Текст книги "Краденое счастье"
Автор книги: Елена Колядина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Глава 4
ДОРОЖНО-ТЕАТРАЛЬНАЯ
– Представляешь, я хотела в школьном спектакле «Елка в Сокольниках» Ленина играть, а пионервожатая возмутилась: учение Ленина должно твердо стоять на ногах!
Люба болтала второй час. Николай слушал ее серьезно и вдумчиво, как покойник надгробные речи.
В сумерках джип Николая въехал в Ярославль.
Люба радостно разглядывала Волгу, набережную, старинный центр города, Кремль, вокруг которого струился поток дорогих иномарок.
Вскоре джип остановился возле сверкающего огнями торгового центра.
– Это еще кто?
Люба не слышала, что произнесла девушка, к которой Николай, предварительно созвонившись по мобильнику, подъехал и вышел из машины на улицу, но по взгляду, брошенному на Любу сквозь лобовое стекло, была уверена, что она спросила именно так: это еще кто?
Причем спросила хмурым голосом.
Затем девушка, высоченная, как колодезный журавль, недовольной походкой подошла к джипу, открыла заднюю дверь и по-хозяйски упала на сиденье.
«Чего-то Ладка смурная сегодня, – констатировал джип. – Видно, ты ей не понравилась».
«Я?» – изумилась коляска.
«Люба твоя, – разъяснил джип. И добавил интимным голосом: – Ты разве можешь кому-то не нравиться, мышонок заводной»
– Здравствуйте, – поздоровалась Люба.
– Давно не виделись, – метнула Лада кривую улыбку и нахмурила брови.
Люба взглянула через стекло на Николая, поправлявшего зеркало.
Лада сердито смотрела в одну точку.
– У вас какие-то неприятности? Вы такая грустная, – решила проявить участие Люба.
– С чего ты взяла, что я грустная? Я что, петь в машине должна?
– Вы тоже поете? – удивилась Люба.
– Пляшу, – ласково сказала Лада.
– А я – пою, – не удержалась и похвасталась Люба.
– Начинай, послушаем.
– Как-то неудобно, – смутилась Люба. – Ну ладно, раз вам действительно хочется послушать…
Лада с подозрением поглядела на Любу: дура или прикидывается?
– Закурить попросит прохожий голосом тихим и хриплым, – с чувством затянула Люба. – И в этот момент пойму, что подменили мне рифму-у!
В машину сел Николай.
– Поем?
– Пляшем, – огрызнулась Лада.
– …взглядом под руки, что огрубели во многом, – голосила Люба, – вот здесь у меня аккордеон. А потом сразу припев: от черных яблок с белой червоточиной и не зрелых, и от ворующих улыбок беглых…
Лада поэффектнее раскинула ноги в дорогих коричневых джинсах, мерцающих искрами, и швырнула руку с сумочкой на сложенную на сиденье коляску.
– Слушай, а эта дура здесь – зачем? – раздраженно прошипела она Николаю.
– Ты сегодня недобрая, Ладушка, – с терпением в голосе произнес Николай и пристально посмотрел на Ладу в зеркало.
Лада уставила огнедышащий взгляд в боковое окно.
«Кого это она дурой назвала?» – возмутилась коляска.
«Ух! Ух! – радостно откликнулся джип. – Горячая ты какая!»
Николай поглядел на электронные часы над лобовым стеклом, периодически сообщавшие также направление ветра и температуру воздуха за бортом.
– Ну что, Любовь, в «Макдоналдсе» перекусим?
Лада вздрогнула, словно ее хлестнули по пальцам. Ах, тут, оказывается, не просто так, тут уже любовь?!
– Перекусим, – радостно согласилась Люба. – Лада, вы кушать будете?
– Сыта.
– А мороженое? – не поверила Люба.
– И без мороженого тошнит.
– И отчего же тебя тошнит, Ладушка? – вразумительно произнес Николай. – Съела чего несвежего? Или выпила?
Лада упорно молчала.
– Может, вас укачивает? – догадалась Люба. – Машина быстро едет?
«Ее укачаешь! – заржал джип. – Надорвешься укачивать! «Мерседес» один вообще вдребезги!»
«Что вы имеете в виду?» – недоверчиво спросила коляска.
«Но насчет меня ты не переживай, – заверил ее джип. – У меня инжектор безотказно работает».
«Любушка, пусть этот нахал замолчит!» – высоким голосом потребовала коляска.
