Текст книги "Кёльн и замки Рейна"

Автор книги: Елена Грицак

Эренфельс. Скала позора и доблести

Напротив места, где Рейн совершает поворот, принимая воды Наге, на вершине зеленого холма стоит 10-метровая женская фигура. Признанная символом Германии, она возведена в память о возрожденной империи, которая, как известно, начала свое существование благодаря Оттону Великому в середине X века. Через два столетия после этого на Среднем Рейне появился Эренфельс (нем. Erenfels), построенный братьями Боланден в качестве таможенной крепости. Огромный комплекс некогда простирался от холма до самого берега Рейна, помимо стен, включая в себя две высокие оборонительные башни, господский дом и собственно таможню Гроссес Цолльхаус, отнесенную от остальных построек на расстояние полета стрелы. В 1270 году замок вместе с правом взимания пошлины перешел к архиепископам Майнца. Священники заботились об укреплении стратегически важного пункта, поскольку Эренфельс вместе с крепостью Клопп и островной башней Мойзетурм гарантировал защиту их владений от вторжения с севера. Говорят, что в военное время сюда привозили сокровища Майнцского собора, благо разместившийся здесь отряд тамплиеров обеспечивал надежную охрану.

Достойно удивления легкомыслие архиепископа Петра Эхшпальтского, который доверил церковные богатства людям со столь скверной репутацией. Рыцари военно-монашеского ордена тамплиеров (храмовников), созданного в Иерусалиме в начале XII века, составляли общину, подчинявшуюся непосредственно папе римскому, что неизбежно вызывало трения, когда законы страны, где они жили, вступали в противоречие с указами понтифика. Впрочем, ратное мастерство позволяло им игнорировать всякие предписания, ведь в Средневековье меч был самым веским доводом.

Эренфельс и развалины Мойзетурм. Русская гравюра, середина XIX века

В эпоху Крестовых походов церковь учреждала военно-монашеские ордена для оказания помощи паломникам, больным и всем пострадавшим от мусульман. Братства устраивались при христианских святынях, в так называемых гостеприимных домах, или госпиталях, где собратьям по вере служили знатные рыцари. Промывая раны, подавая тарелки или проводя утешительные беседы, они все же не забывали о главном, то есть о борьбе за Гроб Господень. Позже уход за немощными и прочие бытовые дела взяли на себя священники, оставив доблестным рыцарям лишь ратный труд. Идеологом воинства Христова выступил святой Бернард Клервоский: «Великое счастье умереть в Боге, счастливее тот, кто умирает за Бога!». В отличие от простого монашества орденские братья сражались со злом двумя мечами: духовным и материальным. Отец-основатель видел в орденах основу для нравственного перерождения рыцарства, и некоторые изменения действительно происходили, хотя не всегда в лучшую сторону.

Вступая в братство, каждый тамплиер давал обет безбрачия, послушания и бедности. Если в отношении первого обещание как-то выполнялось, то остальные были нарушены довольно скоро, еще на Святой земле, где рыцари этого ордена представляли образец, как выразился хронист, «самой отъявленной наглости». Благодарность знатных пилигримов выражалась в больших денежных и земельных вкладах, поэтому орден, вопреки обещанию, начал богатеть, со временем превратившись в подобие европейского банка. В собственность общины по завещаниям самих братьев и благотворителей переходило золото, дома и целые поместья – так зажиточные христиане обеспечивали спасение души. Забыв о предназначении, орденские монахи обрели богатство, что породило жадность, гордость, тщеславие, приводило к интригам и, по некоторым заявлениям, стало одной из причин упадка Иерусалимского королевства.

Рыцарь-храмовник отличался от простых воинов белым плащом с красным крестом на спине. В походе его сопровождал оруженосец, которому надлежало следить за тремя сменными конями. Сам Бернард, будучи основателем орденского движения и человеком крайне набожным, не мог сдержать эмоции при упоминании о тамплиерах: «Волосы у них стриженые, лица черные от загара и пыли. Превосходные воины и отменные всадники, они любят красивое тяжелое оружие, лошадей быстрых и горячих, одетых в сбрую богатую, но не пеструю. При всем хорошем из массы благочестивого люда, которая рекой течет к святым местам, их выделяет безнравственность, страсть к разбоям и святотатство. Они враги Иисуса Христа в виде защитников его учения!».

Эренфельс в настоящее время

В 1314 году французский король Филипп Красивый, получив одобрение папы римского Климента V, решил уничтожить орден. Преследования закончились публичным сожжением магистра Якова Моле, взошедшего на костер после 60 своих братьев. Справедливости ради стоит заметить, что тамплиеры держались стойко, не уронив рыцарской чести, отчего в момент казни вызвали сочувствие столь же горячее, как раньше презрение. По окончании суда в королевскую и церковную казну поступило все их имущество, включая деньги, хранившиеся в парижской башне Тампль и разбросанные по разным странам поместья. К последним относился рейнский замок Эренфельс, прекрасно укрепленный, определявший существование целого края и принадлежавший архиепископству Майнца лишь формально.

