Текст книги "Шарлотта Корде"

Автор книги: Елена Морозова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Глава 8.
ПРОЦЕСС

Нельзя готовому для подвига герою,

Вступив на славный путь, назад глядеть с тоскою.

Корнель. Гораций

Услышав крик Марата, женщины – за исключением консьержки – поспешили в ванную комнату и при виде крови, хлеставшей из раны на груди и заливавшей все вокруг, начали кричать. Симона бросилась к Марату, схватила его, желая убедиться, что его еще можно спасти, но когда голова его безжизненно ударилась о край ванны, в ужасе отпустила тело. «Они убили его!» – истошно вопила она. Впоследствии Дюваль напишет, что он видел, «как в ванне с кровавой водой плавала посиневшая голова Марата». Тем временем гражданка Пен, выскочив на улицу, принялась звать на помощь, и со всех сторон стали сбегаться жильцы дома, соседи, прохожие, национальные гвардейцы, санкюлоты…

Возможно, в создавшейся суматохе Шарлотта сумела бы ускользнуть, имей она дело только с женщинами. Но откуда-то выскочил Лоран Ба со стулом в руке и, замахнувшись, ударил Шарлотту. Она споткнулась, шляпа с зелеными лентами отлетела в сторону. Комиссионер швырнул ее на пол и нанес несколько ударов. Из ванной выскочила Симона Эврар и, увидев поверженную убийцу, бросилась к ней и вцепилась ей в волосы. Шарлотта не сопротивлялась, она желала только одного: чтобы разъяренные граждане и гражданки, набившиеся в квартиру Друга народа, поскорее покончили с ней. Свою миссию она выполнила, а после долго жить она не рассчитывала.

Национальные гвардейцы защитили Шарлотту от озлобленных женщин и, связав ей руки, отвели в гостиную, чтобы по прибытии должностных лиц допросить. Тем временем прибежал живший в этом же доме хирург-зубодер Мишон-Делафонде и, констатировав смерть, помог вытащить тело Друга народа из ванны и отнести на кровать. Некоторые пишут, что на кровати Марат якобы очнулся, что-то пробормотал и только потом умер, но это утверждение сомнительно.

До прихода полицейского комиссара вокруг Шарлотты творился настоящий ад: крики, причитания, проклятия в адрес убийцы, ругань. Из ванной растекались кровавые потоки; люди растаскивали на подошвах башмаков размокшие клочки газетных листов. Гвардейцы с трудом сдерживали натиск беснующихся женщин, рвавшихся в гостиную, чтобы растерзать негодяйку в клочья. Растрепанная, в помятой и порванной одежде, с руками, связанными впивавшейся в кожу веревкой, Шарлотта шептала: «Несчастные люди, они требуют моей смерти, вместо того, чтобы воздвигнуть мне алтарь за то, что я спасла их от такого чудовища!…» «Я думала, что умру сразу; люди мужественные и поистине достойные всяческих похвал оберегли меня от вполне понятной ярости тех несчастных, которых я лишила их кумира. Так как я не утратила хладнокровия, то мне горько было слышать крики некоторых женщин, но тот, кто решил спасти отечество, не станет считаться с ценой», – напишет она в письме Барбару.

Развившая бурную активность гражданка Пен привела доктора Пеллетана, члена Совета здоровья, и тот написал медицинское заключение о смерти гражданина Марата:

«Нож, которым нанесли удар Марату, проник в грудь под правой ключицей, между первым и вторым ребром, и проник так глубоко, что указательный палец полностью погружается в рану, свободно проходя сквозь легкое, отчего, судя по положению органов, можно заключить, что ствол сонной артерии перерезан, о чем свидетельствует большая потеря крови, повлекшая за собой смерть; как отметили присутствующие, кровь лилась из раны ручьями».

Следом за хирургом, примерно в половине восьмого, прибыли Геллар, полицейский комиссар секции Французского театра [75]75
  После убийства Марата секцию по просьбе санкюлотов переименовали в секцию Марата.


