Текст книги "Овечья шкура"

Автор книги: Елена Топильская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Как это? – поразилась я.

– А вот так. Одна наша известная политическая персона со мной познакомилась, когда я ее гримировала для передачи. Потом вызвонила меня к себе домой, я ее обслужила по полной программе, вплоть до маникюра с педикюром, а она напоила меня чаем и сказала: ведь мы же друзья, правда? А с друзей денег не берут…

– И что, не заплатила?

– Нет, – улыбнулась гримерша. – Теперь думаю, имею ли я моральное право рассказывать всем, что она моя подружка?

Болтая таким образом, гримерша взяла протянутую мной записную книжку и вписала туда свое имя – Алла Шарко – и номер телефона.

– А как ваше отчество? – спросила я, разглядывая запись.

– Павловна, но можно просто Алла. Я, кстати, делаю еще и портретный грим…

Она собралась еще что-то рассказать мне, но в комнату вбежала редакторша. Подскочив к нам, она осмотрела мой затылок, быстро спросила гримершу:

– Уже закончили?

И не дожидаясь ответа, схватила меня за руку и потащила на выход. Уже у двери гримерша догнала нас и сняла с меня нейлоновую пелеринку.

Энергичная дама-редактор увела меня по каким-то закоулкам, заставленным громоздкими конструкциями неизвестного мне предназначения, в студию – большое помещение, опутанное ; проводами, и я поразилась, как это захламленное неухоженное пространство не похоже то, что мы видим на экране телевизора.

Там она протащила меня сквозь группки людей, что-то с озабоченным видом обсуждавших, и подвела к импозантному Белявскому, курившему в углу вместе с бородатым коротышкой мрачного вида. С Белявским они смотрелись, как Пат и Паташон; несмотря на холеную внешность телеведущего, он почему-то удивительно соответствовал коротышке – лохматому и неопрятному, одетому в непонятные буро-серые балахоны. Они так нежно посматривали друг на друга, что вывод напрашивался сам собой – если они не друзья, то, по крайней мере, любовники.

– Это Мария Сергеевна, следователь прокуратуры, по маньякам специализируется, – отдышавшись, бросила редакторша и подпихнула меня в спину. – Вы ж просили прокуратуру…

Я вежливо улыбнулась, и Белявский, отставив руку с сигаретой, ответил мне тем же. Я машинально отметила, что глаза у него при этом не улыбаются совсем, смотрят холодно и неприязненно. Так он всегда улыбался в эфире, перед тем как задать собеседнику особенно неприятный вопрос.

Коньком его были острые публицистические шоу; одно время у него имелась своя передача, называлась “Пятый угол” или что-то вроде этого. Со сдержанной аристократической улыбкой Белявский оскорблял гостей своей передачи, и я поначалу с интересом смотрела, как гости выпутываются из конфликтной ситуации, пока не поняла, что интерес к передаче обратно пропорционален масштабу личности гостя; иными словами, было даже в каком-то смысле приятно наблюдать, как Белявский говорит гадости политикам и бизнесменам, не вызывающим симпатий. Были у него такие гости, которые уже первыми сказанными словами вызывали желание дать им по морде; например, одиозный лидер националистического движения, про которого я точно знала, что наряду со своей политической деятельностью он спекулирует автомобилями, и что собранные им на партийные цели пожертвования он пропивает вместе со своим компаньоном, я даже знала, где пропивает. Я вообще много чего про него знала из уголовного дела, по которому он, к великому моему сожалению, проходил свидетелем, а не обвиняемым.

Этот доморощенный фюрер ни много ни мало призвал с оружием в руках бороться против режима, который допускает проживание в нашем городе лиц иной национальности, кроме русской, а также законодательно запретить браки русских с представителями других наций.

Зная достоверно, что поборник чистоты нации тщательно скрывает свое отчество, звучащее скорее по-иудейски, чем по-русски, я с удовольствием смотрела, как Белявский прилюдно этого урода унижает, тонко издевается, а тот даже не замечает и принимает издевательски-восхищенный тон ведущего за чистую монету.