Перед тем как занять почетную должность, Пётр Эхшпальтский служил домашним лекарем у графа Генриха Люксембургского. Когда в Авиньоне тяжело заболел папа Климент, германский правитель рекомендовал ему своего врача, тот сумел помочь, за что получил место епископа в Базеле, а потом быстро дослужился до архиепископа Майнца. Расправа с местными тамплиерами была затеяна в угоду благодетелю. Прислав гонца с письменным предписанием, он потребовал освободить замок, не касаясь хранившихся в нем богатств, как церковных, так и орденских.

Рыцари, зная об участи братьев, сознавали бессмысленность сопротивления. Многие ушли сразу, некоторые подождали прихода епископских войск и все же покинули товарищей. За стенами осталась кучка смельчаков, предположительно 12 рыцарей, которые не пожелали повиноваться судьбе, дав клятву сражаться до конца, своего или тех, кто приближался к крепости. Разгневанный архиепископ приказал взять Эренфельс любым способом – силой, хитростью или миром, что было сделано в начале осады, когда, окружив замок, воины Петра Эхшпальтского предложили защитникам свободный пропуск. Однако в ответ святой отец слышал только «нет», причем слова сопровождались градом стрел, причинивших немало беспокойства осаждавшим.

Проход в башню рейнской стороны

Епископ страшно досадовал, что целое войско не может справиться «с двенадцатью баранами», как он называл своих противников, не испугавшихся даже штурма. Атака началась поздно ночью, по заявлению хрониста в полной темноте, под шум бури, дождя, сбивавшего с ног ветра. Волны Рейна поднимались едва ли не до крепостных стен, молнии освещали испуганные лица епископских гвардейцев и суровые, сосредоточенные лики тамплиеров, решивших умереть или завоевать право на свою же собственность. Несмотря на большие потери, силы нападавших не только не иссякали, но и увеличивались, ведь из Майнца подходили новые отряды, тогда как рыцари не успевали хоронить убитых. На предложения сдаться они снова и снова отвечали отказом, ни на минуту не прерывая бой. На рассвете к замку прибыл гонец от короля, который согласился сохранить защитникам жизнь, а также предлагал милость в виде их личных имений и честь служить под королевским знаменем. «Честь у каждого должна быть своя, – услышал посланец, – она всегда с нами, а милости мы ждем только от Бога. Королевская милость нам знакома по судьбе братьев, которых коварством выманили во Францию!». Видимо, именно эта фраза послужила основой названия замка братьев Боланден – Эренфельс, что в примерном переводе с немецкого означает «скала чести».

Живописные руины Эренфельса

Сказав последнее слово, рыцари с еще большим ожесточением стали бросать камни, стрелы закончились, а меч до врага не доставал, ведь и стены, и ворота по-прежнему оставались неприступными. К сожалению, ни в одном источнике не рассказывается, чем завершилась осада. Известно, что Пётр Эхшпальтский завладел замком и сделал его своей резиденцией. В 1689 году «скала чести» была разрушена французами и больше не восстанавливалась. В XIX веке живописные руины составляли собственность одного из прусских принцев, а сегодня готовые рухнуть башни на склоне горы являются архитектурным памятником, пожалуй, самым загадочным на Среднем Рейне.

Мойзетурм. Мышиная война

Неспокойные воды Рейна вблизи Эренфельса – место, очень трудное для плавания. Если сегодняшним судам миновать подводные скалы помогают навигационные приборы, то в старину той же цели служил маяк на маленьком острове Бингер. Прежде чем стать полезным рейнскому судоходству, это изящное сооружение являлось дозорной башней, c XIII века относящейся к замку, чьи высокие стены не обеспечивали достаточного обзора реки в сторону севера. Сейчас уже никто не вспомнит ее первоначального названия, поскольку его совсем затмило романтическое имя Мойзетурм (от нем. Mauseturm – «Мышиная башня»). Тем более интересно, что появилось оно вовсе не в далекие времена, когда рейнские замки красовались на каждом высоком холме, когда в них еще не хозяйничали совы и зловредные грызуны. Название появилось в пору, когда их окна стали слепыми, входы утратили решетки и стальные засовы, когда мощные стены покрылись плесенью, а развевавшиеся на ветру шелковые знамена с графскими гербами заменил плющ. Объяснение тому стоит искать в легенде, которую лучше всего передать поэтическим слогом В. А. Жуковского:

Представление по средневековой легенде о Крысолове

 
Лето и осень были дождливы;
Все затопило пажити, нивы;
Хлеб на полях не созрел и пропал;
Голод пришел и народ умирал.
Но у епископа, милостью неба,
Полны амбары огромные хлеба;
Жито сберег прошлогоднее он:
Был осторожен епископ Гаттон.
 
