Текст книги "Ловушка для блондинов"

Автор книги: Елена Топильская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Я читал.

– Похвально. Приду, посмотрю, что читал. Уроки как?

– А что им сделается?

– Пока ты за них не возьмешься, им ничего не сделается. Жабу покорми.

– Тараканы кончились, – ответствовал ребенок, по-моему, не отрываясь от книги.

– Ладно, готовься, скоро буду.

Дома я обнаружила, что дитя опять кусочничало, трескало чипсы и плавленый сыр, а читало всего лишь журнал “Плейстейшн”, а вовсе не приобщалось к сокровищнице мировой литературы. Но в общем и целом особого бардака не наблюдалось. Вечер прошел в мире и спокойствии, а когда я упихала чадо спать, пришла Регина.

Была она непривычно тиха и грустна, скромно устроилась в уголочке на кухне и стала жаловаться мне на жизнь. К ней вернулся один из ее многочисленных молодых любовников, ранее отставленный, с которым она теперь не знает, что делать.

– Конечно, нормальные бабы сказали бы – зажралась. Он парень-то неплохой, а в постели вообще сказка, на мне научился, отточил мастерство. Но кроме этого – ноль. Не работает, даже дома пыль не вытрет. Не читает, кино не смотрит. Как домашнее животное, вон, как Василиска твоя. И на улицу не выгонишь, жалко.

Я прыснула. Регина сказала это с таким жалостливым видом, что я представила ее хахаля на голубой атласной подушке с бантиком на шее. И с пушистым хвостом.

– А что ты смеешься? – продолжила она. – Парень ласковый до безумия. Все время ручки мои гладит и в глаза смотрит. Естественно, при этом я должна либо восседать, либо возлежать. А обед кто приготовит?

– А что тебе не нравится? Живите без обеда.

– Вот и живем, – вздохнула она. – Дай поесть-то чего-нибудь.

– Извини. – Я спохватилась, что, заслушавшись, ничего Регине не предложила.

– На стол не надо накрывать, вот сюда мне, на диванчик, на подносе дай что-нибудь, я погрызу.

Я накидала Регине на поднос ее любимых погрызушек – соленой соломки, сырных палочек с кунжутом, чернослива, кураги, поставила чашку с кофе, а сама села напротив и приготовилась слушать дальше.

– Вообще-то я пришла не сама поплакаться, а о тебе посплетничать. – Регина отпила кофе и стала как-то повеселее.

– А повода для сплетен нет.

– Как это нет? А Сашка у тебя ночевал?

– Ночевал.

– А спал с тобой?

– В одной постели.

– И что?

– И ничего.

– А ты ему намекала?

– Нет.

– А почему?

– Регина, что ты пристала, – рассердилась я. – Я что, должна отчитываться, почему я не сплю со Стеценко?

– Да ладно, что ты раскричалась? Я же тебе добра хочу.

– Вы все сговорились, что ли?! Прямо одними и теми же словами…

– Ну все, все, больше не буду. А что это у тебя за дуля на лбу?

– Молодец, а еще художник называется. Острый глаз. Ты только сейчас заметила?

– Ага. Что это? Сашка приревновал?

– Нет. Бандитские пули.

– А-а. У меня есть гель хороший от ушибов, от отеков. – Регина порылась в сумочке и протянула мне баночку из матового стекла с голубым гелем: – На. Помажь прямо сейчас.

– Не хочу. Потом.

– Ладно. А что у тебя с кремами? Чем ты пользуешься? – Регина не поленилась встать, сходить в ванную и обозреть мои косметические и парфюмерные возможности. – Понятно. Все это фуфло. Выкинь прямо сейчас. Иначе так и будешь делить с мужиками постель, как братик и сестричка.

Регина начала вытаскивать из сумки и расставлять на моих полочках разные элегантные флакончики.

– Вот это очень хорошее очищающее молочко. Им лицо протрешь, потом тоником.

По опыту я знала, что с ней лучше не спорить, поэтому покорно спросила:

– А умываться до молочка или после тоника?

Возникла мхатовская пауза. Затем наконец подруга обрела дар речи.

