Текст книги "Это моя школа"

Автор книги: Елена Ильина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Бывшие подруги

За этот урок веселая девочка, которую все в классе называли «Снегирьком», еще больше понравилась Наташе Олениной. Ей нравилось, что Катя такая простая и не стеснительная, что она быстро говорит и громко смеется, что волосы у нее светлые-светлые и вьются на лбу колечками, а лоб совсем темный от загара. Нравилось даже то, что у Кати – крупные, широкие зубы и между передними, очень белыми – маленькая щелочка.

Наташа все время сидела, слегка повернув голову к Кате, и на лице у нее, словно в зеркале, отражалось все, что пробегало по Катиному лицу. Стоило Кате нахмуриться, улыбнуться или прикусить губу, как Наташа, сама того не замечая, делала то же самое: хмурилась, улыбалась, закусывала губу…

К концу урока она даже научилась немножко щуриться по-катиному и накручивать на палец кончик косы.

Когда прозвенел звонок, Катя вскочила с места и выбежала в коридор. Наташа бросилась за ней вдогонку, словно ее потянули за невидимую ниточку. Но в коридор уж вы́сыпало столько девочек из разных классов, что Наташа потеряла Катю из виду.

А тем временем Людмила Федоровна успела что-то сказать про Наташу двум другим своим ученицам – Насте Егоровой и Вале Ёлкиной, и вот уже им обеим захотелось подружиться с новенькой. Они подбежали к Наташе, заговорили с ней наперебой, и, когда Наташа спросила, где Катя Снегирева, обе девочки вызвались немедленно найти ее и привести.

Но отыскать Катю в эту перемену так и не удалось. Спрятавшись за старой партой в конце коридора, Катя и Аня вели серьезный разговор.

– Хороша дружба на всю жизнь! – говорила Аня, не глядя на Катю. – Не то что до десятого, а и до четвертого не дотянула. Стоило этой новой явиться к нам в класс, как меня будто и на свете не стало.

– Ты это о ком? – спросила Катя строго. – О Наташе?

– А то о ком же? Об этой… второгоднице…

– Как тебе не стыдно! – сказала Катя. – Ты разве не знаешь, что она осталась на второй год потому, что болела? Это и со мной может случиться и с тобой… Приятно бы тебе было, если б тебя ни за что ни про что стали называть второгодницей?

Аня пожала плечами и ничего не ответила. Катя решила, что ее молчание означает согласие. Она доверчиво дотронулась до Аниной руки и сказала значительно:

– И потом, понимаешь, жалко: у нее никого нет, одна мама.

Но Аня отдернула руку и как-то криво усмехнулась.

– А у меня две мамы, что ли? – буркнула она.

Катя так и вспыхнула:

– Да ну тебя, Аня! С такой, как ты, не только всю жизнь – ни одного дня дружить нельзя!

– Ах, вот как! – проворчала Аня и отвернулась. – Ну и не дружи!

В глазах у нее стояли слезы.

Катя хотела рассердиться на нее, но не смогла.

– Погоди, – сказала она, – ты зря обижаешься… Я тебе сейчас все объясню…

Но как раз в эту минуту с другого конца коридора донесся звонок.

Катя и Аня вошли в класс последними, поодиночке. Стоя в дверях, Людмила Федоровна пристально посмотрела на обеих девочек.

– Что это с вами? – спросила она. – Неужели поссорились?

– У меня просто голова болит, – сказала Аня чуть слышно.

Девочки расселись по местам, и урок начался. Людмила Федоровна стала спрашивать, у всех ли есть учебники.

– У меня две «Неживые природы», – сказала Валя Ёлкина, сидевшая на первой парте.

– Два учебника «Неживая природа», – поправила ее учительница.

– Ну да, две книжки. И папа купил, и бабушка. Можно, я одну дам Насте Егоровой?

– Конечно, – ответила Людмила Федоровна.

Еще одна рука потянулась вверх:

– А у меня два английских языка – старый и новый.

– Два учебника английского языка, – опять поправила Людмила Федоровна.

Пока учительница проверяла учебники, две девочки занимались совсем другим делом. Это были Аня и Катя. Они вели между собой переписку, так как на перемене не успели сказать друг другу все до конца.

