких просторах деревенского каменного века (потому что теперь у каждого имеется как минимум одна машина), вокруг которого, едва он успевает остановиться, начинают увиваться толпы людей, как вокруг музыкального стереоцентра, – все это люди второго сорта (женщины, старики, калеки), – с разбегу берет последний поворот: последняя радость дня. Скоро начнется первая пьяная драка возле пивной. Автобус хорошо запечатлевается в памяти у всех, так что вплоть до раннего утра его никто не забудет, прежде всего потому, что уже в шесть тридцать он отправится отсюда обратно. А на улице так холодно. Ноги загребают гравий мостовой. Парнишки из училища, подмастерья, продавщицы из соседней деревни, все словно пыльным мешком ударенные, те, у кого прожорливые обстоятельства все снова и снова сжирают деньги, накопленные на машину, едва только соберется небольшая кучка, – все они, вялые от одинаковости каждого дня, вываливаются в распахнутые автоматические двери. Торопливо, как застигнутые врасплох воры, они разбегаются кто куда, на все четыре стороны. Женщины – чтобы добраться до своего обладателя, мужчины – чтобы поскорее улизнуть от своих лучших половин, пока по причине нагрянувших болезней не окажутся полностью в их руках. Так пожелала природа в этой части света, при всем ее многообразии у нее явно скудная фантазия. В полиэтиленовых пакетах с ручками счастье торопится мимо, радостно спешит на день рождения дешевый набор лыжного снаряжения! Или набор постельного белья, по которому ползут ядовитые узоры, отважно сплетаясь в единую сеть, словно хотят любой ценой остаться на полотне. Все это продавалось по дешевке, «суперакция», это мы уже проходили. Склизкие упаковки со свадебными подарками отхватили сразу три семейства, считая, что хорошо знают жениха с невестой и их болезни. Поэтому и подарки у них как две капли воды – одинаковые. Выбор товаров на деревенских просторах скуден, зато ландшафт предлагает богатую палитру перемен, на которую может претендовать всякий, где бы он ни жил. Бывает светло, а бывает и темно. То холод случается, то тепло. Некоторых перестает волновать безумие супермаркета, из которого они возвращаются (из каких христианско-социальных бездн вытаскивают они свои цены?), и тогда подступает страх перед руганью и побоями пьяных мужей. Или же они, как в народе говорится, крепко держат этих пьяниц под каблуком своих рваных домашних туфель. Тени ложатся на землю. Уже вечер, и первые сумерки уже безжалостно оттеснены назад, чтобы стать последними. Тучная добыча привычного, когда эти женщины в последний раз разглаживают на коленях свои юбки и фартуки. Эти женщины совсем не такие, как в кино, другие, не похожие на привычную домашнюю жвачку, которую показывают по телевизору каждый вечер. Их мужья приходят с работы домой. Они чуть не падают от усталости, но, переступив порог, тут же сминают в лепешку трехколесный велосипед младшенького, в приступе буйного гнева, в бессмысленной ярости, потому что не в состоянии освободиться от налипшего на них размякшего дня, который уже позади, но коварно застрял где-то в рукаве, как у себя дома. Опять эта грязная скатерть, вся в пятнах. Неужели им завтра придется начинать всё сначала? Но как? Сейчас они бессмысленно тратят на сущее ничто те минуты, которых им однажды позже будет не хватать. По-деревенски вылизанные окна таращатся, выглядывая из своих альпийских крепостей, маленькие, еще меньше, меньше некуда. Взгляд не находит ничего, кроме привычного. Все сухо и чисто.

Киноактриса словно одеревенела от алкоголя. Ей здесь постоянно, как бы невзначай, что-то навязывают. Как лестно для хозяйки, что ей оказана такая честь. Вокруг нее, вокруг этой давно не вкушаемой пищи большого города, растет зависть зависть зависть: ее-то, родимую, сельские жители никогда не обуздывают, они ее с удовольствием демонстрируют. Они придерживают язычок только перед владельцем, надеясь, что в один прекрасный день он всё потеряет. Примерно шесть часов вечера. Супруга короля универмагов непрерывно рассеивает свой объем, который во много раз вырос (она без труда оккупирует территорию во много раз большую, чем та, что нужна для какой-нибудь сенокосилки, наступив на нее своей золотой туфелькой). Она все растет и растет, ведь ей не приходится работать где-нибудь в деревнях, в конторах, в кассовых залах, которые рассчитаны на низкорослых. Она улетает от себя самой, как шелковый пеньюар. Она – жена человека, у которого даже царапины отбрасывают тень. Словно лес, который пешком не обойдешь, киноактриса окутывает почти весь дом собой и своим запахом, а тем временем ее муж, король, поглощает внизу жаркое, приготовленное персонально для него. Король мал, как золотник, да удал, он всё может. Оба, и муж, и жена, ласково заговаривают с хозяйкой, и та, обезумев от счастья, мчится в свою спальню и начинает неистово себя ласкать, чтобы понять, сон это или явь.