– Что-о?! Ты у-мы-ва-ешься?! – Она посмотрела на меня так, как будто я призналась ей, что ем живьем лягушек.

– Ну, в общем, да, причем с детства.

– Ты сошла с ума!

– Интересно, почему это? – Мне стало обидно. Добро бы я призналась, что с детства не знала ни воды, ни мыла…

– Да потому! Нашей водой нельзя умываться. Она ядовитая. От нее кожа с лица слезет.

– Но у меня же не слезла.

– Пока. Пока не слезла.

– Регина, брось. В моем возрасте мне уже ничего не угрожает.

– Ох, как ты заблуждаешься!

– Слушай, хватит меня стращать. Посмотри на мою кожу. По-моему, она может служить рекламой нашей воды.

Регина всмотрелась в мою кожу, сосредоточив основное внимание на шишке, потом нехотя, даже с некоторой досадой, признала:

– У тебя хорошая кожа. Но это генетически. Она генетически хорошая. Чем бы ты ее ни портила.

– Ну и хорошо.

– Ничего хорошего! – отрезала подруга. – Так до конца дней проживешь и не узнаешь, что такое приличный крем…

В сумке у Регины очень кстати зазвонил мобильный телефон.

– Да! – ответила она в трубку. – Скоро буду.

– О! – прокомментировала она, убирая телефон. – Хомячок мой звонит. Соскучился. Ручки девать некуда. Ладно, поеду, а то мосты разведут.

После отъезда Регины я прибралась, повертела в руках ее подарки в матовых стеклянных флаконах, понюхала их, но намазать на себя не решилась.

Улегшись в постель, я долго ворочалась, обдумывала то обстоятельство, что Сашка, расставшись со мной утром, так в течение дня и не позвонил. При этом я совершенно проигнорировала тот факт, что меня целый день не было на месте. Вопрос – куда бы он звонил? Сон не шел, что меня крайне раздражало, утром опять будет не встать. Пришлось подняться и выпить валерьянки.

В полвторого ночи, когда я наконец начала засыпать, раздался телефонный звонок. Звонила Регина. Сначала я испугалась, что она не успела на мосты, и хотела предложить ей переночевать у меня. Но Регина сама уже зевала, понятно было, что она в своей постели.

– Я чего забыла спросить! А как у тебя с Пьетро? – поинтересовалась она моим итальянским знакомцем, за которого я так и не решилась выйти замуж.

– Грсподи, Регина, ты звонишь ради этого?!

– Да, ворочаюсь, заснуть не могу, пока не узнаю про бедного итальянца.

– Общаемся по телефону.

– Ты ему окончательно дала от ворот поворот?

Я задумалась – окончательно или не окончательно?

– Пожалуй, нет.

– Черт! Зачем я тебе позвонила?! Теперь я точно не засну.

– Мне бы твои проблемы, – пробормотала я уже в полусне.

А утром меня разбудил не будильник, а междугородный телефонный звонок.

– Доброе утро, Мария! – произнес по-английски голос Пьетро. – Если ты еще рада меня видеть, я могу приехать на следующей неделе. О'кей?

– О'кей, Пьетро! Между прочим, ты моим подругам спать не даешь.

– Бери с них пример, – засмеялся он.

Закончив разговор, я подумала: “Вот так. Не было ни гроша, да вдруг алтын. Сразу два обожателя. Надо их с Сашкой познакомить. Пусть кто-нибудь выиграет меня в честном бою”.

* * *

С утра я послала Кужерова в больницу дактилоскопировать потерпевшего Селько. Меня мучила совесть оттого, что я этого потерпевшего еще и в глаза не видела, но по большому счету видеть его было незачем: он уже несколько дней находился в коме, доктор был допрошен, экспертизы назначены, сегодня допрошу его жену.

Вдовами и женами я занималась целый день.

Вдова самого первого потерпевшего, рабочего Мащенко, похоже, все еще продолжала поминки. От нее пахло спиртным, вид был потрепанный. Конечно, грешно было ее осуждать в такой ситуации – погиб кормилец, работавший на “Адмиралтейской верфи”, на одном из немногих предприятий, не закрывшемся в годы кризиса, где еще платили деньги. Осталось двое детей, сама она работала за гроши уборщицей в магазине. Но мне сдавалось, что попивать она начала задолго до смерти кормильца. Может, и с ним на пару.

