Текст книги "Евразийская модель российского государства. Монография"

Автор книги: Елена Замараева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Великую, но чужую идею, «обладающую неотразимой притягательной силой», необходимо было наполнить русским содержанием, отделить от «монгольства» и связать с православием, потому что все унаследованные традиции только тогда становились русскими, когда сопрягались с Православием. «Потускневшие» идеи Чингисхана вновь ожили в совершенно неузнаваемом византийско-христианском виде. Русское сознание вложило в эти идеи силу религиозного горения и национального самоутверждения, которыми отличалась та эпоха. В таком виде эта идея и стала русской. «Так совершилось чудо превращения монгольской государственной идеи в государственную идею православно-русскую»[32]32
  Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана. // Н.С. Трубецкой. История. Культура. Язык. М.: Прогресс, 1995. С. 227.


[Закрыть], – пишет Н.С. Трубецкой.

Сложный психологический процесс превращения монгольской государственности в русскую центрировался в Москве, и князья Московские становились живыми носителями новой русской государственности. Князья Московские сначала сотрудничали с татарами, лояльно служа хану и втягиваясь в административную работу монгольского государства, перенимая опыт, а затем объединились в борьбе против Золотой Орды: «Монголы сформулировали историческую задачу Евразии, положив начало ее политическому единству и основам ее политического строя»[33]33
  Евразийство. Опыт систематического изложения / Пути Евразии. Русская интеллигенция и судьбы России. М.: Русская книга, 1992. С. 381.


[Закрыть].

Беспрецедентным по своей смелости было утверждение евразийца Н.С. Трубецкого о том, что свержения татарского ига как такового никогда и не было, это был просто отказ Иоанна III платить дань Орде, но военных последствий это событие так не имело. Важно было не обособление Руси от власти Орды, а распространение власти Москвы на значительные территории, которые ранее были подвластны Орде, т. е. произошла «замена ордынского хана московским царем с перенесением ханской ставки в Москву»[34]34
  Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана // Н.С. Трубецкой. История. Культура. Язык. М.: Прогресс, 1995. С. 229.


[Закрыть]. Московское же государство, сохранившее ценой татарского ига православие и национально-культурную самобытность, стало преемником монголов. Именно так расценивает эти события народная традиция, отмечает Трубецкой; в народном творчестве Москва и Московское государство, историческое, а не сказочное, начинаются с Ивана Грозного, завоевателя Казани, Астрахани и Сибири: «зачиналась каменна Москва, зачинался грозный царь Иван Васильевич».

С того момента как московские князья перестали быль правителями одной обособившейся провинции монгольской империи, перестали быть сепаратистами и «собирателями земель русских», а стали «собирателями земель татарских», они стали настоящими государственными правителями, утверждает Н.С. Трубецкой. Отметим, что процесс нарастания религиозно-национального духа на Руси времен татарщины, который привел к зарождению религиозно обоснованной национально-государственной идеи, совпал с процессами ослабления идейных и моральных основ монгольской государственности, начавшихся после смерти Чингисхана и обусловленных несовершенством и практической неосуществимостью замыслов и идей великого правителя. Многие высокие татарские чиновники принимали православие и вливались в русский правящий класс, что значительно изменило его личностно-культурный потенциал, так как новообращенные татары являлись представителями того благородного типа кочевников, на который опирался Чингисхан и на котором строил мощь своего великого государства[35]35
  В этом смысле показательны масштабы русско-татарской культурно-генетической ассимиляции. Примерно треть семей русских аристократов были по своему происхождению татарами. Г.В. Вернадский и Л.Н. Гумилев приводят в качестве примера более шестидесяти известных русских фамилий, имеющих татарские корни. В их числе Аксаков, Аракчеев, Ахматов, Бахтеяров, Бердяев, Булгаков, Бунин, Бухарин, Годунов, Державин, Ермолов, Карамзин, Киреевский, Мичурин, Рахманинов, Салтыков, Татищев, Третьяков, Тургенев, Тютчев, Ушаков, Шереметьев и др. (См.: Побединский В.Н. Философия культуры классического евразийства: Автореф. дис. Нижневартовск, 2008)


[Закрыть].

