Текст книги "Письма без слов"

Автор книги: Елена Сулима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Сулима Елена
Письма без слов

Елена Сулима

Письма без слов

Эссе бывшей Югославии №1 – ЧЕРНОГОРИЯ

Ядран – для нас это с трудом вспоминающееся название магазина какой-то из стран бывшего СЭВ, для местных "Ядран" – Адриатическое море. Море есть море – все побережья Европы похожи, но тут оглядываешься вокруг и видишь все вроде бы знакомое, но совсем иное.

Иное, потому что не похоже на курорт – нет высотных гостиниц, пляжи не огорожены плотной стеной баров, дискотек, гремящих музыкой и рябящих в глазах рекламой. Полный покой. И все-таки это Европа – нет ощущения убогости, как в наших черноморских городках, где нищета жителей не может не портить настроения. Здесь тоже трудно с деньгами, но фиг догадаешься, что трудно – есть, оказывается гордость и у славян.

Нас сразу взял под свою опеку супермен далеко не местного значения бывший чемпион-гонщик Югославии, чемпион по водным лыжам и по горным, – по всему, за что ни возьмется, чемпион. К тому же адвокат международного класса, Слободан Перович, которого ненавидел Милошевич за его защиту югославских диссидентов. Никаких амбиций и апломбов у Слободана при этом не наблюдалось – дружелюбие и вольность взмаха в натуре. Он-то и возил нас везде.

В его машине... – не помню, чтобы я видела такие, – не хватало лишь душа и фена.

Примчались по горному серпантину – вижу Венецию. Только не совсем ее, а словно побеленную ее прабабушку – Будва. Господи, кто только не жил в ее местах – и древние эллины и греки, а потом, перед тем как построить Венецию – будущие Венецианцы, видимо тренировались здесь в своих архитектурных проектах. Выходит, что эта местность – предтеча первой аристократической республики, и если хочешь понять Венецию от самых ее корней – надо ехать сюда.

Теперь Венеция – далеко не остров аристократов, а скорее культовый бред международного туризма и рай для торгашей. Здесь же еще не так продано не все.

– А что это за лобное место? – останавливаюсь я у камня, похожего на пень огромного дерева.

– С него читают стихи во время турнира поэтов.

Чувствуется, что поэзия и вообще искусство здесь не мертвые, а живые, даже можно сказать – часть быта. В Венеции уже такого быть не может.

Знакомимся с Бучко. На вид лет 20-цать. То ли хозяин, то ли управляющий спортивного магазина и кафе (нам и не снилось такого маленького кафе – вдоль узкой улочки метра два в длину – пол метра в ширину.) А еще мне поясняют, он ведет дела режиссера Кустурицы. То ли Эмир купил здесь кусок земли, то ли ему его кто-то подарил, но дома так и нет – "у него никогда нет дома". Тем не менее, говорят, летом он живет в городке Петровец, бывает на Святом Стефане – бывшем острове пиратов, который в первой половине ХХ века был центром колонии художников, писателей и поэтов, но потом его отобрали коммунисты. Опять обидели совершенно безобидных людей – богему. Сделали пиратский город местом встреч с нашими партийными делегациями. Тем не менее, этот город-остров притягивал всех аристократов мира – трудно перечислить все страны, короли, королевы, принцы, принцессы которых отдыхали здесь. Теперь это просто гостиница. Гостиница-лабиринт окна в окна, узкие проходы между домами, платный вход для обзора на этот в прошлом такой вольный город-остров. Но все равно традиции просто так не уничтожишь.

Воля! Это слово обычно ассоциируется со степью, когда мчишься на коне. Но здесь оно тоже постоянно приходит на ум – но в окультуренном виде: воля образа жизни, походки по жизни, эстетики. Когда наблюдаешь югославов в их родных местах – в каждом движении – воля. Воля – это когда можно все, но всегда красиво, потому что "волить" по-сербски означает "любить".