[Закрыть], и двое чиновников из департамента полиции, Марино и Луве. Не дожидаясь представителей Конвента (на место происшествия вскоре прибудут Мор, Лежандр, Шабо и Друэ), Геллар, уговорив «добрых патриотов» расступиться, осмотрел место происшествия и, заглянув под ванну, вытащил нож «с ручкой из черного дерева, лезвие коего, совсем недавно заточенное, оказалось в пятнах крови, свидетельствуя, что именно этим ножом вышеуказанный Марат был убит у себя в ванной». Сознавая всю важность случившегося, Геллар отправил посланца в Комитет общественного спасения, а сам прошел в гостиную, где его помощники уже разместились за столом, приготовив чернильницы, перья и стопки бумаги. Двое гвардейцев крепко держали за локти миловидную гражданку со связанными руками – ту самую, что нанесла смертельный удар Другу народа. Взглянув на обвиняемую, Геллар невольно проникся к ней симпатией: посреди всеобщего буйства она одна хранила спокойствие и смотрела на него уверенным и кротким взором. Набившиеся в квартиру любопытные, подражая античным плакальщицам, почитали долгом картинно выражать свою скорбь и норовили ударить арестованную гражданку, так что комиссару пришлось выставить у дверей гостиной часовых. «Правильно! – раздался из коридора чей-то голос. – Ее нельзя убивать, пока мы не раскроем весь заговор!» Семена, посеянные Маратом, давали всходы: парижанам всюду мерещились заговоры.

Жертвой подозрительности едва не стал Туссен Колле, работник дубильной мастерской, который в девять часов случайно проходил по улице Кордельеров и узнал об убийстве Марата. Возбужденный, он примчался в Тюильри, где заседал Конвент, и стал кричать, что гражданин Марат только что убит женщиной в собственной ванне. Его арестовали и препроводили в Комитет общественного спасения, где ему учинили допрос. На вопрос, откуда ему известно о несчастье с Маратом, он ответил, что, проходя мимо дома гражданина Марата, он увидел большую толпу граждан, которые и сообщили ему эту новость. На вопрос, по какой причине он решил сообщить эту новость Конвенту, он ответил, что причиной является горе, которое вызвала у него смерть Марата. На вопрос, не подговаривал ли его кто-нибудь это сделать, он ответил, что нет. Но беднягу все равно отправили в Комитет полиции, дабы «мудрые члены комитета» установили, не вражеский ли он эмиссар. После выяснения личности возмутителя спокойствия «мудрые члены» вынесли вердикт: объявить о смерти представителя народа не является преступлением. Однако гражданин Колле не имел свидетельства о благонадежности, а потому его под охраной отправили в секцию.

Протокол, составленный комиссаром Гелларом в «год Второй Французской республики, в субботу тринадцатого июля, в семь часов и три четверти после полудня», стал первым в папке с «Делом об убийстве гражданина Марата Мари Анной Шарлоттой Корде». Всего папок по делу Шарлотты Корде будет две: в первую сложат материалы расследования, показания свидетелей, письма, написанные в тюрьме Шарлоттой и ее записки Марату. Во вторую, где на первом листе будет стоять «Приговор, вынесенный 17 июля 1793 девице Корде» и рукой секретаря трибунала Вольфа добавлено: «Смерть», поместят бумаги Революционного трибунала: речь общественного обвинителя, речь защитника, допрос обвиняемой, вердикт присяжных, приговор и отчет о казни. Исход процесса сомнений не вызывал, однако Фукье-Тенвиль решил разделить материалы дела, полагая, что их, быть может, придется использовать для процессов сообщников Шарлотты – Деперре и Фоше. Желание выявить сообщников было настолько велико, что подсудимую, никогда не менявшую своих показаний и не отрицавшую своего поступка, несколько раз допрашивали самым подробнейшим образом, а также выслушивали самые невероятные домыслы взявшихся буквально из воздуха свидетелей.

Ровным голосом Шарлотта уверенно отвечала на вопросы, поражая всех своей убежденностью.

«Да, это мой нож».

«Нет, ни одна живая душа не знала о моем замысле».

