Текст книги "Бронзовый ангел (фрагмент)"

Автор книги: Елена Ткач

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Он схватил её холодную руку, чмокнул запястье, отпустил, обернулся вкруг себя, каблуками прищелкнул, широко повел воздетой рукой, как бы желая охватить этим жестом сокровища, прикорнувшие в этом тихом приюте подле осатанелой Садовой ... и говорил, говорил. Он вел свой рассказ про то, как мама его умерла, не успев налюбоваться на новоиспеченного денди, а денди не смог укоренить в себе сладостные привычки – ему было не для кого покрывать стол шитой скатертью и зажигать свечи. А вынырнувший из-за угла слом эпохи срезал кошельки у всех, кто ещё прекраснодушествовал – то есть, не научился красть. Он взахлеб говорил ей про то, как боролся, работал по ночам грузчиком, чтобы принимать гостей в рубашке с крахмальным воротничком, при свечах, подавая майонез в серебряном соуснике начала века, а тонкое дорогое вино в цветном хрустале. Однако, гости явно предпочитали содержание форме и, быстро нажравшись, сводили на нет все усилия. Но мать не могла понять, стучал он себя пальцами по грудине, – не могла понять, что не в этом дело! Можно выучить наизусть книжку Барбэ д'Оревильи о дендизме и ночевать с серебряным соусником под подушкой, но при этом интеллигентности не прибавится ни на грош! Вот Михаил Афанасьевич, он понимал это, но и другое он понимал: как это важно, когда уют... Он хотел в три года восстановить норму: квартиру, одежду, еду и книги в разбитой нищей Москве... И он....

– Э, могу я вам чем-то помочь? – вынырнул из-за зеркального шкафа смуглый, хорошо промытый и стильно одетый пожилой с ловкими блестящими глазками. – Талечка, ты ступай, погляди, какая цена на этот ломберный столик проставлена. Так что вас интересует? – продолжал допрашивать Микола пожилой.

– Благодарю вас, – сердечно кивнул Микол. – Благодарю!

И опрометью выскочил на улицу. Он тяжко дышал.

"Нервы, нервы! – бубнил про себя Микол. – Спрашивается, зачем было убегать, ничего дурного этот тип мне не сделал. Скажите пожалуйста, он, видите ли, мне не понравился! Ах ты, писака чертов!"

Он шмыгнул в ту же подворотню, откуда вылез перед тем, как зайти в магазин, огляделся, воровато сделал три глубоких глотка, отдышался... и уже спокойнее вернулся к своему променаду.

Он шел к Патриаршему пруду. И когда опять проходил мимо стеклянной витрины под вывеской "Книги", там, в глубине зала, плотно забитого мебелью, под потолком, в вышине сверкнуло что-то большое, яркое, золотым таким чистым светом... Микол вернуться хотел, – как же он внимания не обратил, ведь оглядывал зал внимательно?! Но ноги, как заведенные, уже несли его дальше по Малой Никитской.

Глава 3

ЛИХОРАДКА

– Не пойму, чего ты так паникуешь! – Николай Валерианович расхаживал у окна, взмахивая руками как птица.

Он пытался успокоить Далецкого. Тот сидел, сгорбившись, на диване в углу. Точь-в-точь больной ворон. Взгляд затравленный, глаза дикие, сидит и курит одну за одной. Отнекивается. Не хочет говорить ни о чем.

– Марк, прекрати это... курево твое. Тебе врач запретил! – наконец не выдержал, взорвался старик, подбежал к бывшему ученику, поседевшему в сорок лет, выхватил у него сигарету и, как клопа, раздавил её в пепельнице.

– Николай Валерианович, ну что вы делаете, я же не мальчик! – застонал тот и спрятал лицо в ладонях.

– Вот-вот, именно потому что не мальчик, я и пришел к тебе с этим. А ты – в кусты. Напридумал черт-те чего, наворотил невесть что, спрятался за этими страхами, как в лесу, и сидит – тухнет! А ты нос-то наружу высуни, наружи-то – жизнь! Весна! И она не ждет... Марк, кончай дурить, соглашайся! Тебе синяя птица сама в руки летит, а ты от неё отмахиваешься. Ты можешь поставить "Мастера", ни секунды не сомневаюсь, можешь! Это твой звездный час! Марк, проснись и давай начинать работать.

