Текст книги "Жестяной самолетик (сборник)"

Автор книги: Елена Яворская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Путешествуешь?

– Ага! – Буковка улыбается и вся сияет. – Я бы и на радугу взобралась, но сегодня нет радуги. Досадно, правда?

Тебе немножко стыдно, что ты не догадалась насчет радуги, и ты обещаешь Буковке, что завтра радуга обязательно будет. И послезавтра. И каждый день, пока Буковке не надоест путешествовать по радугам.

Букашка удивляется:

– А разве может надоесть?..

– Настя, тебе не надоело болтать по телефону?! – кричит с кухни мама. – Ты уроки сделала? Смотри, я проверю.

Ты перестаешь быть Маленькой Волшебницей и становишься просто маленькой девочкой. К счастью, ненадолго. Уроки поделаны, портфель собран, усталая мама смотрит сериал, который почему-то называет замечательным, хотя там все плачут, а когда не плачут, то орут друг на друга. Ты возвращаешься в свой мир. На этот раз не одна, а с бабушкой. Бабушке нравится твой мир, но у нее всего-то десять минут: вот-вот должна прийти Надежда Петровна из тридцатой квартиры с рецептом какого-то «совершенно сказочного» варенья.

Ты ждешь, пока соседка уйдет. Тебе не скучно ждать: можно поболтать с Буковкой, к тому же кот проснулся и ему не терпится похвастать своими снами.

Бабушка приходит. Но не в твой мир, а просто в твою комнату, чтобы напомнить, что пора ложиться спать. А когда ты предлагаешь познакомить ее с Буковкой, мягко отказывается:

– Я в этом ровным счетом ничего не понимаю, Настюшенька, – и, видя, что ты расстроилась, добавляет: – Давай-ка мы вот что сделаем: попросим Надежду Петровну перепечатать твой рассказ, у нее на работе пишущая машинка есть, и отнесем его в редакцию нашей газеты. Кажется, там иногда бывает детская страничка.

Ответа из редакции ты ждешь как раз столько, что сама не понимаешь – то ли заждалась, то ли перестала ждать. И вот получаешь маленький конверт, в котором лежит необычная даже на первый взгляд бумага: сверху красивый, как в книжке, заголовок – название газеты, под ним – машинописный текст, а еще ниже – подпись с множеством завитушек, непонятно, то ли «Пантелеева», то ли «Понтюхова», ясно только то, что она «зав. отд. писем», потому что эти слова пропечатаны. Строго и доброжелательно, прямо как математичка Лариса Ивановна, которую все боятся, ведь никогда не знаешь, чего от нее ждать, зав. отд. разъясняет: разумные говорящие животные есть во множестве сказок и, прежде чем придумывать свое, надо почитать побольше чужого. И вот тогда ты напишешь свое-пресвое, и уж эту сказку точно напечатают в газете. А лучше – попробуй-ка написать маленький рассказ о себе, своих родных и друзьях. У тебя получится…

– Ну, я так и думала, в газету попасть не так-то просто, – утешает тебя бабушка.

И ты решаешь, что самое время поплакать.

Но недолго. Потому что приоткрывается дверка, а за ней – тронный зал дворца. Такого дворца, какого ты не то что на картинках – даже по телевизору никогда не видела. На полу сидит маленький мальчик. И не плачет, хотя у него куда больше причин для слез: родителей нет, и в королевстве все плохо, и скоро война, и первый министр – колдун… На мгновение даже ты сомневаешься, а удастся ли принцу со всем с этим справиться и стать справедливым и мудрым королем? Ты помогаешь ему, а он – тебе, ведь даже волшебница не может сладить с бедой, если рядом нет друга. Вы вместе взрослеете. И однажды он признается тебе, что не хочет быть королем. Не хочет, но должен. Ради тех, кто поверил ему и пошел за ним. И ради тех, кому только предстоит родиться. Вскоре его коронуют.