Вдова принесла прижизненные фотографии мужа – любительские, не очень-то хорошего качества, но зато в полный рост. Я попросила у нее разрешения пока оставить эти фотографии в деле. За полтора часа допроса мы с ней прошлись по всем жизненным вехам Петра Андреевича Мащенко, вспомнили армию, куда она его провожала и откуда дождалась, перебрали армейских товарищей, а также всю родню и соседей, в том числе и по даче. Вдова клялась, что нет среди этих людей того, кто мог бы подстеречь ее Петю в парадной и стукнуть по голове. Но все равно кое-какие фамилии я внесла в отдельный список, специально для оперуполномоченного Кужерова.

Но даже если принять во внимание тех, кто когда-либо что-либо не поделил с Петром Мащенко, это никак не объясняло, почему наряду с ним пострадали еще трое мужчин.

Наконец вдова, сморкаясь, ушла. В окно я видела, как она направилась к пивному ларьку и хватанула кружечку пива.

А в мой кабинет уже входила вдова программиста Арзубова. Хоть и бросалось в глаза, что она убита горем, выглядела она просто потрясающе.

Из беседы с ней я выяснила, что муж был младше ее на девять лет, познакомились они на работе, в институте “Энергосетьпроект”. Она увела его из благополучной семьи, жили они душа в душу, детей не было. На мои вопросы, не могло ли нападение быть связано с местью его предыдущей семьи, вдова с негодованием затрясла головой. Бывшую жену покойного (детей не было и в той семье) она характеризовала в высшей степени положительно, как интеллигентную, благородную женщину, равно как и ее родственников, с которыми Арзубов до последнего времени сохранил нормальные отношения. Все они были на похоронах, и непохоже было, что кто-то затаил на него злость.

В армии Арзубов не служил, так как в институте, где он учился, была военная кафедра. Круг его общения был не так уж широк. У него было двое близких друзей, заподозрить которых может только идиот (“Надо вызвать этих друзей, – решила я. – Друзья могут знать то, чего не знает жена”). “Нет, – решительно сказала вдова, – это дело рук отмороженных малолеток. Ну кому еще придет в голову нападать в парадной на интеллигентного человека? И главное, ради чего?”

Фотографию Арзубова я тоже приобщила к делу.

Жена безработного Селько либо уже смирилась с потерей мужа, либо просто замечательно держала себя в руках. Я не заметила в ней особых признаков волнения. Когда я спросила о состоянии мужа, она довольно долго вспоминала, когда в последний раз была в больнице. Потом она тихим голосом сказала, что врачи ей сообщили о полной безнадежности больного. Повреждена кора головного мозга, полноценным человеком он уже никогда не будет, даже если выживет; а шансов не так много. Он так и не приходил в себя. Жена принесла мне маленькую фотокарточку на паспорт, где у Селько было застывшее лицо. Я по опыту знала, что на таких фотографиях люди зачастую непохожи на себя, но карточку все равно взяла. Может, пригодится.

После ухода Инны Ивановны Селько я разложила фотографии потерпевших перед собой в ряд и подвела некоторые итоги.

Во внешности потерпевших действительно наблюдалось определенное сходство: у всех рост выше среднего, светлые короткие волосы, и возраст примерно одинаков – от двадцати восьми до тридцати пяти лет, не исключая и последнего, Коростелева. Даже тип лица примерно один, но в наших широтах это весьма распространенный тип. Вот, например, давешний киллер тоже под него подходит, тоже имеет овальное симпатичное лицо с прямым носом, так что это не показатель. И тут же я поймала себя на мысли, что лицо потерпевшего Коростелева пристроить в этот ряд не могу по той причине, что не в состоянии его как следует вспомнить. Несмотря на то, что я должна была в больнице разглядеть его детально, перед глазами у меня стояли серая кожа, бритая после операции голова и чудовищные круги под глазами, вот и все. Надо будет попросить у Ольги Васильевны его фотокарточку. Я потянулась к телефону, но передумала – сегодня я вряд ли ее застану, да лучше ее и не беспокоить. Судя по тому, в каком она вчера была состоянии, еще нарвусь на истерику… Несколько дней можно подождать – она ведь повезет тело мужа в Ивановскую область, а потом вызову ее с фотографией, заодно и допрошу по связям Коростелева. Надо спросить еще про “смурного мужика” и про судимость.

