Текст книги "Лесная ведунья. Книга третья"

Автор книги: Елена Звездная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Если найдется аспид-то… но я об этом говорить не стала.

И тут распахнулась дверь в избу мою, шумно леший вошел, да трещал-скрипел от гнева невыразимого, и взгляд таков был, что мигом я руку протянула, блюдце серебряное вниз перевернула, связь разрывая, да на лешиньку воззрилась испуганно.

– Случилось что? – спросила встревожено.

Ничего не сказал друг верный, лишь подошел, ступая тяжело, гневно, да протянул мне клюку яра Гиблого. И дрогнула рука моя, сердце сжалось, а лешему сказала я:

– Сам расскажи, сделай дело доброе.

– Самому не рассказать, Веся, – произнес леший.

Помолчала я, то на клюку, то на друга верного глядя, а опосля смирилась со своей участью, руку протянула, да на клюке разместила… И пожалела о том в тот же миг!

Затянула, закружила в водовороте лет прошедших клюка-матушка, да и обрушила на меня видение страшное.

Как стоит на краю леса аспид, а в руке его клюка. Эта самая! Только не истлевшая, не прогнившая, цельная клюка еще, и клюку эту аспид бережно на траву быстро чернеющую опускает.

– Аспид! – произнес лешенька, на рев срываясь, – аспид, Веся!

Я только голос его и слышала, а сама на то, событие давнее во все глаза глядела – как чернеют кусты-деревья, как прахом черная трава осыпается, как смотрит с ненавистью на лес аспид, настоящий аспид, и глаза у него синие, такие синие, как небо летнее перед грозой, да только…

– Аспид, лешенька, аспид, – согласилась я. – А теперича ко мне ближе подойди.

Видеть его не видела, только слышала как на колено опустился, затрещала кора дубовая, и держа одной рукой клюку, вторую протянула, леший сам ладонь мою на щеке своей разместил, да сам со мной в видение и провалился. И смотрели оба мы на то, как чернеет земля, порчею страшною на лес распространяясь, как над рассыпающейся прахом травой туман темный клубится, как искажает-ломает деревья проклятие страшное, как покрывается земля трещинами…

– Аспид же! – прорычал лешенька.

– Аспид, – согласилась я, – да только к росту его приглядись, лешенька, и возраст определить постарайся. И… говорит он что-то. А что?

Я клюку сжала крепче, пытаясь уловить звук черно-угольных губ, пытаясь расслышать его сквозь безмолвие зелени леса, превращавшейся в пепел, сквозь затихнувший ветер, сквозь треск высыхающей земли. И расслышала. Едва-едва, но расслышала. Как с трудом, с превеликим трудом, произнес хрупкий, скорее подросток, нежели мужчина, еще тонкокостный аспид. А произнес он: «Покойся с миром, прабабушка».

И распахнула глаза я удивленно, на меня с не меньшим удивлением леший посмотрел, и оба мы на клюку.

– Это наш упырь! – прошипел лешенька. Да тут же исправился: – Аспид в смысле.

– Не уверена, – ответила медленно.

– От чего-ж не уверена? – не говорил леший – рычал разгневанно.

В глаза его взглянула, руку обратно на щеку вернула, да и передала свое воспоминание, то что мне Ярина поведала, в ночь когда Агнехрана-мага спасать пришлось. И увидел лешенька как сгубили-уничтожили ведунью старую, что в знак Ходоков вступила по незнанию, да как сожгла себя она, лес спасти пытаясь, да как скверна от нее черными чернилами расплылась, лес отравляя.

Подумал леший, на стул возле меня сел, сгорбился. И высказал растеряно:

– Да, дела. А что дальше было, того Ярина не видела?

– Не видела, – подтвердила я. – Она с напастью справиться пыталась, от того и не помнит. Но что точно могу сказать – было что-то дальше. А что точно, я не ведаю. Да только ведунья Гиблого яра погибла в центре леса своего, а клюка ее оказалась на самой опушке.

– Как оказалась, то уж мы с тобой знаем, – сказал леший.

Узнали, да, с этим не поспоришь.

