Текст книги "Жизнь на гранях миров"

Автор книги: Елена Черкашина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Но сейчас шла зима, и тёплая ласковость моря осталась там, в далёком детстве. Однако – разве это важно? Важно – увидеть, прикоснуться, поговорить…

Игорь вёл машину, как всегда, аккуратно, сосредоточенно. На неё смотрел лишь иногда, коротко взглядывая и едва заметно улыбаясь. А когда они, наконец, въехали в опустевшие прибрежные посёлки и острый запах соли ворвался в распахнутое Светой окно, он долго искал удобный берег, нашёл безлюдное место и съехал вниз.

Было ветрено, немного прохладно, высокие облака легчайшими птицами парили в вышине, то открывая, то закрывая солнце. Света не говорила: встреча с морем взволновала её. Молча подошла к воде, молча протянула руку. Нежное, ласковое море лизнуло ладонь. Волна запенилась у ног. Игорь не мешал, сделал вид, что занят машиной, а сам незаметно, искоса поглядывал на неё. «У каждого из нас – свои чувства к природе. Кто-то равнодушен, кто-то ищет уединения, тишины. А кто-то склоняется над водой так, будто прикасается к вечности».

Это был долгий, чудесный день. Они гуляли, обнявшись тесно-тесно, и он согревал её, пряча в объятиях, и прятал от расшалившегося ветра смеющееся лицо.

«Почему влюблённые непременно целуются? – думал он. – Разве объятие не говорит больше? Ведь в нём – та же теплота, которую хочешь передать, и та же страсть. Обнимая, мы чувствуем близость гораздо больше, чем в поцелуе. Твои руки обвились вокруг меня, и я замираю, чтобы прислушаться к их голосу: вот они расслабились, это значит, что ты просишь отпустить тебя, а вот прижались сильнее, и это безмолвный знак: обними меня крепче! А сейчас они тихо скользят по моему телу, и в них такой зов, что я знаю: ты всё же хочешь поцелуя…» И он целовал: и трепетно, и нежно, и глубоко, и страстно, а потом лежал рядом и разговаривал с нею.

Будто понимая, что сейчас не надо мешать, ветер стихает. Остаётся лишь мерный ритм волн, гибкий танец сплетающихся лучей солнца, а на его лице – её губы. Ласка и трепет дыхания, язычок аккуратно приглаживает брови, и он улыбается, потому что давно никто не ласкал его так по-детски, просто, без желания непременно обладать. В её объятиях – чистота, и он замирает, потому что чувствует себя недостойным ни её чистоты, ни её поцелуев.

Они лежат на толстом одеяле, которое бросили прямо на камни, и он изо всех сил старается, чтобы то мужское, сильное, страстное, что есть в нём, не превратилось в поток, которым он не сможет управлять, не напугало её, и, хотя она сама желает близости, – ещё рано, рано. А потому он убирает свою руку, которая забралась под её свитер, и гладит так, чтобы не сходить с ума. Его ласки полны желания, но теперь уже сдержанного, тихого, и она тоже успокаивается, начинает дышать ровнее, и тогда он думает, что женщина в руках мужчины – это тонкострунная арфа. В ней – всё богатство звучания, но только прикосновения должны быть осторожными, бережными, недопустима грубость, недопустимо рвение, и тёмная волна страсти не должна сокрушать, – она должна греть.

«Девочка моя, я приник к тебе, как к роднику воды живой; как к прохладной струе – раскалённым днем; как к лунному свету непроглядной ночью. В твоих губах – сладость всех яблок, опьяняющее чувство всех вин, морская вода, омывающая берег, – моё сердце. Вселенная тепла, только когда ты наполняешь её своим теплом; греет не солнце – твой смех. А засуха – это не пустынный ветер с юга и не ожидание дождя в степи. Засуха – это не видеть, не слышать, не обнимать тебя. Любимая! Прости, я – не поэт, в моём сердце нет рифм. Мои образы скучны и туманны. А потому я молчу».

– Я вижу в твоих глазах… – вдруг говорит она.

«Что?» – спрашивает он одними бровями.

– Ты грезишь!