– Вы, наверное, в «Макдоналдсе» уже бывали? – вновь обернулась назад Люба.
Лада фыркнула.
– Любовь, ты в первый раз, что ли? – засмеялся Николай. – Ну, тогда конечно, интересно будет!
Лада снова фыркнула.
– Хавчик там – хрень всякая, – культурно пояснил Николай Любе, – соленых огурцов вперемежку с сыром напихают, сверху колой польют. Но порядок – будь здоров! Порядок – образцовый. Каждый знает свое место. Возникла с тряпкой у тебя под ногами и не то что не рыпается – улыбается счастливой улыбкой! Сердце радуется. А я изо дня в день своим вдалбливаю: знай свое место! Знай свое место! Нет, каждый мнит себя гением крутым. Порядки ему, видишь ли, не нравятся! Да, Влада Ва сильевна?
Лада стоически молчала, как похоронный венок, выброшенный на годовщину смерти с могилы на помойку, и смотрела в окно.
Люба опять почувствовала, что разговор имеет непонятный ей, но явно неприятный для Лады подтекст, вновь обернулась назад и постаралась смягчить ситуацию:
– Лада, а вы чем занимаетесь?
Лада откинула голову назад и пристально посмотрела на Любу, скроив нарочито умильную физиономию.
– Ладушка у нас артистка, – заметил Николай, бросив взгляд в зеркало.
– Артистка? – восхитилась Люба. – В театре играете?
– В театре, – подтвердил Николай. – В анатомическом.
Люба секунду поразмыслила: что за театр такой? Вроде в морге, для студентов? Или – нет? Но ни к какому выводу не пришла.
– А-а, шутите, – догадалась Люба.
– Шучу, – сказал Николай. – Смеюсь, можно сказать. Посмеяться захотелось. Могу я посмеяться, Ладушка?
– Можешь.
– Ну и молодец! – со свинцом в голосе похвалил Николай Ладу.
– Коля, зачем ты так? – робко пробормотала Люба.
– Ты что, меня защищать собралась? – спокойно спросила Лада и презрительно поглядела на сшитую Надеждой Клавдиевной Любину джинсовую куртку. – Ты сама скоро в том же театре сниматься будешь. Ты думаешь, зачем ты в Москве нужна?
– Я петь буду, – растерянно ответила Люба.
– Рот, что ли, широко открывается?
Николай затормозил. Джип вышколенно остановился.
– Все, приехали. – Николай подмигнул Любе. – Остановка – «Макдоналдс». – Затем он повернулся к Ладе: – Пакет вот этот видишь?
Лада напряженно молчала.
– Загляни.
Лада, сжав губы в яркую трещину, приоткрыла пакет с уткой.
– Что там? Не слышу!
– Утка.
– Правильно, утка. Лежит и не крякает. А что будет, если эта утка захочет в небе летать, под облаками? Если каждая утка распоряжаться будет, где ей крыльями махать? В говне будем и я, и ты. Но она молодец, знает свое место на данный момент. Хотя тоже, наверное, мечтает высоко взлететь. Ты думаешь, я не мечтаю? Ты думаешь, тебе самая черная работа досталась? Тебя имеют, так хоть за это проплачивают наличкой. А меня, что ни день, за национальный интерес употребляют. За одну голую идею с голой задницей стоять приходится. Ты за идею трусы снимешь? Удавишься ведь! Все бы под себя гребла! А порядки в дерьме пусть Коля наводит! Последний раз прошу понять: здесь порядки я устанавливаю. Не нравится в театре работать (Николай снова подмигнул Любе) – анатомическом, могу на стройку устроить. Штукатуром, маляром. А чего – хорошая работа. Знай штукатурь. И Николай над душой стоять не будет.
– Ладно, Коля, ну чего ты? – примиряюще сказала Лада. – Просто чувствую себя хреново, голова раскалывается.
– Вот и попробуй в России порядок навести, – обратился Николай к Любе. – Если с каждым-то, ну с каждым такую разъяснительную работу надо вести. Это мне разорваться, что ли? А ведь всего и добиваюсь – элементарного порядка и дисциплины! И откуда, Влада Васильевна, в тебе столько эгоизма?
– Так что, я и слова сказать не могу?! – выкрикнула Лада.
Люба во время этой разборки подергала все ручки по очереди и, наконец открыв дверцу, стала перекладывать ноги в сторону выхода. Николай сразу забыл про Ладу:
– Погоди, Любовь, я тебя на руках вынесу.