– Николай Валерьянович, я пытаюсь вам объяснить, но вы не слышите и меня понять не хотите, – глухо заговорил Далецкий, не отнимая рук от лица. – Не за себя я боюсь, а за них. Они же дети, подростки. Ну куда им, зачем им? Этот роман их придавит, прихлопнет, как комаров, они и пискнуть не успеют! Это же заговоренный роман! Стоит кому только руку к нему протянуть – невесть что начинает твориться... Да, что говорить, сами знаете. Сколько историй с ним связано, в театре, в кино – ведь еле ноги уносят... живые. Тяжелая у него аура.

– Марк, это оправдание для трусов и для дураков. Надеюсь, не примешь на свой счет: ни тем, ни другим тебя не считаю, – сменил тон Николай Валерианович.

Он придвинул стул поближе к дивану, сел против Марка и заговорил с ним ласково, как с больным ребенком.

– Да, историй вокруг "Мастера" много. Всяких историй. Согласен, в основном, нехороших. Ну, или скажем, странных... Но на то и театр, что ж ты хочешь?! – он развел руками. – А с "Макбетом", с "Фаустом" скажешь меньше? Есть такие пьесы, есть и проза такая... заколдованная, что ли. Кто ни возьмется ставить – такая пойдет круговерть, такая волна поднимется, что впору уносить ноги. Но что ж по-твоему, от этого их перестанут ставить? Нет, не перестанут! А почему? Да потому, – загрохотал старик, – что загадка в них, тяга, манкость такая, что все сомнения, все страхи она пересиливает. Хочу разгадать! И это "хочу", – без объяснений, без разума, – в театре и главное. Ведь жизнь – она нас часто пугает, кажется, бросил бы все, да головой в реку! И у тебя было такое, и у меня... у всех! Но ведь не бросились, ведь опять нос просовываем: а что там дальше, за поворотом? Глядь, а там солнышко!

– Все вы правильно говорите, кто ж спорит? – устало проронил Далецкий, вздохнув и начав с усилием тереть глаза. – Только одно дело – взрослые люди, они сами идут на риск, сознательно и с твердым сердцем. А эти... Их-то зачем подставлять? Что у нас, пьес, что ли, мало?

– Опять ты за свое! – старик подскочил и принялся бегать по комнате. Во-первых, они не дети! – он пронзил воздух перед собой длинным сухим указательным пальцем и принялся потрясать им, точно ошпаренным. – Не забывай: сегодняшние – другие! Они раньше взрослеют. У них иное сознание, время сейчас другое – оно быстрое, жесткое. Оно не щадит: успевай-поворачивайся!

– Как будто ваше время или мое щадило... – буркнул Далецкий.

– И все-таки мы были детьми в их возрасте, а они – нет. И если ты этого не понимаешь, тебе нельзя с ними работать! Но я не про это... Я про то, что это твой шанс и его нельзя упускать!

– И каков же мой шанс?

– Вернуться к жизни, – тихо сказал старик. – Не прятаться от неё и поверить в себя. А для них это шанс понять, что такое живое слово. Почувствовать его, в сердце вместить... Булгаков, он один в том ушедшем столетии таким словом владел... Тень какой-то великой правды на страницах его романа, эта правда живая, дышит... Сама плоть романа заставляет сильней биться сердце! В него падаешь, в нем пропадаешь, он вскрывает душу, как скальпелем, углями жжет! В ней кипит все: восторг, жалость, мука, любовь... С таким словом не каждый совладать может. Но ты заплатил свое за право работать с ним. Выстрадал, как и он...

– Мой счет ещё не оплачен, – отвернулся Далецкий.

– Так оплати... – тихо сказал старик. – Пора.

– Что ж, пора!

Марк Николаевич опять закурил, поднялся, встал у окна. Мело. Он задернул занавеску, включил настольную лампу под шелковым абажуром, и в комнате разлился теплый неяркий свет. Тень от лампы качалась на занавеске, тени двух мужчин пали на пол и стали расти.

Пора! Это слово словно сдвинуло время, оно задрожало, тронулось... и ожили оба. И тяжкое, грузное что-то, застывшее в комнате, тотчас пропало.

