Текст книги "Ежевика, святая обитель"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Елена Хаецкая
Ежевика, святая обитель

из «Эльбейского патерика»

Зеленоватый вечерний свет заливал ежевичную поляну. Спелые ягоды, каждая размером с кулачок мотылькового сильфа, поблескивали гуталиново – запускай в них зубы да чавкай. Разумеется, делать этого было нельзя: мириады шипов усеивали туго сплетенные стебли. Между ними могли попадаться и ядовитые – такие, что рука после укола раздувается наподобие полена, деревенеет и приблизительно через месяц покрывается шершавой корой.

Поэтому человек по имени Хеддо надел высокие деревянные башмаки, а руки озаботился защитить рукавицами из жабьей шкуры. Жабы здесь, на юге Люсео, водились не чета северным: шкура девяностолетней, к примеру, красной пупырки не брала и арбалетная стрела. Зато ценились они на вес золота.

Осторожно переходя от ягоды к ягоде, человек снимал их и складывал в корзину, отделяя одну от другой кусочками тонкой коры.

Что сказать о Хеддо? Возможно, изрядной поспешностью было назвать его «человеком». Сейчас он чуть меньше человека – очень молод и отдан служителю богатого бога, обитателя чащи и владыки ее; а спустя сколько-то лет, если сам выйдет в служители бога, станет ощутимо больше, чем обычный человек.

Леса на юге Люсео такие: нет им ни конца ни края, и все тянутся за зеленоватыми лучами всегда убегающего солнца рыжие и желтые смертоносные болота, и темные густые чащобы, и торжественные, как столица, корабельные леса с янтарными слезоточивыми стволами. А где-то там – по правде сказать, везде – обитает божество, лохматый темный конь с острым рогом. Он ест сырое мясо, он громко стонет над болотами, он следит отовсюду недобрыми жадными глазами. Кому что в жизни досталось; служитель служит рогатому богу, а Хеддо служит служителю.

Служителя зовут Финдан, только это не настоящее его имя.

Что еще сказать о Хеддо? У него черная кожа и длинные руки, глаза у него синие, а волосы белые. На юге Люсео это признак красоты.

А вот второй человек на ежевичной поляне – он другой. Он не с юга Люсео, он северянин, и потому лицом он светлее, а волосами темнее, в лучах заката выглядит почти зеленоволосым.

– Ух! – сказал Хеддо, завидев на краю поляны незнакомца, и шарахнулся в сторону.

– Это что, съедобные? – спросил чужак как ни в чем не бывало и занес уже над поляной ногу, собираясь ступить на ежевику.

– Стой! – крикнул ему Хеддо, а когда незнакомец замер – все так же на одной ноге, уподобясь разбуженной цапле, – пояснил: – Сдохнешь.

Незнакомец, как показалось ему, с облегчением вздохнул и отступил на шаг. Теперь, когда оба они остались живы, нужно было обменяться какими-нибудь именами, и северянин сразу назвал свое:

– Этихо – так меня называй.

Подумав, Хеддо сказал так:

– Я служитель служителя, а звать меня Хеддо. Здесь ежевика – смотри, есть и розовая, не только черная, а где розовая, там и ядовитая.

– Я этого не знал, – молвил Этихо.

Они устроились на краю ежевичной поляны и разделили вечернюю трапезу. У них с собою оказались черные и белые хлебцы, и мягкий сыр, и зеленые яблоки, и жесткие пупырчатые груши, которыми можно утолить жажду лучше, нежели даже пивом, только надо, чтоб были холодные.

Этихо сказал, что странствует в поисках жены. На севере он для себя не нашел, а на юге Люсео, как известно, живут самые красивые девушки.

Этот Этихо был такой: задумчивый и беспечный.

– Я хочу ночевать в твоем доме, – сказал он Хеддо.

У Хеддо от ужаса сразу нос заострился, рот истончился, глаза так и выпучились и застыли.

– Нет, нет, этого нельзя! – вскричал он и замотал волосами. – Никогда нельзя!

Этихо удивился:

– Почему?

– Разве я не сказал тебе, что служитель служителя? Я живу в доме Финдана, а он всегда занят важными вещами, потому что служит великому страшному богу.

– А, – молвил Этихо, – это очень жаль. В таком случае, я буду ночевать в лесу.