Лада пулей вылетела из машины и нервно принялась щелкать зажигалкой.
Затем встала вполоборота к джипу, изо всех сил демонстрируя полное равнодушие к любовному увлечению Николая. Она слышала, как ойкала и смеялась Люба, как Николай ласково говорил «держись за меня крепче», и душа ее заполнялась мутным потоком ненависти.
– Лада! – позвала Люба. – Мы готовы.
Лада бросила пахнущую вишней тонкую сигарету и повернулась. Люба сидела в инвалидной коляске и улыбалась идиотской улыбкой абсолютно счастливого человека.
Лада вытаращила глаза.
Коляска вкатила на пандус.
Люба робко покатила к сияющему в майской ночи входу в кафе.
– Двигаемся походным порядком, – подбодрил ее Николай.
Лада возбужденно застучала каблуками:
– Извини, я не знала, что ты не можешь ходить. Боже мой, давно это у тебя? Прости, что спрашиваю!
– Выступление в порядке самокритики, – кивнул Любе Николай. – Порядок!
Люба легко, но несмело ехала по пандусу, выложенному неяркими цветными плитками, похожими на кусочки пемзы.
«Самая лучшая в мире лестница, которую я встречала в жизни!» – сказала Люба коляске.
«Вы мне льстите», – довольным голосом произнес пандус.
«Самая удобная!» – продолжала восхищаться Люба.
Лада забежала вперед и открыла, придерживая, дверь:
– Заезжай.
«Спасибо», – поблагодарила коляска.
– Надо же, не застряла! – радостно сообщила Николаю Люба.
Они встали перед стойкой. Затем Люба, сияя, поставила поднос с едой на колени, и Николай повез коляску к столику. Все уселись. Лада натянуто изобразила радость от общения и принялась перемешивать мороженое в стаканчике:
– Зачем в Москву едешь?
– Путину свои песни петь, – бодро ответила Люба.
– Ты что, Путину петь будешь? – уставилась Лада на Любу. Потом перевела взгляд на Николая. – Коля, серьезно, что ли?
– А когда Коля несерьезно что-нибудь делал? Ты думаешь, Коля целыми днями в нарды играет? Коля в данный момент, помимо всех прочих дел, собирается навести порядок с инвалидами. Под контроль все их творческие дела взять. Год равных возможностей, просекаешь?
– Я спою Путину свои песни и просто уверена, что после этого все непременно обратят внимание на проблемы людей с ограниченными возможностями, – взахлеб мечтала Люба.
– Чего ограничивать людей, если есть такая возможность? – решительно выступил Николай. – Пусть зарабатывают на здоровье.
– Я когда маленькая была, выступала на Красной площади: с детским хором ЮНЕСКО под управлением Монтсеррат Кабалье пела для Ельцина и его гостей. Об этом многие газеты писали. У меня дома даже фотография есть: наш хор и Наина Иосифовна с Борисом Николаевичем.
– Нет, главное, как я Любовь-то неожиданно встретил! – воскликнул Николай.
– Я на Колю прямо с неба свалилась, – сообщила Люба Ладе.
– Да? – стараясь держаться вежливо, протянула Лада и отставила стаканчик с остатками мороженого.
Ее первоначальная радость оттого, что Люба всего-навсего урод, богом обиженный, и, значит, в борьбе за покровительство Николая Ладе не конкурентка, сменилась опасением.
– Все так внезапно! – сияла Люба. – И это знакомство, и эта дорога, и теперь вот это кафе: с пандусами, с жареной картошкой! Я однажды, когда школьницей была, обратилась к секретарю нашего Белозерского райкома партии товарищу Каллипигову с предложением установить в городе пандусы, лестницы широкие, лифты сделать для удобства передвижения инвалидов. А он зашумел: «Ровных дорог в жизни ищете? Да неужели бы Борис Николаевич Ельцин в своем ежегодном послании не рассмотрел вопроса о лестницах, если бы это было важно? Не отметил бы роли и значения лифтов на пути к всеобщему процветанию? Не включил в план строительство пандусов? Но Борис Николаевич даже краем не упомянул о пандусах. Значит, ненужный это вопрос».
– Вот сука! – сказал Николай.
…Всю дальнейшую дорогу от Ярославля до Москвы Люба спала. В Москве Николай вынес коляску из джипа, усадил в нее Любу и велел ждать, пока он поставит машину на подземную стоянку. Люба лишь поерзала, пристраивая голову на рюкзак, и вновь уснула.