Но стоило рядом с Белявским оказаться достойному человеку, как все приемы ведущего начинали казаться мелкими, позы – напыщенными, а колкие замечания – просто-напросто мелким хулиганством, и в конце концов я утратила к его передаче всякий интерес; да она и в эфире стала появляться все реже и реже. А вскоре передачу и вовсе прикрыли – то ли интерес к ней утратили многие, включая его телевизионное начальство; то ли он неудачно подколол в эфире лицо, близкое к кругам, финансирующим телевидение; но теперь Игорь Белявский пробавлялся эпизодическими шоу и от случая к случаю блистал своей фактурой в конферансе.

Косматый коротышка – вот ему-то, как я отметила, Белявский улыбался совсем не так, как мне, а будто родственнику, тепло и дружелюбно, – на меня посмотрел, как солдат на вошь. И что-то буркнул Белявскому, а тот переменился в лице и отозвал в сторону редакторшу. Пока те секретничали, коротышка даже и не подумал развлекать меня светской беседой, а пускал мне в лицо дым и прямо-таки буравил меня своими поросячьими глазками.

Я наконец вспомнила, кто он такой: “гад”, как выражался писатель Куприн, от слова “гадать”, то есть прорицатель, Иоаким Баранов. Секрет его популярности для меня так и остался тайной за семью печатями. Я искренне не понимала, как астролог и оракул может, извините за каламбур, попадать пальцем в небо сто раз из ста возможных, и при том до сих пор не быть побитым камнями. Впрочем, может быть, в этом как раз и крылся его волшебный дар. Его последнее предсказание, вовсю муссировавшееся желтой прессой, называло точную дату конца света, который должен был состояться неделю назад.

Вернулся Белявский, еще раз растянул губы в символической улыбке и дал редакторше меня увести обратно. Где-то под железной лестницей редакторша, старательно пряча глаза, объяснила мне, что она лично приносит мне свои извинения и безумно сожалеет, но Игорь Петрович буквально в последнюю минуту изменил концепцию передачи, что повлекло сокращение количества участников, поэтому она сейчас проводит меня на выход…

Я пожала плечами и пошла к выходу из студии. Редакторша засеменила следом, видимо, удивляясь, почему я не устроила скандала. Она бы очень удивилась, узнав, что на самом деле я испытала облегчение: не надо было торчать в студии неизвестно зачем, ждать, пока до меня донесут микрофон, чтобы я сказала туда ничего не значащую фразу, а потом два часа слушать разглагольствования людей, как правило, мало что смыслящих в теме, на которую они разглагольствуют. По крайней мере, мне – до сей поры как телезрителю – дело представлялось именно так. И будучи избавлена от этого бессодержательного времяпрепровождения, я стоически перенесла свою отставку из прямого эфира. Хотя, конечно, червячок меня точил – почему это при взгляде на меня концепция передачи была срочно изменена? Неужели мой внешний вид или репутация не позволяют показать меня на экране?

(Хотя на фоне тех внешностей и репутаций, что мелькают в эфире, моя отставка – скорее комплимент.).

Уже в вестибюле редакторша, обеспокоенная отсутствием претензий с моей стороны, попыталась объяснить мне причины внезапного изменения концепции передачи.

– Мария Сергеевна, – сказала она, борясь с одышкой, – понимаете, у нас сегодня основной гость – Иоаким Пантелеймонович. Тема передачи – маньяки в городе. Иоаким Пантелеймонович будет делать предсказание о том, какие маньяки появятся в нашем городе в ближайшее время. И он почему-то не захотел выступать в вашем присутствии… Сама не знаю почему.

Редакторша предельно искренне пожала плечами, и похоже, даже обиделась, когда я расхохоталась. Сухо попрощавшись со мной, она исчезла за перилами мраморной лестницы, а я все еще продолжала смеяться. Мне-то было понятно, почему выдающийся прорицатель отказался прорицать в моем присутствии: элементарно испугался нести свою обычную ахинею при специалисте. Как-никак, я следователь прокуратуры, и в маньяках должна хоть что-то понимать по определению. Вот он и побоялся, что я аргументированно опровергну его бредятину. Ну и чего стоят тогда его предсказания? Как говорил классик советской сатиры – давайте спорить о вкусе кокосовых орехов с теми, кто их ел.