В этот же день ты отваживаешься показать тетрадку в зеленой обложке Елизавете Константиновне. Через неделю она возвращает тебе тетрадь и начинает говорить медленно-медленно, как всегда, когда объясняет трудный новый материал:

– Настя, это замечательно, что ты пробуешь писать. У тебя своеобразный взгляд на мир, ты, безусловно, очень талантливая девочка. Но, на мой взгляд, не нужно было сразу браться за сказочную повесть, – она снимает очки и начинает дирижировать ими в такт словам. – Предпочтительнее начинать с небольших произведений. И лучше о том, что ты хорошо знаешь. Это развивает наблюдательность, которая писателю просто необходима. Попробуй, например, писать о том, что происходит в школе, о своих одноклассниках…

Ты растеряна. Что такого уж интересного происходит в школе? Но ты честно пытаешься. Заводишь тетрадку в красной обложке и рассказываешь о том, как Митрофанов получил двойку по алгебре… Лозинцева и Косарева курили в девчачьей раздевалке перед физрой… младшеклассники подрались на перемене… Ты сама понимаешь, что это больше похоже на ябедничество, пусть даже никто, кроме тебя, и не читает… да и ты не перечитываешь, стыдно. И во всем в этом нет никакого волшебства. Ты пугаешься – а не ушло ли оно? Но нет: стоит открыть зеленую тетрадочку, как… Ни разу не случилось, чтобы твой король не откликнулся на зов.

Красная тетрадь тоже понемногу пополняется: химический гений Пашка Устинов разлил что-то там слезоточивое с труднопроизносимым названием и на целый день сорвал уроки, сразу став для всех героем… Новенькая, Ирка Пеструхина, на второй месяц опять перевелась в другую школу, потому как класс сразу невзлюбил эту странноватую тихоню… Митрофанов пересел к Женьке Косаревой, и, по всему видать, у них любовь-морковь…

…Ну и кому это все интересно?! Если только педсовету…

А потом случается неожиданное и вообще невероятное: Лешка Митрофанов (сам Лешка Митрофанов, остроумный наглец, прирожденный лидер с манерами киношного аристократа и, к тому же, внучатый племянник директрисы) изъявляет желание попутешествовать по твоим мирам. И ты почему-то позволяешь. Только красную тетрадку ему не показываешь: тебе становится еще стыднее за ее существование… и она перестает существовать.

Ты вознаграждена за доверие больше, нежели могла не то что надеяться – мечтать: Лешка понимает, что ты волшебница. И добавляет:

– Вот тебя читать офигенно интересно. Не то что всякую газетно-журнальную бредятину о страданиях юного инженера над каким-нибудь жутко важным изобретением… кстати, патент он в наше время только в сортире и повесит, и будет тихо гордиться всякий раз, как… хм… И обломовы с прочими наташами ростовыми всех давным-давно заколебали…

– А Елизавета Константиновна считает, что надо писать только про реальность, – ты вздыхаешь с затаенной радостью, потому как уже знаешь, что услышишь в ответ.

– Никого не слушай! – горячо уверяет Лешка. – Пиши так, как пишешь!

И ты понимаешь, что не будешь никого слушать. Кроме него, разумеется.

По дороге из школы домой ты создаешь новый мир… и еще один… и еще… Для благородного героя, чья цель – помощь хорошим и несчастным людям, одного мира слишком мало…

…Зря, ой, зря ты впустила реальность в Лешкином лице в свои миры! В реальности героев не бывает, а болтунов и мерзавцев сколько угодно.

На время (пока еще тебе кажется, что навсегда, но ты уже сомневаешься) перед тобой тоже закрываются дверцы всех твоих миров. Разноцветные тетрадки – в ящике стола, под замком. На столе – блекло-голубая и серая. В одной – стихи о несчастной любви, в другой – о прочих печалях. Однокурсницы, всхлипывая и восторгаясь, почти год зачитываются, передавая тетрадки из рук в руки. Кое-кто, кажется, даже себе переписывает.

Но ты-то понимаешь, что успех не стоит волшебства. И когда приходишь на литературный семинар к известному писателю (его охотно публикуют местные газеты и не реже одного раза в год – солидный московский журнал), в твоей сумочке не серо-голубая тоска, а пестрый мир, недавно увиденный во сне… ты проснулась счастливая и поняла: волшебство вернулось.

Известный твоей радости не разделяет.