«Ты воображаешь, – писала Аня на клочке бумаги, прикрывая его рукой, – что я очень добиваюсь твоей дружбы. А я сама не хочу водиться с тобой, если ты будешь водиться с твоей второ…»

Последнее, не дописанное до конца слово было зачеркнуто, а вместо него сверху нацарапано: «Наташкой!!!»

Оттого, что строчки шли вкривь и вкось и чуть ли не в каждом слове была одна, а то и две ошибки («воображашь», «добеваюсь», «водица» – вместо «водиться»), письмо показалось Кате еще обиднее и неприятнее.

«Ничего я не воображаю, – приписала Катя под Аниными каракулями. – Это все глу…»

Она не успела дописать последнее слово.

– Снегирева! – строго сказала Людмила Федоровна. – О чем я сейчас говорила?

Катя опустила голову:

– Простите, Людмила Федоровна, я не слышала. Мы думали про другое.

– Кто это «мы»? Ну, а ты, Аня, слышала, о чем я говорила?

– И я тоже думала про другое…

Людмила Федоровна подошла к Ане и Кате.

– Так вот, чтобы вы не думали на уроке про другое, – сказала она, – я вас рассажу. Лебедева, возьми свои книжки и пересядь к Стелле Кузьминской. А ты, Наташа Оленина, перейди на место Лебедевой.

Наташа так и просияла от радости. Собрав книжки, она пересела назад, на Анино место.

Аня, оглянувшись, посмотрела на нее и Катю с таким отчаянием, словно теперь Наташа разлучила ее с Катей навеки – добилась-таки своего! Когда в классе стало тихо, Людмила Федоровна сказала:

– Девочки! Я хотела бы, чтобы вы меня слушали внимательно. Говорить громко мне трудно. Врачи запретили. У нас в классе должна быть полная тишина.

Девочки с тревожным любопытством посмотрели на Людмилу Федоровну. И как это они раньше не заметили, что ее глуховатый голос звучит сегодня особенно глухо и хрипло?

Все сразу притихли.

– А теперь, – сказала учительница, легонько покашливая, – давайте работать. Лена Ипполитова, открой книгу и прочитай нам стихотворение «Утро на берегу озера».

Худенькая девочка в очках встала и начала читать по книге еле-еле слышно:

– «Утро на берегу озера». Стихотворение Никитина…

– Постой, Ипполитова, – прервала ее Людмила Федоровна улыбнувшись. – Почему ты говоришь шепотом?

И она обратилась ко всему классу:

– Девочки! Вы не поняли меня. Это мне нельзя говорить громко, а не вам. Шуметь не нужно, а читать и отвечать урок вы должны полным голосом, чтобы всем было слышно. Понятно?

Девочки только головами кивнули.

Лена стала читать стихотворение немножко громче, но все-таки вполголоса:

 
Ясно утро. Тихо веет
Теплый ветерок;
Луг, как бархат, зеленеет,
В зареве восток.
 

В классе было так тихо, и утро за окном стояло такое ясное, что Кате показалось, будто и в самом деле повеяло теплым ветерком. Она посмотрела на бледно-голубое небо в окне, и ей вспомнилось недавнее лето, пронизанный солнцем лес, малиновка, словно спрашивающая: «вить-вить?» – и крутая гора, заросшая высокой пахучей травой. Бывало, взберутся ребята на гору, один рассказывает сказки, а другие греются на солнце и провожают глазами высокие летние облака. Вспомнилось Кате и тихое озеро, как будто впросонках поглаживающее песок…

 
Тишине и солнцу радо,
По равнине вод
Лебедей ручное стадо
Медленно плывет… —
 

читала Лена, и всем казалось, что они и в самом деле видят лебедей, медленно плывущих по озеру.

Девочки одна за другой читали стихи. Потом Людмила Федоровна задала к следующему разу переписать это стихотворение. И нетерпеливый звонок снова ворвался в класс. Он трезвонил вовсю, не думая о том, что шуметь в этом классе нельзя.

– Не забудьте принести завтра все, что вы собрали за лето для школьного музея, – сказала громко Людмила Федоровна, и девочки испуганно переглянулись.

– Ой, что вы это, Людмила Федоровна! – сказала с упреком Настенька Егорова. – Ведь вам врачи запретили…

Людмила Федоровна засмеялась, кивнула девочкам головой и прикрыла ладонью рот.