Наш прокуратурский водитель удивился, что меня отпустили так рано, но я рассказала ему, как знатный оракул сдрейфил при мне делать предсказания по поводу маньяков. Водитель похихикал, а потом как-то странно глянул на меня и заявил:

– А что это с вами случилось, Мария Сергеевна? Что у вас с лицом?

– А что у меня с лицом? – нервно осведомилась я.

– Такое впечатление, что вы помолодели лет на десять.

– Нахал, – деланно оскорбилась я, но потребовала продолжения. Водитель продолжил:

– Ну, правда, что с вами случилось? За то время, что вы болтались по телецентру, подтяжку вы бы сделать не успели…

– Какая подтяжка! Просто я выхожу замуж, не отказала я себе в удовольствии.

Водитель был потрясен. Нет, чтобы за меня порадоваться; но, как выяснилось, он переживал за жениха.

– Бедный парень. Я не представляю, как кто-то может вам сказать “принеси тапочки”.

– Почему?! – удивилась я совершенно искренне.

– Да у вас на лице написано – “видала я вас всех”…

– А может, не всех?

– Нет, всех, – настаивал на своем водитель.

– Ладно, – решила я. – Не пропадать же такому качественному макияжу. Поехали в морг.

– В морг? – поразился водитель. – На ночь глядя? Зачем?

– Обольщать жениха. Пока я хорошо выгляжу.

Скажу сразу, что в бюро судебно-медицинской экспертизы я съездила не только продемонстрировать макияж. Там я узнала, что кровь в одном из пятен из машины Вараксина – достаточно редкой группы и по всем своим параметрам совпадает с кровью убитой неизвестным преступником Наташи Хворостовской.

* * *

На следующий день ко мне в прокуратуру наведалась Алиса Кулиш. Несмотря на то, что я не бездельничала и изо всех сил старалась раскрыть убийство ее сестры – а теперь уже не было сомнений, что это убийство, а не несчастный случай, – мне все равно почему-то было стыдно перед девочкой.

Алиса, видимо, зашла ко мне сразу после школы, на ней был синий костюмчик с золотыми пуговицами, в руке аккуратненький портфельчик; мне ее внешний вид понравился. Я вспомнила одноклассниц моего сына, одевавшихся в школу так, будто посреди актового зала стоит шест для стриптиза, и порадовалась, что остались еще серьезные девушки.

Пришла Алиса не просто так. Вскинув на меня печальные глаза, она сообщила, что проанализировала все маршруты и передвижения своей сестры за неделю перед ее смертью. Из школы они с Катей ушли вместе только в понедельник, потому что у Кати отменился факультатив по химии домой ехали вместе. Во вторник Катя ехала из школы с двумя подругами, по дороге ничего необычного с ними не происходило, в среду Катю забрал из школы отец на машине и отвез на занятия бальными танцами, ждал окончания занятий, после чего доставил Катю домой. В четверг Катя ездила куда-то за задачником по физике; к сожалению, Алисе в голову не пришло поинтересоваться, где Катя его купила, но из разговоров с сестрой у нее осталось впечатление, что Катя ездила за этим учебником на какую-то станцию метро.

– Понимаете, – продолжала Алиса, потупившись, – я думала про эту запись, про Александра Петрова… Катя могла с ним познакомиться только в четверг.

Мне и самой приходила в голову эта мысль, и я с интересом посмотрела на девчонку – чем она мотивирует это. И она мотивировала, сказав слово в слово то, что думала я:

– Никто другой с ней этого сделать не мог. Ну, убить… Александр Петров – единственное белое пятно. Но если он назначал ей встречу в пятнадцать часов и не написал дату, значит, он мог сделать это только накануне, в четверг, договариваясь о встрече в пятницу.