– Я – грежу? – он искренне удивлён. – Ты фантазёрка! Я – сухой старый дуб, без малейшего намёка на зелёненькую сладенькую листву, и в моих ветвях не чирикают птицы.

– А что там?

– Всё сухо, строго и разложено по полкам.

– А я там есть?

– Конечно. Для тебя – чистый уютный домик: стол, кровать и кухонная посуда.

– Ах, так!!!

Ладошка бьёт его по груди, затем, не зная, как отомстить, набирает воды и тщится достать до лица. Он смеётся и отводит её руки.

– Ах, это сладкое слово «кухня», – дразнит Игорь, – когда в ней женщина, она превращается в сказочный дворец!

Весёлая возня, радостный вопль: «Ты опять меня дразнишь!» И – тишина, потому что небо улетает вдаль, а в поцелуях нет времени, нет мысли, нет и тени сомнения, только чистота и правда. Так течёт день. Оба счастливы: просто, как счастливы все искренне влюблённые на земле.

Уже затемно возвращаются в город. Света молчит: очарование дня ещё согревает её, и неосторожное слово может разрушить его, как хрупкий сосуд. Да и что можно сказать больше, чем сказано? Машина тихо скользит по тёмным улицам и сворачивает к её дому.

– Чудо закончилось? – спрашивает она.

Он взглядывает серьёзно:

– Чудо никогда не закончится! Потому что чудо – это мы!

На работе уже заметили, что хирург Городецкий и старшая операционная сестра неравнодушны друг к другу, а потому, едва за ними закрывается дверь ординаторской, все как по молчаливому сговору обходят её стороной.

Несколько мгновений он обнимает её, подойдя сзади и лицом касаясь щеки.

– Я хочу забрать тебя сегодня.

Она оборачивается, лицо огорчённое:

– Не могу. Мама дома. Она ждала-ждала, пока я приеду, и приехала сама.

– Мама – это хорошо, – он серьёзен. – Значит, я поскучаю.

У неё в глазах – лукавинка:

– Ты поскучаешь? Ты сразу же побежишь в этот свой мир, где – мечи, стрелы, хасары и другие мужские… – ей хочется сказать «игрушки», но вспоминает трагические события последних дней и говорит осторожно: – развлечения.

– Побегу. Там много дел.

– А скучать буду я!

– Ты не будешь скучать: будешь секретничать с мамой.

Она легонько краснеет:

– Конечно! Я ей всё расскажу про тебя.

Игорь поглаживает её лицо:

– И что же ты расскажешь?

– Что я люблю тебя больше всего на свете.

– Так дети говорят: «больше всего на свете».

– Я и есть ребёнок.

– Мой ребёнок. Моя девочка.

Она замирает, потому что он целует её, а ещё потому, что ей страшно нравится, когда он называет её «моя девочка» и защищает своей силой, взрослостью, опытностью. Минуту смотрит на него с выражением, в котором – неприкрытая радость и восхищение.

– О нет, не смотри на меня так! – улыбается Игорь. – Не ставь меня на пьедестал, не делай ошибки всех женщин.

Она смеётся: да, это чисто женское – ставить на пьедестал тех, в кого влюбляешься. Но именно так она и чувствует: он высоко-высоко, недосягаем, и только любовь делает их равными.

Наконец, Света спохватывается, берёт истории болезней и шутливо сверкает глазами:

– Игорь Анатольевич, вы меня задерживаете, а у меня столько работы!

Он не отвечает: сидит на краешке стола и просто любуется ею.

Вечер Света проводит с мамой: чай, обычное мамино «Светочка, ты опять похудела», рассказы про дачу, проба земляничного варенья. Но всё далеко-далеко, не так, как всегда. Света чувствует себя иначе: более отстранённо, что ли. Она изменилась? Стала старше? А может быть, просто чуть приподнялась от мира забот и маленьких маминых новостей в другой мир, где – и опасности, и смерть, и страдания? Или это любовь сделала её взрослее? Она не знает, пока не знает, но уже понимает, что стала другой.

И разговор об Игоре не клеится. Ей хочется рассказать маме, хочется сохранить эту сердечность между ними, и пусть мама порадуется её радости. Но что-то мешает, и каждый раз, когда она пытается начать, незримо останавливает её.