 
Рвутся толпой и голодный, и нищий
В двери епископа, требуя пищи;
Скуп и жесток был епископ Гаттон:
Общей бедою не тронулся он.
Слушать стенанья ему надоело,
Вот и замыслил он страшное дело:
Бедных из ближних и дальних сторон,
Слышно, скликает епископ Гаттон.
 
 
«Дожили мы до нежданного чуда,
Вынул епископ добро из-под спуда;
Бедных к себе на пирушку зовет…»,
Так говорил изумленный народ.
К сроку собрались званые гости,
Бледные, чахлые, кожа да кости;
Старый, огромный сарай отворен:
В нем угостит их епископ Гаттон.
 
 
Вот уж столпились под кровлей сарая
Все горемыки окрестного края…,
Как же их принял епископ Гаттон?
Был им сарай с бедняками сожжен.
Глядя на пепел, он мыслил отрадно:
Будут они еще мне благодарны;
Разом избавил я шуткой моей
Край наш голодный от жадных мышей.
 
 
В замок епископ к себе возвратился,
Ужинать сел, пировал, веселился,
Спал, как невинный, и снов не видал…
Правда, с тех пор он боле не спал.
Утром он входит в покой, где висели
Предков портреты и видит, что съели
Мыши его живописный портрет,
Так, что холстины и признака нет.
 
 
Он обомлел и от страха чуть дышит…
Вдруг он чудесную ведомость слышит:
«Наша округа мышами полна,
В житницах съеден весь хлеб до зерна».
Вдруг и другое в ушах загремело:
«Бог на тебя за вчерашнее дело!
Крепкий твой замок, епископ Гаттон,
Мыши со всех осаждают сторон».
 

Далее поэт рассказал о подземном ходе, факт существования которого в Эренфельсе не известен из хроник. Однако, если верить преданиям, туннель, ведущий к берегу Рейна, был вырыт для того, чтобы соединить отдаленную таможню с крепостью. Вполне вероятно, что она, как утверждает Жуковский, походила на утес, «грозно торчащий из воды». Единственный путь к башне проходил по реке: постоянно находившаяся на берегу лодка причаливала прямо к ступеням, конечно, не гранитным, как в поэме, и даже не к каменным, а скорее всего к деревянным. Решетки на окнах – тоже вымысел автора, поскольку в служебных сооружениях такие излишества не допускались. И по Жуковскому, и в реальности интерьер башни составляла лестница и одна комната наверху, где надеялся укрыться от мышей епископ Гаттон:

 
Стены из стали казалися слиты,
Были решетками окна забиты,
Ставни чугунные, каменный свод.
Дверью железною запертый вход.
Узник не знает куда приютиться;
На пол, зажмурив глаза, он ложится…
Вдруг он испуган стенаньем глухим:
Вспыхнули ярко два глаза над ним.
 
 
Смотрит он… кошка сидит и мяучит;
Голос тот грешника давит и мучит;
Мечется кошка, невесело ей:
Чует она приближенье мышей.
Пал на колена епископ и криком
Бога зовет в исступлении диком.
Воет преступник, а мыши плывут…
Ближе и ближе… доплыли… ползут.
 
 
Вот уж ему в расстоянии близком
Слышно, как лезут с роптаньем и писком;
Слышно, как стену их лапки скребут:
Слышно, как камни их зубы грызут.
Вдруг ворвались неминучие звери
Сыплются градом сквозь окна и двери,
Спереди, сзади, с боков, с высоты…
Что тут, епископ, почувствовал ты?
 
 
Зубы о камни они наточили,
Грешнику в кости их жадно впустили,
Весь по суставам растерзан был он —
Так был наказан епископ Гаттон.
 

В годы Тридцатилетней войны башня Мойзетурм вместе с Эренфельсом сильно пострадала от шведов, а полвека спустя, после нашествия французских войск, от нее осталась лишь груда камней.

Легендарная Мойзетурм после реконструкции

К середине XIX века жалкие развалины превратились в живописные и модные тогда руины, приглянувшиеся романтичному королю Фридриху-Вильгельму. Его заботами из старого основания быстро выросла новая «мышиная башня», выстроенная в неоготическом стиле. Украшенная и покрытая белой краской, она до сих пор служит государству, являясь уже не сигнальной станцией, а местом паломничества туристов.

Шeнбург. Со всеми свободными и несвободными

Тихий городок Обервезель, лежащий на левом берегу Рейна, немного ниже Висбадена, ничем не отличается от малых населенных пунктов земли Рейнланд-Пфальц. Кажется, что время в нем остановилось несколько веков назад: средневековые кирхи, фахверковые домики, ресторанчики с большими окнами, особенно уютные по вечерам, когда бюргеры собираются тесными компаниями, чтобы завершить день за разговором и стаканом доброго рейнского вина. Здесь никто не спешит даже по утрам, а в сумерки на городских улицах настолько тихо, что можно потерять ощущение реальности.