Владелица концерна в последний раз за сегодня открывает свой дипломат, что-то окончательно укладывает туда, потом снова защелкивает замок и передает дипломат шоферу. Ближайшие три дня она целиком посвятит охоте. Она с упоением погрузится в смерть зверей, эта фотохудожница! Олени и лани покатятся к чертовой бабушке. Эта женщина может быть частным лицом, потому что вообще-то бывает и официальным. Ровный, чистый небосвод, который в это день нам довелось сначала увидеть по телевизору («Австрия-картинка, то есть страна, которая является нам то живьем, то как собственное изображение»), заставляет ее на мгновение замереть от счастья, когда она выходит из дома, чтобы подышать. Великолепно! Как много людей не могут увидеть это именно сегодня! Почувствовать! Огненное земное царство во всей его привлекательности! Верно, бедняки не владеют той землей, на которой стоят, но разве это необходимо, чтобы наслаждаться? Нет, не в этом дело, просто они наслаждаются иначе, чем мы. Какая величественная крыша, эта природа, и как усердно приходится большинству людей отчищать свои башмаки, после того как они на нее ступили. Ведь квартирки у них маленькие, но чистенькие. Охранять природу: нет никакой другой земли, кроме этой, и неважно, что в нашем отечестве она в общинном пользовании. Там, внизу, в могилах, старики и дети, лежат рядочком и покоятся с миром, вот так и с ландшафтом на нашей планете: он то богат, то беден.

Обретя твердость в ходе своей служебной деятельности, и не только по отношению к просителям, тридцатилетний муниципальный служащий выходит в этот момент из своей машины под названием «гольф», которой вряд ли воспользовались бы игроки в гольф, ибо она определенно маловата, чтобы положить туда спортивную сумку и ракетки. Брюки из шерстяной ткани туго обтягивают его распухшие от сидячей работы члены. Волосы мелкими сероватыми локонами обрамляют лицо, и, распираемый тщеславием, он согласился бы пол подтирать собственными кишками, только бы ему позволили поставить ногу на следующую ступеньку карьерной лестницы. Стоя на этой ступеньке, он практически сможет выглядывать из чердачного окошка. А оттуда можно каждый день наблюдать, как жена гладит ему рубашки. Чтобы хоть кто-нибудь обратил на него внимание, он сегодня ставит машину недалеко от дома лесничего, за много километров от собственных привычек, собственного дома и собственной жены, которая нужна ему так же, как мастерская – его дому. Она спасает его от голодной смерти! Она полностью окружает его собой, чтобы на других женщин он вообще и не смотрел. Какой он тогда ласковый, прямо как ручной зверь, запертый в собственном садике! Он, гордость своей жены, способен одним движением руки спустить ее вниз по подвальной лестнице, если она по скудости своей не угодит ему жарким из легкого. Словно вампиры, сосут они друг из друга кровь и соки, и весь этот тарарам, на который люди так падки, нам показывают потом в виде сериала для семейного просмотра. Они смотрят на точное подобие друг друга. Они созданы по образу и подобию друг друга, как страховая контора, которой приходится брать за образец случаи из жизни, чтобы выставить счета по издержкам и долевой прибыли. Скоро, лет эдак в семьдесят пять, они смогут даже завести собственных детей!

Какая пропасть между ними и правдой, и до чего хорошо умеет телевидение в эту пропасть падать!

Телевидение реалистичнее, чем они, но они все равно храбро пытаются ему подражать. Завтра этот служащий снова примется порождать формуляры и принимать в своей служебной каморке человеческие развалины, которые год за годом за что-нибудь борются (за свою собственную подъездную дорожку к дому, за пристройку маленького гаража к дому и т. п.), отвоевывая то, что, получив, они никогда не смогли бы по достоинству оценить. Каморка мала, как ручеек, но если учитывать расход бумаги, то она – как хищная река. Сально ухмыляясь, он злоупотребляет своим служебным положением и в рабочее время занимается стрижкой ногтей. Вот так люди увеличивают свою жизнь за счет других и умудряются даже еще кое-что себе отрезать! Завтра пули полетят в зверей – с каким удовольствием этот чиновник поприсутствовал бы при этом! Звери, умирая, будут падать на землю, споткнувшись, как о препятствие, о собственное тело, податливо опадающее со скелета. Хотелось бы ознакомиться с этим зрелищем. Хозяева земли сегодня по-прежнему под надежной крышей, принадлежащей жене лесничего, – как величественно возвышается она над своей собственностью, с каким триумфом собственники, находясь там, облачаются в свое дорогое снаряжение. Таким людям не обязательно уродиться рослыми, они созданы не для прыжков в высоту. Они ни о чем другом не думают, кроме как о ближайшей минуте, даже самая ничтожная частица этой минуты принадлежит им, а сколько других людей тратят на них куда больше времени, которое им, правда, оплачивается. Наслаждайся жизнью, ибо она коротка. К ужасу деревенских жителей, они выглядят точно так же, как и всякие прочие люди. Ничто не омрачает их деяния, ничто не омрачает их дарования.