Уже в своей комнате понимает, почему не рассказалось маме: есть тайны, которые особенно дороги сердцу, в них душа черпает утешение, отраду; такие тайны не подлежат разглашению, они должны оставаться тайнами, хотя бы до поры. Придёт время, и о них расскажут, но сейчас, когда всё внутри замирает от счастья, хочется молчать, молчать, погреть эту тайну в глубине своего «я», подержать бережно, как томящуюся птицу в ладонях. А говоря о любви, нужно быть особенно осторожным, да и где найти слова, в которые можно вместить это чувство?

Света лежала и вспоминала каждый жест Игоря, каждое слово и тихонечко утопала в блаженстве. Как хотелось в эту минуту быть рядом с ним! И вдруг подумалось: но ведь она может! Он сказал, что у него много дел наверху, значит, он там. Нужно только осторожно пробраться в прихожую и, чтобы мама не заметила, взять куртку и обувь. Вылазка удаётся, и Света, распахнув шире окно, чтоб было свежее, засыпает.

Уже с первых мгновений она понимает, что очнулась не в лагере: вокруг – темнота. Под нею снег, она лежит в глубоком сугробе. Растерянно оглядывается, ища огни, и вдруг видит их над головой, высоко-высоко, длинной цепью они расстелились по узкой тропе над ущельем. А она – в тесной расщелине на дне, и где-то рядом бурлит под снегом невидимая горная река. Страха нет, но нужно действовать, идти. Только куда идти в такой темноте? Смотрит ввысь. Кричать? Но её не услышат, а если и услышат, то разве за этим она пришла – переполошить всех, и чтобы воины, измученные и без того нелёгким переходом, организовали сейчас экспедицию по спасению заблудившейся медсестры?

Попробовала идти вправо – и тут же увязла в снегу, а река забурлила угрожающе, и Света ужаснулась, что в темноте может упасть в воду, и тогда не выбраться. Время шло. Она растерялась. Одежда на ней промокла и пропускала холод. Руки заледенели. «Не страшно, не страшно, – твердила себе, – утром всё кончится, я проснусь дома». Но до утра так далеко…

Она уже не может стоять и ложится в снег, натягивает капюшон. «Если сейчас уснуть, то, может быть, я смогу проснуться не дома, а рядом с Игорем, и отдать ему лекарства, и послушать, как он будет ругать меня, и всё будет хорошо. Спать, спать, спать…»

– Девушка замерзает в снегу.

– Я вижу, вижу.

– В такой ситуации нельзя ждать, пока она уснёт: её тепла не хватит надолго. Я должен вмешаться немедленно.

– Этим вы рискуете до смерти напугать её.

– Лучше напугать, чем дать погибнуть.

– Безусловно. Поспешите.

Света спит – или не спит? Но сон, который она видит, – сказочный, нереальный. Кто-то очень-очень высокий и очень-очень сильный берет её на руки, поднимает легко, как пушинку, и несёт. Он проносит её над рекой, и рокочущий звук остаётся далеко внизу. Его руки теплы, они согревают её озябшее тело. Они поднимаются выше и выше, к звёздам. Нет, это не звёзды, а горящие факелы в руках часовых. Полёт замедляется, её бережно опускают на землю. Она открывает глаза…

Не может быть! Сказка заканчивается внезапно, потому что молодой воин, склонившись, изумлённо рассматривает Светлану, а потом протягивает руку и помогает ей встать.

– Это ты меня принёс? – спрашивает она замёрзшими губами.

– Откуда?!

Света опускает глаза и долго смотрит в непроглядную мглу ущелья: как высоко! Шум реки едва доносится сюда.

– Отведи меня в лазарет.

Сейчас это единственное спасение: найти Игоря, пусть он поможет во всем разобраться.

Воин ведет её по лагерю, освещая путь, и быстро находит лазарет. К счастью, Игорь на месте. Она почти падает ему на руки, и он подхватывает её.

– Света, ты вся обледенела!

Мгновенно стаскивает с неё мокрую куртку, растирает руки шерстяным шарфом, а Шалиян уже несёт сухую одежду.

Нужно всё рассказать, потому что Света понимает: не воин поднял её со дна ущелья, и уж конечно, ей не приснилось, как она замерзала в снегу.