В этот день уроков больше не было.

Катя медленно собирала книжки, изредка незаметно поглядывая на Аню. Словно почувствовав ее взгляд, Аня обернулась, бросила на Катину парту скомканную бумажку и убежала. Катя развернула записку и прочла:

«Принеси завтра мой «Белеет парус одинокий». Твоя бывшая подруга А. Лебедева».

Слово «принеси» было написано через три «и». Вместо «белеет» – «белет». И даже в фамилии «Лебедева» была пропущена одна буква – «Лебдева».

«Что это с ней? Совсем разучилась писать за лето, – подумала Катя. – Или, может быть, это у нее от волненья? Наверно, от волненья. Есть из-за чего волноваться!»

Катя, хмурясь, положила записку в карман и вместе с Наташей вышла из класса.

– Где ты живешь? – спросила Наташа, когда они спустились вниз по лестнице.

Катя не сразу ответила. На душе у нее было неспокойно. Она сердилась на Аню и еще больше на себя – за то, что сердится.

«Вот глупая Анька! – думала Катя. – И зачем она со мной поссорилась? Так славно было бы сегодня пойти вместе домой! А еще хотели по русскому письменному вместе заниматься».

Ласковый сентябрьский ветер пахнул Кате в лицо, потрепал и взъерошил волосы, и ей стало как будто немного веселей.

– Знаешь что? – сказала она. – Давай обгонять всех прохожих и считать, сколько народу мы обгоним. Ладно?

– Ладно! – с удовольствием согласилась Наташа. – Но старушки пусть не считаются. Они очень медленно ходят.

– Хорошо. Пусть не считаются.

Они обогнали семерых взрослых (не считая двух старушек) и четырех школьниц. Одного мальчишку и одного лейтенанта им так и не удалось обогнать.

– Ну, вот мы и пришли, – сказала наконец Катя. – Видишь – вон там, на третьем этаже, четыре окна? Где ящики с цветами. Это – наши окна. Только цветов осталось мало. Я сегодня почти все отнесла в школу.

Катины окна смотрели на бульвар, желтый от осенней листвы, и поблескивали на солнце. Дом тоже был светло-желтый, с ящиками на карнизах. Из ящиков еще выглядывали кое-где реденькие лиловые и красные цветочки. Девочки постояли у подъезда.

– Ну, до свиданья, – сказала Наташа нерешительно.

– Погоди!

Катя на минуту задумалась. Если бы они возвращались из школы с Аней, Аня непременно зашла бы к ней, и они бы, наверно, целый час проболтали о том, что и как было сегодня в школе и что будет завтра и послезавтра… Ах, Анька!.. И чего она обиделась?

Катя невольно прищурилась и покачала головой.

– Ты что это? – спросила Наташа.

– Нет, я так, ничего, – чуть смутясь, ответила Катя. – Давай зайдем к нам. Теперь ведь еще совсем рано…

– Ой, что ты! – сказала Наташа испуганно, словно боясь, как бы Кате не удалось ее уговорить.

– Ну, на одну минутку! – настаивала Катя. – Твоя мама, наверно, и не знает, что у нас было только два урока, – она не будет беспокоиться.

– Да она на работе.

– Ну, тем лучше, – сказала Катя. – А у нас дома сейчас одна только бабушка. Идем, не бойся!

Наташа подумала немножко и согласилась.

Дома

Дверь открыла бабушка. Она была полная, низенькая, с тонкой сеткой морщин под глазами, а глаза у нее были черные, веселые и живые. Родилась она и провела юность на Кавказе.

– Бабусенька, это моя новая подруга! – сказала Катя.

Бабушка чуть улыбнулась и пригладила смуглой морщинистой рукой растрепавшиеся Катины полосы.

– Ну и хорошо, – сказала она. – Знаете, что старая пословица говорит? «Нет друга – ищи, а найдешь – береги». А где же Аня? Уж не обиделась ли она на тебя?

– Откуда ты знаешь, бабушка? – удивилась Катя.

– Поживи на свете столько, сколько я, – ответила бабушка, – будешь кое-что понимать. Ты уж смотри не бросай старого друга.

– А я и не бросаю, – сказала Катя. И чтобы перевести разговор на другое, спросила: – А Миши еще нет?