Эти на время разлученные со своими (частными) владениями, доставленные в этот близлежащий уголок на своих личных самолетах люди, внешне привлекательная компания, внутри которой только что опять затеявшая переодевание киноактриса играет роль светила, собрались сюда ради своего свободного времени, а также ради того, чтобы уничтожить свободное время жены лесничего. Но ведь ей самой это нравится. Хоть их и мало, но в них заключаются столь многие, что, перечисляя разнообразные виды их деятельности, описать этих людей невозможно, это получится, только если упомянуть звякающие атрибуты, находящиеся в их личном пользовании. Различные марки вина одна за другой выскакивают наверх из подвального хлама, остатки со дна выливают. Это стервятники, вокруг которых глянцевые журналы разбрызгивают специфический запах, стягивая горло чиновничьим женам литыми железными обручами. Жены тут же требуют себе от своих мужей чего-нибудь похожего, только по более дешевой цене. Телеэкран советует им не дурить и отправиться любоваться природой, но для наблюдения природы – этой гадючьей породы – существует (во имя денег) богатый ассортимент устройств, на которых можно ехать, попутно наслаждаясь природой. Так жить! Так держать! Итак, неважно – во дворцах или на собственных островах, для каждого рослого взрослого, едва он проснется, это было бы раем! Досягаемое таит в себе одно-единственное противоречие: кусочки меха, украшающие их шерстяные пальто в самых заметных местах, облицовка из натурального дерева у них в квартирах, малолитражки, укрытые в самодельных гаражах, построенных в кредит, или в крохотных пластиковых капсулах. Они охраняют все, что не противится их охране. Никаких норм не существует. То, что попросту принято, не отличаясь простотой, в массовом порядке проговаривается с помощью СМИ и тем самым проводится в жизнь. А здесь просто сельское местечко, в котором собирается эта первосортная поросль, эти флотские команды, эти человеческие эскадры (нет, не экскременты, не гнойники, не фурункулы). Как в глянцевом журнале, который может купить в киоске любая девчонка. Фотографы-любители, вооруженные слишком примитивной оптикой, тайком изготовляют снимки, сотканные из нитей света. Жена лесничего или ее муж, перетекая через край пухлой пеной своей краткосрочной значительности, прогоняют этих барышников прочь, а у тех нет крыльев, чтобы раскинуть их вширь. И рассеяться они могут только дома, у себя в спальне. Поникнув от стыда, они даже окно в машине опустить не решаются, решительно отчаливая в обратный путь.

Большинству все это уже известно, потому что все они читатели и зрители. Пьяная киноактриса, за которой скоро потребуется пригляд, а пока она еще сама за себя в ответе, стоит перед хозяйским зеркалом и расцарапывает себе лицо специальным электрическим прибором. Ей уже прожигали кожу лазерными лучами против старения. Но не бойтесь, любви это не помеха, она живет где-то глубже! Король универмагов, в котором она живет и который на ней женат, углубляется в жаркое. Он зажигает в душе жены лесничего тайное беспомощное пламя. Он – ее очаг, галерея во внутреннем дворике ее тела. Он подчеркнуто высоко ценит ее кулинарное искусство, которое, подобно горячему абажуру струит над столом свой свет. Он еще не слышал, как она играет на пианино. Никто не сжалится над хозяйкой, которая, как угасающий звук, отбрасывает на пол отсветы своего пламенного усердия. Бедные ее ноженьки. Кстати, киноактрису скоро наверняка стошнит. В чашке дробится жидкость, которая во время подъема по узкой деревянной лестнице остывает и тяжелеет. Кое-что вежливо отодвигают в сторону. Все посыльные живут в гостинице. Это очень мило. Трофеи в виде рогов каких-то овцеподобных животных – для украшения и питья – водопадом струятся по стенам. Головы карпатских медведей и муфлонов уже засунуты в багажники «мерседесов», капли крови вприпрыжку скатываются на дно фирменных автомашин. Кровь давно застреленных зверей, которые даже после смерти остались при своих владельцах, пузырится, дополняя полное безобразие этого мертвого дома. Вся свора скоро уляжется спать, а завтра, подозреваю, конечно, вновь пробудится. Находятся люди, которые помогают ей подкрепить силы. Жена лесничего считает свой дом какой-то священной базиликой, но эта базилика лишь временная, сиюминутная палатка для таких вот василисков, разбивающих зеркала силой своего взгляда. Завтра они все уедут. Завтрак спокойно ждет в холодильнике. Соседи ищут себе огорчений и в большинстве своем благополучно их находят. Сквозь слезы пялятся они через забор. Не делая скидки на малолетних и на их совсем иначе распланированные жизни (однако и здесь действующим лицом становится автомобиль, возникающий повсюду, где тропа жизни не слишком крута и не слишком камениста), они рассказывают своим детям о вежливости инакомыслящего по отношению к своему кредитору и о том, какой косой угол существует между бытием и неимением.