Евразийцы отмечали, что русские никогда не относились к покоренным народам как колонизаторы, что, в частности, свойственно европейской цивилизации (достаточно вспомнить английские, испанские или французские колонии), напротив, народ, включенный в российскую государственность, получал все права этой государственности.

Эту удивительную особенность русской ментальности – включать завоеванные территории и народы в качестве равных в состав своего государства – отмечает вслед за евразийцами самобытный русский мыслитель и философ И.Л. Солоневич, который говорит о том, что народ, включенный в систему русской государственности, получал равные со всеми народами права этой государственности, поэтому в России во все времена князья могли быть и русским, и татарами, и грузинами; финансовые олигархи – азербайджанцами, а министры – поляками, немцами, армянами. «Так побежденный народ включается в общую судьбу Империи – и в добре, и во зле, и в несчастье. И он становится частью Империи. Если бы этого не было, то за время всех нашествий Россия раскололась бы уже десятки раз»[36]36
  Солоневич И.Л. Дух народа // Наш современник. 990. № 5. С. 157.


[Закрыть].

Подобной же точки зрения придерживается Л.Н. Гумилев: «Москва не продолжила традиций Киева, как это делал Новгород. Напротив, она уничтожила традиции вечевой вольности и княжеских усобиц, заменив их другими нормами поведения, во многом заимствованными у монголов, – системой строгой дисциплины, этнической терпимости и глубокой религиозности»[37]37
  Гумилев Л.Н. От Руси к России: очерки этнической истории. М.: Экопрос, 1994. С. 296.


[Закрыть].

Русская государственность, доставшаяся в наследство от монголов, считают евразийцы, основывалась на прочном религиозно-бытовом основании. «Всякий русский независимо от своего рода занятий и социального положения принадлежал к одной и той же культуре, исповедовал одни и те же религиозные убеждения, одно и то же мировоззрение, один и тот же кодекс морали, придерживался одного и того же бытового уклада»[38]38
  Гумилев Л.Н. От Руси к России: очерки этнической истории. М.: Экопрос, 1994. С. 296.


[Закрыть]. Различия между сословиями были не культурные, а экономические, не качественные, а количественные. Основанием всего была религия, православная вера, которая являлась не совокупностью догм, а цельной системой жизни, которая в евразийской концепции называется «бытовым исповедничеством». Православие и русский быт были неотделимы друг от друга, являлись единым целым.

Необходимо подчеркнуть, что государственная идеология составляла органическую часть «бытового исповед-ничества». Царь являлся воплощением государственной идеи и национальных интересов, проводником Божьей воли, несущим ответственность перед Богом за весь народ, а потому царствование представлялось нравственным подвигом. Власть царя поддерживалась «бытовым исповедничеством», которое само находило опору в царе. «Таким образом, царь и бытовое исповедничество взаимно поддерживали друг друга, составляли друг с другом нераздельное целое, и в этой крепкой спаянности лежала прочная основа древнерусской государственности»[39]39
  Гумилев Л.Н. От Руси к России: очерки этнической истории. М.: Экопрос, 1994. С. 237.


[Закрыть]. Так как быт, культура и вера воспринимались как единое целое, то между понятиями «русский» и «православный» ставился знак равенства. Иноплеменник воспринимался как «чужой» и по вере, и по культуре, то есть это было не этнографическое, а этическое различие. Определенная толерантность была в отношении религий, не соприкасающихся с христианством; мусульмане, буддисты, язычники являлись «грешниками» по неведению, незнанию, неправославные же христиане, католики и протестанты, сознательно «отвергающие божественные истины», считались еретиками.

Заметим, что, несмотря на различие идеологического обоснования, между монгольской государственностью и московской евразийская концепция усматривает общие черты, которые позволяют считать московскую государственность преемницей монгольской. Во-первых, существовала определенная форма быта и психологическая установка (кочевнический быт – в империи Чингисхана, «бытовое исповедничество» – в Московском государстве). Во-вторых, глава государства воспринимался как образец идеального правителя, а государственная дисциплина строилась на всеобщем подчинении и народа, и монарха божественному началу, земным воплощением которого является правитель. И наконец, добродетелью подданных являлось отсутствие привязанности к материальным благам и преданность религиозному долгу.