Они оставили немного хлеба духам ежевичной поляны и погребли огрызки от яблок, прочитав над ними краткую песнь упокоения. Этихо тоже ее знал – на севере Люсео, как и на юге, чтят пищу и землю, из которой она произрастает.

Потом Этихо остался ночевать в лесу, а Хеддо с собранной ежевикой отправился в дом Финдана, и высокие деревянные башмаки на его худых черных ногах неловко топали и с хрустом переламывали упавшие шишки и веточки.

Служитель божества Финдан был высокий, с неподвижным лицом, а внутри его словно бы сжался до предела напружиненный зверь – год за годом он готовился метнуть к добыче свое гибкое тело, но все оставался внутри, и огненное, смрадное дыхание хищника опаляло внутренность жреца.

Финдан обмазывал бога маслом и кровью, сжигал перед ним ветки и мясо, танцевал для него, и однажды Хеддо собственными глазами видел, как в чадном дыму показалось страшное человечье лицо на звериной морде. В том году стояла засуха, и божество выглядело худым и разозленным.

Ежевика предназначалась для Финдана и для бога. Служитель был нездоров – коротко, сердито кашлял и все время плевался, а белки его глаз сделались темно-желтыми. Хеддо смотрел, как служитель скучно жует, не обтира с темных губ черного сока, и так жаль было Хеддо ежевичной плоти – зачем попусту расходовать смуглую, с тонкой кожей, налитую солнцем Люсео, напитанную богатой влагой болот? Без толку только сгниет она в теле Финдана.

А жрец посмотрел вдруг на Хеддо, и тот понял: служитель знает все его мысли. И Финдан улыбнулся.

Когда наступила ночь, ему стало хуже, и Хеддо, пьяный он сна, разложил перед истуканом костер, а Финдан повелел отнести себя туда. О, как боялся Хеддо прикоснуться к служителю бога! Финдан оказался сухим, твердым, горячим – на ощупь совершенно древесным, как головешка, дряблые мышцы расползались под пальцами, зато кости были тяжелы и крепки. Хеддо жмурился и тащил, спиной ощущая надвигающийся жар костра, а потом уронил Финдана и повалился рядом сам. Финдан слабо толкнул его ногой, переворачиваясь лицом к огню, и запел дребезжащим голосом, а слюна непрерывно текла из его больного рта и запекалась в уголках, как светлый лишайник.

Под пение и бормотание жреца Хеддо заснул, а когда пробудился, что увидел вот что. Костер догорел – гора пепла, которую ворошил легкий ветер, как будто чуть приподнимал подол у хитрой женщины. И когда это случалось, из-под кружевного края пепла вздыхало жаром. Финдан тоже догорел – лежал на спине неподвижный, удивляясь, почему не видит рассвета. Слюна у его губ высохла, одна рука попала в костер и чуть обгорела. Истукан бога, закопченный почти до пояса, смотрел раскрашенным лицом. А возле него сидели на корточках, закрыв ладонями головы, трое незнакомых людей. И вдруг Хеддо понял, что они тоже служители божества, только из других мест, и что Финдан призвал их сюда, чтобы они стали свидетелями его смерти и погребли его, как положено.

Финдану хотелось попасть туда, где веселое солнце, где цветущие болота и пестрые птицы над ними, – туда, где гладкий гибкий хищник, которого он долгие годы носил в себе, свободно выйдет на волю и будет красться между деревьев, а Финдан обретет наконец покой. Умершему требовалось очень многое, но для того и явились сюда другие служители, чтобы это все многое доставить Финдану. Хеддо предполагал, что ему теперь придется ходить взад-вперед, до деревни и обратно, до города и обратно – носить масло трех сортов, древесину семи пород дерева, полотно двух видов, грубое и тонкое, а еще цветы, и мясо, и многое другое для погребальной трапезы, без счета, а потом еще дары и подношения рогатому божеству, чтобы принял нового служителя и согласился слушать его просьбы и брать подношения из его рук.

Но ничего этого делать Хеддо не пришлось, потому что трое чужих служителей вдруг разом напрыгнули на него, повалили на землю и стали хватать за руки, притягивая запястье к запястью, чтобы связать. Хеддо катался туда-сюда, отбивался ногами, бодался лбом и даже раз едва не закатился в костер. Тут-то и захлестнули кусачей петлей его ноги, а потом стянули локти у лопаток и бросили пока что лежать носом в помятую траву.