Тишина... и резкий, неожиданный звонок в дверь. Николай Валерианович на цыпочках подобрался к ней, глянул в глазок... ребята!

– Твои, всей гурьбой! – объявил он растерявшемуся Далецкому.

Тот руками замахал, заохал – мол, нет, не сейчас, не готов!

Тогда старик и отвел всех на кухню, прищучил, а потом сообщил долгожданную весть: решено, быть Булгакову! И когда смолк их восторженный жаркий шепот, возвестивший о раннем утре четырнадцатого числа весеннего месяца нисана, когда окрыленные студийцы покинули квартиру на седьмом этаже, старик вернулся к Далецкому и хотел было что-то сказать, но тот не дал – перебил.

– Одни девчонки в студии, парней всего четверо, кто станет свиту играть? – Марка словно бы разморозили, он кругами рыскал по комнате. Иешуа, Мастер, Воланд, Пилат – вот уже четверо... а свита?

– Девицы! Они! Марк, это уже концепция. А потом надо подумать...

– О чем спектакль? – опять перебил Далецкий.

– Думай, решай – он твой.

– Нет, без вас я бы никогда не решился, вы – режиссер, а я – так... на подхвате.

– Глупости говоришь! Я буду рядом – ты все в свои руки бери!

– А инсценировка! Кто инсценировку напишет?

– Да, ты прав, готовые брать не хочется... и потом, я думаю, надо выбрать одну какую-то линию из романа – одну из главных, и по ней, как по тропочке, к свету идти.

– Хорошо, годится, что там у нас? – Далецкий уставился в одну точку и стал терзать свои волосы... – Какие главные линии? Воланд в Москве, проделки Коровьева, сеанс черной магии в Варьете. Мастер и Маргарита. Пилат и Иешуа... какая из них? Там же, в романе, все спаяно, ничего не вычленить, чтоб целое не повредить...

– Марк, с целым нам не справиться. Не поднять! Все равно что-то отсечь придется... А как ребята-то загорятся! – вдруг просиял старик. – Ох, прямо в висках стучит... Нет, .главное сейчас не забалтывать, бить прямо в цель! Давай танцевать от печки: что для ребят в этом главное? Я думаю, это все же история Мастера и Маргариты. Любовь! И роман – это реквием по великой любви, которая не может прижиться в неволе. Мир губит её. Любой, будь то реальность тридцатых, семидесятых или наше время... Вот про это будет спектакль.

– Да и еще... крик Маргариты: "Отпустите его!" Пилата-то, помните, Фриду... Милосердие, просьба о милости – наш спектакль и про это... И про то, что все возможно переменить, даже прошлое... Только в этом чудо, а остальное – так, чушь собачья!

– Что с инсценировкой, Марк, кто напишет?..

– Сейчас, сейчас... – Далецкий вскочил и забегал по комнате, вдавливая кончики пальцев в кожу на лбу. – Что-то вертится, был кто-то... а, вспомнил! Есть один! Сейчас позвоню... – и он кинулся к телефону.

– Марк, погоди, – метался вкруг Марка Николай Валерианович. – Скажи хоть, кто он, откуда... Что за птица?! Поспешишь – людей насмешишь...

Но ничто уж не могло остановить Далецкого – он рванулся к Булгакову на всех парусах!

– Алло! Будьте добры Антона Возницына... а, Антон? Это Далецкий Марк Николаевич, режиссер студии "Лик". Да, тот самый. Есть у меня к вам дело одно, не могли бы подъехать? Да, прямо сейчас! Адрес диктую ...

Они принялись ждать. Марк поутих и задумался, а старик задремал.

Через сорок минут в дверь позвонили...

Из дверного проема вынырнул, распрямляясь, высоченный парень, длинноногий как аист, и худой как скелет, с выпиравшим на длинной шее остреньким кадыком и зоркими серыми глазками. У глаз кожа мялась, морщинилась, когда они щурились в ехидной ухмылочке, а щурились они постоянно...

– Антон! – парень быстро выбросил из кармана руку с длинными цепкими пальцами.

– Николай Валерьянович, – старик чуть приподнялся и опять рухнул в кресло – он устал...