– Скажите, дорогая барышня, – солидным баском начинает он, – много ли вам встречалось контрабандистов? Я, с позволения сказать, поболе вашего на свете живу, но по сей день не встретил ни одного. И не вполне уверен, что они ведут себя именно так. Или, может быть, вы проживаете в особняке, по которому вот так запросто прогуливаются привидения? Нет? Жаль. Очень и весьма. Я уж подумывал: а не напроситься ли к вам в гости? Графы, князья… Неужели ваша подруга или сосед менее интересны для вашего литературного, так сказать, творчества, нежели вся эта, с позволения сказать, экзотика?

Ты уже это слышала. Где-то, когда-то… А может, везде и всегда?..

Ты получила диплом. Но твое высшее в реальности нужно не больше, чем твое волшебство.

Ты работаешь продавцом в большом магазине электротоваров. У тебя есть жених и несколько подруг, и не приходится мучительно соображать, кому бы позвонить и с кем бы посидеть в кафешке. Это ли не благополучие?

На твоем ноутбуке, рядом с фотками и киношками, хранится текстовый файл.

Гном-торговец похож на хозяина твоего магазина. А орк-наемник – на охранника Вовку. А эльфийский принц – на Ванюшу, соседского пацаненка…

О них знаешь ты одна. Ты все еще Волшебница, только повзрослевшая. Или уже нет? Не Волшебница? Или… или – не повзрослевшая?

2

Лешка…

Настюша из моей истории – и я, и не я. А вот Лешка – Лешка и есть. Только фамилию ему я другую придумала… приревновала тогда, что ли, к своей героине, которой и так везет больше, чем мне?

Смеюсь, конечно. Первая любовь – болезнь не из числа хронических. Да и прошарила я быстро, что он за фрукт – Лешка.

Дело было в дважды золотую пору: на дворе прощально золотилось бабье лето, а я был еще фантастически далека от «бабьего» возраста: недавно мне сравнялось шестнадцать.

Мы с Лешкой под благовидным предлогом отпросились с уроков. Нам поверили – ну, насчет предлога. А что, мы ж не троечники какие-нибудь! И общественники не из последних, Лешку вон классная в глаза называет неформальным лидером нашего изрядно разболтавшегося за каникулы коллектива, я по праву могу претендовать на звание ведущей актрисы школьного театра, и музей только на мне и держится… Но мы поступили, как троечники, – попросту отправились бродить по городу.

Лешка рассуждал о планах на взрослую жизнь. Хорошо так рассуждал, взвешенно, как будто бы и вправду все распланировал на много-много лет вперед. Я даже чуть-чуть засмущалась, потому как до сих пор понятия не имела, куда буду поступать, и вообще, фантастическая повесть, которую я по вечерам кропала в общей тетрадке, занимала меня значительно больше, чем реальность.

А реальность сегодня была на диво хороша: солнце светило так, что и асфальт, и воздух казались зеркальными, и в этой системе зеркал будущее и прошлое отражались так же ясно, как и настоящее.

Лешка рассуждал. Я заслушалась – так все выходило ладно да складно. Как вдруг…

– А вообще, смысла ни в чем в этом нет, – резюмировал оратор.

Я удивилась. Очень. Но ничего не сказала. Лешка был самый умный из моих приятелей, к тому же – больше, чем приятель, и я боялась, что он посчитает меня дурой.

– Ну, сделал я карьеру, ну женился на умнице-красавице, ну, все у меня отлично… и чего? Каждый день одно и то же, скучища смертная. И все, что мне остается, – делать вид, что все путем и втихаря бухать. Втихаря – чтоб никто не сказал, что спиваюсь.

Наверное, мое простодушное изумление все ж таки было очевидным. Потому что Лешка, поглядев на меня, заверил самым авторитетным тоном, на какой только был способен:

– Это у всех так. Без вариантов. И у тебя так будет. Ты пишешь, пока у тебя внутренние ресурсы есть. А потом тебе тоже допинг понадобится. Ты думаешь, почему всякие деятели культуры квасят поголовно?

Я не была лично знакома ни с одним, а вот Лешка во всяких кругах вращался. Так что я поверила ему на слово. И опечалилась.