«Во Франции вот-вот вспыхнет гражданская война. Марат являлся главным виновником этого бедствия, и поэтому я решила пожертвовать своей жизнью ради спасения отечества».

«Марат спрашивал меня имена депутатов, находящихся в настоящее время в Кане, и когда я назвала их, Марат ответил, что скоро их всех гильотинируют. Тогда я вытащила нож, который прятала на груди, и этим ножом ударила Марата, находившегося в ванне».

«Нет, я не намеревалась бежать через окно, а хотела уйти в дверь, и ушла бы, если бы меня не задержали».

На вопрос, девица ли она, Шарлотта ответила утвердительно.

Потом, во время процесса, общественный обвинитель Фукье-Тенвиль с насмешкой спросит ее, сколько она успела сделать детей, и Шарлотта, покраснев, ответит, что она не замужем. «Добродетельные санкюлоты» никак не могли смириться с тем, что их кумир погиб от руки целомудренной девы, воодушевленной республиканскими идеалами. Наверное, дух Жанны д'Арк оберегал Шарлотту: никакая клевета, распускаемая почитателями Марата, к ней не приставала. В стремлении опорочить убийцу «главного Друга народа» тело Шарлотты после казни подвергли медицинской экспертизе, дабы убедиться в том, что она действительно была девственна. При этой позорной процедуре присутствовал и знаменитый художник Давид, чье полотно «Смерть Марата» обессмертило имя Друга народа и во многом способствовало созданию мученического ореола вокруг этого образа.

При обыске, проводившемся уже в присутствии спешно прибывших членов Комитета общественной безопасности Конвента, у Шарлотты изъяли паспорт, выданный муниципалитетом Кана, кошелек со сбережениями, серебряный наперсток, золотые часы, ключ от чемодана, а также ножны из шагрени от ножа, которым она убила Марата. Когда изъяли ножны, Шабо (получивший от Марата прозвище «кретин-капуцин») углядел подколотые под корсажем Шарлотты бумаги. Почувствовав на себе нескромный взгляд, девушка резко повернулась, шнурок корсажа лопнул, и обнажилась красивая грудь. Моментально согнувшись, Шарлотта жалобно попросила уставившихся на нее мужчин на минутку развязать ей руки, дабы она поправила одежду. Порыв ее был столь естественным, а голос столь искренним, что просьбу незамедлительно исполнили. Шарлотта быстро привела в порядок платье, прическу, прикрыла грудь косынкой и сама отдала депутатам бумаги – свидетельство о крещении и «Обращение к французам». Когда ей вновь связывали руки, Шарлотта попросила дозволения надеть перчатки и спустить рукава, дабы веревки не врезались в кожу; ей пошли навстречу.

Тем временем Лежандр, желая привлечь к себе внимание, спросил ее, не она ли приходила к нему сегодня утром, переодевшись монахиней. Может, она хотела на нем опробовать свой кинжал? Снисходительно улыбнувшись, Шарлотта ответила, что он еще не возвысился до тирана, а потому из-за него не стоит и стараться. Она намеревалась убить только Марата. Лежандр оторопел, не зная, возмущаться ему скрытой в ее словах насмешкой или же восхищаться ее мужеством. Промолчал и Шабо, когда Шарлотта, увидев, что он собирается положить в карман отобранные у нее во время обыска золотые часы, заметила, что, насколько ей известно, капуцины дают обет бедности.

Тут Геллар отвлек присутствующих, заявив, что несмотря на поздний час он считает необходимым обыскать номер преступницы в гостинице «Провиданс». Все поддержали его, и «в субботу тринадцатого июля 1793-го, второго года республики единой и неделимой, в половине одиннадцатого вечера» уполномоченные граждане произвели обыск в комнате номер семь вышеуказанной гостиницы, где, помимо уже перечисленных личных вещей Шарлотты, обнаружили «три клочка бумаги», на самом маленьком из которых был записан адрес Деперре: «Гражданин Деперре, улица Сен-Тома-дю-Лувр, № 45». Привратник, гражданин Брюно, сообщил полицейским, что за время пребывания гражданки Корде в гостинице к ней дважды заходил какой-то субъект ростом около пяти футов четырех дюймов, одетый во фрак светло-желтого цвета, примерно сорока лет от роду. Судя по всему, речь шла о Деперре.