Разбудил ее толчок Ладиной сумочки. Коляска стояла совершенно в другом месте. Там, куда приехал джип, были деревья и клумба с тюльпанами. Сейчас же Люба сидела возле вагончика на колесах, от которого пахло хлебом. Лада испуганно отпустила ручки коляски.
– Коля сейчас придет, – сказала она, избегая смотреть Любе в глаза. И торопливо добавила: – Ну ладно, пока. Увидимся!
И быстро пошла в сторону, тут же скрывшись в подземном переходе.
Глава 5
МОСКВА ВСТРЕЧАЕТ ГОСТЕЙ
«Колясочка, кажется, это не то место, куда мы с Колей приехали, – растерянно пролепетала Люба. – Или – то?»
Коляска скорбно огляделась.
«Деревья были, кусты, клумба с тюльпанами, – бормотала Люба. – Ничего не понимаю. А как мы здесь оказались?! Ты хоть что-нибудь помнишь?»
Коляска напряженно размышляла.
«Ничегошеньки не помню. Ой, Любушка, я поняла: нам память отшибли!»
«А зачем нам память отшибли?» – недоверчиво спросила Люба.
«Ясное дело зачем. Чтоб мы не вспомнили, как нас ограбили».
«Нас ограбили?!» – с ужасом воскликнула Люба.
«Как ограбили?» – Коляска оглядела колеса.
«Ты сама только что сказала», – теряя терпение, повысила голос Люба.
«Мало ли что я могла сказать, когда в таком стрессе нахожусь! Такую потерю пережить».
«Думаешь, Николай нас просто потерял?» – с надеждой спросила Люба.
«При чем здесь Николай? Я! Я потеряла, едва успев обрести».
«Что потеряла?»
«Свою любовь», – простонала коляска.
«Я здесь», – успокоила Люба.
«При чем здесь ты? Я джип потеряла».
«Так ты в него?.. – Люба засмеялась. – Ты его любишь?»
Ничего не ответив, коляска вдруг подскочила на месте:
«Любушка, я смекаю, кто нам память отшиб: Лада! Она, мерзавка! Помнишь, мы ели в кафе, в «Макдоналдсе»? Ой, у меня прямо так ясно вся картина преступления в глазах стоит. Она нам подсыпала клофелину, чтоб мы заснули и были в беспамятстве».
«Зачем ей это надо?» – засомневалась Люба.
«Да чтоб ограбить! Это ж Москва! Ой, Любушка, проверяй скорей мою велоаптечку, не пропало ли чего?» Люба стала судорожно проверять свое имущество: утка – на месте, в пакете сбоку, возле подлокотника, рюкзачок – на коленях. И вдруг ее прошибла догадка: «Мамочка родная! Она хотела мой диск украсть. Там же такие необыкновенные песни!»
Трясущимися руками Люба развязала шнурок, стягивающий горловину рюкзачка, и принялась шарить внутри.
«Хватит, щекотно», – заверещал рюкзак.
«Потерпи, не велик барин, – приказала коляска рюкзаку. – Ограбили тебя, пока дрых».
«Никто меня не грабил, – обиделся рюкзак. – Я свое дело туго знаю!»
«Диск с моими песнями, значит, на месте?» – продолжала шарить Люба.
«В кармашке… а-ха-ха… под «молнией» лежит».
«Уф! – Люба нащупала диск. – Ох, как хорошо, что не нужно никого подозревать! Я, кстати, сразу, с первых твоих слов засомневалась: ну не способна Лада на такую подлость!»
«Все у тебя хорошие, одна я плохая, – снова обиделась коляска. – Лада… А ведь она у меня за спиной стояла, когда мы здесь очнулись».
«И сразу убежала, – пробормотала Люба. – Давай-ка еще раз подумаем. Что ты чувствовала, слышала?»
«Вроде катили меня, – задумчиво сказала коляска. – Мне сон снился, просыпаться не хотелось. Снилось, что джип меня катает».
«Я все поняла! – вдруг осенило Любу. – Все! Я заснула, Коля не хотел меня будить и попросил Ладу отвезти нас к тому месту, где мы должны его ждать».
«А почему мы в том месте ждать не могли?»
«Мало ли какие причины? Может, там стоянка колясок запрещена. Откуда я знаю, какие в Москве порядки? Главное, что мы именно здесь должны ждать Колю. И он наверняка появится с минуты на минуту».