– Игорь, Игорь, послушай…

– Слушаю.

Она переодета, задыхается от глотка едва разбавленного спирта, который он заставляет её выпить, и начинает сбивчиво, путано рассказывать всё сначала. Он долго слушает, очень внимательно, без тени недоверия, а когда она замолкает, вдруг говорит:

– Ты знаешь, той ночью, когда стреляли мне в спину, кто-то стоял неподалёку под деревом и, по словам воина, который это видел, рукою отвёл стрелу. Слегка отклонил её в полете.

– Рукою? Разве такое возможно?

– Теоретически – нет.

– Тогда почему… Почему воин так подумал?

– Этот человек – опытный лучник. И утверждает, что, стреляя с пятнадцати шагов, мог промахнуться только новичок, а брат Гофора был одним из лучших. Света, пятнадцать шагов – это всего десять метров, почти в упор!

Она напряжённо молчит.

– Но тогда почему бы не отбросить стрелу вообще?

– Я думал об этом. Если бы в ту ночь у Демзы не получилось меня убить, он продолжал бы попытки снова и снова. Мне кажется, ему позволили меня ранить, чтобы раскрыть себя. И ведь не напрасно нашёлся свидетель, который за всем наблюдал, а потом пошёл к Адамару и рассказал.

Игорь помолчал.

– Этот солдат утверждает, что стоявший под деревом – не человек. И тот, кто принёс тебя сегодня со дна ущелья, тоже не мог быть человеком. Ты понимаешь, что это значит?

Она тихонько, по-детски кивнула:

– Что нас оберегают, защищают, охраняют.

– Видимо, да.

Чуть позже, убедившись, что она в порядке, Игорь уходит: ему нужно закончить обход. Возвращается не скоро, неслышно забирается на свой лежак; ему кажется, что Света уснула. Но она не спит, открывает глаза:

– Холодно, не заснуть.

Он молчит мгновение.

– Иди ко мне.

Она легонько перепрыгивает короткое расстояние и прячется к нему под одеяло, обнимает тепло, ласково, нежно. Он греет её, потом целует, опять и опять. От её прикосновений кровь становится горячее, волнами приливает к голове, затуманивая мозг, и постепенно уплывает вдаль суровая горная ночь, и те существа, которые невидимо помогают и заботятся о них, и воины, которые несут охрану у затухающих костров. Всё растворяется, и он больше не сдерживает своё самое сильное желание, а помогает ей распахнуть на себе куртку, затем снять свитер, и дальше, дальше…

– Тебе будет холодно, – шепчет она.

– Ничего…

Ему не будет холодно рядом с ней, особенно сейчас, когда её тело обнажено, и они согревают друг друга жарким дыханием. Ночь длинна, ласки всё глубже, и вот он, наконец, целует её, пытаясь приглушить крик, чтобы не потревожить часовых, а она – как гибкая ветвь в его руках, и струны, натянутые до предела, звучат музыкой несказанного наслаждения.

Засыпают под утро, а просыпаются в его доме и долго лежат обнявшись.

– Я заморозил тебя этой ночью, – тихо смеётся он.

Это не так, и он прекрасно это понимает. Она не открывает глаз и не хочет отпускать его: есть мгновения, которые хочется продлить бесконечно. Но вдруг мысль: мама! Она, наверное, уже встала и в недоумении: куда делась дочь?! Вскакивает, бежит к телефону. Возвращается через минуту: всё в порядке, мама подумала, что Свету вызвали ночью на работу.

Они весело завтракают, не спеша пьют кофе, а у Светы внутри синей волной плещется счастье: «хороший, любимый, родной…» Перед тем, как выйти из дома, опять прячется в его объятиях, застывает в крепко сжатых руках.

– Люблю тебя, девочка, – слышит она.

И как эхо повторяет:

– Люблю…

После трёх недель тяжкого перехода армия, наконец, спускается в тёплую долину, где нет снега, где бегут быстрые радостные ручьи, а на широких альпийских лугах – множество густой, пахучей травы. Войско располагается станом, отдыхает, солдаты чинят сломанные колёса телег, купают лошадей. А Адамар, верный своему решению, снаряжает посольство.