По завершении полицейских формальностей Шабо и Друэ взялись отвезти преступницу в тюрьму. Когда Шарлотту вывели из гостиной, она через распахнутую дверь увидела Симону Эврар, застывшую, словно изваяние Горя, возле кровати, где покоилось безжизненное тело Марата. Шарлотта изменилась в лице: она никогда не думала, что смерть чудовища для кого-то может обернуться гибелью любимого человека.

На улице у Шарлотты от яростных криков и чадящих факелов закружилась голова. «Марат мертв! Марат убит! Смерть аристократам! Спасем республику!» – доносилось со всех сторон. Она не помнила, как члены комитета при поддержке нескольких национальных гвардейцев довели ее до кареты и помогли сесть. Ее доставили в тюрьму Аббатства. Там сопровождавшие Шарлотту члены комитета еще раз допросили ее и только потом передали чете Делавакри, исполнявшей обязанности тюремщиков. Было три часа ночи. От пережитого Шарлотта едва держалась на ногах.

Мадемуазель Корде отвели камеру, где незадолго до того содержался Бриссо, а еще раньше Манон Ролан, оставившая довольно подробное описание помещения: «Это была маленькая, темная каморка с грязными стенами и толстыми решетками на окнах; по соседству находился дровяной сарай, служивший отхожим местом для всех здешних обитателей. Так как в эту каморку втискивалась всего одна кровать, то и разместить в ней можно было только одного человека. Поэтому по обыкновению ее в качестве любезности предоставляли новому лицу или тому, кто желал воспользоваться преимуществом уединения… Я не знала, что комнату эту доведется занимать Бриссо, и не подозревала, что вскоре после него ее займет героиня, достойная лучшего века, – знаменитая Шарлотта Корде».

Шарлотту решили не оставлять одну и для наблюдения приставили к ней двух жандармов, не покидавших ее ни днем ни ночью. Шарлотта болезненно восприняла столь откровенное покушение на ее стыдливость и попросила избавить ее от присутствия посторонних мужчин; но ее просьба услышана не была. К счастью, мадам Делавакри по-доброму отнеслась к странной девушке с ангельской внешностью, глядя на которую, никто бы не сказал, что она способна на убийство… С помощью любезной тюремщицы, раздобывшей для нее кусок батиста, Шарлотта смастерила себе чепчик с маленькой оборкой (взамен утерянной шляпы) и косынку, ибо прежняя порвалась во время ареста.

Несмотря на отмену торжеств, посвященных празднованию 14 июля, город гудел как растревоженный улей: убийство Марата потрясло всех – и его почитателей, и его врагов. Людей на улицы высыпало больше, чем во время праздника. Шустрые мальчишки звонкими голосами выкрикивали последние новости из Конвента и Якобинского клуба, где заседания шли с раннего утра. Продавцы газет громко цитировали самые яркие фразы из заметок про убийство Друга народа. До Шарлотты долетали проклятия в ее адрес, сопровождавшиеся воплями и стенаниями: «Марат умер, и убийца его схвачена. Преступница – женщина лет двадцати двух—двадцати трех, она в ужасе от собственного поступка!» «Поклянемся отомстить за смерть великого человека!» «Граждане, будьте бдительны как никогда и не доверяйте зеленым лентам!»

Прислушавшись к доносившимся с улицы голосам, Шарлотта узнала, что арестованы ее «сообщники»: Лоз Деперре и епископ Фоше, и сильно разволновалась. Фоше – ее сообщник? У нее нет никаких сообщников! Она попросила перо, бумагу и чернила, и ей предоставили их весьма охотно – в надежде, что она назовет кого-нибудь из заговорщиков. Но девушка написала всего лишь записку-опровержение:

«С улицы до меня постоянно долетают выкрики об аресте моего сообщника Фоше. Я никогда не знала Фоше лично, видела только из окна, и то два года назад. Я не люблю и не уважаю его; мне всегда казалось, что он обладает чрезмерно буйным воображением и не имеет твердого характера. Это светский человек, ему я бы в последнюю очередь доверила свои планы. Если это заявление может ему помочь, я подтверждаю его подлинность.