– Сейчас пойду за ним, – сказала бабушка. – А ты пока угости подружку. В буфете – хлеб, масло, яблоки. Да переодеться не забудь. Формочку повесь в шкаф.

Бабушка вышла в переднюю, а Катя убежала в другую комнату – переодеваться. Наташа осталась одна. От нечего делать она принялась оглядывать все вокруг. Комната очень понравилась ей, хоть и показалась не совсем обыкновенной. На стене, возле письменного стола, висела, как в школе, большая карта СССР. Полки вдоль стен были уставлены книгами с длинными, мудреными названиями на корешках. На письменном столе под стеклом были разложены фотографии. Наташа разглядела на них каких-то загорелых людей в больших белых шляпах. Они стояли возле палаток, или сидели у костра, или ехали куда-то на верблюдах. Очень интересные фотографии! Но еще больше понравились Наташе рисунки, развешанные над диваном. Это были картины не картины, а всякие узоры и яркие цветы.

– Кто это у вас так хорошо рисует? – спросила Наташа, когда Катя прибежала обратно.

– Это моя мама. – Катя была в летнем, очень коротком, выгоревшем от солнца платье. В обеих руках она держала по яблоку. – На, возьми.

И Катя протянула Наташе яблоко, холодное и румяное.

– А зачем у вас эта доска? – спросила Наташа, показывая на гладко обструганную доску, лежавшую на небольшом столе у окна.

– Сейчас объясню, – ответила Катя, надкусывая хрустящее яблоко. – Видишь ли, моя мама художница. Только не просто художница, как Васнецов или там Айвазовский, а по текстилю. К этой чертежной доске мама прикалывает бумагу в мелкую-мелкую клеточку и рисует всякие узоры. Эскизы – называется. Понимаешь? А на фабрике по этим эскизам печатают рисунки, вот что на материях, – понимаешь?

Она поглядела на Наташу, и ей, должно быть, показалось, что та не особенно хорошо поняла.

– Да вот постой, я тебе сейчас покажу образцы.

Катя выдвинула один из ящиков письменного стола и вынула из него целый ворох всяких лоскутков.

– Вот это маркизет, – сказала Катя, кладя на стол и разглаживая лоскут легкой ткани с темными крупными цветами, разбросанными по белому полю. – Это так и называется: «Цветной орнамент». Идет на летние платья.

Наташа удивилась и обрадовалась:

– У моей мамы как раз такое же платье! Ну прямо в точности! Значит, твоя мама нарисовала этот узор? Вот странно! А я думала, что все материи так и делаются на фабрике – сразу с узорами, что иначе и не бывает.

Катя засмеялась:

– Так многие у нас в классе думали. Все, кроме Настеньки Егоровой.

– Это какая же Егорова?

– Неужели не помнишь? Ну, та девочка, что летом малыша спасла. У нее мама – ткачиха на той же самой фабрике, для которой работает и моя мама.

Катя перебирала лоскутки, один другого наряднее.

– Вот этот яркий с полосками, – говорила она, – идет на халаты для Узбекистана. А вот этот – на обивку мебели.

Наташа погладила ладонью шелковистую ткань, идущую на халаты, а потом взяла в руки лоскуток ковра. На темно-синей плотной ковровой ткани пестрели желтые осенние листья.

– Как много лоскутков! – сказала Наташа. – Из таких что хочешь можно смастерить – и абажур, и коврик, и сумочку… А уж кукольных платьев сколько выйдет!.. Мама, наверно, дает тебе лоскутки?

– Да, некоторые, – ответила Катя. – Когда она приедет, я попрошу и для тебя. Она уехала в дом отдыха. В Крым. А мой папа знаешь где? Еще дальше, чем мама, – в пустыне, в Приаралье. Я его давно-давно не видела – целое лето!

Сказав это, Катя вспомнила, что Наташа своего отца никогда больше не увидит. Она испуганно посмотрела на подругу и спросила, чтобы переменить разговор:

– А ты еще играешь в куклы?

– Как тебе сказать… – ответила Наташа. – Играть не играю, а шить на них люблю.

– И много у тебя кукол?

– Нет, – сказала Наташа. – Я уже всех раздарила. Осталась одна-единственная. Целлулоидная, очень маленькая. Ее так и зовут – Дюймовочка.