Мысленно я поаплодировала Алиске – молодец. Такая картина представлялась легко: неизвестный “Петров” пишет девочке в записную книжку свое имя и фамилию, и время, в которое они должны встретиться. С понедельника по среду, мы уже установили, Катя познакомиться с ним не имела возможности. Учитывая, что в четверг уроки у нее заканчивались в половину пятого, познакомиться со зловещим “Петровым” она могла только после школы, значит, позднее трех часов. Значит, к четвергу это время не относилось. А если бы он назначал ей свидание в субботу или в понедельник, то логично было бы написать, например: “суббота, 15.00”.

Просто поблагодарить Алису и отпустить ее мне совесть не позволила. Я прямо сразу решила проверить эту версию – о знакомстве с душегубом именно в четверг, и поскольку это напрашивалось – во время поездки за учебником.

– Что за учебник, ты можешь мне сказать? – спросила я Алису, не сомневаясь в ответе. И действительно, она с готовностью вытащила из сумки книжку:

– Вот, я его принесла.

Всего сорок минут ушло у меня на то, чтобы по телефону выяснить, что именно такие учебники поступали в продажу в Дом книги и еще в два специализированных книжных магазина, а также в два киоска, расположенных на станциях метрополитена. Мне даже любезно назвали станции, и хотя их было две, у меня уже не оставалось сомнений по поводу того, куда именно ездила Катя в тот злополучный день, потому что один из киосков находился на “Звездной”.

Алиса жадно следила за мной глазами и изо всех сил прислушивалась к моим телефонным переговорам.

– Ну что? – спросила она, как только я положила трубку. И тут я совершила глобальную ошибку, поделившись с ней тем, что мне удалось – узнать. Я сказала ей про “Звездную”.

– Что вы теперь будете делать? – спросила Алиса, и я, завороженная ее манерами пай-девочки, проболталась еще больше. Я ляпнула про то, что слишком многие нити расследования сходятся именно там, на станции метро “Звездная”; дав слабину, я рассказала про девочку из другого района, не вернувшуюся из поездки к учительнице музыки, и про то, что голос преступника послышался одной из свидетельниц именно там…

Но ни один мускул не дрогнул на лице у этой маленькой конспираторши.

– А-а, – протянула она с невинным видом. – Можно, я к вам еще зайду через несколько дней? Может быть, вам еще что-то удастся узнать…

– Конечно, Алиса, заходи.

В дверях моего кабинета Алиса столкнулась с Коленькой Васильковым. Коленька не без удовольствия оглядел аппетитную Алиску, поцеловал ей ручку, сказал какой-то простенький комплимент, вогнавший девочку в краску, но на этот раз ему было явно не до Алискиных прелестей. Он еле дождался, пока Алиса скроется из виду, подсел к моему столу и возбужденно сообщил, что разыскал подружку Зины Коровиной.

– Ты бы знала, чего мне это стоило, – поделился он, ерзая на стуле от волнения, – я по таким клоакам лазил… Наш лесопарк по сравнению с этими маргинальными зонами – просто площадка молодняка.

– Где девушка-то? – нетерпеливо спросила я.

– Подожди, – осадил меня Коленька. – Девушка будет покруче моей Люды.

– В. смысле?

– В смысле – с ней придется потруднее. Малолетняя гопница, живет на вокзале. Заторможенная, дебильная, в общем – сама увидишь. Кличка – Помпушка.

– Пампушка? Толстенькая?

– Пом-пушка, – раздельно произнес Коленька. – От слова “помпа”, насос, значит. Ударница орального секса.

– О Господи! Ей четырнадцать-то есть? Педагог нам не нужен?

– Педагог? – ухмыльнулся Коленька. – Ей? Разве что в качестве клиента.

– Фу, Коленька. Ладно, давай ее сюда.

– Подожди. Учти, что с ней надо погрубее, не деликатничай, она этого не поймет.

– Посмотрим, – ответила я. – Веди ее. В конце концов, у нас генералы плакали, как дети… Она не сбежит, кстати?