Хеддо понял, что Финдан пожелал забрать его с собой, чтобы до скончания века Хеддо собирал для него ежевику, приносил хворост для его костра, разыскивал ему попырчатые груши и сладкую воду для питья и умывания.

Времени поразмыслить у Хеддо было более чем достаточно. Умершего жреца долго будут обмывать, обряжать, умащать, предлагать ему молока и меда, всякий раз надолго впадая в отчаяние, когда он отвергнет угощение. А еще нужно приготовить огромный костер, и трапезу, и жертвы. Рассказывали, что однажды – это случилось очень давно – рогатый конь с лицом как у человека посетил погребальные торжества и ел и пил вместе со всеми. Правда, такое было всего один раз.

«Что я знаю о смерти? – думал Хеддо, чтобы занять себя в эти часы ожидания. – Что острый нож холодный, а стрела жжет».

Если бы Хеддо успел стать служителем божества, все повернулось бы иначе. Но Финдан хотел, чтобы кто-то услужал ему и после смерти. За это Хеддо еще больше ненавидел Финдана. Потом он заснул.

Когда он пробудился, снова было темно. Хеддо чуть пошевелился, спросонок позабыв обо всем, и тотчас воспоминание наскочило на него, принялось топтать все его одеревеневшее тело сердитыми пятками, колоть мириадами тупых и острых иголок. От невыносимого положения заныли, как у младенца, десны, и Хеддо принялся водить по ним языком. Он корчился по-разному, но ни одно из положений, которые он силился принять, не нравилось его позвоночнику.

Затем из темноты послышался тихий голос:

– Не ты ли был на ежевичной поляне?

Хеддо замер, пораженный. Он совсем не почувствовал приближения незнакомца.

– Ведь это ты, Хеддо? – повторил голос, становясь ближе, все такой же ровный и спокойный. – Что это с тобой?

– Я связан, – ответил Хеддо.

Из темноты к нему протянулись чужие руки с ножом – как будто тьма вдруг обрела и руки, и голос, и нож – и нащупали веревки. То, что стягивало, сжимало отовсюду, вдруг разом отпустило. Хеддо, боясь, все же потянулся – и застыл, караемый болью. Этихо сидел рядом, помалкивал. Затем схватил ноги Хеддо, лежавшие как бесполезные мясные бревна, и начал, рыча, их растирать. А Хеддо плакал и извивался. Наконец Этихо отпустил его и снова притаился в темноте. Хеддо сел, всхлипывая. Каменный истукан угадывался рядом – чернее самой ночи – и, если, приглядеться, различимы белые его глаза.

– Можешь идти? – спросил Этихо. – Попробуй.

– Даже если и могу, не пойду, – ответил Хеддо. – Идти некуда.

Северянин удивился:

– Тебя никто не охраняет. Эти, которые тебя связали, – их здесь нет.

– Они вернутся, – сказал Хеддо. – Мой бог никуда меня не отпустит.

– Расскажи, – попросил Этихо.

– Я тебе уже все сказал, – ответил Хеддо, тоскуя. – Когда я начал служить служителю, истукан выпил каплю моей крови. По запаху моей крови бог отыщет теперь меня где угодно. Он будет идти за мной след в след и в конце концов настигнет и пожрет. Вот и все – уходи.

Этихо поразмыслил над услышанным.

– Мы ели с тобой хлебцы и мягкий сыр на ежевичной поляне, – сказал он наконец. – Мне трудно оставить тебя убийцам.

Хеддо тяжело засопел носом.

– Они жрецы, а не убийцы. Говорю же тебе, от моего бога не скроешься.

Этихо на это ответил:

– А по-моему, стоит попробовать.

И взял Хеддо за руку.

Вместе они сделали шаг, потом еще. Было по-прежнему тихо. Белые глаза божества неподвижно отсвечивали в темноте. Посреди глазного яблока не было нарисовано зрачка, поэтому беглецы не могли определить, следит за ними божество или же дремлет в глубине каменного, пахнущего прогорклым маслом истукана.