Катя понимающе кивнула головой:

– Это как в сказке Андерсена.

– Ну да! Ее по этой сказке и прозвали. Только это не я придумала, а один доктор.

И Наташа стала рассказывать, как она лежала в больнице, как ей делали операцию и как мама однажды прислала ей в передаче эту самую куколку в больничном халатике и в косынке.

– Ее в больнице все-все знали! – рассказывала она с удовольствием. – И няни, и сестры, и даже старый доктор, Василий Тимофеевич. Он ей и прозвище такое дал – «Дюймовочка». Придет к нам в палату, остановится возле моей кровати и спрашивает: «Ну, как твоя Дюймовочка? Поправляется?» Я говорю: «Спасибо. Она уже совсем здоровая – гулять хочет». – «А ты как?» – «И я хочу». – «Ну вот и молодцы! Держи-ка! Я вам обеим по конфетке принес». И пойдет себе дальше. А я поставлю Дюймовочку на подушку и заставляю ее кланяться… – Наташа засмеялась. – Право, иной раз даже как-то жалко бывает, что мы уже большие и нам нельзя теперь играть в куклы.

– Нет, отчего же? – сказала Катя. – Большие тоже могут иногда в куклы играть, когда у них есть время. А можно нам с Аней завтра прийти к тебе – посмотреть Дюймовочку?

– Ну конечно, можно! – обрадовалась Наташа. – Вы когда придете?

Но Катя спохватилась:

– Ах, да! Ведь мы с Аней поссорились. Я и забыла!

– А из-за чего вы поссорились? – спросила Наташа и, не дождавшись ответа, прибавила: – Знаешь, я сегодня после первого урока хотела к ней подойти, а она отвернулась и убежала – как будто сердится на меня. Как ты думаешь, почему это?

– Так просто. Воображает, – ответила Катя.

Ей не хотелось объяснять, из-за чего у них с Аней произошла ссора. Но, к счастью, в эту самую минуту из передней донесся звонок. Она обрадовалась и бегом побежала отворять.

В дверь стучали, звонок заливался на всю квартиру.

– Да сейчас, сейчас, открываю, открываю! – кричала Катя. А в дверь, в нижнюю филенку, кто-то изо всех сил барабанил кулаками, а может быть, и пятками.

Наташа не выдержала и выглянула в переднюю. Она увидела на пороге круглоголового мальчика, в курточке с белым отложным воротником и в длинных отутюженных брюках. За ним вошла бабушка. Наташа заметила, что глаза у мальчика такие же черные, как у бабушки.

– Тише, Мишенька, успокойся! – приговаривала она.

Но Миша, видно, не мог успокоиться.

– Мне в школе книжку подарили! – закричал он, высоко подняв свой новенький портфель. – Называется «Гайдар»! Это потому подарили, что я уже немножко грамотный. Немножко тоже считается! А один мальчик – Шаповалов, такая у него фамилия, – сказал, что он грамотный, ему тоже дали книжку, а он только одну букву знает: «о».

Катя засмеялась:

– Эх ты, первачок-новичок!

– А ты у нас больно взрослая! – оборвала ее бабушка.

Но Миша не обиделся на Катю.

– Когда урок кончился, – продолжал он, – Наталья Петровна нам сказала: «Идите на перемену». Мы пошли с Шаповаловым, а наперемена – длинная-предлинная, прямо как улица!

– Это еще что за «наперемена»? – спросила Катя и переглянулась с Наташей.

Тут только Миша заметил чужую девочку и сразу замолчал.

– Ну, я пойду, – тихо сказала Наташа.

– Пообедай с нами, – предложила бабушка.

Наташа не отвечала. Ей не очень-то хотелось уходить, но с первого раза оставаться обедать было как-то неловко. Она нерешительно переминалась у порога с ноги на ногу.

– Вот ты какая стеснительная! – удивилась бабушка. – Не то, что наша Катюша. Оставайся, оставайся! Сейчас я вам всем супу налью…

– Нет, спасибо!

Наташа взяла со столика свою школьную сумку и уже более твердым голосом повторила:

– Нет, спасибо, я пойду! Мама скоро вернется.

Она оделась и стала медленно спускаться по лестнице, а Катя стояла на площадке и махала ей рукой.