Корде».

Про Деперре Шарлотта старалась не думать: если у него нашли письмо от Барбару и те брошюры, которые она привезла из Кана, ничто не сможет оправдать его в глазах якобинцев. Она предупреждала его, но он ей не поверил! Сама она ни о чем не жалела. «Я оказала Франции такую же услугу, как если бы я поразила тигра, бежавшего из снегов Сибири, чтобы в нашем климате питаться человеческой кровью», – скажет она на допросе судье Монтане.

Вот что писали газеты об убийце Друга народа. «Марат убит мужчиной, переодевшимся женщиной!» – утверждала газета Перле. «Женщина, которая убила Марата, была замужем, вчера утром казнили ее мужа, но это не достоверно», – сообщала «Эроп мессажер дю суар» (Europe messager du soir). «Папаша Дюшен разгневан на шлюху из Кальвадоса, зарезавшую Марата по указке епископа Фоше». «Чтобы карать предателей, гильотины недостаточно, надо придумать более жестокий и позорный способ казни», – предлагал редактор «Папаши Дюшена». «Газет франсез» (Gazette française), получавшая сведения из официальных источников, 14 июля опубликовала следующую заметку:

«Сегодня в восемь вечера Марат был убит женщиной, которая, как говорят, несколько дней назад приходила к нему, чтобы добиться помилования для граждан Орлеана. Марат находился в ванне, и убийца вонзил кинжал ему прямо в грудь. От этого удара он тотчас испустил дух. Эта женщина не пыталась убежать; она спокойно сидела в своем экипаже, ожидая, когда ее арестуют. Не знаю, вскрикнула ли она, нанося удар; но дело сделано; чудовище мертво. Это событие произвело чрезвычайное возбуждение, и есть опасения, что последствия его будут самые плачевные».

По предложению Лежандра Комитет общественного спасения срочно составил прокламацию, и к полудню ее уже расклеивали на улицах Парижа и отсылали в департаменты.

«Граждане, роковые предсказания убийц свободы сбываются. Марат, защитник прав и верховного владычества народа, обличитель всех его врагов, Марат, одно имя которого уже говорит об услугах, оказанных отечеству, пал под ударами кинжалов отцеубийц, подлых федералистов. Фурия, прибывшая из Кана, вонзила нож в грудь апостола и мученика революции. Граждане! Нам необходимы спокойствие, энергия и особенно бдительность… Час свободы пробил, и пролившаяся кровь станет приговором для всех изменников; она еще сильнее сплотит патриотов, дабы те на могиле этого великого человека вновь дали клятву и торжественно заявили: свобода или смерть!»

В Конвенте докладчиком выступил Шабо. Вчера у него не получилось изъять из дела «Обращение» гражданки Корде, «написанное с целью развращения общественного мнения», зато удалось прихватить нож и ножны. Потрясая орудием убийства, он, пытаясь перекричать депутатов, заявил, что кинжал, сразивший Друга народа, угрожает всему Конвенту. Ему вторил монтаньяр Левассер: «Над нами занесен убийцами кинжал! Усилим, насколько возможно, нашу политическую деятельность!»

Про Шарлотту Шабо скажет:

«Это одно из тех чудовищ, которых природа, желая наказать человечество, время от времени изрыгает из чрева своего. Умная, наделенная множеством достоинств, приятная обликом и хорошо сложенная, она в безумии своем способна на все.

Пусть суд накажет эту кровожадную женщину, подвергнув ее и ее сообщников самым жестоким пыткам! Созерцайте, граждане, смертоносное орудие, еще покрытое кровью бессмертного Марата!»

Поддерживая ораторов, делегаты народных клубов требовали самым суровым образом покарать убийцу.