Значит, так: все нападения были совершены в промежуток времени от одиннадцати утра до часу дня. Близкие не говорят о том, что у кого-то из потерпевших были враги. Конечно, это может ничего не значить, они могут умалчивать о мотивах нападений по своим соображениям, но, по крайней мере, явных недоброжелателей мы не выявили.

Что касается прошлых связей, среди которых могут крыться застарелые конфликты, – пока нам удалось нащупать только тень конфликта, без всякой надежды на то, что этот конфликт имеет какое-то отношение к нападениям. Это я про “смурного мужика”, подбивавшего Коростелева на изготовление оружия. И то эти сведения нуждаются в проверке. Мастер мог и приврать, мало ли, и просто ошибиться.

И только про одного из потерпевших – Коростелева – мы можем предполагать, что он был в прошлом судим. Если так, то оттуда могут тянуться ниточки мести или вражды. Но это тоже вилами по воде писано, пока не придет подтверждение из Главного информационного центра.

Таким образом, если в парадных орудовал не маньяк и не отмороженные малолетки, то целью нападавших, скорее всего, был кто-то один из потерпевших. Кто? Пока на эту роль напрашивается одна кандидатура – Коростелева. Но не исключено, что мы пока не знаем чего-то важного, а если копнуть других потерпевших, то найдется более подходящий вариант.

Хорошо, а если это не маньяк и не отмороженные малолетки, то зачем нападали на потерпевших? Куда пристроить расстегнутые брюки? Ничего не понимаю.

Я поднялась из-за стола и пошла развеяться к Горчакову. Лешка, давно забывший, что он вычеркнул меня из списков живущих, обрадовался, ему наверняка тоже хотелось развеяться. Он вскочил, захлопотал надо мной, не зная, в какой красный угол меня усадить.

– Что-то ты, братец, больно нервный сегодня, – заметила я.

– Что есть, то есть, – признался Горчаков. – Правильно мне говорили – меньше надо в рюмочку заглядывать.

– Колись, – засмеялась я. – Проговорился, что ли, в нетрезвом виде?

– До этого не дошло.

– Ну рассказывай…

Горчаков еще немножко повыпендривался, но, в конце концов, желание поделиться хоть с кем-нибудь взяло верх, и он рассказал про себя стыдный случай.

Не так давно жена подарила ему мобильный телефон, это я знала, поскольку Горчаков носился с ним, как с игрушкой, на радостях всем опрометчиво раздал свой номер, и прокурор вкупе с дежурной частью РУВД стали беззастенчиво этим пользоваться. Поэтому, если в неурочное время случалось какое-нибудь происшествие, все знали, кому звонить. А если телефон был выключен, значит, Горчаков дома, поскольку жена, давно подозревавшая прогулки благоверного налево, запретила выключать свой подарок до тех пор, пока супруг не переступит порог дома. Так что теперь следователь Горчаков круглосуточно был в пределах досягаемости.

Вчера Лешка весь вечер провел в РУВД, поскольку необходимость работы по установлению личности мужчины, убитого возле хлебозавода, чудесным образом совпала с присвоением очередного звания начальнику розыскного отдела. Когда в отделе кончилась водка, установление личности продолжилось в кафе напротив.

Придя домой, Лешка, не в силах раздеться и произвести гигиенические приготовления ко сну, упал на супружеское ложе прямо как был – в грязной куртке и в ботинках. Верная следовательская жена Лена добросовестно пыталась его добудиться, чтобы раздеть и уложить под одеяло, но безуспешно. Она его и трясла, и в уши орала – безрезультатно. А поскольку животное, дышащее алкоголем вперемешку с сырым луком и недожаренными котлетами, упавшее в сапогах в семейную постель, не служит стимулом к достижению семейного равновесия, Лена предприняла совершенно коварный ход: она позвонила ему на трубку.