Прежде чем закрыть за собой тяжелую дверь парадной, Наташа закинула голову и, приложив ко рту ладонь трубочкой, крикнула:

– Катя!.. Приходи завтра пораньше!

– При-ду-у! – донеслось сверху.

И две двери – одна на площадке третьего этажа, другая внизу – разом захлопнулись.

Наташа бегом побежала домой, а Катя вздохнула и пошла обедать. Она невольно подумала, что Аня вот точно так же всегда кричала ей снизу: «Приходи пораньше!» Что-то она сейчас делает, Аня? С кем пошла домой? Неужели одна?

Чтобы не думать об этом, Катя поскорей доела сладкий пирог и взялась за уроки. Села за большой стол в комнатке, которая называлась у Снегиревых «Катемишиной», раскрыла чистую тетрадь и принялась осторожно выводить, словно вышивать, букву за буквой, строку за строкой.

 
…Лебедей ручное стадо
Медленно плывет… —
 

вывела Катя и сама залюбовалась написанными строчками. Тонкие, слегка наклоненные вправо буквы сами походили чем-то на стройных, медленно плывущих лебедей.

– Ой, Миша, только, пожалуйста, не толкай стол! – на всякий случай говорила Катя. – А то у меня волосяные толсто выходят. Совсем как нажимы!

Чем старательней она писала, тем спокойнее становилось у нее на душе. Завтра она в самом деле придет пораньше, чтобы поговорить с Аней, и все опять будет хорошо…

Взобравшись коленками на стул, Миша по другую сторону стола читал книжку, которую ему подарила перед отъездом мама. Другая книжка, подаренная сегодня в школе, лежала рядом.

Миша медленно водил пухлым пальцем по строчкам и, пыхтя, читал шепотом:

– «Жил ста-рик… со сво-ею ста-ру-хой…»

– Ты мне мешаешь со своей старухой, – сказала Катя. – Читай про себя.

Миша удивленно посмотрел на Катю:

– Про меня? Разве есть такая книжка?

– Не про тебя, а про себя! – объяснила Катя. – Я же всегда читаю про себя.

– Про тебя? – опять спросил Миша.

Катя сердито засмеялась:

– Вот бестолковый! Читать про себя – это значит читать без голоса, только глазами. Понял?

Миша покачал головой:

– Я так не умею.

И он опять принялся с великим трудом одолевать пушкинскую сказку о рыбаке и рыбке.

На этажерке мерно постукивали часы-будильник. Из кухни доносился сладкий теплый запах только что испеченного пирога – пахло ванилью и сдобным тестом.

«А как же быть с гербарием? – вдруг неизвестно почему подумала Катя. – Ведь Анин гербарий у меня. Сбегать к ней, что ли, отнести? Пускай завтра сама отдаст Людмиле Федоровне…»

Но когда Катя кончила уроки, пришла Таня, и уходить уже не захотелось.

Вытирая лицо полотенцем после умыванья, Таня весело рассказывала:

– Устала невероятно! Народу в метро – тьма-тьмущая! Еле добралась!

И все это Таня говорила так бодро и радостно, глаза у нее так блестели, что со стороны могло показаться, будто это очень приятно, когда народу «тьма-тьмущая», когда так трудно куда-то добираться и от этого устаешь «невероятно».

«Счастливая! – подумала Катя. – Всюду ездит одна, куда хочет. Вот потому-то ей, наверно, так весело об этом говорить».

А Таня между тем уселась за стол и, уплетая за обе щеки суп, жаркое и яблочный пирог, принялась рассказывать про своего профессора, который «совершенно замечательно» прочел вступительную лекцию.

– Прочел? – удивилась Катя. – А я думала, ваши профессора и так все знают, без книжки. Наша Людмила Федоровна никогда нам по книжке не объясняет.

Таня, прищурясь, посмотрела на младшую сестру.

– Читать лекцию, к вашему сведению, – сказала она, отчеканивая каждое слово, – вовсе не значит читать по книжке.

– Ну уж ладно, – вмешалась бабушка. – Только не спорьте. Шутка ли, какой день у нас сегодня! Танюша в институт поступила, Мишенька – в первый класс.

– А Катя перешла в четвертый «А», – вмешался Миша. – У них там читают только про себя!