– А аспид наш, это я точно тебе сказать могу. Сама посуди – глаза у него синие, но не в этом суть, а в ином – порядки он наши знает, по лесу Заповедному ходит-перемещается как у себя дома, а самое главное – он от тебя, ведунья лесная, ребеночка хочет, а значит точно ведает – такие как ты таких как он родить могут-то.

И с этим не поспоришь, так если подумать. Да только:

– Иные они, это я тебе как ведьма сказать могу. Эмоционально разные. Тот что на опушке леса клюку положил, в том боль была, да…

Да и замолчала я.

От того замолчала, что вспомнила разговор свой с аспидом.

« Главный алхимический закон – чтобы что-то получить, следует отдать равноценное. Что отдал ты?»

«Жену. То единственное, чего было не жалко».

И опустилась рука моя, а в сердце закралась мысль страшная – прав леший. Прав. Эмоционально то аспиды для меня, ведьмы, разные, но коли тому что подростком на краю опушки стоял выпало бы сына потерять и жену самолично убить, эмоционально поменялся бы он, изменился, и тогда…

– Может, ты и прав, – прошептала я.

Кивнул лешенька, да только безрадостно – нечему было радоваться.

– Как узнал-то? – спросила по поводу воспоминания этого.

Пожал леший плечами могучими, да и ответил:

– Леся аспида не нашла, Ярина аспида не нашла, я одну клюку взял, опосля за вторую взялся, вот вторая и… показала.

Посидели молча. Да и что сказать-то? Ведунью Гиблого яра было жаль. Клюку ее жаль. Правнука вот тоже жалко очень, а что тут сделаешь?

– С Агнехраном говорила? – спросил леший, кивнув на блюдце перевернутое.

– С ним, – указала на бумагу с записями, – заклинание спросила, да совета.

– Дал, совет-то? – враждебно лешенька поинтересовался.

– Дал. Много чего дал, многое объяснил, о многом задуматься заставил. Аспида бы мне.

И тут как по заказу – распахнулась дверь многострадальная, да так что чуть с петель не рухнула, и рухнула бы, да только подхватил ее Аедан, поглядел на порчу моего имущества сконфуженно, и мне сказал:

– Сейчас исправлю.

И засияли два круга алхимических там, где петли были, железо ржавенькое расплавили, да тут же и заковали, и стали петлицы новехонькими, словно только бы от кузнеца забрала. Одного только аспид не учел – когда кует кузнец, он же не прямо на дереве-то железо расплавляет.

– Кхе-кхе, – закашлялась я, рукой дым разгоняя.

– Исссправил, – прошипел леший, пламя гася, да дерево обугленное наращивая.

А я на это дело посмотрела, вздохнула, охранябушку добрым словом поминая, и перевернула блюдце серебряное – да только не было там уже никого, одна пустая, холодная, меня растерянную отразившая серебряная поверхность. И грустно так стало.

– Твое платье, – сказал аспид, – и туфельки.

И сложил все аккуратно на кровать мою.

– Благодарствую, – ответила рассеянно.

За окном гремел пир веселый, пели песни заунывные и заувойные волкодлаки, подпевали им бадзуллы, что-то вставляли со смехом вампиры – веселилась и пировала нечисть почтенная, им, в отличие от меня, сегодня не воевать.

– Ты на пир иди, господин Аедан, – посоветовала, заклинание читая про себя, – об одном лишь прошу – в вине меру знай сегодня, коли лешенька да Водя не справятся, твоя помощь понадобится мне.

И выпрямился аспид, хотя навроде и так ровно стоял, на меня поглядел глазами змеиными, да и спросил:

– А что ты делать собралась, хозяйка лесная?

Но ответила ему не я, леший ответил:

– А ты, аспид уважаемый, что на опушке яра Гиблого будучи парубком безусым делал-то?

Медленно аспид голову повернул, странно так на лешиньку поглядел, весьма странно, словно убить его прямо сейчас готов и всколыхнулась в нем эта злоба страшная, я аж побледнела, да только… как всколыхнулась, так и схлынула, и ответил Аедан сквозь зубы:

– Не я.

Леший на меня посмотрел. Я на него, ему и сказала:

– Не он, говорила же тебе.

Но друг верный на своем стоял:

– Говорила, да опосля подумала, и к выводу пришла, что прав я.