Во главе отряда он ставит Росмаха: этот умный, тонкий и очень изворотливый человек должен убедить вождей племен, что мир для них – прекрасная возможность, и что владыка Адамар со своим войском гораздо лучше в роли союзника, нежели противника. Росмах везёт подарки: драгоценных коней, покрывала, изготовленные в землях Адамара, а так же мечи и щиты. Меч в подарок – это тончайший намёк: «у нас – отличное оружие, и, если вы не согласитесь, мы обратим его против вас». Но до этого, надеется Адамар, не дойдёт: мечта о городе прочно захватила его, по ночам он не спит, планирует улицы, мысленно проводит водопровод, раскраивает подземное пространство для стоков. Идеи Игоря стали его идеями, и он даже не помнит, что посоветовал ему друг, а что придумал он сам.

Но дни идут за днями, а Росмах с отрядом не возвращается. Напрасно владыка высылает патруль, и сам напрасно выезжает верхом, под предлогом осмотреть стан, а на деле – внимательно вглядеться вдаль: скоро ли? Не едут ли? Чистые поля, расстилающиеся перед ним, пусты, и тревога чёрным осколком шевелится в сердце, распаляя самые худшие опасения. Проходит неделя – и Адамар понимает: они не вернутся, потому что вожди этих диких племен отвергли предложение мира и выбрали смерть.

Часть 4. Война

Холодное, мрачное предчувствие наползает на душу, сжимает её тисками отчаяния, горечи, нечистоты. Что? Что происходит в пространстве? И почему я опять не сплю, хотя надо, и давно пора подняться в мой загадочный мир.

Светы нет, она дома сегодня: какие-то дела, а так хорошо, когда по вечерам она рядом и засыпает, прижавшись доверчиво, и её рука лежит на моей груди, волнуя, наполняя трепетом и заставляя думать только о ней.

Иногда любовь приходит внезапно и пугает своей молниеносностью, захватывая всё твоё существо; человек, застигнутый таким порывом, бывает смущён, растерян, сбит с толку. Но твоя любовь развернулась, как лист юного дерева: не торопясь, согреваясь в лучах нежнейшего солнца, постепенно наливаясь силой и жизнью. Ты принял её как неизбежное, как дар, который мог бы и не прийти, если б ты замедлил, пропустил её волнующий голос. Незаметно, спокойно, чувство раскрылось в тебе и в ней, настраивая обоих на изумительно звучащую волну. Любовь вошла в твой дом с тихим биением сердца, привязанного к тебе многие годы, – не надо, не притворяйся, будто не замечал или не понимал того. Пришла с доверчивостью, с трепетным желанием помочь, и что произошло? Что случилось с тобой, взрослым, достаточно опытным, давно не любившим женщину? Она покорила меня, как может покорять только ребёнок. Так много обаяния и чистоты – лишь у детей, взрослые давно потеряли это. Но она не ребёнок, она – женщина, в которую я влюблён сильно и страстно.

В моём доме осталось присутствие твоего волшебства. Оно звучит незримым эхом твоего голоса, нотами тихого смеха, и предметы, которых касалась ты, ещё отдают твою нежность…

Но что опять накатывает на душу? Откуда это холодное, липкое чувство? Не будущее ли протягивает ко мне свои лапы, пытаясь напугать, внести панику, а может быть, заставить задуматься, о чём-то предупредить?

Я должен уснуть: пора, наверху давно уже ждут.

…Он сразу понял: что-то случилось. Несмотря на поздний час, никто не спал, всё двигалось, бурлило, кипело. Воины взбудоражены, лошади гибко вздымают шеи; громко звучат голоса, разворачиваются и распрямляются кольчуги, а оружие уже сверкает, уже наточено до предела. «Выступаем! – звучит повсюду. – На рассвете выступаем!»

Игорь идёт по стану, и его несколько раз толкают, нечаянно задевают плечом. Он спешит к лазарету, но тут всё готово: каждый из его подопечных хорошо знает свою роль. Стены разобраны, шесты аккуратно перевязаны, препараты упакованы, остались лишь две лёгкие походные палатки, но их можно собрать в считанные минуты. «Итак, на рассвете. Что решил Адамар? Выступаем – куда, с какой целью?»