– Ты знаешь, чего бы я хотел больше всего? – мечтательно и таинственно спросил Лешка. У меня холодок пробежал по спине: вот сейчас, секунду спустя, я узнаю что-то такое…

– Поучаствовать в психической атаке. Ты ведь понимаешь, я в некотором роде эстет. В парадном мундире, при наградах, на пулеметы… – он осекся и решительно закончил: – Чтобы потом никаких эмиграций и прочего.

«Потому что я в некотором роде патриот», – ехидно подсказал мой внутренний голос – и я устыдилась: слишком замечательным казался мне Лешка и слишком патетическим был момент.

– Хотя, если вдуматься, вот кем бы ты могла быть, родись в то время?

Ну, тут без вариантов, я свою родословную – о пышном генеалогическом древе речи не шло – могла до четвертого колена проследить, сплошь простые землепашцы.

– Крестьянкой какой-нибудь забитой, – не дожидаясь моего ответа, констатировал Лешка. – Да и я… Правда, тут как посмотреть. Есть такая версия, что наш род происходит от литовских князей. Так что, может, у меня и был бы шанс стать офицером.

– А сейчас?.. – робко начала я. Пятеро или шестеро наших ребят собрались в военные училища, так что вопрос не казался мне неуместным.

Лешка презрительно скривил губы. Но потом все ж таки удостоил меня ответа:

– Сейчас? В армию? Ты еще скажи – на срочку. Я что, дурак? Я смущенно умолкла.

Нам было по шестнадцать лет. Не золотом, но медью облетал на пыльный асфальт тысяча девятьсот девяносто лохматый год.

Теле– и радиоэфир все еще переполнили песни, всячески эксплуатирующие белую идею. На смену наивным клише профессиональных, чуть ли не потомственных пропагандистов пришло стремление газетчиков отмыть добела даже радикально черного кобеля. Одни радостно поплыли по течению, подгоняемые новыми веяниями, другие выжидающе притихли. А третьи, самые деловитые и дальновидные, принялись изобличать грехи и ошибки сравнительно недавнего прошлого, понимая, что это – гарантированный кусок пирога как минимум на ближайшее десятилетие. Романтизация белых происходила на фоне дьяволизации красных… как будто бы в самой по себе гражданской войне мало драматизма! Замельтешили на экранах потомки белоэмигрантов, почему-то сплошь титулованные, складно, хотя и с выраженным акцентом, рассуждающие о «России, которую мы потеряли». Пожалуй, я и расчувствовалась бы, да вот в чем дело: я, как бы громко это ни звучало, свою Россию не теряла. И, слава Богу, терять не собираюсь.

А ежели кому угодно растроганно вздыхать по «прежним утратам» и воображать себя не мужиком, принужденным сменить плуг на трехлинейку, а благородным поручиком, что поднимается в психическую атаку и вспоминает при этом о своей прекрасной княжне… ну что ж? Хозяин – барин. Даже если в предках у него сплошь крепостные. Только вот смущает: многим из фантазеров куда больше шестнадцати лет. И все их психические атаки – это игра на нервах у семьи, соседей и подчиненных.

Ага, не могу я долго обо всем об этом всерьез. А в шутку… в шутку даже внучкам дядь Фединым, Лилечке и Маргаритке, что-то подобное рассказывала. Не скажу, что девчонки самую суть уловили, но сидели задумчивые-задумчивые. А я потом зачем-то записала на страничках из школьной тетради… и переписывать мне ЛЕНЬ!

Последний хомяк

(слегка пожелтевший листочек аккуратно вклеен в тетрадь с помощью скотча)

Жили-были по соседству два человека. Оба – хорошие. Потому что держали дома кошек и хомячков. Только один – очень хороший, а второй, наверное, не очень. Потому как не дорос еще до истинной культуры: все кошки у него были Муськи и Пушинки, а хомячки вовсе безымянные. В то время как у первого, ну очень хорошего, – сплошь Марьи Ивановны и Пульхерии Эрастовны; даже к хомячкам он неизменно обращался на «вы» и лишь слегка журил, когда они грызли комнатные тапочки. Но вот однажды случилось то, что тяжко ранило чувствительную душу ну очень хорошего человека: кошки принялись жрать хомячков. Даже не употреблять в пищу, как сухой корм – нет! нагло, дико, цинично жрать, оставляя на месте преступления кровавые следы и по полдня очень некультурно отплевываясь недожеванной шерстью.