«Граждане, вам следует принять чрезвычайный закон. Ибо нет такой казни, которая могла бы показаться слишком суровой, чтобы отмстить за нацию тому, кто совершил это ужасное преступление… Безумцы, они точат на нас кинжалы, думая, что останутся безнаказанными. Так пусть же жизнь тех, кто покусился на отца нации, прервется навсегда, но прервется не легко, словно рвется нить, а после долгих мучений!» – заявил от имени своей депутации петиционер Гиро. «Того, кто убил, следует убить тем же кинжалом!» – кричали с мест. Газета «Папаша Дюшен» писала: «Чтобы карать предателей, гильотины недостаточно, надобно придумать более ужасный и позорный способ казни».

Общественный обвинитель Фукье-Тенвиль направил в Конвент письмо:

«Граждане,

Совершенное вчера убийство отважного и мужественного республиканца Марата должно возбуждать негодование в сердцах всех истинных республиканцев и требует строгого и скорого наказания. Меч закона должен без промедления сразить и убийцу, и его сообщников.

Если вы можете передать мне протокол и прочие документы, относящиеся к этому злополучному делу сегодня утром, завтра же состоится суд над обвиняемой.

Привет и братство, Фукье-Тенвиль».

Ответом на это письмо стал декрет Национального конвента:

«От 14 июля 1793, Второго года Французской республики.

Постановлением Национального конвента Революционный трибунал немедленно начинает процесс против убийцы Марата и его сообщников».

Сообщники! Это слово стало ключевым в работе трибунала. Ибо многие думали, что кинжал Шарлотты был направлен в Робеспьера, а Марата поразил случайно или по ошибке. Тем более что, выступая 14 июля, сам Робеспьер намекнул, что честь пасть от кинжала была уготована ему, а первенство Марата «было предрешено лишь случаем». Позднее высказывались мысли о том, что жертвой Шарлотты мог или даже должен был стать Робеспьер.

«Самая удивительная из женщин, Шарлотта Корде д' Армон специально приехала из Кана, чтобы уничтожить негодяя. Она никак не могла решить, кто больше заслуживает смерти: Марат или Робеспьер. Случаю было угодно, чтобы ей дали адрес Марата. Она коварным способом проникла к нему и ударила его кинжалом, хотя ему оставалось жить уже немного. Марат должен был погибнуть на эшафоте. Его нечистые останки поместили в Пантеон, а потом выбросили в канализацию на Монмартре. Жаль Шарлотту Корде, ибо она, сама того не ведая, дала террористам возможность и предлог приумножить гонения на своих противников», – писал поздний современник событий.

По мнению генерала Вимпфена, «убийство Марата является делом пяти депутатов: Бергуэна, Луве, Дюшателя, Кервелегана, Валади; но не Марат был ими указан, а Дантон, его Новая Юдифь должна была уничтожить. Они называли это "разрезать Гору пополам", потому что письма, которые везла мадемуазель Корде, содержали инструкцию, где говорилось, что, когда великое событие свершится, следует распространить слух, что это сделано по указке Робеспьера. Но мадемуазель Корде, распечатав два письма, увидела, что в них Дантона обвиняют в том, что тот хочет возвести на трон дофина. А так как эта мадемуазель де Корде была фанатичной роялисткой, она не решилась поднять руку на того, кто отвечал ее чаяниям».

«Шарлотта Корде плохо выбрала свою жертву. Ибо был еще один, тот, который гораздо более виновен; его ее рука должна была бы уничтожить. Смерть Марата послужила только торжеству его отвратительных сторонников. Прежде они считали его пророком, теперь они превратили его в мученика», – писала в тюрьме Сент-Пелажи Манон Ролан, подразумевая под тем, кто «гораздо более виновен», Робеспьера.