– Да, была мысль такая, – согласилась я, – только господин Аедан сейчас в такую ярость пришел, что одно могу тебе сказать – был бы там он, да еще парубком нервнонеустойчивым, он бы не боль свою отпустил, а весь яр сжег к чертям гулящим.

Тут и аспид и леший так на меня посмотрели, что даже неудобно как-то стало.

– В ярость пришел? – переспросил лешенька.

– Боль отпустил? – в свою очередь вопросил аспид.

Объясняй им все теперь. Вздохнула я, поднялась величественно, да и высказала:

– Лешенька, месяц высоко, пора нам. Аспидушка, я тебя уважаю, силу твою признаю, авторитет тоже, но коли еще раз на лешего моего взглядом таким поглядишь, вышвырну из моего леса заповедного не задумываясь. Понял меня?

Видать не понял. Застыл, глаза сверкают, зубы едва не скрежещут, от самого такая сила исходит странная.

– Охолонись! – потребовала я.

И заметалась по избе, собираясь.

Многое приготовить надобно было – веник ромашковый, веник мятный, да веник дубовый. Окромя еще плошку деревянную, нож костяной ритуальный, да бинт, в свое время в спирту можжевеловом вымоченный. Пока бегала, волосы в косу кое-как приладила, но как собрала все, да обуваться стала, опали на лицо растрепанными прядями, чуть не упала нагнувшись, хорошо аспид придержал. Леший не мог – он держал веники травяные, и плошку, и бинт в плошке, хорошо хоть нож костяной я уже в ножны уместила да на пояс повесила.

– Благодарствую, – быстро аспида поблагодарила.

Не ответило на мою благодарность чудище легендарное, лишь вопросило недобро:

– Нож зачем? И от пиалы этой кровью несет.

– Ну, несет и несет, – я быстро обулась, кое-как волосы заплела, с вызовом на аспида посмотрела. – Не боись, не всю потрачу, тебе ровно треть останется, как и договаривались.

И не ожидая ответа, из избы выскользнула, по ступеням вниз сбежала да и со всего маху врезалась!

Аккурат в аспида и врезалась. Отшатнулась, голову запрокинула, на невесть как на моем пути вставшего, и уж спросить хотела, как засиял вокруг нас круг алхимический.

И вот это он уже зря.

Топнула ногой оземь, и погас круг алхимический, затухли руны да письмена.

Сузил глаза змеиные аспид.

– Забыл, с кем дело имеешь? – вопросила разгневанно.

Видать забыл, теперь воззрился на меня так, словно вспоминал… или мне напоминал, кто он взглядом своим полным ярости. Да вдруг понял и он, и я, что… тихо стало вокруг. Выглянула я из-за аспида – а там пирующие застыли, на нас глядят с интересом, и Гыркула, вот даром что граф, взял да и сказал Далаку:

– Два золотых на ведьму ставлю!

– Пять на аспида! – не остался в долгу вождь волкодлаков.

– Душу человеческую на ведьму! – заорал, судя по всему, черт.

Вот же… куда вообще кикиморы глядят? Мужика на болоте всем гуртом и то удержать не могут!

– Граф, я же сейчас выпью! – произнесла, голос повысив.

Пауза и виртуозно-наглое от Гыркулы:

– А, все, пари расторгается. Други мои верные, за нашу ведьму славную, когда трезвая!

Его тост поддержали.

– За госпожу лесную хозяйку!

– За ведьму лесную!

– За ведунью справную!

– За победу!

Дальше пир продолжился, а я, про войну-то вспомнив, аспиду сказала примирительно:

– Чего хотел-то, а?

Думала миром дело кончится, да не тут-то было.

– Пиалу и костяной кинжал, – отчеканил аспид, – ты с ними отсюда не уйдешь.

Вот привязался-то, а!

Постояла, посмотрела, подумала, и…

Резко шаг к аспиду сделала, руку подняла, ладонь к щеке черной словно сажа приставила, в глаза заглянула и передала ему, то воспоминание из прошлого, что клюка лешему поведала. Как есть передала. И черноту, по лесу расползающуюся, и землю трещинами покрывающуюся, и листву прахом осыпающуюся, и слова юного аспида «Покойся с миром, прабабушка». Все-превсе передала, и когда застыл аспид, соляным столбом застыл, сама быстрехонько клюку подхватила, оземь ударила, да и перенеслась без слов и объяснений аккурат на самый берег Заводи.