Очень хороший человек в убитых чувствах пошел к соседу. И тут выяснилось, что тот, второй, и вовсе нехороший. Судите сами: мог хороший человек слов утешения рубануть сплеча:

– Слушай, а как же кошки клетку-то открыли?

– Какую клетку? – опешил очень хороший.

– Хомячиную.

– Позвольте… но у меня нет клеток. Клетки – это уродливый пережиток тоталитарного прошлого.

Не очень хороший, точнее, уже просто нехороший, саркастически хмыкнул (чем окончательно подтвердил свою новую репутацию):

– Да-а, это они у тебя еще долго воздерживались. Ну и что делать думаешь?

– Уже делаю, – сказал очень хороший (подтверждая свою давнююю репутацию). – Я поговорил с ними, с каждой в отдельности. Сначала с Марьей Ивановной, потом с Анной Васильевной, потом с Пульхерией Эрастовной. Объяснил, что они не единственные обитатели нашей квартиры и у всех проживающих равные и неотъемлемые права.

– Поняли? – спросил нехороший и весьма некультурно, даже оскорбительно захохотал.

А в ответ получил кроткий взгляд и смущенное признание:

– Не вполне уверен. Поэтому, не ограничившись устным порицанием, напечатал приказ по квартире, воспрещающий поедание… гм… грызунов, и вывесил на видном месте, у кошачьего, прошу прощения, лотка.

– А наказывать не пробовал?

– То есть… как?

– Так, чтобы при виде хомяка у них изжога приключалась?

– Я-а-а, конечно, уважаю чужое мнение, – протянул ну очень хороший, – но это… это же форменный произвол!

И в его чистой душе заворочались грязные подозрения: нехороший сосед и его превратить в нехорошего, из зависти, наверное. И он поспешил прочь, прочь от интриг этого жестокого мира, в свою светлую и уютную квартирку. Где Марья Ивановна, Анна Васильевна и Пульхерия Эрастовна нетолерантно дрались за тушку последнего хомяка.

3

Злая ты, Любка! Разве ж можно эдакое – детям? Живо вспоминай, хоть второй-то, о делах семейных, девчонкам не читала? Это тебе хи-хи, а им, между прочим, еще замуж выходить!

Гм… а у тебя, оказывается, полно «мысли семейной»… То ли толстовство, то ли сублимация.

То ли генномодифицированная реальность.

Наблюдала вот не так давно. Гололедица. Скользит-балансирует парочка, из тех, у кого стаж семейной жизни просто на лбу написан, и число, сомневаться не приходится, двузначное.

– Петя, я тебя умоляю, поосторожнее, не упади…

Ух, заботливая какая!

– …в сумках банки с огурчиками, не ровен час, побьются! Фу, ну и стерва!

– Галь, ну на хрена под ногу-то говорить, а?

– Чтобы ты поосторожнее был, а то всегда идешь, под ноги не смотришь…

– Га-аль!

– Что Галь-то? Что Галь? Я что, неправду, что ли, говорю? Помнишь, как в прошлый раз получилось? А сейчас вообще гололедица, и…

– Галь, прошу ж ведь!

– А ты не проси, ты под ноги гляди! И потихонечку, помаленечку…

Бум! Дзынь!..

– Ну вот видишь! – со слезой в голосе восклицает Галя. – Никогда ты меня не слушаешь!

Женская логика? Или что-то большее, а? Поди разберись!

Мышкины слезки

(черная ручка, грустный смайлик)

Кот-баюн плакал. Мыши сгрызли его сказку. Новую сказку, только что отпечатанную на струйном принтере. Но не сказку оплакивал он, нет! Рухнул последний оплот справедливости: поговорка «Отольются кошке мышкины слезки» оказалась такой же ложью, как мартовские обещания рыжей прелестницы из дома напротив. И его, и мышей давным-давно держала в когтистых лапах серая Мурка. «Что это за профессия такая – баюн? Тьфу ты, мышам на смех!» – шерсть на Муркином загривке возмущенно топорщилась. Зашуганные мыши плакали. Их слезки отливались не кошке – коту. Иной раз думалось: придушил бы ее, мышь серую, возомнившую себя брутальной хищницей. Но он помнил: у Мурки девять жизней. И каждую последующую она начинает с новым котом.