– Познакомились? – следом за аистом в комнату шагнул Марк с подносом, на котором в турке дымился кофе и стояла миска с печеньем. – Вот и славно! Сейчас, Антон, в двух словах вам все расскажу. Значит так, мы с Николай Валерьянычем...

Он принялся объяснять суть дела, а Николай Валерьянович с трудом пытался бороться с дремотой, но ясность мысли все никак не возвращалась к нему... Что за черт! – злился старик, – точно дурманом каким опоили...

– Сделаю, нет проблем! – кивнул Антон, закуривая и протянув под столом свои длинные ноги. – Месяц-два, говорите? Да я в недели три уложусь! Я как раз в материале – только что статейку сдал о Булгакове.

– В "Театральную жизнь"? – поинтересовался Марк Николаевич.

– Не совсем... Мы тут дело одно затеяли – создали молодежную редакцию при журнале одном... не суть. Так вот, выпускаем с ребятами четыре номера в год, работаем за интерес, без денег, команда у нас крепкая, ребята профессионалы, в основном театральные критики, но есть и с журфака МГУ. Живое дело, хорошее, все сами – от плана номера до засыла в типографию. И так это все завертелось... и мысль есть одна: фестиваль студийный организовать. Так если ваш спектакль туда – можно оторвать первую премию. Запросто! Прессу хорошую организую, нет проблем... Студию вашу знаю, "Пиковую" видел... А потом, к лету рванете в Англию, на фестиваль неформальных театров. Мы тут с мужичком одним из Министерства это дело прокручиваем, чтоб наши лауреаты туда поехали... Ну как, интересная перспективка, а?! Так что сами смотрите: если к маю выходите на наш фестиваль, в июне вы в Лондоне.

– Э... Антон, но зачем же так гнать! – дернулся в кресле Николай Валерианович. У нас ещё даже инсценировки нет, а вы уж о Лондоне! Тут наскоком ведь не пойдет, это Булгаков, это вам не...

– Николай Валерианович, – не спеша, с толком и с расстановкой принялся убеждать Антон, сложившись над столом пополам, – я согласен, гнать не нужно, но если само пойдет... почему же не поучаствовать? Давайте сейчас про это не будем, давайте по делу. У меня расклад такой: кладу вам инсценировку на стол к началу апреля, еду в командировку в Питер, вы её смотрите, возвращаюсь, вносим поправки и – вперед! Только у меня к вам просьба одна... даже две! – он глубоко затянулся, прищурился и с шумом выдохнул дым.

– Давайте... – решился Далецкий.

– Чтоб мои из молодежной редакции тут у вас поварились немножко. Молодые критики, очень талантливые, взгляд незамыленный... ну, в общем, чего говорить: посмотрят, подскажут, сами в живом процессе покрутятся... Дело хорошее, а?

– Ну почему нет? – согласился Далецкий. – Тащите сюда ваших критиков, пускай варятся! А другая просьба?

– Понимаете... – Антон немного замялся, прикусил губу и, вывернув шею, поглядел на двоих режиссеров с некоторым сомнением. – Нет у вас Маргариты! Девчонки хорошие в студии, но ни одна эту роль не потянет.

– Почему же? – Далецкий даже расстроился. – Аля – ну, Лиза из "Пиковой" – она вполне...

– Нет! – скривился Антон, точно его уксусом опоили. – Она не сыграет. Огня в ней нет, вяловата. Тут такой накал нужен... у-ух! – он вскочил, пропоров собою пространство и едва не раскокав люстру. – Есть у меня одна на примете. Хорошая девочка. Она в студии "Группа людей" играет. И между прочим, тоже Булгакова. "Собачье сердце"...

– Но "Сердце" – это не показатель, там ни одной большой женской роли нет!

– Она сможет... – гнул свое Антон, таскаясь по комнате, проглатывая свой острый кадык и безбожно дымя. – Говорю вам, эт-то такое... не девка огонь! Сами увидите...

– Ладно, как можно её поглядеть? – согласился Далецкий.

– Погодите, погодите, – вспыхнул старик, – что за лихорадка такая! Еще ничего нет, ни инсценировки, ни даже концепции! А вы – об актрисе. У нас как раз мужиков не хватает, девиц – через край! И вообще, Антон, давайте об инсценировке поговорим, на чем вы акценты расставите, про что спектакль?