***

Водя меня ждал. Сидел красивый такой, одетый полностью по-человечески, с волосами уложенными, с лицом частью чешуей покрытым и ждал.

– А с лицом чего? – вопросила я, подходя ближе.

– Эмм… новая мода, русалки мои постарались, покуда отдыхал, не хотел при них снимать, труд старательный напраслиной величать, – величественно произнес водяной.

Я пригляделась к чешуйкам – те казались серебряными, да тонко выделанными, видать и правда работа сложная, особенно для русалок. Им же серебро вредит, это Водя сильный ему серебро ни по чем, а русалки они по обыкновению с жемчугом возиться могут, а тут точно металл.

– Красиво, – протянула я, любуясь тем, как луна в чешуйках отражается.

– Правда нравится? – оживился Водя.

– Очень, – серьезно подтвердила я. – Ночью особенно хорошо смотрится.

Из земли вышел мой леший, со всем для ритуала надобным, поглядел на водяного, от чего-то при друге моем помрачневшим, да и сказал:

– Это ж какой величины синячище-то должен быть, чтоб его залечить нельзя было, и пришлось серебром маскировать?

Водяной застыл, сделав вид, что вообще ничего не слышал. А я вот замерла, но по другому поводу – это что вот сейчас было-то?

– Водя, – голос мой сорвался и шепотом сдавленным стал, – на тебя аспид напал?! Как посмел? На моей-то земле?!

Не ответил мне водяной ничего, зато леший внес ясность в ситуацию:

– Не, не на твоей земле, Веся, в воде дрались мужики, не иначе.

И Водя мой, хоть и так ровно стоял, а выпрямился и еще ровнее стал, и хотел было что-то сказать, но перебил его лешенька, так рассудив:

– Аспид хоть и гад, но гад благородный – у водяного супротив него на земле не было бы и шанса, вот аспид и благородно набил ему морду аккурат в его стихии.

Тут отмер Водя, да и прошипел:

– А не пошел бы ты, леший, тропкой нехоженой!

Мы с лешинькой переглянулись непонимающе, да и пояснила я:

– Водя, это леший, он по нехоженым-то и ходит завсегда, служба у него такая.

Помолчал водяной, зубами поскрежетал, да и не стал ничего говорить.

Ему говорить и не требовалось – моя очередь пришла.

– Ну, – сказала я, – готовы?

Кивнул лешенька, кивнул Водя, кивнула и я, ответ их принимая. А опосля передала клюку свою привычную лешему, тот мне клюку Гиблого яра отдал, да и весь скарб мой из избы прихваченный.

– Леший, ты в лесу остаешься, – напомнила другу верному.

– Водя, рядом будь по-возможности, – попросила жалостливо.

– Буду, – уверенно пообещал водяной.

И мне бы уверенной быть, решительной, мудрой да сосредоточенной, а в сердце звучат слова охранябушки «Боюсь. Очень боюсь, Веся. До того боюсь, что вздохнуть тяжело. Измени слова последние, прошу тебя, не упрямься», и не получается сосредоточиться. Никак не получается. А зря.

– Помоги мне земля-матушка, – прошептала я.

Да и ударила клюкой оземь!

И может показалось мне, может почудилось, но за миг до того, как шагнула на тропу заповедную, засиял в шаге от меня круг алхимический, вот только… поздно, меня уже не догнать было.

***

На землю Гиблого яра ступила неуверенно. О силе своей ведала, о возможностях знала, о том, с чем столкнуться придется тоже догадывалась, а все равно робело сердце, дыхание срывалось, да страх в душе был. Страх, самый настоящий.

За спиной моей река вспенилась, забурлила, да от силы потоков водных задрожала земля под ногами – водяной сейчас частично отрезал меня от яра Гиблого. Только частично, связь то мне держать с лесом требовалось неизменно. Вот и получилась полянка каплеобразной формы – узким концом с яром соединенная. На конце том тут же Ярина возникла, да и смотрела встревожено, страха и волнения не скрывая, даже цветы, что распустились на ней, вянуть прямо на глазах начали.