Естественно, он сразу среагировал: глаза открыл и трубку схватил, поскольку думал, что его вызывают на работу. Тут ему было высказано много нелицеприятного, что заставило его моментально раздеться, извиниться и лечь в постель. Стесняюсь упоминать об этом, но, похоже, еще и исполнить супружеские обязанности. Я долго и безуспешно домогалась от Горчакова, по телефону ему было все высказано или лично, но этого он не сказал.

Зое он, естественно, рассказать об этом не мог, так как не хотел расстраивать ее частым упоминанием о жене, без чего этот рассказ был бы лишен красок и смысла.

Мы с ним еще обсудили Ленкино долготерпение, Зойкино благородство, мою неприкаянность, странную осведомленность всего юридического сообщества нашего района об интимных подробностях моей жизни, после чего разговор плавно перетек на установление личности гражданина, скрывавшегося под именем Белоцерковского. Выяснилось, что роковое количество водки было выпито не зря, определенные сдвиги в процессе установления личности произошли. Вернее, мы с Лешкой сошлись на том, что этот процесс начался с другого конца: мы еще не знали, кто он на самом деле, но теперь уже точно можно было сказать, что убиенный не являлся Белоцерковским.

Эксперты подтвердили, что документы подделаны, мало того, что переклеена фотография, так еще и внесены изменения в данные. Человек с такими данными, как указано в документах, в Петербурге не зарегистрирован. По месту регистрации, значившемуся в паспорте, о гражданине Белоцерковском никогда в жизни не слышали. Джип, на котором “Белоцерковский” приехал к месту своей смерти, по номерам не существует. Однако номер двигателя совпал с данными машины, угнанной три месяца назад от универмага “Московский”.

Лешка сказал, что Кужеров, принимавший вчера деятельное участие в культурно-массовой жизни РУВД, клятвенно заверил, что сегодня выдвигается прямо с утра в морг катать пальчики трупу “Белоцерковского”. Может, эксперты еще установят, какая фамилия значилась в документах до того, как они подверглись травлению.

– Не поняла, – удивилась я. – Я же его послала в больницу, мне нужны отпечатки пальцев Селько, это единственный еще живой потерпевший.

– Этот потерпевший тоже показаний не дал? – спросил Лешка.

– Куда там, – вздохнула я. – Жена сегодня была, говорит, повреждена кора головного мозга. Все, он уже растение. Но мне интересно, где Фужер…

Поскольку с утра за время, прошедшее у меня в допросах спутниц жизни потерпевших, Кужеров мог даже пешком дойти до морга и вернуться обратно, я принялась звонить ему в отдел. Но не успела я выругаться, слушая длинные гудки, как Кужеров явился в прокуратуру собственной персоной. Он помахивал папочкой с дактилокартой трупа и жаждал поведать нам о важных наблюдениях, сделанных им в последнем пристанище “Белоцерковского”.

– Понимаете, друзья, мне жмурика выкатили из холодильника на каталке, и у него рот раскрылся. Я случайно туда заглянул. У него пломба стоит зоновская.

Мы с Горчаковым переглянулись.

– Сереженька, а ты откуда знаешь, что зоновская? – спросила я, забирая у Кужерова дактилокарту, пока он ее не потерял.

– Знаю. Под Мурманском есть зона, где такие пломбы ставят. Она из специального сплава, не помню, как называется. Считается круто. Причем ее сами зеки ставят, не зубной врач, а сами умельцы, в бараке прямо. Вот так. Я на работу забежал, ШТ [7]7
  Шифротелеграмма, срочный секретный запрос по каналам связи МВД.


[Закрыть]послал туда, в эту колонию, с приметами жмурика.

– Молодец, Фужер. Можешь, если захочешь, – ласково сказала я, но Кужеров меня перебил:

– Маша, не зови меня, пожалуйста, этой дурацкой кличкой.

Я смутилась. Не ожидала, что Кужеров так болезненно реагирует на это безобидное прозвище. Хотя, если вдуматься, не такое уж безобидное. Он, похоже, сам страдает от того, что под настроение может напиться до невменяемости. Вот, оказывается, под этой суровой внешностью кроется нежное сердце. Я вспомнила, как Кужеров трогательно позаботился обо мне после неудачного побега киллера, и чуть снова не прослезилась.