Спешит к шатру владыки, но здесь темно, и один из воинов показывает направление, куда недавно ушёл Адамар. Игорь стоит в нерешительности. «Бегать по стану – не дело, в такой суете его не найти». И возвращается к лазарету. Но не проходит и пяти минут, как появляется слуга Адамара и зовёт врача. Он долго ведёт его между шатров, сосредоточенно, слегка нагнувшись вперёд, и, наконец, вводит в то место, где Игорь никогда не бывал: в жилище старшей жены. С первого взгляда врач понимает: это – маскировка, камуфляж, в шатре и не пахнет женщиной. Всё сухо, просто, лаконично. Здесь место встреч повелителя с его лазутчиками, лиц которых не должен видеть никто. «Умница, Адамар», – в душе хвалит Игорь и тут же вникает в суть дела. Несколько часов назад шпионы Адамара вернулись с плохими вестями: отряд Росмаха исчез бесследно, а тем временем вожди утверждают, что настроены на мир и даже готовы были заключить союз, однако посол хасаров не явился в назначенный час.

– Что это значит? Обман? Ловушка? – спрашивает Адамар. – Пытаются выиграть время, чтобы собрать силы?

Игорь внимательно вслушивается в донесения лазутчиков. Местные люди говорят, что отряд прошёл в одном направлении – и не возвращался.

– Сколько их было? – спрашивает врач.

– Тридцать два, все верхом, и несколько коней в поводу.

– Такой отряд не мог исчезнуть бесследно. Так или иначе, должны остаться следы: лошади, оружие, одежда. Даже если предположить, что их убили, не закопали же вместе с лошадьми? Зачем, если всё равно – воевать? – Игорь смотрел в лицо Адамару.

На несколько мгновений в шатре воцаряется тишина. И в этой тишине, когда молчат уставшие от долгих поисков осведомители и сам повелитель напряжённо смолкает, Игорь внезапно чувствует мысль. Он именно чувствует её, будто кто-то незримый тихо шепнул ему на ухо: «кочевники!» В следующую секунду происходит что-то невероятное: сердце отзвучит согласием, сильным толчком: да! Так и есть! Игорь поднимает голову и чётко, убеждённо говорит:

– Адамар! Ты думал о морских кочевниках?

Владыка остро щурит глаза.

– Если отряд Росмаха двигался вдоль моря или остановился на ночлег неподалёку, то они могли стать добычей кочевников. Тогда понятно, почему бесследно исчезли люди и куда делись лошади!

Адамар вскочил, сделал круг по шатру:

– Всё верно! Верно! Но это нужно проверить.

– Обязательно.

Договариваются, что Адамар поведёт войско по берегу моря, не трогая поселения, но тщательно разыскивая хотя бы малейшие следы, которые мог оставить отряд Росмаха. И действовать в соответствии с обстановкой.

Владыка смотрит просветлевшими глазами, затем отпускает лазутчиков и слугу.

– Мне давно следовало сделать тебя военным советником, – улыбаясь, говорит он. – Ну, идём, я голоден, не хотел начинать без тебя.

Утром войско выступает; солнце ещё не взошло, но первые колонны уже двинулись и мощно идут по направлению к морю. Лёгкая конница устремляется вперёд, быстро покрывая милю за милей, но командиры, повинуясь приказу владыки, сдерживают лошадей: он осторожен и не разрешает рассредоточиваться, слишком удаляясь от основных сил. Медленный, тяжёлый обоз выступает последним и завершает суровое шествие.

День обещает быть пасмурным, ветреным, но без дождя: облака высоко, рвутся тонкими парусами воздушных кораблей, и полёт птиц не привлечён к земле. Армия движется быстро, и через несколько часов взглядам всех открывается море. Бескрайняя чистая гладь простирается далеко, поражая воображение: не многие из числа воинов видели море. Лазутчики рыщут повсюду, читая следы, тщательно опрашивая местных жителей, вглядываясь в каждую ложбинку.