Художников по жизни в процентах здесь больше чем на всех курортах мира, обычно рассчитанных на вкусы среднего класса, и даже, наверняка, чем в Париже. Оттого здесь легче дышится – никто ничего никому не диктует, легко смеяться и ходить в чем хочешь и как хочешь.

С нами рядом живет совершенно неприкаянной жизнью писатель – Эрих Корш, снесший "крыши" в свое время тысячам югославов, привневший в их менталитет ощущение вечной молодости – это когда и в 50 они кажутся мальчишками. Главное для них быть собой, не бояться своей индивидуальности, не смешиваться с толпой, – сплошная борьба со стереотипами. Так в романе Эриха "Сети" – чужак, поселившийся в рыбацкой деревне, постепенно опутывается костными правилами и взглядами местных, и начинает задыхаться, перестав быть собой. Но в финале герой вырывается все-таки из сетей и уходит в открытое море.

Пока пересказывают его роман, я почему-то вспоминаю фильм Стефана Элиота (тоже корнями из Югославии) "Добро пожаловать в Вуп-Вуп". Похоже, Эрих Корш тоже оказал на него влияние. Эриху около девяносто, но он жилист и деятелен не по годам. Угостил нас такой крепкой самогонкой из винограда "раки", что после первого залпа мы чуть не отпали. Раки гонит его друг рыбак, а на деле владелец картинной галереи в своем кафе. Благодаря его галерее мы узнали, что и у сербов был свой Айвазовский, и жил он в те же годы. Но его картины не томятся в музее, а висят в доме рыбака.

Как мало мы знаем о культуре наших соседей, к тому же славян... "Это вы от нас отделились, а не мы, еще когда Русь организовывали. Ведь была до этого единая славянская империя." – бросает упрек Слободан и так гонит свой катер, что казалось, мы за минуту окажемся в Италии. Но не оказались – на дикой скорости Слободан выписывает шикарные вензеля.

– Слободан, а что это за остров, похожий на друзу кристаллов кварца?

Он прямо перед нашим домом. О если бы нашелся спонсор!.. Если бы у меня были большие деньги – я бы купила его не думая. Сама бы вряд ли там обосновалась, но иногда бы уединялась помолчать. А так... нашла бы поэта, бедного художника и поселила бы там, как в замке из слоновой кости, потому что это место подходит только художнику или поэту... Так что ж это за остров с домом, того же камня, со снесенной крышей?..

– Вы купайтесь покуда в открытом море, я отвечу потом.

Но у меня с терпением плоховато. Я ерзаю. Мы молча, как зачарованные, приближаемся к нашей бухте, не отводя взгляда от острова кристалла. И все-таки заставляю Слободана рассказать.

– Этот берег на протяжении километров 30 издревле принадлежит роду Паштровичей. Славяне здесь живут около трех тысяч лет. А Черногория называется так, оттого, что горы поросли лесами и издалека кажутся черными. А этот остров – был как бастион рода Паштровичей, из его дома отстреливались от пиратов – гусаров, по-нашему.

Мы переглядываемся: смысл слова "гусар" (гусарить) раскрывается для нас в новом аспекте. А Слободан продолжает:

– Вы, наверное, знаете, что юг Европы завоевывали турки, они дошли до Вены, но это место турки завоевать не смогли. Они были здесь в 19 веке всего 80 дней. Турки мучили на этом острове предков нынешних Паштровичей, превратив его в тюрьму. С тех пор это и остров, и памятник одновременно. В доме, что на нем, с тех пор никто не живет, и Паштровичи его никому не продают – как можно продать родовую память, пусть и горькую?..

– Ну вот, Елена, тебе и остров для поэта! – вдыхает Ирина Ратуш.

Всем грустно – опять про войну...

О войне не упоминают здесь всуе, хотя она близко. Словно дают совет своим молчанием: "Будьте счастливы сейчас – умейте ценить момент!"