– Ладно, а как насчет Селько? Ты в больнице был?

Кужеров потупился:

– Маш, не посылай меня больше в больницу. Мне так стыдно. Я тогда напился вместе с доктором, ну как я теперь туда покажусь, а?

“Так, – подумала я, – похоже, Сергей Сергеевич не только доктора споил, но еще и покуролесил в больнице. Интересно, что они там вытворяли на пару с доктором? Канкан с медсестрами танцевали? Устроили дуэль на клизмах?” А он робко продолжил:

– Мне правда неудобно. А все из-за того, что я после водки пиво пью. Как пивком залакирую, так тянет на подвиги.

– Кужеров, – я заглянула ему в глаза снизу вверх, – а давай ты дашь себе слово, что больше не будешь после водки пить пиво, а?

Кужеров помолчал, потом ответил:

– Не могу.

В глазах его, между прочим, красивых, с длинными ресницами, странных на таком грубо вытесанном лице, плескалось страдание.

– Не могу, – повторил он.

– Почему?

– Потому что тогда получится, что у меня слабая воля…

Я не нашлась, что сказать. А Кужеров, напуганный моим молчанием, стал теперь уже сам заглядывать мне в глаза.

– Маш, а Маш, – позвал он, – я же не просто больницу прогулял. Я в морг съездил. Вот пальцы привез. – Он кивнул на дактилокарту, лежащую на столе.

– Ладно, Сережа, – вздохнув, я отвернулась, чтобы не рассмеяться ему в лицо. – Схожу-ка я в больницу сама. Заодно киллера проведаю. Может, у него уже ручки зажили. Да и соскучилась я, пора его допрашивать. Но за это… – Я задумалась, что бы такое заказать отлынившему от исполнения своих обязанностей Сергею. – За это сам отправь дактилокарту в ГИЦ [8]8
  Главный информационный центр.


[Закрыть].

Кужеров согласно кивнул.

– И еще – через пару дней поинтересуйся, не приехала ли Ольга Коростелева.

– А куда она делась? – спросил Лешка.

– Она повезла мужа хоронить в Ивановскую область.

Я сбегала к себе в кабинет за делом Коростелева и, расположившись за горчаковским столом, выписала на бумажку адрес и телефон квартиры, которую снимали Коростелевы. Когда я протянула бумажку Кужерову, он глянул в нее и отрицательно покачал головой:

– У меня же есть все ее данные, я хозяйку квартиры опрашивал. Ты не помнишь, что ли?

– Ну как хочешь. – Я, пожав плечами, порвала бумажку.

Мы втроем еще немножко поболтали на темы борьбы с преступностью, попили чаю, перебравшись в мой кабинет, а через полчаса, оставшись одна, я не выдержала и набрала служебный телефон доктора Стеценко, втайне надеясь, что, несмотря на поздний час, он еще не убежал домой. Стеценко действительно был на работе и тут же снял трубку.

– Привет, – сказала я, – что нового в жанре лирической неопсихоаналитики?

– Машенька, – похоже было, что Стеценко обрадовался моему звонку, – как приятно, что ты позвонила.

– Прочтешь что-нибудь из неопубликованного? – настаивала я.

– Нет, что-то не пишется. Разве что вот:

…И гинеколог, как обычный врач…

– А стоматолог, как обычный врач? – спросила я, намекая на его прошлую специализацию.

– Я уже забыл, кто такие стоматологи и чем они занимаются, – легко ответил он. – Как ты себя чувствуешь?

– Благодаря оказанной мне медицинской помощи… Саша, а кто вскрывал Белоцерковского? Это застреленный у хлебозавода; ты, случайно, не в курсе?

– В курсе. Его вскрывала моя соседка по кабинету Маренич. Тебе ее дать?

– А она еще там? – В глубине моей души шевельнулось ревнивое чувство к соседке по кабинету: почему это они оба еще на работе, через три часа после окончания рабочего дня (доктора рано заканчивают)?