Бескрайние леса южного Люсео мягки и теплы, как матушкина перина, – одно удовольствие идти по опавшей хвое, словно по шкуре жесткошерстого зверя, погружать ноги в ворох прошлогодних листьев с их запахом густого темного пива, ступать по пружинящей сетке, сплетенной из трав и корешков над чревом болот. Голод пытался было погнаться за ними, стращая костлявой рожей, особенно по вечерам, но потом отстал. Слишком хорошо и весело им шлось. Всегда вовремя удавалось найти орехи или рыбу. Во вторую половину лета эти розовые слепые рыбы становятся сонными и жирными – их можно ловить голыми руками и есть сырыми.

На четвертую ночь, когда Финдан наконец ступил из погребального пламени в желанные для него чертоги успокоения, рогатый бог узнал о предательстве Хеддо и немедленно пустился в погоню. Он вышел на поверхность и обнюхал следы возле своего истукана. Новый служитель спал, не заботясь о мести беглецу, – дела, подобные этому, рогатый бог совершал всегда сам, он не нуждался в напоминании. Широкие ноздри уловили запах знакомой крови. Зверь шел не спеша. Леса расступались перед ним, стелились ему под ноги. Для рогатого коня не было здесь матушкиной перины; повсюду он встречал испуганные и подобострастные взоры, и каждый зверек на ветке, каждая лягушка на поляне, цепенея в священном ужасе, подтверждала: да, прошел здесь человек, тот человек, которого ищет божество.

Они заметили погоню на пятый день. С юга полетели возбужденные птицы, обгоняя беглецов и шумно, тяжко перекрикиваясь на лету. Лес вокруг начал хмуриться, темнеть, наполняться тревогой. Только розовые рыбы все так же беспечно дремали в своих нагретых солнцем мелких водоемах, иногда выставляя на поверхность выпуклый слепой глаз.

– Он уже близко, – вымолвил Хеддо мертвеющими губами.

Они двинулись дальше бегом, но бог неуклонно настигал их.

– Залезем на дерево, – предложил Этихо. – Ты говоришь, он подобен коню – значит, на дереве он нас не настигнет.

Они набрали орехов и набили ими суму Этихо, заполнили флягу водой из ручья, а потом поступили так, как советовал северянин: забрались на высокое дерево и удобно устроились там среди переплетения ветвей. Круглоглазый зверек с полосатым хвостом, родственник эльфов, висел поблизости вриз головой, сцепив коготки на ветке, и спал. Услышав во сне, как приближаются незваные гости, он открыл глаза и взглянул. Круглые, зеленые, плоские, как метательные диски, эти эльфийские глазищи поморгали подслеповато, а потом успокоенно закрылись. Родич эльфов понял, что пришельцы – люди.

Этихо, как и Хеддо, любил этих зверей. Их все любили, и в южном Люсео, и в северном. Иногда, ночами, они спрыгивали с деревьев и, выпрямившись во весь рост на пушистых, чуть согнутых ногах, взмахивая над головой длиннющими руками, пускались в пляс, и неспящий лес оглашался их пронзительными криками. А их сородичи-эльфы, такие же длиннорукие и большеглазые, вторили им, затевая свой хоровод на краю поляны. И нельзя уже было сказать, кто прекраснее, звери или эльфы. Говорят, что человек не может вынести этого зрелища: от переизбытка дикой красоты у него разрывается сердце.

Долго сидели на дереве зверь и два человека, а в лесу не происходило пока ничего странного. Беглецы задремали, и каждый увидел свой сон. Этихо приснилась эльфийская дева, полупрозрачная, в тонких шелках, со светящимися волосами, а Хеддо видел во сне, будто два толстых полосатых поросенка разгуливают по городу, посещая лавочки и обмениваясь впечатлениями. Сон был смешной, и Хеддо засмеялся, не просыпаясь; а когда он все-таки пробудился, то увидел, что Этихо плачет, и поскорее растолкал его. Но Этихо не объяснил, почему расплакался во сне.

Зверь на соседней ветке уже не висел, а сидел, подобрав длинные ноги, и глядел вниз глазами-плошками, расширив их больше обыкновенного.

– Он здесь, – сказал Хеддо.