Проходит день, два – и вот к Адамару ведут старика. Это рыбак, он рассказывает владыке, что неделю назад видел отряд, двадцать пять-тридцать всадников, они ехали берегом и остановились в маленькой бухте у моря, жгли костры. Он хотел предложить им свой улов, но вдруг заметил паруса на горизонте и поспешил вытащить лодку на сушу, завалить её водорослями и спрятаться в камнях. То, что случилось дальше, не поддаётся описанию. У старика дрожат губы, когда он рассказывает, а владыка чернеет все больше. «Я молчал, – объясняет рыбак, – мне было страшно, а лодка так и осталась в камнях».

Старик показывает направление, и Адамар велит привести коня. Около сотни воинов следуют за ним, и когда, наконец, находят залив, их взглядам открывается страшное зрелище. Здесь был бой: песок покрыт трупами, стаи птиц растрепали тела, но каждый узнаёт приближённых владыки и останки самого Росмаха. Видимо, они защищались отчаянно: ни один не уведён в плен, все тридцать два здесь.

Песок измят копытами лошадей, морской прилив выровнял часть берега, и вода подкрадывается к распростёртым телам. Суровое лицо Адамара – как серый камень, он пристально смотрит на линию горизонта, затем приказывает собрать погибших. По обычаю, их следует похоронить сразу же, но почему-то повелитель не спешит, а велит отложить траурную церемонию до утра. Он осторожен и хочет убедиться, что виной всему – действительно кочевники, а не хитрость местных вождей, и что старый рыбак говорит правду. Но для этого ему нужен Игорь.

Доктор появляется довольно рано, и его быстро ведут к владыке.

– Ты можешь помочь мне понять, чьих это рук дело? – спрашивает Адамар.

– Постараюсь, – отвечает друг. – Мне нужно два часа, много света и образцы оружия, которым пользуются местные. Пусть принесут всё, что смогут достать: мечи, ножи, секиры, топоры…

Игорь раскладывает тела в отдельной палатке и тщательнейшим образом исследует их; несколько раз выходит на воздух, чтобы, сняв маску, которой прикрыл лицо, хорошенько отдышаться.

– Свежий воздух кажется намного вкуснее после трупного запаха, – говорит вполголоса и возвращается к убитым.

Наконец, просит позвать Адамара:

– Хочу, чтобы ты сам увидел это.

Оба склоняются над распростёртым на столе телом.

– Взгляни, – говорит врач, – эта рана нанесена коротким и широким мечом. Похожими мечами пользовались римляне, он очень удобный: им можно не только рубить, но и колоть, как шпагой. Римляне понимали, что во время рубки, делая взмах, воин открывает себя намного больше, – поясняет он. – Но сейчас не об этом. Теперь посмотри на оружие местных: мечи узкие, длинные, ими невозможно колоть. Откладываем в сторону. Остаются ножи и топоры. Топор оставляет совершенно особую рану: не слишком глубокую, но широкую, с расходящимися краями. Таких я не видел ни на одном из твоих воинов.

– Ты рассмотрел всех? – нахмурившись, спрашивает Адамар.

– Всех, не сомневайся. Итак, убираем топоры. Остаются ножи. Если предположить, что твои опытные бойцы, отлично владеющие мечами, потерпели поражение в схватке с пусть более многочисленным противником, но вооружённым только ножами…

– Неумное предположение, – остановил его Адамар.

– Согласен, неумное, – Игорь выпрямился и потёр спину. – Идём на воздух.

Ночь, полная звёзд, нависла над станом. Свежий ветер трепал шатры.

– Твоя война – не с этими племенами, – задумчиво произнёс врач, – а с жестокими и алчными кочевниками. Они, по-видимому, облюбовали эти берега, и так просто отсюда не уйдут. А если их корабли вмещают по семьдесят – восемьдесят воинов, как, например, древние ладьи викингов на Земле, то несколько кораблей могут нанести серьёзный урон. Их нужно гнать отсюда, гнать безжалостно, сразу дав понять, кто хозяин этой земли.

– Впервые слышу от тебя такие воинственные речи, – улыбнулся Адамар.

– Характер меняется с годами, – ответил Игорь. – И видно, не в лучшую сторону. Ну что, – улыбнулся он, глянув на друга, – ужин я заслужил?

– Заслужил, – покачал головой Адамар и усмехнулся.