«На джипе?» – делано равнодушным голосом спросила коляска.
«Ну не на велосипеде же!»
«Тогда я готова ждать, пока не заржавею, – самозабвенно поклялась коляска. – Послушай, Любушка, а может, мы сейчас совсем недалеко от того места, на которое утром приехали, находимся?»
«Я об этом не подумала. Ой, конечно, это где-то рядом! Подожди, спрошу».
Люба поглядела на тонар, пахнущий хлебом.
Продавец поймал взгляд девушки и заулыбался:
– Подходи, красавица!
– Здесь кусты где-нибудь поблизости есть? – подрулив к окошку, спросила Люба. – Деревья густые?
Продавец расцвел:
– Слушай, зачем кусты-мусты? В кустах грязно-мазно, люди мимо ходят. Заходи сюда! Лаваш-маваш горячий угощу.
– Ладно, давайте, раз вы такой добрый. Ух, руки прямо обжигает. Спасибо!
– Кушай на здоровье. Стой, ты куда?
Продавец перегнулся через окошко на улицу, пошарил глазами возле подземного перехода и позвал:
– Мамка! Эй, слушай, мамка!
– Чего тебе? – Дородная цыганка средних лет с обесцвеченными, поднятыми в пышную прическу волосами, в развевающейся цветастой юбке, подошла к тонару.
– Ай, мамка, не бережешь своих девочек! Все утро на коляске здесь просидела девочка. Никто ни рубля не подал. Я только лаваш угостил. Так решила в кустах клиентов искать. Я ей зову: иди сюда, в тонар. Нет, говорит, только в кустах могу. А там бомжи-момжи.
– Вот дура! Учу-учу: езди там, где люди приличные, с деньгами ходят. Бомж тебе что подаст? Вернется, так подскажи мне, я ей, сучке, устрою!
– Подскажу, обязательно подскажу. Красивая девочка! В джинсы-минсы.
– Это кто же у меня? – задумалась цыганка. – Новеньких кучу только что привезли. Я уж запуталась.
– Откуда привезли, слушай?
– А я почем знаю? Из Костромы вроде, с Узбекистана, с Молдовы. Чего они там в домах инвалидов видели? А здесь – Москва, деньги знай зарабатывай. Мамке немного дай – за квартиру заплатить, одежду им купить, еду повкуснее, а остальное клади себе в карман! Худо ли?
Люба доехала до рынка, разномастными фургончиками напоминающего задворки цирка, который однажды приезжал в Любин городок. Первая же торговка, возле ящиков которой остановилась Люба, протянула ей спелый помидор.
– Что вы, зачем? – смутилась Люба.
– Бери, бери, – отвела Любину руку торговка. – Думаешь, не знаю, как у мамки-то тебе живется?
– Что вы, моя мама очень хорошая. Она меня очень любит.
– Ну-ну, рассказывай больше.
– Честное слово!
– Ладно тебе, не бойся, ничего никому не скажу.
– О чем?
– Про мамку твою.
Люба недоуменно переглянулась с коляской. Потом приблизилась к продавщице и шепотом спросила:
– Здесь туалет где-нибудь есть?
– Да зачем ты деньги будешь платить за этот туалет? Езжай вон в кусты. Там все и сделаешь забесплатно.
– Кусты? – переспросила Люба. – А деревья и клумба там есть?
– Вытоптали всю клумбу.
– За одну ночь? – удивилась Люба.
– Кто его знает? Может, и за одну.
– И где она была, клумба? – спросила Люба.
– За рынком. Вот здесь объезжай, за палаткой с рыбой дорожка есть, прямо в кусты и приведет.
– Спасибо вам огромное! Вы такая чудесная! – с жаром воскликнула Люба.
– Да ладно тебе, – смущенно махнула рукой торговка, засмеялась и до самого обеда никого не обвешивала.
Кусты за рынком действительно обнаружились. Но деревья толпились здесь совсем не так. Утром это был угол бульвара, плавно заворачивающего к эстакаде. И тюльпаны алели в сумерках именно на травяном изгибе. А здесь, за рынком, вообще ничего не алело.
«Наверное, здесь где-то еще кусты есть, другие», – упавшим голосом сказала Люба.
«Сомневаюсь», – сумрачно ответила коляска.
Они помолчали. Люба заерзала.
«Не могу я в кустах… Неприлично это. Придется опять у людей спрашивать».