Муравей на березе

(снова черное на белом)

Взгляд сфокусировался.

По стволу молоденькой, в полтора пальца толщиною, березки, взбирался муравей. Как альпинист на Эверест. Почудилось даже сосредоточенное пыхтение.

Накрапывал дождь – тепленький такой, приятный летний дождичек. Одна капля метко угодила в глаз. Взгляд расфокусировался. Две березки, два муравья. Почему бы и нет? Вдвоем-то, наверное, веселее? И березка у каждого своя – делить, то есть, нечего… Подумалось: вот бы поймать каждому по гусенице… по большой гусенице, с заплывающими жиром члениками-колечками… по гусенице, похожей на вареную колбасу… Что еще надо для муравьиного счастья? Еды – завались, над головой не каплет.

Может, муравьиху? То есть, по муравьихе на брата. А то любовный треугольник… и вообще нехорошо…

…а муравьихи ведь крылаты! Упорхнут к тем муравьям, у которых березки потолще, пошикарнее…

Он закрыл глаза. И там, на внутренней стороне век, как будто бы на двух экранах, разом возникло по одинаковой картинке: Викуля в черном, проблескивающем буроватой краснотой, платье, на плечах серебрится полупрозрачная накидка, развевается на ветру… Красавица-муравьиха готовится упорхнуть… Виктория вот-вот обернется поражением, а поражение – это гибель.

Так и происходит. Кто бы сомневался! Сценарий написан заранее… Эх, найти бы сценариста да… ну, хотя бы в глаза ему посмотреть, что ли…

А потом он долго взбирается на шестнадцатый этаж. Лифт не работает – не везет, в самом прямом и циничном прямом смысле слова. Восхождение – как на Эверест. В желудке и даже, как будто бы, в обоих желудочках сердца сидит по литру огненной воды. Душа горит. Сознание тлеет.

А потом долгие секунды свободного полета – свободен и всесилен, как Икар, берущий курс на солнце…

…И – приятная прохлада мягкой, радостно-зеленой травы. Остужает, успокаивает.

И – муравьи на березах, упрямо карабкаются вверх, где сквозь тучи и сквозь кроны понемногу пробивается солнышко.

Взгляд сфокусировался.

Один муравей. Всего один. И здесь тоже – один… А солнечных лучей все больше и больше. Хватило бы и на сотню… и на тысячу муравьев. И каждый карабкался бы… И не каждый добрался…

Муравьишка на березе. Лезет вверх, подальше от прежнего своего места, от родной муравы…

Кажется, в каком-то фильме было что-то похожее… Трава, ярко-зеленая, как жизнь. Береза, ослепительно-белая, как смерть. И муравей – красновато-черный, как беспокойная человеческая душа…

Только бы это не оказалось раем! Рай – конечная остановка… а он еще так мало видел!..

Нет. В рай таких, как он, не пускают.

Он поднимается на ноги, озирается. И – узнает. На этой полянке он с парнями обмывал получку в ту злополучную пятницу, когда… Что тогда случилось, он толком не помнит, но знает: число было тринадцатое.

А рядом, в дюжине шагов, – пропыленная до последнего камушка, последней чахлой былинки дорога. А дальше – курганы из песка, пирамиды из кирпичей, мавзолеи из бетонных блоков… гремящий и гудящий погост, на котором он дюжину лет назад схоронил свой талант вкупе с красным дипломом историка и амбициями религиоведа…

…Только бы это не оказалось адом!..

Он постоял, опираясь о ствол березы. Утвердился на ногах и в намерениях. Взглядом попрощался с муравьишкой и потрусил в противоположном направлении – там остановка… почему-то так кажется.

Совсем уже распогодилось. И вечернее солнце окрасило стандартную пластиковую будочку в розовый – то ли тревожный, то ли попросту кокетливый. В сторонке одиноко топчется полузнакомый мужичок – такой, что нельзя сказать наверняка, виделся ли с ним когда-нибудь или нет… а может, это был его брат… или троюродный дядюшка… или племянник в седьмом колене. А может, это твой сосед, с которым привычно здороваешься, ни разу не сподобившись поглядеть в глаза. А может, повзрослевший одноклассник. А может… Мужичок потягивает пиво из коричневой стеклянной бутылки, закусывает сигареткой.