– Где-то бегает, сейчас я ее позову.

Стеценко положил трубку на стол, судя по звуку, и громко позвал Марину. Через три секунды запыхавшаяся Маренич отозвалась:

– Алло!

– Мариша, это Швецова.

– Привет! Ты по Белоцерковскому? Тебе, бедненькой, опять дело сунули? А Горчаков ваш чем занимается?

– У него своих дел полно, у него банда.

– Ага, банда и еще любовница молоденькая, секретарша ваша, Зоя, так?

– Ну-у… – протянула я, констатируя про себя, что не одна я служу объектом вселенских сплетен, Горчакову тоже досталось. В этот момент я испытала к Лешке просто родственные чувства.

– Ладно, Маш, чего ты хочешь? Заключение получишь через месяц. А так все ясно: четыре огнестрельных повреждения грудной клетки, две пули я извлекла, можешь забирать. Кровь и органы на химию, пальцы ему сегодня откатали, чего тебе еще?

– Мариночка, опиши, пожалуйста, подробно состояние зубного аппарата.

– Конечно, опишу в лучшем виде, мужик ведь неустановленный, насколько я знаю.

– Вот именно. А наш опер сегодня ему в рот заглядывал и усмотрел какие-то необычные пломбы…

– А-а, это и я заметила, что пломба грубая, из необычного материала, сплав какой-то незнакомый. Я даже с Александром консультировалась, он авторитетно заявил, что в нашей официальной стоматологии такие пломбы не применялись. А для зарубежной – работа слишком топорная, такое впечатление, что не бором обрабатывали зуб под пломбу, а стамеской.

– Да, оказывается, в зоне такие пломбы делают из щегольства.

– А что, клиент с прошлым?

– Вполне возможно. Как насчет шариков?

– Увы, Маша, ни шариков, ни кубиков. – Мы с Мариной рассмеялись, вспомнив широко известный в судебно-медицинских кругах протокол наружного осмотра трупа, произведенного молодым следователем. Он счел труп некриминальным, от услуг судебно-медицинского эксперта отказался, однако осмотр стал производить в соответствии с рекомендациями учебника по криминалистике и так старался, что осмотрел даже половой член умершего и нащупал там посторонние тела, которые модно было вшивать под кожу пениса. Правда, обычно вшивали шарики. А милиционер, сбитый с толку нетрадиционной формой этих имплантантов, записал в протоколе: “Под кожей полового члена шарики в виде кубиков”…

Мы с Мариной обсудили данные, полученные при вскрытии трупа “Белоцерковского”, и пока мы говорили, я вдруг вспомнила, что еще в глаза не видела вещи, которые были в джипе убитого. Быстренько распрощавшись с экспертом Маренич, причем она даже не спросила, нужен ли мне еще на проводе доктор Стеценко, я побежала в соседний кабинет к Лешке.

– Леша, а где личные вещи потерпевшего? У тебя?

– У меня, – оторвался он от толстого тома заключений экспертиз, – но я их еще не смотрел как следует. Возьми в сейфе, там все, кроме паспорта и прав, их я на экспертизу отдал. Да, еще и кредитки я в розыске оставил, они запрашивали по владельцам. Я залезла к Лешке в сейф, вытащила барсетку с присохшей каплей крови и вынула ее содержимое, разложив у Лешки на столе. Содержимого осталось не так много: ставшая бесполезной электронная записная книжка, несколько чеков – из гастронома “Литейный”, из компьютерной фирмы “Кей” – скорее всего, как раз на электронную книжку, еще из каких-то магазинов. Надо будет их проанализировать, может, очертим круг передвижений потерпевшего. Чеки я аккуратно собрала в кожаный бумажник, денег там оказалось прилично – триста долларов сотнями и десять тысяч пятисотенными и тысячными купюрами, не считая мелочи. И наконец я извлекла из бумажника главный трофей – телефонную карту.

– Отдай ее Кужерову, пусть запросит телефонную компанию, – посоветовал Лешка, снова утыкаясь в уголовное дело.

– А ты не в курсе, Кужеров к себе пошел или куда глаза глядят?

– Собирался возвращаться в РУВД. Пойдешь?