Они наугад двинули через проспект. Водители машин – кто возмущенно, кто сочувственно – тормозили при виде отчаянно передвигавшейся коляски. Из открытого окна Любе на колени вылетела металлическая монета в десять рублей.
– Вы деньги потеряли! – крикнула Люба, но машина уже умчалась.
«Какое – потерял! – вскричала коляска, когда бурный поток проспекта был преодолен и показался парк. – Это он тебе милостыньку бросил».
Люба вспыхнула.
«Ты что – серьезно?»
«Шутки шучу!»
Люба подержала монету в руках.
«Какие все-таки люди в Москве добрые. Десять рублей незнакомой девушке бросил. Без всякой корысти отдал, просто потому, что хороший человек».
«Хороший! – заворчала коляска. – Ага! Депутат это от полюбовницы своей ехал. Грешил всю ночь. А потом десять рублей калеке бросил, вот и совесть чиста: вроде он уж не изменщик, а голубь сизокрылый!»
«Почему ты во всем видишь только плохое?» – возмутилась Люба.
«Кто-то из нас двоих должен его видеть? Ты у нас кругом только хорошее замечаешь. А мне что остается?»
– Девушка, гражданка москвичка, где здесь туалет? – окликнула Люба молодую женщину с метлой.
– Ближайший – в «Макдоналдсе», на проспекте, – польщенно ответила дворничиха, которая только месяц назад приехала в столицу из Узбекистана.
– Здесь рядом «Макдоналдс»? – воскликнула Люба.
– Совсем близко, – махнула метлой женщина, – через две мусорницы.
«Колясочка, Коля точно нас там ждет!»
В кафе, которое действительно оказалось совсем рядом, на горластом проспекте, было прохладно. И жидкое мыло пахло сиренью, и электрополотенце само высушило Любины руки. Люба выехала из туалетной комнаты в зал и закрыла глаза.
«Колясочка, сейчас я открою глаза, а за столиком у окна сидит Николай!»
Коляска замерла.
Люба глубоко вздохнула, распахнула глаза и повернула голову к столику возле окна-витрины. За столиком сидела элегантная женщина в возрасте золотой осени. Брови женщины были тщательно выщипаны, а на их месте находились другие, искусно нарисованные перламутрово-коричневым карандашом и тенями. Шею и руки дамы унизывали камни цвета хурмы и сливы. Дама элегантно ела пирожок.
– Здесь не занято? – спросила Люба.
– Пожалуйста, присаживайтесь, – ответила дама.
– У вас необыкновенные украшения, – похвалила Люба, подкатив к столику с подносом. – Просто как… не знаю… как современная бразильская бахиана Лобоса!
Дама с неподдельным удивлением посмотрела на Любу.
– Вы любите музыку? – спросила она.
– Кто ж ее не любит? – ответила Люба. – Вы тоже, наверное, любите?
– Угадали, люблю, – отложив в сторону пирожок, ответила дама. – Я певица. Правда, сейчас я на пенсии, занимаюсь преподавательской деятельностью в частном порядке. Извините, как вас зовут? – улыбаясь, спросила дама.
– Любовь Зефирова. А вас?
– Чудесное имя – Любовь. А меня – Сталиной Ильясовной. Для друзей – Лина. Чем вы занимаетесь, Любочка? – с заинтересованностью в голосе спросила Сталина Ильясовна.
– Пою.
– Да что вы? И где же?
– Пока дома пела. И в нашей музыкальной школе: я там на полставки работала, с детьми-инвалидами занималась.
– У вас дома есть студия?
– Нет, я на кухне чаще всего пою и изредка в зале: мама там телевизор смотрит.
– Понятно. И какие у вас, Любочка, творческие планы?
– Я насчет планов и приехала.
– Так вы в Москве недавно?
– Утром сегодня прибыла. Там клумба была с тюльпанами… Вы здесь клумбу поблизости не видели?
– С тюльпанами – нет. Только с нарциссами. Вы где-то учились петь?
– В детстве ко мне домой учительница из музыкальной школы ходила.
– Какой у вас репертуар? Что вам ближе всего?
– Песни я пишу сама. А аккомпанирует мне папа.
– На фортепьяно? Или на гитаре?
– Нет, на балалайке, на баяне, на гармони.
– Значит, ваша стезя – фольклор?
– Я не знаю, какая у меня стезя. Вот послушайте, может, вы определите?