– Она у меня в машине сидит. Под сигнализацией, – жизнерадостно ответил Васильков,

Он расставил стулья в моем кабинете в соответствии со своим оперским разумением, оглядел меня в интерьере, потребовал, чтобы я сделала зверское выражение лица, и заверил, что через пять минут притащит свидетельницу.

Не успела я определиться со зверским выражением, как он притащил в кабинет за руку юное существо, на лице которого под слоем краски угадывались совершенно детские черты. Существо было одето в старую нейлоновую куртку размера на четыре больше, чем требовалось, рукава свисали чуть не до колен, на коленках пузырились колготки, плавно стекавшие в стоптанные кроссовки. Было неясно, наличествует ли под курткой юбка или платье. На голове у девчонки из жуткого начеса торчали какие-то крашеные перья, причем я не с первого взгляда определила, что на самом деле это не колтуны, а тщательно продуманная и исполненная прическа. Существо стреляло в меня глазками, размалеванными настолько, что смотрит девочка, казалось, из амбразур.

Васильков усадил ее на стул прямо передо мной. Она тут же начала ерзать и оглядываться с такой интенсивностью, что заскрипел не только стул, но и пол под ним.

– Тебя как зовут? – спросила я, надеясь привлечь ее внимание. Но мне потребовалось еще дважды повторить свой вопрос, пока взгляд допрашиваемой не задержался на мне на секунду.

– А? – сказала она после того, как вытащила изо рта серый комок жвачки и прилепила его к столешнице.

– Зовут как? – рявкнула я так, что, по-моему, даже напугала Коленьку.

– А? – переспросила девочка. – Меня, что ли?

– Тебя, тебя.

– Меня? Галя.

– Фамилия как?

Галя еще минут пять вертела головой и шмыгала носом, так, что Коленьке пришлось на нее прикрикнуть:

– Галя! Тебя спрашивают! Отвечай, как твоя фамилия?

– Фамилия? Моя? А вы что, не знаете? – при этом она подмигнула Коленьке.

– А ты сама сказать не можешь? – Коленька вступил с ней в пререкания, что было ошибкой, в этом дебильном диалоге можно было увязнуть надолго.

За пятнадцать минут мы доковыляли до фамилии девушки – Зуева.

– Ты Зину Коровину знала? – задала я следующий вопрос, ответить на который, по моему разумению, было еще проще, чем на первый: “да” или “нет”.

Галя на этот раз не стала пререкаться.

– Нет, – решительно сказала она, чем повергла меня в некоторое недоумение. Я растерянно посмотрела на Коленьку, он за спиной свидетельницы развел руками.

– Ты не знала Зину Коровину? – переспросила я в надежде, что смысл вопроса не дошел до девицы, но она подарила мне неожиданно осмысленный взгляд и подтвердила:

– Не знаю я никакой Зины Коровиной.

– Ну как же, – вступил Коленька, которого я безмолвно призывала на помощь. – Как же ты не знала Зину? Вы же вместе тусовались…

– Не знаю я никакую Зину! – визгливо закричало юное создание, адресуясь и мне, и Василькову. – И отстаньте от меня! В гробу я вас всех видала.

Васильков поежился, но перевел дух и вцепился в нее с новой силой. Некоторое время он терзал девицу требованиями признаться, что она все-таки была знакома с Зиной, и что они вместе посещали вокзал, где Галя обучала менее искушенную подругу приемам снятия клиентов, а также вместе ночевали в бомжацком притоне в подвале Зининого дома. Но не выдержал и сдался. Девица стояла насмерть – не знала она и не видела никогда никакую Зину Коровину.

А пока Васильков метал перед свиньями бисер своего красноречия, я залезла в материал по факту обнаружения трупа Зины Коровиной. Так, последний раз она была в школе седьмого марта, а после праздников ее никто не видел. Предположим, что это были последние дни ее жизни.

Дождавшись паузы в содержательной беседе оперативника и свидетельницы, я решила сменить тактику и задала ей вопрос в лоб:

– Где вы с Зиной были восьмого марта?