– Про любовь! – расплылся Антон, и глазки его утонули в складках присборенной кожи... – А актрису я завтра с утра вам привезу показать, чтоб никаких сомнений не возникало – от неё все заводятся... Фестиваль в Лондоне будет наш, ни секунды не сомневаюсь! Такой шанс нельзя упускать, все раскрутим по-быстрому, тут такое начнется... – он вытянул шею и сел, подвернув под себя одну ногу и демонстрируя бледную кожу с торчащими волосками на щиколотке.

Николай Валерианович вдруг почувствовал себя дряхлым немощным стариком. Этот напор, эта юношеская самоуверенность сразили его наповал, и он как-то сразу обмяк. Хотел подать знак Далецкому, чтоб тот не вздумал соглашаться с этим нагловатым молодым человеком, втягивающим их в какую-то авантюру. Лондон, хвалебная пресса, молодые критики, которые зачем-то станут вариться в студии, актриса из какой-то неведомой "Группы людей", которая всех заводит... Нет, это бред, просто кошмар какой-то! Он попытался перехватить взгляд Далецкого, но тот что-то с жаром втолковывал своему гостю, Антон с тем же жаром кивал – в общем, эти двое, похоже, спелись!

Старик поднялся, отошел к окну, встал за спиной журналиста так, что тот не мог его видеть, и принялся подавать знаки Далецкому. Но тот ничего не видел, не замечал – долгожданный и близкий успех несуществующего спектакля кружил ему голову... А Антон все говорил, говорил, потрясая рукой с дымящейся сигаретой, Марк тоже курил, и дымок сигарет, сталкиваясь над их головами, танцевал, опутывал, истончался и волной накрывал их вновь...

Зазвонил телефон. Марк кивком попросил учителя подойти – сам он весь обратился в слух, – надо сказать, Антон забалтывал его с профессиональным знанием дела. Николай Валерианович сокрушенно махнул рукой и взял трубку.

– Кока, ты? – звенящий от волнения Нетин голос. – Немедленно приезжай! Ты слышишь?

– А? – он не сразу оправился от удивления. – Нета?! Ты где? Что случилось?

– Приезжай на Малую Никитскую, в антикварный. Кока, нам нужны деньги. Срочно! Тысяча восемьсот пятьдесят долларов! Спроси у Далецкого, мы потом перезаймем...

– Нета, родная, я ничего не понял, что происходит?

– Некогда объяснять, а то он опять от нас ускользнет! Кока, ради Бога скорее. Он нашелся!

– Да кто, Нета, кто?

– Наш ангел!

Глава 4

БРОНЗОВЫЙ АНГЕЛ

Так случилось, что Николай Валерианович спешно покинул квартиру на улице Красина, предоставив Марку все решать самому. Метель кончилась, по Садовому с ревом рвались машины, город поеживался от знобкого резкого ветра и готовился передохнуть – пал вечер, близилась ночь...

"В конце концов, это его студия, его спектакль, пусть поступает, как знает! И как только этот Антон с ходу все взял в свои руки – я нич-чего поделать не мог... Не удивлюсь, если сам начнет ставить – на Марка он действует точь-в-точь как змея на лягушку... Ладно, с этим мы разберемся, главное сейчас Нета. Неужели она права, неужели тот самый ангел?!"

Чтобы оказаться на Малой Никитской достаточно было пересечь Садовое и пройти в сторону Кудринской площади – минут пятнадцать ходу. Николай Валерианович так спешил, что то и дело налетал на прохожих и, наконец, столкнувшись с каким-то зазевавшимся парнем, вышиб у него из рук банку "Пепси". Та, хлопнулась на тротуар и покатилась на проезжую часть, уливая асфальт пенной шипящей жидкостью.

– Ох, простите меня ради Бога! – растерялся старик.

– Николай Валерианович? – парень его узнал. – Здравствуйте! Да вы не расстраивайтесь, я её всю допил уж почти ...

Это был Илья, по мнению старика самый талантливый парень в их студии. Движимый каким-то бессознательным порывом, Николай Валерианович вцепился в Илью и потащил за собой.