Люба на секунду замолчала, глаза ее затуманились, а рот горестно искривился:
Ты представляешь, я ведь ждала!
Я так низко еще не летала, Но шею затянуло мертвой петлей.
И облака изорвало-о-о… (Здесь на балалайке проигрыш…)
Несколько капель за упокой обронит скупой дождь…
– Любочка, вы довольно талантливы, – сказала дама.
– Правда?!
– Уж поверь мне. – Сталина Ильясовна перешла на «ты». – Но тебе надо много учиться. Ты обладаешь прирожденным, но пока недостаточно развитым вокальным дарованием. Сразу скажу: в оперу тебе, к сожалению, путь закрыт…
– Откуда вы знаете? – удивилась Люба.
– Во-первых, твоя осанка… Собственно говоря, осанки нет. Не хочу тебя обидеть, но ты ведь частично парализована?
– Ноги только.
– Все равно. Ты все время сидишь, поэтому легкие у тебя не развернуты, объем маловат.
Столб голоса недостаточно вытянут. Для вокалиста очень важна физическая форма.
– А я сильная, – заверила Люба. – Могу отжаться на руках пятьдесят раз, танцевать на коляске, а если пристегнусь, то вместе с коляской делаю акробатические прыжки.
– Отлично! – согласилась Сталина Ильясовна. – Но все-таки…
– Ладно, – перебила Люба, – я по опере, честно говоря, и не тоскую.
– А эстрада вполне тебе по силам. Тем более на эстрадных подмостках сейчас пользуются успехом певцы с голосом в две октавы, совершенно необъемным. Я, конечно, не имею в виду тебя…
Люба слушала открыв рот.
– Возможности нынешней акустической техники могут усилить самый слабенький голос, – продолжала Сталина Ильясовна. – В то же время хорошие преподаватели вокала довольно редки, и услуги их стоят дорого. Поэтому эстрадные певцы не стремятся совершенствовать голос. Ладно, не буду ворчать. В конце концов, история певческого искусства знает множество исполнителей, обладавших голосами такой яркой индивидуальности, что недостаток глубоких вокальных данных, в классическом понимании, почти не замечался публикой. Вертинский, Утесов, Бернес… Дай-ка, кстати, я посмотрю твое нёбо, чтоб зря не обнадеживать. Открой рот пошире. Так, так. К окну повернись… Что ж, нёбо неплохое, высокое. Голосовые связки… Плохо видно. Но вроде бы развитые. Думаю, петь профессионально ты сможешь. Хотя надо бы сходить к врачу-фониатру для профессиональной консультации.
Люба просияла.
– Нёбо… Надо же, я и не знала, – возбужденно тараторила она. – Пою себе и пою. И ведь хоть бы кто сказал, что оно должно быть высокое?
– Не все это знают. Тут нужен специалист.
– А где я могу учиться, как вы думаете? – с надеждой спросила Люба. – Только чтоб без лестниц.
– Ох-хо-хо, – вздохнула Сталина Ильясовна. – Без лестниц… Насколько я знаю, для молодых людей с ограниченными возможностями есть университет культуры под патронажем ЮНИСЕФ. Или ЮНЕСКО? Ладно, не суть. Там есть музыкальное отделение.
Люба радостно вскрикнула.
– Но лестницы… Знаешь что, позвони мне через пару дней, я выясню насчет лестниц.
И дама подала Любе визитную карточку.
– Здесь указаны мои телефоны, домашний, мобильный…
Люба долго сидела за столиком и рассматривала кусочек картона.
«Сталина Ильясовна Черниченко. Вокал. Эффективные уроки. Имеется аккомпанемент (рояль, арфа). Дорого».
«Дорого. Интересно, это сколько, колясочка?»
«Уж рублей тридцать отдай и не греши! – авторитетно заявила коляска. – А то и все пятьдесят».
«Ничего, – Люба приподняла согнутые руки, устрашая Москву бицепсами, – заработаем».
Коляска с сомнением засопела.
«Поехали на проспект, – скомандовала Люба, – прямо сейчас работать начнем».
Определив подходящее, по мнению коляски, место – возле троллейбусной остановки, Люба стала набираться смелости.
«Чего не поешь-то? – недовольно сказала коляска. – Третий троллейбус уж подходил послушать, да так и отошел».
«Ладно, – Люба закрыла глаза, – только ты мне помогай. Будешь подстраховывать меня во время прыжков и танцев», – пояснила она коляске.
«А я деньги буду собирать», – обрадовался рюкзачок.