Но все равно каждое утро я спешила на веранду, чтобы увидеть этот остров. По ночам он снился мне. Забегу вперед, в Москве, отбирая фотографии, мы вдруг обратили внимание на снимок сделанный мной перед отъездом: Сережа, сзади остров, но над ним вздымается странная голубая башня, башня выросшая из кристалла моих снов – башня для поэта! Несклонные впадать в шизофренический мистицизм, мы предположили, что это обычный брак, однако, вгляделись и увидели, что башня отражается в воде.

– Все. Экскурсия окончена. Сейчас я должен принять клиентов, Слободан выпрыгивает из катера в одних плавках, – лишь с поясной сумкой-кошельком и при мобильнике.

– Ты пойдешь в офис в таком виде?! – удивляется Сергей.

– Я тридцать лет боролся за право появляться в своем офисе в таком виде, – гордо восклицает Слободан и добавляет, – Вечером я повезу вас на бомонд – приготовьтесь!

Приготовиться? Но как? В наших дорожных сумках – сплошные признаки борьбы за право ходить в чем хочешь, а не в чем полагается, тем более на бомонды какой-то непонятной элиты. Да и ехали мы не на курорт, а на тусовку художников, только сбежали, утомленные их беспрестанным разгильдяйством. И все же не суетимся – загораем.

Пляж. Покой. Когда садится солнце, с моря возвращаются рыбаки. Становится темно, вдалеке машины крадутся по горным грядам, включив фары кажется, что идет вереница монахов со свечами.

Мы впадаем в бред подготовки к выходу в свет. Подъезжает Слободан. Мы с Ириной – все в духах и артистическом прикиде – порхаем в машину. Ира, Сережа, Мирослав – сзади, я сажусь рядом со Слободаном. Кайфуя, от заманчивых огней в лагуне, от классной музыки и плавной езды на скорости около 140 по горному серпантину, я даже не замечаю, во что одет наш чемпион адвокат.

Выходим из машины, Слободан спешит впереди и тут:

– О-о! – приседает Ирина, – Он же в драных шортах! А сам нас сколько мучиться заставил!

– Ну хоть майку надел, – вздыхает Сережа.

Итак, мы попадаем на бомонд – выставку их художника, давно живущего в Париже – графика на мятых простынях. Вокруг этих странных полотнищ дефилируют дамы – никакой богемной плавности в движениях. Сухопарые, высокие, резкоплечие, скупые на улыбки – словно солдаты. А между ними вольными походочками Челентано выписывают кренделя лукаво игривые мужчины.

Мелькают вроде бы понятные славянские слова, но при их переводе в голове все переворачивается кверхтормашками:

"Поносно" – говорят они. Мы в тихом шоке. Но это оказывается "гордо".

"Баня" – у них означает: "курорт". Брод – корабль. Враг – дьявол, черт.

Звучит слово: "диван", – я оглядываюсь в поисках дивана, думая, что нам предлагают присесть, но это означает: "великолепно". Слышим "добити" думаем, что речь идет о войне, нет – это всего лишь "получить". "Долэ" – мы кваем, "доля, доля...", думая, что с нами хотят поговорить по душам – ни черта! Нам показывают вниз. Там еще есть выпивка. "Доле" – это вниз, внизу.

Сознание утягивает в темный омут ассоциаций: выходит, когда мы говорим: "вот такая уж наша доля", мы первоначально имеем ввиду, "такого наше падение вниз". А ведь и вправду, мы обычно вспоминаем слово "доля" в нерадостных ситуациях.

И вдруг, вроде бы я понимаю – этот сликар, то есть художник, ну если не полный дуб, то дубок. Поскольку сказано примерно так: "Сликар – дубок!". Ан нет – дубок, – это глубокий. А "зид", вовсе не зад, а стена. Изум – не изюм, и не изумление, – это изобретение. Искорыстите – вовсе не проявление корысти – это означает использовать. Опыт – у них искусство, а нудити нет, не нудить, а предлагать, угощать.