– Не бойся, – успокоила я чащу, – сегодня никто не погибнет, лишь покой обретут те, кто ищет покоя.

Но Ярина тревожилась, и все сильнее. И хоть не живая, но тряслась как лист осиновый, дрожала всем телом, то на меня, но на лес оглядываясь.

– Ярина, случилось что? – спросила дурное чувствуя.

Протянула чаща руку, от нее до моей побег вырос, и едва моей ладони коснулся, увидела я то, что Ярину до смерти перепугало – девушку я увидела. Девушку в платье белом, что босая металась по яру Гиблому. Кожа у нее была белая, почти фарфоровая, волосы черные блестящие, лицо красивое, словно из мрамора высеченное мастером, вложившим всю свою любовь в свою статую, и глаза – огромные, абсолютно черные, словно два отполированных до блеска обсидиана.

И волосы медленно зашевелились на затылке от ужаса.

– Веся, что случилось? – встревожено спросил водяной.

Я обернулась к нему – Водя из воды на половину высунулся, рядом с ним его золотая стража была, двадцать отборных воинов-русалов в золотых доспехах, чуть подалее стража серебряная – с полсотни, не меньше, еще далее жемчужная охорона на готове стояла, никак из самого океана приплыли. Водя же водяной не обычный, особенный он стал после того, как силу чародейки получил, от того и территории у него большие, аж до океана простираются, и войско немалое. Да только не поможет мне все это войско, коли мавка в нежить обращенная до меня доберется! Мне тогда уже ничего не поможет.

– Веся? – Водя занервничал.

А я на него смотрю, и что сказать не ведаю. Коли правду скажу – Водя меня отсюда вытащит, супротив воли моей вытащит. Скажу лешему – тот же исход. Про аспида и говорить нечего. А я мавку мертвую в Гиблом яру оставить не могу! Кто ее создал вопрос хороший, да только ответ мне не поможет. Мавки – это утопленницы. Те, кто жить не захотел, да в стремнину шагнул осознанно. Именно осознанно – это главное в перерождении. Именно осознанность не дает мавкам стать нежитью, они нечистью остаются. И живут себе в реке, али близ нее, песни поют, хороводы устраивают, венки плетут в полночь, да парней иной раз к себе заманивают… А дальше как получится, кого отпустят, кого в топь заманят, а если кого полюбят, живут с ним как муж с женой, с одной лишь разницей – днем мавка из дому не выходит, жжет ее солнце, не до смерти, но жжет. Вреда от мавки обычной немного, разум то они сохраняют, так что и договориться можно, и водяным пригрозить, и в целом народ адекватный, разве что с русалками вечно ссорятся. Но коли дева юная в стремнину шагнула не осознанно, а под действием чар, да опосля смерти своей чарами же была и поднята, появляется совсем иное существо – навкара. Навкары опасны. Смертельно опасны даже для меня, ведуньи леса Заповедного. Скорость у нее сверхъестественная, выносливость – моему лешему на зависть, регенерация – бесконечна, а коли опасность высока, навкара прыгнет так высоко, что любая опасность внизу останется, но не надолго – упав сверху навкара молча убьет. И хорошо если молча, потому как своим голосом навкары могут многое – и в транс ввести, и в ступор, и парализовать. А могут заставить врага в себе самом увидеть, и себя же убить без колебаний да на радость улыбающейся навкаре.

От того сражаться с ней бессмысленно – отгородиться, отбросить, парализовать на время краткое и бежать, далеко-далеко бежать, вот только мне отступать некуда. Это мой лес. Теперь мой. И если мавки лесу полезные – где мавка шагнет, там трава и та зацветет, то с навкарой иначе все – следы ее черной гнилью оборачиваются, губит она лес, не сразу, но губит. И если в мой Заповедный пройти не сумеет, границы охраняются, то в Гиблый яр пробраться ей не сложно было, Ярина-то еще слаба, а потому… схватки с навкарой мне не избежать. Никак не избежать. Она всех погубить может – и лешиньку, и водяного, и вампиров, и волкодлаков, с бадзулами разве что провозится чуть подольше, но и их без труда уничтожит. Моровиков позвать? У них крови нет, навкаре на них нет и смысла нападать, но вот слежу я за ней глазами Ярины и вижу – не за кровью в мой лес эта тварь пожаловала, вовсе не за кровью, она мимо оленей пасущихся легко проскользнула, на кабанов не взглянула даже, а сама вся белая от голода, так что не кровь, вовсе не кровь ей надобна была – она за жизнью пришла, и что-то мне подсказывает, что за моей.