– Здесь совсем близко, это недолго, пойдем! Там Нета... Анна Арнольдовна. Я тебе покажу... нет, это просто невероятно, чудо какое-то! Неужели он?!

Опешивший парень без звука поспешил за бормочущим стариком, недоумевая, что могло так подействовать на него, обычно такого сдержанного и невозмутимого...

Перед дверьми антикварного магазина пташкой металась Нета.

– Ох, как ты долго! А, Илья, рада очень, значит это именно ты его первым увидишь... пойдемте скорей! – и она быстро нырнула внутрь.

Оба, не дыша, переступили порог магазина, вошли... Илья приготовился обозреть нечто невиданное: чучело неандертальца или реторту с гомункулом... Но просиявшая Анна Арнольдовна повлекла их в самый дальний угол, где на резном старинном буфете громоздились статуэтки, резные рамочки, этажерки, выцветшие абажуры и прочий хлам. Над этой грудой отживших вещей под потолком парил бронзовый ангел.

– Нета! – стиснув руки, крикнул Николай Валерианович и тут же от волнения потерял голос.

Она только молча кивала, больше ни слова не говоря.

Тяжкий, торжественный, он летел, распростерши крыла, и в руках он нес свет – в каждой по пятисвечнику, в них прежде, как видно, горели свечи, теперь же вставлены были узкие лампы-миньоны. Старая бронза тускло отсвечивала в закатном свете, падавшем в окна.

– Он, Нета, это он! Он! – старик все ещё не мог совладать с собой и стоял, запрокинув голову, глядя на ангела, который летел к нему, раскинув руки, точно хотел обнять...

– Коленька, у него теперь есть цена – тысяча восемьсот пятьдесят долларов. Нам нужно где-то взять эти деньги. Илюша, как вы думаете, где их взять? – Нета была как будто бы не в себе – блаженная отсутствующая улыбка блуждала на губах, глаза стали влажными и потемнели.

– Ну... я не знаю... – с сомнением протянул Илья. Он глядел на летящего ангела и не мог глаз отвести. – Да, это вещь! – наконец выдавил он восхищенно, поджал губы и помотал головой. – Потряс!

– Потряс, вот именно, это ты точно сказал! – поддакнул старик, голос, похоже, начал возвращаться к нему. – Нет, я не могу вот так стоять и глядеть на него...

– Коля, надо что-то делать! Вот что, нам всем просто необходимо выпить по чашечке крепкого кофе. Илья, это вовсе недалеко, мы с Николаем Валериановичем живем в Малом Козихинском переулке, тут два шага пройти... Мы вас приглашаем.

И, не дождавшись согласия парня, оба подхватили его под руки и повлекли за собой.

* * *

Был уж поздний вечер, когда Илья шагнул в темноту из подъезда в Малом Козихинском и поспешил к метро. Отойдя на некоторое расстояние, он вдруг обернулся: старики махали ему вслед из освещенного эркера. Он в ответ помахал им, постоял, глядя на две тонкие почти прозрачные фигурки в освещенном окне... и резко свернул в прямо противоположную сторону – к Патриаршему пруду.

Их рассказ так его поразил, что парень понял: надо чуть отдышаться и переварить услышанное. В этот день в здешних краях он оказался случайно: заскочил к приятелю за компакт-диском и – надо же! – оказался в самом центре событий. Теперь и он как-то причастен к удивительной истории ангела, и он вступил в незримое поле, образованное именем любимого Михаила Булгакова...

"Посидеть и подумать! – велел себя Илья, поспешая к пустой скамейке у пруда, продуваемой свежим апрельским ветром. – Тут такое, нарочно не придумаешь! Да уж, точно – не придумаешь, а оно есть, существует..."

Он не знал, куда бежать и что делать. Хотелось немедленно кому-то все рассказать, потому что хранить в себе было попросту невозможно. Решение пришло неожиданно, его осенило: только так он и должен сейчас поступить! И парень немедленно успокоился. Он поднялся и двинулся к дому № 10 по Садовой, бывшему 302 бис – дому, в котором жил Булгаков и где находилась знаменитая нехорошая квартира № 50, описанная в романе... Теперь там недавно открыли музей.