– На вокзале, – не моргнув глазом ответила та, хотя еще секунду назад уверяла, будто никогда в жизни не слышала о Зине Коровиной.

А дальше рассказ ее потек гораздо более непринужденно. Я даже смогла записать его, указав, правда, девочке на то, что некоторые из наиболее часто употребляемых ею слов имеют цензурные аналоги. Она несказанно удивилась: – А как будет?

Мы с Васильковым деликатно подсказали ей, как будет, и она обещала в дальнейшем выражаться именно так, по крайней мере, в приличной компании.

В общем, Галя Зуева смогла рассказать про Зину Коровину гораздо больше, чем ее родная мать; да и видела-то Галя ее чаще, чем мамаша. У Гали родителей не было вообще, вернее – где они, Галя не знала; ее пригрели постоянные обитатели вокзала, она неплохо, по ее понятиям, зарабатывала чем могла, но, как порядочная девушка, себя блюла, дозволяя лишь оральный секс, и я не удивилась бы, узнав, что девственность ее не нарушена.

Зина же Коровина, по ее словам, была еще более нравственная, и даже орального секса себе не позволяла. Жить дома ей было невыносимо – отчим и мать избивали ее даже не за провинности, а просто за факт ее существования. Бедная Зинка ходила вся в синяках, но домой эту дурочку почему-то тянуло. Галя искренне не могла понять, почему, и неоднократно предлагала Зинке поселиться на вокзале и зарабатывать вместе, обслуживая клиентов на пару; Галя не без оснований полагала, что за групповое обслуживание они с подругой получали бы больше, чем каждая в отдельности, если учесть, что пока одна ублажает клиента, вторая может почистить его карманы – так безопаснее. Но подружка отказывалась подвизаться на ниве сексуальных услуг, деньги зарабатывала попрошайничеством, после чего с неизменным упрямством возвращалась домой.

А вот седьмого марта терпение Зинки все-таки лопнуло: она успешно наклянчила довольно приличную сумму, они с Галей выпили какой-то бормотухи за грядущий Женский день, и дурочка потащилась домой. А там мать лежала пьяной и не реагировала на любовные притязания супруга, чем последний был весьма раздосадован. Когда появилась Зинка, отчим, наверное, подумал, что так даже лучше – молоденькая падчерица вместо опостылевшей супруги. Не говоря уже о пленительной остроте ощущений: Зинка, хоть и была вокзальной швалью, как любя называли ее родители, но почему-то стала сопротивляться отчиму и кричать. За что и получила. А после того как неосмотрительно пожаловалась на отчима проснувшейся от криков и возни матери, получила, да еще и покрепче, и от нее тоже, вместе с назиданием – мол, взрослых надо уважать, и беспрекословно делать, чего они скажут.

Изнасилованная и избитая (парадокс – в родном доме с девочкой сделали то, чего она благополучно миновала на вокзале, предоставленная сама себе, среди гопников, воров и пьяниц), Зинка прибрела опять на вокзал, в одном платьишке, хорошо хоть колготки дали ей натянуть.

– Галя, а какие колготки, помнишь? – сразу уточнила я.

– Как какие? Обычные, – удивилась Галя.

– Я понимаю, что обычные – цвета какого?

– Обычного, – Галя искренне не понимала, чего от нее хотят.

– А какой обычный цвет? – не отставала я.

– Этот… Ну, вот как у меня, – Галя вытянула свою худую ногу в колготках, потерявших признаки цвета уже давно. Одно было понятно – черными колготки не были никогда.

– Но не в черных Зина была? – на всякий случай уточнила я.

– Вы что! – фыркнула Галя. – Черные же одни… эти… носят.

– Эти… кто? – заинтересовался Васильков.

– Ну, эти… Вы же сказали, нельзя так говорить… Ну, которые распущенные. Ну, слово на букву “Б”.

– Проститутки, что ли? – догадался Коленька.