А я за жизнью моей никому бы приходить не советовала бы!

Опасно это, за жизнью моей приходить, недальновидно я бы даже сказала!

«Лешенька, – отпустив побег Ярины, друга верного позвала, – соль мне нужна, вся какая есть, вся нужна, да в избе, в сундуке моем есть пузырек из стекла зеленого, его захвати, нужон безмерно».

Леший тут же ответил:

«Это какой пузырек, тот коим ты потравиться опосля смерти Кевина думала?»

«Он самый. А еще, знаешь, платье мне нужно мое, свадебное».

«Так я ж его порвал, – напомнил друг-соратник».

«Неси рваное, что ж делать-то. К заводи неси, сейчас водяного пришлю».

И весело Водю попросила:

– Не хватает мне сущей малости, коли не трудно, перенеси от лешеньки ко мне да скоренько.

Нахмурился Водя – как-никак при всей его армии за передачей послала, но слова мне не сказал, лишь кивнул, да умчался мгновенно, под блестящими взглядами всей своей армии. А у русалов глаза ярче доспехов их заблестели, и все почему – да любопытные они сверх меры. Таким яд доверять никак, они ж как дети малые, коли увидят что-то закрытое, тут же нос свой сунут, непременно сунут, природа у них такая. От того и помчался Водя сам, знает уже хорошо своих подданных, и меня знает, сразу понял – опасное что-то принести нужно, очень опасное.

Я же вдохнув грудью полной, улыбнулась месяцу, Ярине сказала «Не усердствуй с защитой» и начала готовиться к делу славному, но кровавому. Для начала прут взяла ивовый – им круг обвела в пять шагов диаметром, аккурат по границе затопления островка. И там, где связь с лесом была, только там разложила для начала мяту сушенную – любую нежить замедлит она, опосля веник ромашковый разложила по веточке – нежить любую он о прошлом задуматься заставит. Аккуратно раскладывала, бережно, не торопясь. Как закончила, как раз и Водя вернулся. Я к нему поспешила, мешочек с солью взяла небрежно, платье через плечо перекинула – а вот пузырек с ядом очень-очень осторожно.

– Весь, – тихо сказал Водя, – ты же его пить не собираешься?

– По обстоятельствам, Водя, по обстоятельствам, – улыбнулась ему. – А теперь прикажи армии своей затонуть ненадолго, переодеться мне надобно.

Приказал. И раз приказал. И второй. И третий. Да только пока кракена не позвал, толку с его приказов не было – ну любопытный народ русалы. Они полюбопытнее русалок будут. И сплетничают втрое больше, чем женские особи, и за собой следят в сто раз лучше, и даже волосы красят в цвет доспехов своих. Так у золотой гвардии и волосы золотые, у серебряной соответственно серебряные, а вот как жемчужные войска жемчужного цвета волос добиваются мне вообще неведомо. Но я время не теряла, пока Водя на рев срывался уж пару раз, я за пределы круга шагнула, да обильно солью проход посыпала. Соль вообще штука хорошая, от нечисти защитить может, если концентрация нужная, и от нежити тоже помочь способна, вот только не от всякой… от навкары соль не защитит, и я это знала преотлично.

А потом, пока Водяной зорко за гладью водной следил, быстренько в платье свое переоделась, хоть и не самое приятное это дело было, не остирала я его от крови, и застыла та пятнами бурыми, а на спине платье вовсе порвано было, ну да сойдет, а уж потом, как-нибудь, приведу его в вид человеческий.

– Ну, все, – объявила я водяному, усаживаясь в центре круга поудобнее, и размешая перед собой плошку с кровью, пузырек с ядом, да кинжал костяной.

– Что значит «все»? – возмутился Водя. – Веся, у тебя вся спина голая!

А, да, точно – и я волосы распустила.

– Очень смешно, – выругался водяной.