Музей был, конечно, уже закрыт, Илья постоял возле запертой двери, присел на ступеньку лестницы, посидел, покурил... И стал спускаться, касаясь рукой прохладной стены. Конечно, это была совсем другая дверь и стены сто раз перекрашивали с тех пор, как скользила по ним тень человека, чья жизнь теперь стала легендой... И все же, и все же! Илья как бы поздоровался с ним, он пришел к нему и без слов попросил о помощи. Их всех, – участников будущей постановки, – ждало что-то важное, какие-то перемены, и Илья сердцем чувствовал, что не для всех они будут радостными...

Вернулся домой он много позже полуночи, звонить ребятам из студии было поздно. Черт, как глупо, хоть бы с кем поделиться! А ведь и Макс, и Маня, конечно, не спят, они пташки поздние, но у одного телефон в коридоре звонок разбудит родителей, а другая живет в общежитии, – кто ж там на вахте её позовет в такой час?! Какое-то время Илья бесцельно мотался по комнате, потом лег и раскрыл том Булгакова.

"И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок... Гражданин ростом с сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая."

Илья отложил книгу, прикрыл глаза... Небывало жаркий закат, пустынные аллеи на Патриарших, Берлиоз с Иванушкой, пьющие абрикосовую, икота, внезапный страх... Он представил себе все это так ясно, как будто сам был там и сидел, незамеченный, подле этих двоих и все видел... Едва парень почувствовал, как кожа его от жары становится липкой, а во рту все пересохло от жажды, раздался звонок.

Он подскочил так резко, что стукнулся головой о книжную полку, прибитую над диваном. В комнате вдруг стало душно, Илья дернул форточку настежь и схватил трубку.

– Алло!

В трубке затрещало, пискнуло, а потом откуда-то издалека послышался Алин голос.

– Алло, Илья? Плохо слышно...

– Аль, ты? Я перезвоню.

– Нет, не надо, родители спят, я сама... – в трубке раздались частые гудки, и он бросил её на рычаг.

– Так лучше? – новый звонок, теперь её голос был совсем близко.

– Ага, так совсем хорошо. Слушай, как здорово, что ты позвонила, я...

– Я тебе звонила весь вечер, – она говорила раздельно и нудно, голосом, лишенным живых интонаций, как училка, вдалбливающая урок. – Тебя не было. Маркуша назначил на завтра общий сбор в двенадцать часов. Я уже всех обзвонила. Ну все, пока...

– Подожди! – он подпрыгнул на месте и стиснул трубку так сильно, что она затрещала. – Аль, послушай... я сейчас сдохну, если кому-то не расскажу, я такое узнал...

– Ты хочешь рассказать все равно кому или мне? – спросила она с ехидцей, и он тут же понял, почему она говорила таким жутким голосом: боялась, он подумает, что она к нему клеится – звонит среди ночи...

Дурочка! – фыркнул он про себя и на душе сразу стало легко.

– Да тебе я хочу рассказать, тебе! Хотел позвонить, но у тебя же братишка маленький, подумал, ещё разбужу... В общем, так, хочешь завтра помочь старикам: ну, Анне Арнольдовне и Николай Валерьянычу – это надо сделать с утра, я с ними встречаюсь в десять возле антикварной комиссионки на Малой Никитской. Ну, там ещё вывеска "Книги", знаешь? Завтра суббота, так что школу прогуливать не придется... Придешь? Ты там такое увидишь!

Тут вдруг в горле встал ком, и он понял: сейчас рассказать не сможет, только испортит все... А такое портить нельзя. Проглотив ком, закончил:

– Знаешь, я лучше потом расскажу. Или лучше пускай старики, у них это лучше получится. Догадайся только, с кем связана эта история?

Он ликовал, предвкушая, как расскажет ей историю ангела, как она загорится, какими бездонными станут её глаза... Почему-то немедленно захотелось увидеть её. И какое-то странное чувство противоречия охватило его: хотелось её подзадорить, подначить, заморочить девчонке голову... или выложить все одним духом!

– А сейчас рассказать ты не можешь? – Алькин голос совсем ожил и завибрировал от волнения. – С кем она связана?

– Вот завтра все и скажу, когда встретимся. Потерпи до завтра, старушка, о, кей? Не сердись, я хочу, чтоб ты прежде его увидела.