Ну все! Донудили они нас! Голова идет кругом. "Позорище! Позорище!" Да, киваем машинально, но уже боимся собственных догадок и правильно делаем – они восклицают: "Театр! Театр!"

Но если вы, прочитав этот краткий словарь, решите, что легче выучить китайский, чем поменять ассоциации, которые вызывают родные слуху слова то будете неправы. Язык их все равно ближе к русскому, чем украинский.

Но пора на одмор, да нет же не на отмор, совершенно не хочется умирать, – пора на отдых – уморились.

Слободан теряет свою машину – ее эвакуировали, за неправильную стоянку. Ищем местное ГАИ долго и с приключениями. Слободана теряем в ночи. Меня тянет на что-то шумное, – самое нежное вино в мире – "Пошиб" прошибло мои мозги. Переводчик Мирослав сдерживает меня и просит не выпендриваться, оказывается, в наших паспортах нет никаких отметок о том, что мы прибыли в Югославию – никакой регистрации! Это сербы все собирались, собирались нам поставить эти штампики, но из-за бесконечного застолья все откладывали "на потом", а потом забыли, – слишком бурно встречали. От поездки в наших паспортах остались отметки из Шереметьево – выехали из страны, въехали – а где были, то по документам не узнать. Да и какие тут могут быть документы, когда ксивы значат гораздо меньше, чем взгляд – глаза в глаза. Вот он признак славянской ментальности – уметь вычислять человека по взгляду, уметь доверять своему взгляду.

Но все равно Ирина дергается при виде полиции. Полиция, как полагается при военном режиме, вооружена до зубов. Я поднимаю камень с земли и говорю: "бомба" С чувством юмора здесь все в порядке, даже у полицейских. Смеются. Сербы любят посмеяться. С тех пор завидев полицейских сразу шучу – в моих шутках гарантия, что документы не спросят.

Слободан нашел свою арестованную машину – так с ним пошутили друзья, что бы в гости зашел. Едем к нему, чтобы обмыть находку. Офис на втором этаже, крыша первого служит огромной верандой. Выходим на нее – море, звезды. У всех налито. Наш адвокат-чемпион оглядывается и восклицает: "Ой, нужна закуска!" И вдруг, неожиданно резво, несмотря на свое пузико, перелезает через перилла веранды, скользит по черепице и лезет на дерево. Через мгновение его уже не видно. В голове моей полный атас-с! Мне уже Сербия предварительно посносила крышу, а теперь... Хочется крикнуть: "Хватит! Хватит сводить меня с ума своей непредсказуемостью!" Но лишь как завороженная робко вопрошаю:

– Ой, куда это он? Что он там делает? Что...

– Разве не слышишь, по дереву лазит, – отвечает Сережа Малютин, приняв позу ничему не удивляющегося человека, – с этими братьями славянами только эта поза еще хоть как-то спасает твою психику от разборки по деталям реакций.

По шороху мы поняли, что Слободан закрепился где-то между ветвей качающегося дерева и шарит в листве.

– Что он там ищет? – не унимаюсь я.

– Может быть колбасу? – предполагает Ирина.

Оглядываемся на переводчика. Мирослав гордо (по-ихнему "поносно") ворчит: – У нас не поклоняются колбасе, у нас любят копчености.

– А-ага, – догадывается Сережа, – он там копчености прячет!

И тут меня как прошибло: – Ребят, да вы чего? Зачем ему на дереве копчености прятать?.. Для этого же есть, холодильник!

– Но он же много лет в России работал, – оправдывает предположение жены Сергей на полном серьёзе.

Я сначала машинально соглашаюсь с его версией, потом начинаю как бы отплывать, наводя на резкость и понимаю что и у Сережи уже не все в порядке с логикой.

И тут Слободан спрыгивает с дерева на веранду. У него в руках два огромных граната. Увидеть это мы были не готовы, и лишь когда преодолели онемение, с трудом вспоминили, что гранаты растут на деревьях. Но надо же, оказывается, до чего же симпатичными людьми могут быть адвокаты – по деревьям лазят!..