«Верно», – похвалила Люба.
Внезапно, без предупреждения, Люба громко заголосила:
В сточной канаве найдена часть…
Прохожие, стоявшие возле прозрачного навеса остановки, шарахнулись в сторону.
Люба прибавила громкости:
Люба резко развернула коляску, так что малые колеса встали поперек, и совершила стремительное фуэте. Затем рывком поставила коляску на правое колесо и описала полукруг на нем одном.
Когда она очнулась от виражей, вокруг стояли прохожие.
Люба подняла вспотевшее лицо и испуганно обвела взглядом лица зрителей.
Зрители зааплодировали.
Подошел троллейбус, и люди, словно извиняясь за то, что уходят раньше времени, стали протягивать Любе деньги, в основном монеты. Но были среди них и несколько бумажных десяток.
Люба и коляска пели и плясали до самого вечера.
Наконец Люба перевела дух.
«Помру сейчас, – предупредила коляска. – Нашла девочку! Я ведь уже зрелого возраста».
«Ладно, хватит для первого раза», – согласилась Люба.
Они встали в тени кленов и пересчитали деньги, часть из которых рюкзак все норовил прикарманить.
«Вытряхивай его, Любушка, – требовала коляска. И шумела рюкзаку: – А ты не жульничай».
Денег оказалось триста семнадцать рублей!
«Не может быть, – шепотом засомневалась коляска. И испуганно огляделась. – Любушка, пересчитай еще разок. Может, тридцать рублей семнадцать копеек, ты имела в виду? Это что же, мы за полдня… Триста семнадцать?»
«Это ж Москва! – авторитетно заявила Люба. И самодовольно добавила: – На пять-шесть уроков вокала уже заработали».
«А питаться на что? – напомнила коляска. – Тебе питаться надо полноценно».
«У нас же лаваш есть, – вспомнила Люба, – и еще помидор. И рублей сто из дома».
«А теперь куда?» – задумчиво спросила коляска.
«К ларьку с хлебом на той стороне проспекта, – бодро обозначила маршрут Люба. – Что возле ступенек в подземный переход, куда Лада ушла».
Во время штурма проспекта Любе, несмотря на ее протесты, бросили на колени еще пять рублей.
«Я тебе говорила? – ликующе выкрикивала Люба коляске. – В Москве все стремятся помочь инвалидам».
«Лучший город-инвалид на земле», – согласилась коляска.
Едва Люба поравнялась с тонаром, из окошка высунулся улыбающийся продавец.
– Где долго была, красавица? Мамка тебя, наверное, обыскалась уже? Ругать будет! – покачал головой торговец. – Сучка, скажет, где шлялась?!
– Что вы. – Люба засмеялась. – Она так никогда не скажет. Она вообще таких слов при мне не говорит.
– А при мне говорила. Ну ладно, – успокоился продавец. И подмигнул: – Кусты-мусты нашла?
– Не нашла. Без толку в таком огромном городе кусты искать.
– Верно, красавица, зачем кусты? – обрадовался продавец. – Держи еще лаваш. А завтра приходи сюда, в тонар.
– Спасибо, может, и приду, – пообещала Люба.
– Иди скорее, автобус ваш уже стоит за переходом.
– Какой – наш автобус? – не поняла Люба.
– На котором всех ваших инвалидов домой спать везут. Ты что, на улице спать будешь?
Люба развернула коляску к переходу и недоуменно повела глазами.
– Действительно автобус…
На асфальтовой площадке, усеянной отходами дневной торговли, стоял небольшой автобус.
«А я что говорила? – горделиво напомнила коляска. – В Москве все для инвалида, все – во имя инвалида».
Они подъехали к откинутой вниз задней площадке. Молодой парень подозрительного вида споро закатывал внутрь коляску с женщиной-инвалидом.
– Новенькая, что ли? – посмотрел он на Любу.
– Ага, – сказала Люба. – Первый день сегодня.
– Давай скорей загружайся. Уезжаем.
Внутренность автобуса напоминала желудок акулы: костыли, коляски детские и инвалидные, безрукие «забытые всеми ветераны региональных конфликтов», мамаши-молдаванки с белокурыми младенцами – колченогими, косоглазыми, которым «срочно требуется дорогая операция», безногие «воины-афганцы» с гитарами, глухонемые девочки-подростки, мычащие девушки с ДЦП, веселый цыганенок со сросшимися пальцами на руках…