Они с Этихо придвинулись поближе друг к другу и осторожно взглянули вниз. А там действительно бродил рогатый конь, огромный – почти вдвое больше обычного коня – и на косматой его морде было страшное человечье лицо. И глаза на этом лице, в отличие от истуканьих, обладали маленькими зоркими зрачками, которые непрестанно двигались и то расширялись, то сужались. Божество бродило, время от времени наклоняя морду и принюхиваясь, и его рог наливался кровью. Потом он вдруг поднял голову и встретился с Хеддо взглядом. Хеддо задохнулся, оцепенев посреди вдоха, и стал серее пепла, а ногти на его руках налились синевой. Зверь с полосатым хвостом, которого краем задел этот взгляд, закричал пронзительным, разрывающим уши голосом и гигантским прыжком, распрямляя в воздухе сильные длинные ноги, перелетел на другое дерево. Протянулись в полете полосатый лохматый живот и распушенный хвост, в листве зашуршало, и зверь исчез.

А рогатый бог все смотрел на Хеддо, и зрачки его глаз пульсировали.

Этихо тоже испугался, схватил Хеддо за руку и проговорил:

– Хорошо, что мы забрались с тобой на дерево, Хеддо! Иначе он проткнул бы нас своим рогом, разорвал копытами и съел!

От этих слов Хеддо очнулся, завершил вдох и снова ожил. А божество – там, внизу, – негромко замычало, как мычит рассерженный лось.

– Страшный, – уважительно молвил Этихо, – а все-таки по деревьям лазить он не умеет!

Это было сущей правдой. Рогатый конь бродил по поляне кругами, не удаляясь от дерева, где укрылись беглецы, время от времени поглядывал на них, мычал и терся о ствол косматым боком.

Все звери и птицы покинули эту поляну. Никто не мог вынести присутствия божества столько времени. Обычно оно проходило мимо – довольно было отступил, открывая перед ним дорогу, или отдать ему только что пойманную добычу. Но теперь бог, разозленный и опасный, задержался слишком надолго. Даже насекомые исчезли или зарылись глубоко в землю. Все вокруг вымерло. Людям на дереве было очень одиноко.

Так прошел деньи ночь, и еще один день. Орехи были съедены, вода выпита. Беглецы погружались в свои грезы, когда их одолевал сон, но спустя короткое время возвращались обратно, пробуженные властным страхом. Рогатый конь в бешенстве рыл копытами землю, тряс головой и мычал.

– Этот гнев не залить и потоками крови, – сказал Хеддо. – Что мы наделали!

– Он тоже голоден, – заметил Этихо.

Северянин не ошибся. К ночи второго дня их сидения на дереве вдруг что-то переменилось. Божество перестало топтаться и толкать дерево лбом, замерло и раздуло широкие черные ноздри. Сначала беглецы ничего не видели и не понимали, но потом и до них донесся явственный запах паленого мяса, закопченного сала, растопленного в огне жира. Новый служитель начал кормить бога и призывал его на трапезу.

Божество затрясло головой. Жесткая грива попала ему в глаза, в нос, и оно фыркнуло совершенно как лошадь. А потом вскинулось, ударило воздух передними копытами, выкинуло комья земли задними, приподняло сильный хвост и помчалось что есть силы навстречу манящему запаху.

– Ушел! – закричал Этихо, ликуя. – Бежим!

Хеддо слабо улыбнулся. Этихо затормошил его:

– Скорее бежим, пока он жрет!

Они спустились вниз. Острый звериный запах стоял в воздухе, вся земля вокруг была перерыта и покрыта отпечатками больших раздвоенных копыт, а ствол весь изъязвлен ударами острого рога.

Друзья побежали, спотыкаясь, с поганой поляны прочь, и вскоре лес снова принял их в теплые, немного безразличные объятия.

На седьмой день, считая от смерти Финдана, божество возобновило погоню. Теперь на то, чтобы догнать наглецов, ему потребовалось больше времени, но это не могло остановить его. Оно шло по ясному следу и ни разу не сбилось с пути. По дороге оно почувствовало голод, убило и съело оленя, чтобы не возвращаться в святилище. Хотя слаще паленого мяса для него ничего не было, оно могло довольствоваться и сырым.