Актриса идет, держась за стенку, и поспешно сосет из бутылки. Ей ведь даже принадлежит остров, а далеко не всякий человек есть остров. Ей совершенно ни к чему так выпендриваться, многие до сих пор помнят, откуда она в один прекрасный день появилась, из ничего, и в этом месте пришлось как следует поискать, чтобы такую найти. Да, она существует в действительности!

Какая-то продавщица универмага, в муках, отвернув лицо, пунцовое от смущения, вот уже третий раз за час проходит в своем новом костюме мимо этого лесного форта – дома лесничего. Капли пота стекают за воротник блузки из чистого шелка. А внутри, в доме, король универмагов уютно, по-домашнему, развалился, прислонившись к стене. Каждый, кто хочет, может к нему присоединиться. В его универмагах короли – это покупатели, продавщице эту мысль внушили давно, когда она была еще ученицей продавца. Эти тщедушные членистоногие, на которых совершенно нельзя положиться – от них одни огорчения (сегодня они покупают зеленые вязаные жилетки, а завтра им такие уже не нужны) – и которые тут же разбегутся, если отнять у них положенные им две распродажи в год. Дело обстоит так: король универмагов и есть король, одно его драгоценное имя об этом неоспоримо свидетельствует. Он ведь своим покупателям начальник, он заботится о том, чтобы у них было все, что они хотят. Он до крайности озабочен их благом, их блаженством. С молчаливым мужчиной, с этим лесничим, он сейчас ведет серьезные беседы о состоянии леса. Мастер своего дела (присмотр за зверями, уход за деревьями) наказан штрафной курткой из грязно-зеленого сукна. Ему придется пропустить несколько обходов своего участка. Он осторожно ощупывает ногой почву. Здесь – его стихия, ему выпало счастье кое-что возразить своим критикам. Никто не сердится. Король универмагов стал на время таким же человеком, как и я. Погода заботит его не меньше, чем источники государственного финансирования, он весь сосредоточен на этой теме. Он всегда умеет целиком сконцентрироваться на одном деле. Словно копыто, прикасается он сейчас к земле, с пронзительной, хорошо разыгранной покорностью. Погода в любом случае сильнее меня, признаёт он. Лесничему и раньше временами попадались такие люди, оторванные от человечества бесчисленными банковскими операциями. Тем временем на берегу озера строится личная часовня. У зрителей в глазах темнеет от этого надгробного монумента: чего только не построишь, когда денежки есть. В минуту смерти король универмагов порадуется, что у него есть такая часовня. Ярко белеют в лесу звериные косточки, а в погребах таится роскошь их вин. И во всей своей природой дарованной жизнерадостности и живости среди ветвей деревьев засели дети, пытаясь заглянуть сверху в сад лесничего, а зимние птицы уже кружат над их головами. Посторонним вход запрещен. Со всех сторон вход преграждают полиция и личная охрана. В саду только что стреляли по мишеням. Теперь и в них кто-нибудь выстрелить может! Наблюдателям, которых прогоняет и спугивает авторитетная рука, остается только бежать обратно, к своим собственным мрачным секретам, туда, где над очагом томится и скворчит их тоска. Хозяйка молотит кулаком по стволам: лишь ей одной, пусть и в приглушенном варианте, довелось наблюдать, как бесчинствует в ее комнатах актриса. Неиссякающий доход деревенских людей нескончаемым потоком течет мимо угодий лесничего. Все заботятся о чужих делах, чтобы превратить их в свои, но со своими собственными делами они никогда не справятся, они даже церковный-то налог не в состоянии вовремя заплатить. Озверев, судорожно дергаясь, как те, кем всегда пренебрегают и никогда не кормят досыта, владелица табачного киоска заводит спор не на живот, а на смерть с женой железнодорожника о цвете платья у какой-то королевы. Этот спор – дорога с односторонним движением, и результат неясен. Теперь они разбрелись по своим кухням и стали сами себе королевами.