Галя пошевелила мозгами, сопоставляя трудное слово “проститутки” с тем знакомым понятием на букву “Б”, которое она имела в виду, и наконец кивнула. Коленька фыркнул, а мне стало до слез жаль этих несчастных девчонок, обделенных всем, что положено детям. И особенно жалко их было из-за того, что они совсем не чувствовали себя ущербными. Может, оттого, что не знали, как должны жить их ровесники?

Но вот наконец мы добрались до кульминации. Галя поведала, что ее потерпевшая подруга две недели прожила на вокзале, наконец-то решив домой больше не возвращаться. Соответственно и школу забросила, поскольку была уж очень сильно избита и стыдилась показываться среди одноклассников с заплывшей синей физиономией. На вокзале она сидела безвылазно до тех пор, пока следы побоев не зажили; Галя безропотно кормила ее со своих заработков. Но вот наконец Зинкино лицо обрело прежний вид, и она решилась выбраться за пределы вокзала. И не куда-нибудь, а на вещевой рынок, где продавались дешевые колготки.

Надо ли говорить, что Галя вела речь о вещевом рынке возле станции метро “Звездная”? Мы с Коленькой встрепенулись и сделали охотничью стойку.

Галя рассказала, что Зина вернулась из похода довольная и счастливая, с пятью парами колготок, а главное – с деньгами, которые на покупку этих колготок были выделены. Галя удивилась: откуда Зинка наскребла на пять пар, у нее были деньги только на две пары – ей самой и Гале, которая спонсировала это мероприятие. Зинка рассказала, что на рынке познакомилась с обалденным мужиком, который так ею пленился, что подарил пять пар колготок и пригласил на свидание. Надо отметить, что сама Галя рассказывала об этом вполне обыденно, не видя ничего удивительного в том, что нормальный мужчина может всерьез заинтересоваться таким вот немытым созданием в рваном платье и спущенных колготках. Галя выразила удивление по другому поводу:

– Я ей говорю – дура, кому ты со своими тумбами нужна? Ну, с ногами такими.

– А что у нее с ногами было? – уточнил Васильков.

– Некрасивые, – с непередаваемым апломбом заявила наша малолетняя дива. – Толстые. Во-от такие, – показала она обхват Зининых ножек. – Да она вообще как тумба была.

– А чего ж ты ей предлагала вместе клиентов ловить? – удивился неискушенный Васильков, и Галя снисходительно пояснила:

– Так это ж две большие разницы. Клиентам один… этот… Ну, в общем, один хрен. А так просто, за бесплатно, кто ж позарится. Надо ж выглядеть…

Ясно было, что себя Галя полагала эталоном женской привлекательности. И в доказательство задрала свою худосочную ножку в спущенном чулке:

– Я ей говорю: вот у меня ноги, так ноги. А она наврала, что парню ноги понравились.

– А как вообще Зина выглядела? – догадалась я задать важный вопрос.

– Ну… Она такая была… Мясистая, ножки-тумбочки. Волосья, правда, ничего, такие светлые… Она их как распустит… В общем. Ничего.

Мы с Коленькой обменялись быстрыми взглядами: Зина вполне вписывалась в излюбленный тип нашего маньяка – светлые длинные волосы, плотная фигура, полные ножки. И еще становилось ясно, что для него не имеет значения степень ухоженности девушки, он одинаково клюет на домашних девочек и на грязных шалав. Кто же он такой, этот извращенец?

– Галя, Зина его описывала? – вернулись мы к теме допроса.

– А? Ну да. Говорила. Высокий, говорила, клевый, обалденный.

Мы с Коленькой опять переглянулись. Понятное дело, даже если бы он был горбатым уродом с одним стеклянным глазом, Зинка все равно расписала бы его подруге, как принца Дезире.

Мы побились со свидетельницей еще полчаса, но никаких примет, кроме пресловутого “высокий, клевый, обалденный”, так и не получили. Ни возраста, ни комплекции, ни цвета глаз, ни одежды. Ни даже того, где именно и при каких обстоятельствах он подцепил Зинку. Галя только сказала, что на следующий день ее бедная подруга, надев дареные колготки (между прочим, телесного цвета), отправилась туда же, на вещевой рынок, якобы на свидание с кавалером. И больше не возвращалась.