А друзья тем временем успели уйти уже далеко, потому что бежали, почти не останавливаясь, и в начале девятого дня, на рассвете, впервые за все это врем увидели жилье. Солнце долго медлило у горизонта, наполняя лес предрассветным мерцанием. Розоватые пятна света то вырывались из-за горизонта и пробегали по древесным стволам и траве, где вспыхивали росинки, то снова падали в пустоту, а потом вдруг по кронам прошелся долгий вдох ветра, и сразу, в одно мгновение, поднялось солнце. Мир наполнился густым золотым светом, так что друзья почти ослепли. Но длилось это совсем недолго, и вот уже золото стало прозрачным, а затем и невидимым, и все предметы вокруг из плоских и серых стали цветными и объемными. Таковы летние рассветы в лесах на юге Люсео.

Дом стоял на поляне. Маленький – избушка с крохотным оконцем. Никакого забора вокруг не было – да он и ни к чему в такой глуши. Возле дома имелись неглубокий колодец и несколько грядок с капустой. Вода здесь повсюду близко, оттого и край такой приветливый.

Друзья остановились, решая: обойти ли стороной это жилище или же постучаться в дверь и попросить дать им немного еды. Избушка дремала – в ней не угадывалось пока никакой жизни.

– Может быть, она давно стоит пустая, – предположил Хеддо, облизывая губы. Он смотрел на безмолвный домик и от сильного волнения перебирал ногами. – Может быть, там никого нет, а на столе осталось немного хлеба.

Тут избушка как будто ожила. То есть, ни звука, ни какого-либо движения там по-прежнему не наблюдалось, но Этихо ощутил, как окошко обратилось в некий глаз, раскрылось и с любопытством на них взирает.

– Э, нет, – сказал Этихо, – там есть кто-то. Идем – нужно быть вежливыми.

А оба они, хоть и выросли в разных частях Люсео, были очень хорошо воспитаны. И потому рука об руку пошли по сырой траве через всю поляну, и в веселых солнечных лучах все время подмигивали им то огненные капли влаги, то какие-нибудь немудрящие голубенькие цветочки. И от этого на сердце делалось легко.

За десять шагов до избушки они остановились. Кособокая дверь отворилась – с некоторым даже достоинством, какого от нее трудно было ожидать, и из домика выбрался, как улитка-бродяга из своей раковины, человек. При взгляде на него невольно подивишься: как он умещается в таком-то домишке! Он был худым, это правда – на юге Люсео толстяки долго не задерживаются, – но очень широкоплечим и ужасно – устрашающе! – высоким. Черное его лицо было очень красивым и старым: тонкое, с небольшими прищуренными глазами, чуть смятое в морщины на лбу и щеках, но веселое. Он глядел с напором, словно хотел сказать: «Ну, что тут за фрукты-овощи? А ну, марш в корзину!» Волосы, от природы белые, отливали сизой сталью. Он носил их заплетенными в длинную тонкую косу.

– Эй, вы! – закричал он громко. – У меня поспел завтрак! Он лежит на столе и плачет медовыми слезами, жалуясь, что я не спешу отдать ему должное!

Тут до друзей донесся такой явственный запах свежих медовых лепешек, что Хеддо посерел, закатил глаза и начал оседать на землю, а Этихо покачнулся, как от удара. Обитатель избушки подбоченился.

– Да вы оба голодны, как барсучьи щенки! Пожалуй, стоит поглядеть на то, как вы станете кушать!

И с этими словами он одним прыжком настиг пришельцев и втащил их в свой крошечный домик.

Там стоял полумрак, но ошибиться в запахе было невозможно, и оба друга, несколько раз больно ударившись о какие-то невидимые предметы, в мгновение ока добрались до стола и похватали с него медовые лепешки. Они ели их и стонали, а поев, опьянели и принялись глупо хихикать. И Хеддо понл вдруг, что никогда в жизни не выдавалось у него более счастливой минуты.

Глаза привыкли к полумраку. Вокруг проступили разные вещи, которыми была наполнена избушка, – стол, скамья, лежанка, ведро, вмазанная в пол глиняная печь – все самое обычное; а над лежанкой, в головах, стоял высокий прямоугольный щит, деревянный, обтянутый кожей и разрисованный чудесно. Такой красивой вещи ни Этихо, ни Хеддо никогда прежде не видели. На щите был нарисован, совершенно как живой, мужчина-северянин, только еще более бледный, с длинными темными волосами. Он стоял во весь рост и держал в руке копье для охоты на кабана – с перекладиной. Только глядел он не охотником, а рыболовом – терпеливо, с доброжелательным интересом.