Обернулась, посмотрела на него, да и сказала как есть:

– Водя, она меня только спереди видеть будет, на спину мою ей смотреть будет некогда.

– Ей это кому? – прорычал водяной.

Подмигнула весело другу давнему, повернулась лицом к лесу, нож взяла рукой левой, запястье обнажила на правой, голову запрокинула, на месяц глядя, улыбнулась – опасность всегда с улыбкой встречать надобно, я же ведьма, а мы народ гостеприимный, и начала со слов Агнехраном поведанных:

– Frigus, ventum, et

Corda vestra sunt, sicut lapis in mare

Ego addictos suffocatio in mea motus

Oceanum dixit omnia esse denique

Si vos ire ad somnum…

Слова на языке магов, языке что раздражал, вызывал бешенство у нежити, слова сказанные с веселостью и беспечностью. Так маг самоучка, раздобывший учебник где-нибудь, пробует силы свои… и гибнет. Не существует магов самоучек, нет их, не выживают они, такой вот своеобразный природный отбор. И вот сейчас я взбесила всю нежить в округе заклинанием своим, и послышался рев, рык, хрип, вой, загудел Гиблый яр, взбунтовался, в неистовство пришел.

Улыбнулась я шире, да и вторую ошибку совершила, из тех, что маги-недоучки совершают – к крови своей прибегла. Легко прошлось лезвие костяное по тонкой коже запястья, заалел порез, набухли тяжелые багровые, почти черные в темноте ночи капли, да потекли в плошку подставленную.

И задрожала земля, затряслась – я всем телом то чувствовала.

Вскипела вода за моей спиной – Водя перестраховывался, войска свои подогнал ближе, и судя по плеску кракенов не щадил, гнал со скоростью огромной. Зашумел и лес впереди, загудела земля – Ярина тоже к схватке готовилась, силы свои стягивала, и вспарывая почту поднимались из глубин кусты терновые, стеной непролазной вырастали деревья, наливались ядом острые клиновидные колючки на лианах. Опытная была Ярина, ослабленной, это да, но опытной и знающей, от того знала и я – никого из нежити не подпустит она ко мне. Но существовал на свете и еще кто-то, кто точно знал – Заповедная чаща свою ведунью защитит от всего. От всего, кроме навкары!

И схватив клюку левой рукой, я ударила по земле правой кровоточащей ладонью, и вскинув голову, посмотрела в глубь темного леса.

Навкару я увидела почти сразу, но она почувствовала меня быстрее. Тоненькая темноволосая фигурка в белом легком обнимающем ее стан платье, сидела на ветви пораженного гнилью искривленного скверной дерева, выгнув спину словно кошка, и принюхивающаяся к воздуху словно гончая, что почуяла добычу. Да, не ошиблась я, по мою душу оказалась здесь навкара, за мной пришла, исключительно за мной.

«Веся, что у тебя? Творишь что? Веся, вампиры застыли, чуют что-то. Моровики из-за столов повылетели, бадзулов едва на границе сдержал. Что ты делаешь?»

«Держи их, никого не пускай, навкара тут, лешенька, навкара, за мной послана, за мной и пришла».

Ничего не ответил леший, только завыл да так, что вой его в клюке отозвался. Силен был наш враг, силен и умен сверх меры. Это хорошо, что Ярина предупредила вовремя, да углядеть навкару смогла даже в той части леса, которую не контролировала, а коли не углядела бы… для навкары солнечный свет, особенно в густом темном лесу, опасности не представляет, да даже неудобства не доставляет никакого. И она напала бы на меня, рано или поздно, но напала бы. И вот тогда никто бы не спас… Да и сейчас едва ли смог бы спасти хоть кто-то. Ярина попыталась, сейчас, когда я держала клюку, она моими глазами видеть могла, моими и леса, и узрев где засела навкара, попыталась сплести терновую сеть, но тщетно – улыбнулось навье отродье, блеснули клыки пол алыми губами и звуковая волна хлестко ударила по терновому плетению, разрывая его в клочья… А после навкара помчалась ко мне. Даже не помчалась – она словно летела. Как мотылек, почти не касаясь ни земли, ни ветвей. Она мчалась, целенаправленно и точно, отмахиваясь от Ярины легко… слишком легко. Чаща за ней попросту не поспевала, навкара слишком быстра, слишком подвижна, фантастически проворна. И она неслась ко мне, с неутомимой жаждой моей, именно моей крови.