– А чего, правда, кто-то был? – удивлялась она, поняв из наших с Васильковым недомолвок, что ее подруга не случайно попала в лапы собственной смерти. – А я-то думала, Зинка брешет. Колготки на рынке сперла, и сочинила про мужика…

Спросив для порядка, не была ли Зина Коровина завсегдатаем лесопарка на васильковской территории, и получив отрицательный ответ, мы отпустили свидетельницу, которая, впрочем, не хотела уходить, всеми силами старалась задержаться у меня в кабинете, поскольку, во-первых, не все еще рассмотрела, а во-вторых, явно надеялась на угощение. Пришлось напоить ее чаем-с печеньем из одноразового стаканчика. После ее ухода выяснилось, что у Коленьки пропала зажигалка, неосторожно положенная им на край стола, а у меня – помада с полочки перед зеркалом. Ну да ладно.

Подсчитав потери, мы тем не менее решили, что баланс в нашу пользу. Снова выскочила станция метро “Звездная”, и из безнадежного на первый взгляд случая, без каких-либо доказательств, начала вырисовываться перспективная история с указанием на мужчину, подарившего колготки из уже знакомой нам партии. Итак, маньяк шьется на вещевом рынке и имеет доступ к товару, которым торгует фирма “Олимпия”.

– Коленька, может, попатрулировать по рынку с девицами из Курортного района? – предложила я. – Вдруг они его узнают?

– Тогда уж логичнее с Людой патрулировать, – возразил Коленька, но я не согласилась.

– Люда нам нужна для опознания. Если она его увидит на рынке, нам нечем будет его привязывать по Вараксину.

Коленька вынужден был уступить.

– Ладно, съезжу я тогда в пикет на “Звездной”, – сказал он. – Надо что-то делать с этим вещевым рынком; пусть нам местная милиция помогает. В конце концов, как говорил наш главный врач в наркодиспансере, под лежачий камень портвейн не течет.

– Коленька, съезди лучше в мединституты, – взмолилась я. – Поговори с деканатами по приметам; мы же имеем приметы студента, который приставал к девицам на пляже. Знаем, что зовут Саша и фамилия простая; вдруг ты его там выловишь, в институте?

Коленька с сомнением покачал головой. Я его понимала: у нас в городе не один медицинский институт. Разъезжать по ним в поисках мифического студента Саши с простой фамилией и серьгой в губе – все равно что искать иголку в стоге сена. Не говоря уже о том, что искомый студент может быть давным-давно отчислен. Но почему-то всегда надеешься, что именно на этот раз тебе повезет и, проверяя восемьсот сорок три адреса, ты наткнешься на нужного человека уже во втором, а не в восемьсот сорок третьем, как это обычно бывает.

– Ладно, – решился Васильков, – но сначала в пикет. Одно другому не помешает. Только если я поеду по институтам, быстро меня не жди.

Я пошутила насчет бронебойного васильковского обаяния, благодаря которому работницы деканатов для него в лепешку расшибутся; мы с ним договорились, что пока он просиживает в институтах, я обзвоню девушек по заявлениям из Курортного района и поуговариваю их принять участие в патрулировании на вещевом рынке.

Коленька уже совсем собрался уходить, когда ко мне в кабинет нагрянул наш зональный из городской прокуратуры – Андрей Иванович Будкин, проверять приостановленные дела. Вообще-то Андрей Иванович озарял своим присутствием подведомственные ему районы крайне редко, только если в этих районах намечался какой-нибудь юбилей или похороны – и соответственно, маячила приятная перспектива того, что гостю на халяву нальют рюмочку и еще дадут закусить.

Я поломала голову, что привлекло нашего зонального в район на этот раз, и вспомнила, что зампрокурора по общему надзору, кстати – однокашник Будкина, сегодня собирался отмечать внеочередной классный чин. Но не в час же дня начинать злоупотреблять?