Планирую на пляж. Что это?! Не пляж, а мозаика! Так не бывает!

– А это к нам прибивает осколки итальянской плитки из Италии невозмутимо, словно так и должно быть, поясняет Мирослав.

Мимо проходят девушки, чаще с именем Милиция, а рядом с ними юноши, и девушки их окликают: "Любиша! Любиша-а!" Любиша – это мужское имя. Не фига себе!

Как хорошо, что можно выражаться без слов – лишь назвав имя. И больше не надо слов. Языковый барьер снимает барьер вчувствования в суть. И прав был Экзюпери, когда сказал: "Слова только мешают понимать друг друга". Хочется добавить – и слышать тоже.

– Узнав, что ты русская, здесь каждый серб сразу спрашивает: "Ира, хочешь замуж?.." – говорит другая Ира, которую забросила сюда работать одна русская фирма. – Я отшучиваюсь, но почему бы

не познакомиться?.. Будет с кем в кафе посидеть, вот и даю свой телефон. И дня не проходит, как мои женихи присылают один и тот же вопрос на экран мобильника: "Ира, сексу хочешь?" Лучше бы молчали... Но такова непосредственность местных. И к этому надо просто привыкать.

– Н-да... номинативны они в любви, – качают головами Ирина и Сергей, все надо обозначить, все требуется назвать.

Но Слободан номинативным быть не хочет, он же уже пожил в России.

– Приглашаю вас на завтрак, – говорит он мне в час ночи, когда вся наша компания уже устала пить, смеяться и говорить. Я с ужасом начинаю вычислять, когда мне требуется проснуться, чтобы успеть на завтрак к чемпиону. Лично у нас завтрак, как и полагается художникам, начинается в обед, обед в ужин... А у адвокатов-чемпионов во сколько?.. Оказывается, я сейчас же должна ехать к нему в гости, чтобы успеть на завтрак. Н-да-а... однако, если самый короткий путь к сердцу мужчины лежит через желудок, то выбранный Слободаном путь через завтрак к сердцу женщины – дольше и абстрактней, чем к туманности Андромеды.

Однако, пока мы выясняли с ним не проговаривая, что он хочет накормить ли меня завтраком или чтобы я переночевала у него, все оставили нас на площади у его машины.

По дороге домой Мирослав радостно предположил: – Ну вот теперь и сэкономить можно, отдать хозяевам ее комнату.

– Ха-а! Так просто мы даже чемпионам не сдаемся! Ты ее еще не знаешь! – засмеялся Сережа в ответ.

Но Мирослав ему не поверил, такого, по его предположениям быть не могло, и с утра (то есть около полудня) упрямо накрыв для завтрака стол для троих, был очень удивлен, когда я вышла из своей спальнм на веранду. Зачем мне все эти стереотипные игры, – я ведь всю жизнь борюсь с тем, что обычно и не лично. Меня от пошлости с детства тошнит. К тому же с рожденными в бывшей Югославии мужчинами здорово дружить. Вольно! Хорошо, когда без межполовых претензий. Не стоит нарушать этой радостной гармонии приятельства, которую они способны обеспечить по полной программе. Но при иных взаимоотношениях, – видно, что местным женщинам хватает навешанных на них проблем. Мужских амбиций у них еще больше, чем у наших. А ревнивы, чувствуется – жуть! К тому же здорово развращены голодным десантом хохлушек, которые прошлись по всей Европе не оставляя другого мнения о женщинах из бывшего СССР, кроме как о легкой развлекаловке. Противно.

Опять сижу на пляже и складываю из камушков письма без слов. Письма из камня и осколков плитки, ее прибивает сюда из Италии. Кладу каменное сердце на свой паспорт – символично. Не умею я отдыхать ничего не делая. Рядом Ира, увлеченная моими письмами, подкидывает подходящий материал, Сережа, как истинный искусствовед, не может не комментировать мое творчество. Мирослав же сидит все дни в кафе над пляжем, постоянно разговаривает с соотечественниками и пьет вино.