Сидя на своей лежанке, хозяин дома посмеивался.

– Давно я не видал, чтобы так лопали! – сказал он. – За такое зрелище стоило заплатить и завтраком.

Тут гости только поняли, что ни одной лепешки не оставили хозяину, и начали переглядываться, с фальшивым раскаянием отводить глаза, бормотать что-то неискреннее, а потом не выдержали – засмеялись.

– Меня зовут Оффа, хоть вы об этом и не спрашиваете, – объявил обитатель избушки.

– Я Хеддо, а вот он – Этихо, – сказал Хеддо.

– Очень хорошо! – сказал Оффа. – А теперь расскажите-ка мне, что вы делаете в эдакой глухомани, да еще такие глупые и голодные.

– Мы заблудились… – начал Хеддо и споткнулся о собственную ложь.

Оффа лишь прищурился еще больше, но не зло: казалось, происшествие забавляет его все больше и больше.

– Ну, на самом деле мы ушли далеко от дома, – пришел на помощь другу Этихо. – И нам пора идти дальше.

– Вы разве не хотите задержаться и пообедать? – осведомился Оффа. – На обед у меня тушеная капуста под соусом.

Друзья обменялись быстрыми взглядами.

– Это очень заманчиво, господин, – сказал наконец Хеддо, – но нам и в самом деле придется идти.

– Ладно! – фыркнул Оффа. – Я ведь так и понял, что вы удрали неспроста. Выкладывайте, что вы натворили в городе, несчастные воришки!

– Мы не воришки! – возмутился Этихо. – Не оскорбляй нас, иначе я выплюну весь хлеб, который съел, на порог твоего дома!

Оффа рассердился и топнул ногами.

– Кто за вами гонится?

– Он сильный и злой, – проговорил Хеддо, мрачнея. – Он убьет нас. Нам нужно уйти отсюда поскорее, чтобы он не настиг нас в твоем доме, господин, иначе он убьет и тебя.

– Ага! – оживился Оффа. – Так он один?

– Мы и втроем с ним не совладаем, – сказал Этихо серьезно. – Поверь нам на слово, господин, и отпусти нас.

– Да кто вас держит? – сказал Оффа и пожал плечами. – Я ведь просто так выспрашиваю, из стариковского любопытства.

Друзья еще раз переглянулись, и Этихо вымолвил:

– Говоря по правде, господин, за нами гонится бог.

Оффа замер. Стало тихо и неприютно. Потом Оффа шевельнулся, и в тюфяке зашуршала сухая трава.

– Бог? – переспросил он. В его голосе прозвучали непонятные нотки: он не то удивлялся, не то пытался понять, не издеваются ли над ним. – А какой он из себя, этот ваш бог?

– Ужасный! – выпалил Этихо, а Хеддо объяснил:

– Это рогатый конь с темной шерстью, вдвое больше обычного коня. Он пожирает сырое мясо. Мы оскорбили его, и теперь он хочет покарать нас.

Оффа плюнул, его темное лицо стало почти синим – так он разозлился.

– Кого вы называете богом, несчастные остолопы! – заревел он. – Какую-то бешеную лошадь? Вас, должно быть, покусали муравьи!

– Я служил ему раньше, господин, – сказал Хеддо. И хоть говорил он тихо, Оффа его услышал и замолчал, только продолжал трясти косой и скрести ногтями тюфяк, таким сильным было его раздражение. – Я прислуживал жрецу, – продолжал Хеддо, – и видел, как бог выходит из истукана и пожирает трапезу. Нет, он не просто какая-то лошадь, господин, это грозное божество, и мы прогневили его.

– М-м, – сказал Оффа и с подозрением посмотрел сперва на Хеддо, затем на Этихо. – А есть, наверное, и другие какие-нибудь боги, а?

Оба его собеседника пожали плечами. Глупый вопрос. Конечно, другие боги есть! Мир полон богов. Это все знают.

– Почему же вы не обратились за помощью к этим другим богам? – продолжал Оффа. – Ведь ваши боги враждуют между собой, не так ли? Натравили бы на свою лошадь какого-нибудь кусачего леопарда!