Дома, обложившись книгами, Игорь рисовал планы гарнизонов. За основу взял римские лагеря – классический пример рационально продуманного, удобного в защите военного укрепления. От руки копируя рисунки, затем рассовывал их по карманам Светланы и таким образом проносил к Адамару. Света сидела тут же.

– Почему бы не отксерокопировать их, было бы гораздо быстрее? – спрашивала она.

– Так интереснее. И потом, я консерватор, – улыбался Игорь.– На самом деле, когда я рисую, то лучше проникаюсь смыслом строения. А значит, и объяснить потом смогу лучше.

…Немного потрудившись, он придвинулся к Свете:

– Что будем делать в выходной?

Она задумалась.

– Хочу солнца, тепла. Надоел дождь со снегом.

– И хмурое, хмурое небо…

– Да. Свинцовое небо, которое давит, как панцирь.

Игорь подумал.

– Ну, на Гаити мы не успеем, а значит, единственное место, где есть солнце, море и тепло и которое нам доступно, это там! – он кивнул вверх.

– Воскресенье – наверху? – Света радостно повернулась к нему. – А нас пропустят?

– Меня же пропустили, когда было нужно. Попробуем!

Договорились, что в субботу вечером уснут, как обычно, и не будут настраиваться на немедленный подъем, а чтобы проснуться ближе к утру и вместе встретить восход.

– Ты делаешь меня романтиком, – смеялся Игорь и прятался лицом в ласковую пушистость её свитера.

…У Адамара было много хлопот в эти дни. Ему удалось встретиться со всеми вождями и заключить взаимовыгодный союз. Первая ступень оказалась достигнута довольно быстро. Вожди обещали всячески содействовать строительству укреплённых гарнизонов, обеспечить доставку продуктов, а так же обучать воинов искусству рыбной ловли и управлению маленькими парусными судами. Адамар не скрывал удовлетворения: припасы армии быстро таяли, но теперь опасаться голодной зимы не приходилось, а это значит, что можно все силы бросить на строительство. Он собрал всех, кто что-либо смыслил в землеройных работах, поставил над ними толкового начальника и, следуя точным планам, которые приносил для него Игорь, начал возведение первого гарнизона.

Сотни солдат ежедневно уходили в леса, рубили деревья, которые затем на повозках доставлялись к морю, и здесь, на небольшом расстоянии от берега, на солнечной стороне высокого холма сооружали стены. Работа шла споро; умельцев, особо отличившихся в деле, владыка награждал из своей казны, понимая, как важно поощрение, и не скупился на похвалы.

– Это ты делаешь меня мягче, – говорил он Игорю за обычной вечерней трапезой. – Раньше я не был таким.

– Никогда не поздно измениться к лучшему, – улыбался друг. – Скажи мне, почему за ужином я никогда не вижу твоих военачальников?

– Потому что я обедаю с ними. Поверь, этого достаточно: устаю от их вечных споров и ссор.

– Конфликтный народ? – смеётся врач.

– У них нет твоего достоинства, твоей выдержки.

– Вот уж не думал, что у меня так много хороших качеств! – Игорь обмакнул кусок лепёшки в соус. – Отлично готовят твои повара!

– А уж как руки моют!

Врач с улыбкой склоняет голову:

– Это правильно!

В воскресение им со Светланой удаётся нарушить обычный ход событий, и, уснув в доме Игоря, они просыпаются здесь, вместе встречают солнце, а затем гуляют по лагерю, осматривают возведённые стены, наблюдают за тем, как роется глубокий окружной канал. Море радует свежестью, яркими красками; день тёплый, приветливый. Немного погуляв, Игорь находит себе дело и уединяется в лазарете. Проходит час, он выходит наружу и видит чудесную картину: молодой воин, оседлав коня, учит Светлану ездить верхом. Животное идёт спокойным, мерным шагом, а Света сидит в седле и смеётся: ей и страшно, и интересно, и весело. Воин тоже улыбается, и вдруг – маленький укол в сердце, не ревность даже, а просто уж слишком хороша эта картина! У парня – красивые зелёные глаза, лицо широкое, умное, и длинные волосы разметались по плечам. Игорь смотрит мгновение и уходит обратно.