– Что ты там все время болтаешь? Иди к нам, позагорай!

– Я не болтаю. Я завожу нужные связи. Может, кто купит ваши картины.

– Расслабься!

Действительно, что суетиться? Денег хватает. На еду вчетвером тратим не больше двух долларов в день – больше не надо. Правда, готовим сами, но без мороки – как-то все происходит легко – забавное коллективное действие. А бутылка отличного вина здесь стоит 70 центов. Комнаты обходятся в сутки в 3,50 доллара.

Но Мирославу, видимо, не дает покоя слава Остапа Бендера. Всех, с кем, ему кажется, можно завязать хоть какой-то бизнес, он поит в счет открытого ему владельцем кафе кредита. У самого же денег нет – расплачиваться нам. Но мы узнаем об этом в последний день. Чтобы мы расслабились, он угощает нас сухим вином из изюма, мол, не я один пил в кредит. Ничего подобного мы никогда в жизни не пили. Франция со своими дорогими винами отдыхает! К черту их ракию – вот чем надо гордиться!

Но чем расплачиваться? Напил Мирослав в кафе почти раз в десять больше, чем мы проели и пропили все вместе.

– Не беспокойтесь, я сам все оплачу. Подождите.

Ждем. И тут улетает в Москву его последняя надежда – Слободан. Мне хочется отблагодарить его за чудесный отдых и поездки, которые он нам устроил, за скорость под сто сорок, за то снесение крыш гранатами... Я раскидываю перед его машиной прямо на асфальте свои пастели – выбирай! Выбирает черную фигуру женщины на красном фоне. Ну и экстремал по характеру – читаю я его посыл.

– Одна такая в твоем офисе будет слишком резкой, бери тогда уж две.

– А это не будет слишком дорого?

Мне смешно. Его подарок нам – вся Черногория и мой ему несопоставимы.

Он берет пастели и уже садится в машину, как успевает подсуетится Мирослав, и что-то шепчет ему. Слободан горько вздыхает, взмахивает рукой "А-а!.." – и отсчитывает ему деньги.

Мне стыдно. Получается – я впарила Слободану свои картины, а не подарила. Ведь не подари я их ему, у Мирослава бы, наверное, все-таки не хватило бессовесности, клянчить деньги просто так. Слободан уезжает, а Мирослав показательно горд: "Я же говорил, что за все заплачу сам!" А я теперь в его глазах самая большая идиотка: "Такими богатыми женихами разбрасываешься! Такими!.. Да будь я женщиной!.." – повторяет рефреном.

И вдруг в последнюю ночь забыл о своей досаде на жизнь, что родился не женщиной – пошел в мужской авангард. Бьет кулаками в мою дверь в три ночи.

– Елена, мне надо с тобой серьезно поговорить.

Вскакиваю, втягиваюсь в джинсы, натягиваю футболку в три секунды и открываю дверь. Мирослав входит, садится напротив с очень-очень серьезным видом, поправляет очки:

– Елена... Я должен знать?

– Что?!

– Я должен знать – как ты относишься к сексу.

Вот это да-а! Много я видела в жизни приставаний, но чтобы с таким формализмом – никогда!

– Отрицательно, – без всяких пояснений выпаливаю я, с трудом сдерживая конвульсии от внутреннего гогота.

– Все. Понял, – и уходит.

Не отвечать же ему словами Уорхола: "Круче этого – не делать это никогда". Ему жизнь внушила, что секс необходим как спорт, диета, витамины, и он просто обязан этим заниматься с кем ни попадя, если не хочет помереть от... от любви?.. А я хочу, и я уже умираю. Потому что уже люблю, люблю всем своим космически огромным сердцем, то что ему по масштабу – люблю изумленно – Балканы, блин, Балканы.