«Скорее всего, этому прогнившему чудовищу, погрязшему в пороках, оставалось жить не более недели, – писал Бонвиль в книге «Портреты знаменитых деятелей Французской революции». – Бессмертная Шарлотта Корде заставила забыть грязь, из которой он состоял. Почему она не дала ему умереть естественной смертью? Его царство кончалось, а его убийство послужило его апостолам! Его назвали мучеником свободы!» А вот что писал в мемуарах Луве: «Я заявляю, утверждаю, что она никогда не говорила никому из нас ни слова о своем замысле. А если бы она посоветовалась с нами, то разве на Марата мы бы попытались направить ее удары? Разве мы не знали, что в то время тяжелая болезнь настолько подорвала здоровье Марата, что жить ему оставалось от силы два дня?.. Смиримся перед декретами Провидения, это оно захотело, чтобы Робеспьер и его сообщники жили так долго, что, в конце концов, уничтожили самих себя».

Наверное, к лучшему, что Шарлотте не довелось узнать о том, что многие республиканцы, восхищавшиеся ее подвигом, сожалели, что она направила свою ненависть на Марата, уже сходившего с политической сцены. А некоторые монтаньяры втайне радовались устранению соратника, чью популярность теперь можно было использовать в своих интересах. «Поверьте, убийство Марата послужило на пользу Робеспьеру, Бареру, Дантону, освободившимся от соперника если не опасного, то крайне неприятного для их необузданного честолюбия», – писал Бюзо. Справедливость слов политического противника подтверждает брат Робеспьера Огюстен в письме от 15 июля 1793 года своему другу Бюиссару: «…Смерть Марата, по всей вероятности, принесет пользу республике, благодаря обстоятельствам, сопровождавшим ее. Бывшая дворянка, прибывшая из Кана, преднамеренно подосланная Барбару и другими злодеями, обратилась сначала к одному правому депутату Парижа, к фанатику Деперре, который дважды обнажал шпагу в собрании и много раз угрожал Марату. Мы декретировали предание его суду за соучастие в убийстве. Вы из газет узнаете подробности этого дела, и вам не трудно будет судить о людях, с которыми нам приходится бороться. Министр внутренних дел, по-видимому, был намечен жертвой кинжала этой чудовищной женщины, под ударами которой пал Марат. Дантон и Максимилиан все еще находятся под угрозой. Достойно замечания средство, которым эта адская баба воспользовалась, чтобы получить доступ к нашему коллеге. В то время как Марата изобразили таким ужасным чудовищем, что вся Франция доведена обманом до убеждения, будто нет каннибала, равного этому гражданину, эта женщина, однако, умоляя его о сострадании, пишет ему: "Я несчастна, а потому имею право на вашу защиту". Это обстоятельство способно демаратизировать Марата и открыть глаза тем, кто чистосердечно считает нас людьми кровожадными. Вы должны знать, что Марат жил как спартанец, он ничего не тратил на себя, отдавая все, что имел, обращавшимся к нему за помощью. Он много раз говорил и мне, и моим коллегам: "Мне больше нечем помочь несчастной толпе, обращающейся ко мне, я вам пришлю некоторых", и он много раз так делал.

Судите о политическом положении, до которого довела нас клевета. Горячие, но малосознательные патриоты согласны теперь вместе с заговорщиками похоронить Марата в Пантеоне».

Пятнадцатого июля Шарлотта, исполняя обещание, начала писать длинное письмо Барбару, в котором подробно рассказывала обо всем, что случилось с ней со дня отъезда из Кана. Во время первого допроса она впервые вслух поведала о своем замысле – после того, как осуществила его. Теперь она намеревалась отстоять его, не дать связать с заговором. Почему они не верят ей, почему постоянно хотят кого-то поставить рядом с ней? Разве им мало тех голов, которые они уже снесли по воле чудовища? Они же видели, что она пришла к нему одна и одна заколола его! Шарлотта не хотела ни с кем соединять свое имя – ни в смерти, ни в славе. Все, чем жила, чем восхищалась, перед чем благоговела, она вложила в удар, нанесенный теплым июльским вечером маленькому желтому человечку, намеревавшемуся залить кровью ее отечество. Шарлотта привыкла верить словам, внимать героической музыке стихов Корнеля, величественным картинам и монументальным образам Плутарха, «…один лишь Брут выступил против Цезаря, увлеченный кажущимся блеском и величием этого деяния, меж тем как все прочие заговорщики просто ненавидели диктатора и завидовали ему. За нравственную высоту Брута уважали даже враги, ибо он был мягок и великодушен, и неподвластен ни гневу, ни наслаждениям, ни алчности». Если в этом отрывке из Плутарха заменить имя Брута на имя Корде, получится портрет Шарлотты. «Шарлотта Корде – это Брут», – написали братья Гонкуры.