– Здоро́во. Триста восемьдесят первая не проходила?

– Это пригородная, что ли? В Слободу? Три штуки подряд. А я вот шестидесятую жду. Как провалилась, зараза. Жена, небось, уже всех родных-знакомых обзвонила… – а по глазам видно: никто его искать не будет, даже если шестидесятые вымрут, как мамонты… то есть вовсе и безвозвратно. – Ну вот, опять триста восемьдесят первая! Везет же некоторым!..

Вскочил чуть ли не на ходу – водитель не пожелал ждать, пока одинокий пассажир распрощается с неудачливым товарищем.

– В Слободу?

– Насколько я знаю, триста восемьдесят первая всегда ходила в Слободу, – нравоучительно промурлыкала с водительского места солнечная блондинка в черном… так похожая на Викулю и на всех женщин на свете.

И он понял, что это – чистилище.

Между нами, дево4ками…

(красная гелевая ручка, ею же полях намалевана дамская лапка с маникюром а-ля гламурный, сиречь окончательно выживший из ума, Фредди Крюгер)

В начале весны в жизни Ладушки Первухиной произошло сразу два знаменательных события. Вот ничего не приключалось-не приключалось, а тут вдруг – р-раз… два! К счастью, оба – приятные. Сначала состоялась помолвка с Димкой Гордеевым, самым завидным женихом факультета. Да, Ладушка предпочитала так и говорить – помолвка. А Ладушкина мама говорила – сговор. И была куда ближе к истине. Потому как помолвка – это торжественный обмен кольцами и брачными обещаниями под лиричную музыку, а потребление водки вперемежку с красным вином под попсу двадцатилетней давности и шумные родительские дебаты, сколько ящиков «беленькой» брать и надо ли приглашать иногороднюю родню, – это сговор. Хорошо хоть, не преступный.

И вот во время этого самого сговора-помолвки произошло второе событие – выяснилось, что Димкина мать занимает какую-то немаленькую должность в каком-то оздоровительном центре, куда ну просто срочно требуется семейный психолог. «Ну как не порадеть родному человечку!» – с улыбкой процитировала Зоя Михайловна, глядя на будущую невестку. Ладушка смутно припомнила, что это из классики, но откуда?.. Да какая классика… если все так классно устраивается!

На следующий же день Ладушка поделилась радостью со всеми однокурсницами (пусть завидуют!) и с руководительницей дипломного проекта (пусть уважает!). Руководительница, вздохнув с облегчением (Ладушка недели две никак не могла определиться с темой дипломной работы) предложила тему: «Психологические аспекты первого года семейной жизни». Ладушка обеими руками ухватилась за идею, поглубже запустив в нее старательно наманикюренные ноготки (а то как же! близко во всех отношениях!) – и с ходу принялась выяснять, а что же именно надо писать.

– Сначала почитайте, вдумайтесь. Тема весьма глубоко разработана многими учеными, и отечественными, и зарубежными. Литературы более чем достаточно. Обратитесь в библиотеки – сначала в нашу, университетскую, потом в центральную. Только не откладывайте, пожалуйста, времени не так уж много, ваши товарищи давно уже работают…

Ладушка искренне не понимала, на кой вообще сдались библиотеки, когда есть Интернет, но привыкла не понимать молча – пятидесятилетние тетушки-преподы почему-то испытывали к этим пыльным книгонакопителям подлинную нежность и на подобные высказывания реагировали излишне эмоционально.

Будто подслушав ее мысли, руководительница заметила чуть строже:

– Только прошу вас, не надо скачивать чужие курсовые и дипломные. Очень прошу. Я, как вы понимаете, тоже умею пользоваться богатствами глобальной сети.

Ладушка озадаченно промолчала. Но все ж таки отправилась не в библиотеку, а прямиком домой, к компьютеру. Не все ли равно, где вчитываться-вдумываться? Лучше уж дома, под чай с маминым печеньем.