Кажется, мне еще никогда не было так страшно.

Умом все понимаю, правильно сделала, да и шанс если и будет, то только сейчас, а сердце замирает от ужаса, потому что чувствую, уже чувствую – навкара завыла. И от воя ее сыпались листья с деревьев, опадали ветви сломанные, гибли нетопыри, не успевшие уйти от звуковой волны. И эта смертельно опасная звуковая волна неслась ко мне…

– Аскарган! – выкрикнула, вскинув правую ладонь.

Заклинание, которому когда-то научил меня Тиромир, сработало безупречно – и звуковая волна разбилась о магический щит, не причинив мне никакого вреда.

Вот только Водя сходу осознал – я в опасности и утаила это от него.

– Убью, Веся! – прошипел он.

Но это он на эмоциях, а в деле военном водяной был силен, и сходу разнеслось над водой:

– Сирены!

Второй звуковой таран созданный навкарой разбили сирены, они в голосовом деле послабее были, зато их было много, подстраховался Водя. Подстраховался и… перестарался, откровенно говоря. От воя сирен рухнули деревья. Не все, лишь те что подняла из земли Ярина, и от того корни у них слабы были, но деревья именно эти моей защитой от нежити были, а потому:

– Водя, нет. Не вмешивайся, – приказала я.

То что водяному это не понравилось, это и дураку было ясно, да только – на суше Водя навкаре не соперник, а в воду эта тварь сама не сунется. Разумная она, в том, что касается боя, всегда разумная. Я ладонь в кулак сжала, и от того кровь потекла сильнее и… страшно мне было, а как-то держаться надо было, страшное впереди все, я это понимала.

«Ярина, оставь ее, то мой бой, держи нежить», – приказала чаще.

«Когда вмешаться?» – пришел вопрос от лешего.

Ох, хотелось сказать «сейчас», да только… не выход это.

«Если крови во мне почти не останется», – сказала честно.

Она появилась на ближайшем дереве. Белая тень, что в сумраке выделялась черными волосами. Огромные черные глаза заблестели, при виде меня, алые губы растянулись в жуткой усмешке, обнажая жуткие, наполняющиеся чернотой клыки.

«Держись, Веся, держись», – сказала самой себе.

И протянула руку, размещая порезанное запястье над плошкой… навкара недовольно заворчала, видя как кровь, которую она уже считала своей, бессмысленно вытекает.

– Остановись, ведьма, – звук ее голоса резанул по ушам.

С громким плеском ушли под воду кракены, они не выдерживали высокочастотных звуков, для них такое было почти смерти подобно. Мне же попросту неприятно, и от того я сильнее сжала кулак – кровь потекла вдвое быстрее.

Навкара заорала, да так споро, что я не успела применить заклинание!

Звуковая волна едва не сбила с ног, хотя я сидела, ударила в грудь, не давая сказать и слова, почти оглушила, ударила по глазам так, что черные точки заплясали передо мной, демонстрируя, что дело плохо, очень плохо.

Что ж, выбора нет – переходим к козырям сразу с начала игры.

Скользкой от крови рукой я схватила пузырек, большим пальцем сдвинула древесную пробку и сама чуть не задохнулась от вони – яд был выжимкой из Бледной поганки и Мухомора вонючего. Причем я лично не знала, чего в нем больше – поганки или мухомора, судя по вони мухомор определенно в данном составе превалировал, преобладал и доминировал. Данный яд получали все ученицы Славастены, абсолютно все, наставница равнодушно предоставляла нам возможность в случае большого на то желания покончить жизнь самоубийством, не доставляя никому проблем. Я вот только одного так и не поняла – этот яд обладал столь убийственной вонью для того, чтобы его нельзя было никому подлить, или чтобы одним своим запахом сразу отбить всяческое желание самоубиваться? В любом случае – яд работал. Я этот пузырек уже раза два открывала, и каждый раз данное амбре убеждало в том, что жизнь не такая уж и плохая штука, в любом случае лучше настолько вонючей смерти. Вот и сейчас даже глаза заслезились, и не только у меня.