В этот же день мадемуазель Корде направила письмо в Комитет общественной безопасности с просьбой избавить ее от постоянного присутствия в камере соглядатаев и прислать ей художника:

«15 июля 1793,Второй год Республики.

Так как мне осталось жить совсем немного, могу ли я надеяться, граждане, что вы позволите нарисовать мой портрет? Я бы хотела оставить его на память своим друзьям. Нам дороги изображения добрых граждан, однако любопытство иногда побуждает нас обращать взоры на портреты великих преступников, ибо они увековечивают ужас, порожденный их преступлениями. Если вы благосклонно отнесетесь к моей просьбе, прошу вас завтра утром прислать мне художника-портретиста. И я снова обращаюсь с просьбой дозволить мне ночевать одной в камере.

Буду вам признательна. Мари Корде».

Кажется, Перле читал мысли Шарлотты, ибо в своей газете он написал: «Читатель жадно внимает всему, что пишут о личности Шарлотты Корде. Великие преступления, равно как и великие добродетели, вызывают одновременно и ужас, и восхищение».

Между тем Комитет общественной безопасности принимал заявления от граждан, желавших что-либо сообщить по делу вышеуказанной гражданки, и записывал показания. Некоторые заявления являлись доносами. Нож гильотины опускался все чаще, стараниями судей Революционного трибунала доносительство становилось едва ли не гражданской добродетелью. Поэтому не удивительно, что нашлись граждане, пожелавшие проявить особую революционную бдительность, дабы их не заподозрили в сочувствии к «негодяйке». А кое-кто пожелал воспользоваться возможностью свести счеты с собственными врагами или соперниками…

Например, некий гражданин Сальвадор направил в комитет следующее письмо: «Газета, которую я прилагаю к письму, не самая патриотическая, и вы это сами увидите. Редактор ее, некий Бомон, написал, что дни Марата сочтены. Но ведь тогда дни Марата еще сочтены не были! Зачем он написал неправду в своей газете? Не был ли он в сговоре с той чертовкой? И почему сегодня он ничего не сообщил о смерти Марата? После размышлений у меня возникают сомнения относительно этого Бомона».

Гражданин Кессель известил комитет о том, что «гражданин Ледюк, трактирщик в Монморанси, заявил в присутствии гражданки Стейм, торговки вином, что в прошлый четверг, около восьми часов утра, возле его дверей остановилась карета, в которой прибыли пятеро, а именно трое мужчин и две женщины. Среди мужчин он узнал аббата Фоше и епископа Нанси, а одной из женщин вполне могло быть от двадцать четырех до двадцати шести лет. Вышеуказанный Фоше недвусмысленно запретил кому-либо говорить о их приезде, но, главное, скрыть его от депутата Горы, который иногда посещает этот трактир. Прибывшие люди остановились у Ледюка в отдельной комнате и пробыли там до полудня. Если эти сведения могут пролить какой-нибудь свет на сообщников убийцы Марата, я подумал, что мой долг сделать настоящее заявление и подписать его».

Гражданка Добантон заявила в комитет о том, что в вечер убийства гражданина Марата, «часов в семь или в четверть восьмого, проходя по улице Отфей, она увидела двух человек, которые разговаривали между собой. Один из них, заметив заявительницу, которая носила кокарду, сказал достаточно громким голосом: "Они хотят убить Марата". И добавил: "Почтальон, который прошел здесь, сказал, что он только что доставил Марату письмо". Говоривший был одет в шелковый костюм светлокоричневого цвета, в белые шелковые чулки и был довольно высокого роста». Друэ, к которому попало заявление гражданки Добантон, наложил резолюцию: «Устроить очную ставку с обвиняемой, установить личность почтальона и также устроить ему очную ставку с обвиняемой».