– Леопард не станет нас слушать, – вежливо сказал Хеддо, боясь оскорбить полоумного старика.

– Неужто упустит возможность напакостить недругу? – хищно спросил Оффа.

Этихо ответил, тоже вежливо:

– Боги не любят людей и не помогают им.

Оффа замолчал, раздумывая о чем-то, а потом вдруг сказал вот что:

– А если вы перейдете под покровительство Единого Бога?

– Громовержца? – спросил Хеддо.

Оффа сморщился.

– Не верховного, а единого, – поправил он и почему-то кивнул в сторону щита, выставленного возле кровати. – Времени у нас, я так понял, совсем мало, вдаваться в объяснения некогда, но это ничего. Сначала попробуем избавиться от лошади, пока она нас тут всех не заела.

Хеддо накрыл голову ладонями в знак скорби и затих, примиряясь с судьбой, а Этихо уставился на Оффу и прикусил губу, чтобы не сказать ненароком чего-нибудь обидного для старика.

– Лучше нам оставить тебя, господин, – вымолвил он наконец.

Оффа рявкнул:

– Молчать! Ступайте к колодцу и ждите меня. Не вздумайте удирать, дурацкие онагры!

Друзья послушно выбрались из избушки наружу, к утреннему солнцу, которое постепенно нагуливало в небе жирок и истекало жаром, точно золотистым бульоном, напитывая благодарную почву. Жаль уходить с этой земли куда-то в тесноту и смрад утробы божества. И оба друга, не сговаривась, остались ждать Оффу.

Оффа показался вскоре, с ведром в одной руке и разрисованным щитом в другой. Хеддо глянул на Этихо с тоской.

– Думаешь, этим он остановит рогатого?

Он жалел, что доверился старику. Зря потеряли время. Они могли бы уйти уже далеко, если бы не задержались в избушке.

Оффа нацепил ведро на крюк багра и опустил в колодец. Затем сказал, заранее недовольный:

– Сейчас я над вами кое-что скажу, а вы будете молчать и соглашаться! А потом я кое-что спрошу – тут вы плюньте, но ничего не говорите! А потом я кое-что сделаю – не вздумайте отшатнуться!

И закричал непонятное, а потом действительно обратился с вопросом:

– И что вам до сатаны и злых дел его?

Друзья осторожно плюнули.

Оффа топнул ногой:

– Сильней плевать! Злее! Что вам до сатаны и злых дел его, а?

Тут уж они плюнули от души, а Оффа с размаху окатил обоих ледяной водой из колодца и победно захохотал.

– Ну, все! Пусть теперь только сунется!

Божество показалось под вечер – сперва сгустком тьмы между деревьев на краю поляны и густой волной горячего звериного запаха. Затем оно выступило на открытое пространство и нацелило красный от прилившей крови рог на избушку. Белые глаза на морде зверя горели, вокруг носа шерсть слиплась от крови недавно убитого оленя. Острые копыта оставляли в болотистой почве глубокие отпечатки.

Оффа и двое молодых людей ждали его на пороге дома. Конь замер – как раз там, где в первый раз остановились, подходя к избушке, беглецы, – поднял голову и громко зафыркал.

Оффа, закрываясь щитом, крикнул:

– Уходи отсюда, погань! Тут нет ничего твоего!

Звериные глаза жадно выискивали Хеддо, но тот прятался за спиной Оффы и пытался, как учил его старик, думать только о Едином Боге – о единственном, не верховном – о таком Боге, который сильнее всех на свете, а о рогатом коне не думать вовсе, как будто его и не существует. Он слышал, как мычит и лупит о землю копытами разозленное существо, как оно то отбегает, то вньвь приближается, – и удивлялся, отчего оно медлит нападать.

– Тут нет твоих! – повторил Оффа. – Убирайся, животное, и не попадайся мне на глаза!

Ох, как разозлили его эти слова! В огромной несытой утробе зародилось глухое рычание, и все громче оно становилось, словно все внутренности зверя начали гудеть одновременно, и вот уже оглушительный рев накрыл всю поляну и всколыхнул на ней растения, а птицы снялись с веток и рассыпались в небе. Хеддо упал на землю, вжимая ладони в уши, а Этихо опустился рядом с ним на корточки. Этихо дрожал с головы до ног, но не стыдился этого.