– Кого его-то, можешь толком сказать? Илья, свинтус ты, ну скажи, я ж теперь не засну!

– Ты придешь? Аль, я буду ждать. Очень!

– Ну, приду, приду! Можешь сказать?

– Утро вечера мудренее... Не сердись, слышишь? Так правда лучше, поверь мне, я не мучаю... просто кто-то как будто мне запрещает. Пожалуйста, не думай, что я нарочно... Ну ладно, все. До завтра, Аленький! Жду тебя в десять, пока.

Повесил трубку. Заснуть не мог. И понять не мог, почему все это наболтал, как кретин какой-то – завел человека и не объяснил ничего... Нет, понять это было попросту невозможно, точно не он, Илья, говорил только что по телефону, а кто-то другой... Парень чувствовал, что его подхватила и понесла какая-то сила, которой он не мог сопротивляться. И лежа с открытыми глазами, глядя в потолок и сжимая в руке томик Булгакова, он вспомнил, как Алька улыбается... как она кланяется после спектакля, такая счастливая, и смущенная, чуть потерянная... и такая красивая, да!

Она не просто красивая – она... она...

Но этого он не додумал. За окном уж вовсю щебетали птицы, в окна крался первый несмелый свет... Он спал.

* * *

Тем временем Николай Валерианович с Нетой совещались, как быть и где достать денег. Решено было отнести одному перекупщику Нетину соболью шубку и драгоценности: кольцо с бриллиантами и серьги, которые, как говорила Нетина мама, были сделаны самим Фаберже! Позвонили, тот сказал, за две тысячи все возьмет, деньги – на руки... Тогда шубку извлекли из недр необъятного шифоньера, встряхнули, почистили щеткой и, сложив вчетверо, поместили в дорожную сумку. Сережки Нета поцеловала, вздохнула и положила вместе с колечком в футляр, футляр – в свою сумочку, сумочку – в дорожную сумку, – чтобы не дай Бог не вырвали – ведь ночь на дворе! – надела пальто, перчатки, оба присели на край дивана в гостиной, поднялись, перекрестились и, кивнув друг другу, поспешили из дому в ночь.

– Хорошо, что у нас есть такой человек, – задыхаясь, спеша, бормотал старик.

– Да чего уж хорошего! – фыркнула Нета. – Живодер! Две тысячи за бесценные уникальные вещи! Сам небось за двадцать продаст!

– Не забывай... дорогая, – старик совсем задыхался, – что он дает деньги сразу и при этом теперь – ночью, когда все закрыто – и ломбард, и комиссионки... Да, он рвач, жмот и выжига, но скажи мне на милость... ох! скажи мне... где бы мы ещё взяли две тысячи долларов... в такое время?

– Кока, не беги так – тебе нельзя. Если бы продавщица мне не сказала, что к ангелу многие приглядывались, а один – тот так завелся, что заявил: мол завтра с утра за ним явится, можно было бы так не спешить... Но мы должны быть там завтра перед открытием – и с деньгами, а то ангел опять от нас ускользнет.

– Но ты ведь сама тогда настояла – отдать...

– Боже, опять эта старая песня! Я...

Она не успела договорить. Кто-то темный и невысокий барсом метнулся из подворотни, цапнул, рванул... и пропал в темноте. Оба даже крикнуть не успели – сумки у них больше не было!

Глава 5

ОККУПАЦИЯ

Утром подул резкий ветер, потеплело и вчерашний снег развезло. Илья трусцой поспешал к магазину – он проспал и теперь немного опаздывал, да ещё оделся наскоро кое-как, и ветер продувал до костей...

Алька стояла у входа: тоненькая, дрожащая, с покрасневшим носом. Руки она засунула глубоко в карманы пальтишка, воротник подняла, но все равно, видать, сильно промерзла.

– Привет! – ему захотелось обнять её, отогреть, заслонить от холодного ветра, но он только, смущаясь, спросил. – Что, замерзла?

– Не видишь, что ли? Я тебя тут жду уже десять минут, сейчас сдохну от холода!

– Извини... будильник не прозвенел, – почему-то соврал он, не желая признаться, что будильника попросту не услышал. – Стариков не видала?

– Нет. Я тут была ещё до открытия, не было их. Наверно сейчас подойдут... Пошли, что ли?