Основное отличие государственности монгольской от московской, по мнению евразийцев, – это различие в содержании той религиозной идеи, которая являлась системообразующим элементом. Вместо «расплывчатого и демагогически бесформенного» шаманизма – православие, которое соединило все стороны быта и культуры с государственной идеологией. Кочевников, на которых делал ставку Чингисхан и которые не были связаны с определенной религией, но связаны с определенными этносами и с географическими условиями, заменило «бытовое исповедничество», прочно связанное с религией, но независимое от этноса и географических условий. Вместо полной веротерпимости, подрывающей основы государственности, в Московском государстве установилась веротерпимость ограниченная, полностью соответствующая догмам православной веры. Эти отличия и определили преимущества русской государственности, которая к тому же была свободна от притязаний над Азией, так как то, что «можно завоевать, но нельзя удержать в руках, несомненно, ослабляет государство»[40]40
  Гумилев Л.Н. От Руси к России: очерки этнической истории. М.: Экопрос, 1994. С. 240.


[Закрыть].

Подчеркнем, что перед московской государственностью стояла задача, которой не было у монгольской – оборона против Запада, что ставило Россию перед необходимостью усвоения западной военной техники, а значит, и промышленности. Выполнение этой сложной задачи взял на себя Петр I, однако, по выражению Трубецкого, «увлекся», и произошло то, чего следовало опасаться больше всего: военная мощь была куплена ценой полного культурного и духовного порабощения России Европой.

«Заимствуя западную технику для укрепления внешней мощи России, Петр I в то же время наносил русскому национальному чувству самые тяжелые оскорбления и разрушал все те устои, на которых покоилась внутренняя мощь России»[41]41
  Гумилев Л.Н. От Руси к России: очерки этнической истории. М.: Экопрос, 1994. С. 242.


[Закрыть]. Он отменил институт патриаршества, принципиально важный для государственно-идеологической системы, разрушил «бытовое исповедничество» правящего класса, заменив его космополитичным и без-религиозным европейским светским бытом, искоренил представление о царе как идеале правителя, так как сам вел безнравственный образ жизни, серьезно поколебал морально-религиозные устои общества. Поэтому сторонниками дела Петра I могли быть только иностранцы, беспринципные карьеристы или откровенные мошенники; русскому человеку, в котором сильны были моральные и религиозные устои, политика Петра I должна была казаться отвратительной и антирусской.

С этой мыслью евразийцев соглашается Л.Н. Гумилев: «Новые люди, пришедшие с Петром к управлению страной, были карьеристы и казнокрады. Взятки, коррупция достигли при «преобразователе» такого распространения, какого в XVII в. бояре и представить себе не могли»[42]42
  Гумилев Л.Н. От Руси к России: очерки этнической истории. М.: Экопрос, 1994. С. 290.


[Закрыть]. Русская историография отмечает, что у Петра I не нашлось достойных преемников, и это было вполне закономерно, так как порядочный и высоконравственный человек не мог проникнуться идеями царя-реформатора и примкнуть к его делу. Парадокс состоит в том, что Петр был необыкновенным патриотом, но беда была в том, что он любил не реальную Россию, а свою идею о ней как о великой европейской державе, смотрел на Россию как на материал для воплощения этой мечты. Этим, по мнению евразийцев, и объясняется амбивалентность его политики: самоотверженная любовь к Отчизне и оскорбление национального чувства. Антинациональная петровская политика была вызвана не исторической необходимостью, а личностью самого Петра.

Подчеркнем, что оценка личности и деятельности политических фигур прошлого вытекает из евразийских установок, согласно которым политические деятели оцениваются по тому вкладу, который они внесли в объединение России-Евразии, поэтому так высока оценка личности и деятельности Чингисхана и так неоднозначна характеристика Петра I.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Назад к карточке книги "Евразийская модель российского государства. Монография"