В ответ на вбитую в поисковик формулировку темы компьютер огласил такой список, что у Ладушки глаза разбежались. Проморгалась – и зацепилась взглядом за слова: «Моя свекровь – стерва». Рядом – много-много восклицательных знаков. Даже не успев понять, зачем ей это надо, Лада щелкнула мышкой…

И попала на форум. По жемчужно-розовой странице стелились перистые облака, а сверху солнечно светило название: «Дамская комната».

И тут же, на главной странице, под рубрикой «Тема дня» – откровения форумчанки по имени Vasilissa: «Девочки! Спасайте меня! Моя свекровь – энергетический вампир! Мы живем все вместе – я, муж и свекровь. Она постоянно меня критикует за все – от косметики до борща. Но это полбеды. После разговоров с ней у меня жутко болит голова и я чувствую себя разбитой. Подскажите, что мне делать!»

«Снять квартиру и не париться», – в первом же комментарии написала Муррочка. И тут же, коротко взмявкнув, потонула в бурлящих эмоциях форумчанок.

«Да, да, да! Мне это очень знакомо! Моя свекровь довела меня до нервного срыва своими придирками, а потом выставила из дому и чуть не довела до развода! Держитесь, Vasilissa, душой я с вами!» – написала Ягодка.

«И меня тоже свекруха до бальнитцы довела! У меня дипресия начилась – такая жуть!» – поддержала Катя.

«Учите русский язык, девушка! Я в который раз замечаю, как неряшливо вы излагаете свои мысли, – незамедлительно отреагировала Glikeria. – Что же до срывов и больниц – а вы уверены, уважаемые, что дело обошлось без сглаза и порчи? Лично я могу со стопроцентной уверенностью сказать, что мать моего супруга обращалась к экстрасенсам с целью лишить меня здоровья физического и душевного. Так что, Vasilissa, будьте предельно внимательны и осторожны!»

«А у нас в двух комнатах четыре семьи – свекор со свекровью, мы с мужем и ребенком, его старшая сестра с мужем и двумя детьми и младший брат с женой. Все замечательно ладят друг с другом, и только свекровь просто спит и видит, чтобы всех нас рассорить, потому что любит только себя! – подключилась к разговору Мелисса. – Она все время ругается, а иногда даже бьет посуду и моего мужа. Мой сын ее боится и зовет Бабой Ягой. Вот когда у вас, Vasilissa, будут дети, вы узнаете, какой на самом деле страшный человек свекровь!»

В этот самый момент Ладушкин телефон заиграл марш Мендельсона.

– Слушай, давай сегодня в кафешке посидим? В «Теремке», – как всегда по-деловому и без предисловий спросил Димка. – А то от этой дипломной уже голова трещит. Часа в четыре, ок?

– Ага, Дим, хорошо… Я вот тоже тут по дипломной…

Но Димка уже не слушал:

– Ладно, попробую еще страницу-другую написать.

И все, короткие гудки.

«Моя свекровь – стерва», – снова прочитала Ладушка.

И тут ее будто кто-то под локоть толкнул. Она решительно придвинула к себе клавиатуру. Но выяснилось, что для того, чтобы оставлять сообщения, надо зарегистрироваться. Зарегиться – не проблема. А вот придумать ник… «Лада», – бодро отстучала она. Комп услужливо подсказал, что пользователь с таким ником на форуме уже есть. «Lada», – переключившись на английскую раскладку и с трудом отыскивая буквы, набрала она. Вредная железяка снова ругнулась. «Лада Гордеева», – млея от непривычного сочетания имени и фамилии, представилась она. Но на бездушную машину это не произвело ни малейшего впечатления. Чуть не плача от досады, она впечатала дурацкое детское прозвище: «Ладушка-Оладушка» – и тут же стерла. И вбила с остервенением неведомо откуда пришедшее: «Лютик». Подумала и добавила: «Едкий».

И, вспоминая улыбчивое лицо Зои Михайловны, похвасталась: «А моя свекровь добрая и хорошо ко мне относится».

«Вы так уверенно об этом говорите? – тут же спросила Glikeria. – Вот когда вы найдете в своей подушке английскую булавку или стоптанную туфлю неизвестной принадлежности на пороге своей спальни – тогда вы меня поймете».