– Забегу по дороге домой. Не хочется в метро спускаться, лучше я прогуляюсь.

Созвонившись с Мигулько и убедившись, что Кужеров будет ждать меня, сколько надо, я собралась и отправилась в милицию. По дороге я собиралась прикупить продуктов, но обнаружила, что наш продуктовый уже закрылся, а это означало, что на часах – восемь вечера. Ничего себе! А что сделано за весь день? Правда, я троих человек допросила, и внушительные протоколы украсят уголовные дела в случае проверки; но, по сути, расследование не сдвинулось ни на шаг. Слава Богу, ребенок сегодня поехал к бабушке, и меня не гложет совесть за то, что я занимаюсь неизвестно чем, пока мое брошенное дитя скучает в одиночестве. Справедливости ради надо признать, что дитя мое не скучает в одиночестве, он вполне самодостаточен, но мне и самой хочется общаться с ним как можно больше. Проходя мимо вокзала, я не удержалась от искушения заглянуть на книжные и газетные развалы, и от траты денег на себя удержалась, зато купила Хрюндику журнал “Плейстейшн”, вспомнив его восторги по поводу этого издания и сетования на то, что жить без компьютера невозможно и незачем.

– Интересно, а как я жила без компьютера? – задала я ему тогда вопрос.

– Не представляю, ма. А чем ты занималась?

– Читала.

– Но это же скучно – все время читать…

– А по-моему, скучно весь день играть в компьютер.

– Ты что! – Ребенок так на меня набросился, что старина Тургенев с его проблемой отцов и детей наверняка перевернулся в гробу.

Открыв журнал на разделе переписки с читателями, я с ходу наткнулась на фразу: “Ты на кого пингуешь, ломо недопатченное?”, ужаснулась и поскорее захлопнула его.

До РУВД я добралась к девяти. За стеклом дежурной части затурканный Слава Ромашкин что-то отправлял по телетайпу, над душой у него стоял милицейский следователь, размахивая материалом и, судя по всему, требуя немедленной регистрации этого материала в книге учета происшествий. Плечом Слава прижимал к уху телефонную трубку и в паузах даже что-то в нее говорил, одновременно левой рукой перелистывая журнал учета информации, поступившей по телефону.

Проходя мимо, к лестнице, ведущей на второй этаж в убойный отдел, я помахала взмыленному Славе рукой, и он приветливо кивнул мне. Я в который раз поразилась высокому профессионализму и филантропическому складу характера дежурного Ромашкина – в этом сумасшедшем доме он еще умудряется ч приветливо улыбаться, – и взялась было за ручку двери, но тут за моей спиной хлопнула входная дверь. Я оглянулась, и две вошедшие вслед за мной в РУВД фигуры заставили меня притормозить.

Ошибиться было невозможно – дежурную часть нашего районного управления внутренних дел посетил известный певец, танцор и еще Бог знает каких талантов артист, когда-то начинавший в подтанцовках у поп-звезд, а потом и сам ставший поп-звездой в прямом и переносном смыслах. По крайней мере, его светло-малиновый хохолок на выстриженной голове не позволял спутать его с другими поп-звездами. А сильно накрашенные глаза и бордовые ногти вкупе с серьгами в обоих ушах подчеркивали то, что сам певец нисколько не скрывал, а именно – его принадлежность к гей-культуре. Не скрывал он этого настолько, что недавно позволил себе появиться в известной телепередаче “Дамские истории” в качестве героя, или героини, я уж даже не знаю, как правильно.

Сопровождал знаменитого певца мужчина вполне традиционной внешности, об ориентации высказываться не берусь. Оба робко остановились перед стеклом с надписью “Дежурная часть” и стали ожидать, когда на них обратят внимание.

Естественно, что мне захотелось, во-первых, помочь людям искусства, а во-вторых, элементарно поглазеть на певца Бориса Блюза. Кроме того, я мучительно пыталась определить, что за духи у певца, пах он пленительно. Я свернула с заранее намеченного курса и прошла в помещение дежурной части, уже предполагая, что случилось, – на территории нашего района находился большой концертный зал, откуда регулярно что-то воровали.