Первое документальное свидетельство о городе, который изначально был двором и назывался просто Везель, относится к 1149 году. Тогда же хронист упомянул и о близлежащем замке, венчавшем 130-метровую гору, точнее, северную оконечность тянувшегося вдоль Рейна хребта. Если верить хронистам, это могучее строение всегда именовалось не иначе как Шёнбург (нем. Schönburg) и часто меняло владельцев. Каждая смена сопровождалась обидами, ссорами, нередко переходившими в кровавые драмы.

Городская кирха и квартал за средневековой крепостной стеной в Обервезеле

Орлиное гнездо на высоком рейнском берегу ранее принадлежало архиепископу Магдебурга. В 1166 году оно перешло во владение к Фридриху Барбароссе, ради чего владыке Священной Римской империи пришлось расстаться с двумя своими крепостями. По прошествии веков трудно сказать, был ли обмен выгодным для обеих сторон, однако, рассказывая об этом, хронист уточнил, что замок вошел в имперскую собственность со «всеми свободными и несвободными», имея в виду не только его обитателей, но и крестьян из ближайших деревень.

В пору раннего Средневековья высотные замки были редкостью, поскольку представляли собой огромную ценность как в материальном, так и в духовном плане. Вследствие этого их названия становились фамилией хозяев-дворян или вновь обретавших дворянство служащих, которые до того имели только имена. Благодаря этой традиции первый управляющий имперским замком, безродный министериал Оттон, получил титул и звучную фамилию Шёнбург. Через 15 лет папа римский Александр III объявил сделку недействительной, и в замке поселилась вторая министериальская семья, вскоре утратившая право на проживание в нем, поскольку следующий папа признал обмен законным. Таким образом, с конца XII века собственностью Фридриха Барбароссы управляли две, вначале чужие друг другу, семьи.

Фридрих Барбаросса отправляется в крестовый поход. Миниатюра из германской летописи, 1500 год

Средневековые замки, в том числе и принадлежавшие небогатым рыцарям, непременно являлись центрами земельных владений. Благородный господин, конечно, не ходил за сохой, поручая грязную работу крепостным, которые, помимо платы за пользование землей, выполняли различные поручения господ. Количество домочадцев, как и отношения между ними, зависели от того, какой функцией был наделен замок. Если он служил местом проживания одной семьи, то хозяин осуществлял общее управление, а хозяйка выполняла домашнюю, вернее, замковую работу сама, нередко при поддержке одной служанки. В этом случае их жизнь немногим отличалась от крестьянского бытия. Однако, несмотря на сообщения о разорившихся дворянах, такие ситуации были исключением, хотя подобное могло иметь место в Шёнбурге, где для многочисленной общины было слишком мало места. Обеспечение небогатых замков, тем более в мирное время, ограничивалось самым необходимым: каждый совладелец выставлял по вооруженному слуге, совместно оплачивая двух привратников и двух стражей. Аналогичные договоры заключались и в служебных замках, где хозяина представлял фогт, которому помогал писарь. Управляющему надлежало наблюдать за поступлениями натуральных и денежных податей, а также разрешать споры между крепостными. В позднем Средневековье для управленческих нужд выделялось помещение в паласе. Помимо охраны ворот, на хозяйском обеспечении находились вооруженные слуги с лошадьми, повар, кормивший служащих и их семьи; себя и остальную прислугу управляющий должен был содержать сам.

В подобных Шёнбургу крупных замках управляющий занимал отдельное помещение, чаще рядом с воротами, иногда в форбурге или в одном из строений хозяйственного двора. В этих случаях требовалось больше прислуги, поэтому, кроме писаря, хозяин выделял помощнику служанок, постоянного повара с парой поварят, истопника, кузнеца, шорника. Если намечались большие строительные работы, в замок прибывала команда плотников и каменщиков, которых кормили, поили, а иногда и одевали за хозяйский счет.

Шёнбург в конце XIX века

Первая из проложенных к Шёнбургу дорог серпантином поднималась по рейнскому склону холма, огибала крепостные стены и, миновав северные ворота цвингера, разветвлялась у южных ворот. Следуя по одной ветке, можно было пройти в верхний двор, тогда как путь по второй затруднял спуск по каменным ступеням лестницы, ведущей в нижний двор. О том, что изначально именно этот вход являлся основным, свидетельствуют ворота с домиком привратника.

В XIV веке подъезд к замку стал гораздо удобнее. Новая дорога – прямая, широкая, вымощенная камнем и потому более ровная – позволяла хозяевам видеть гостей издалека. Всадники теперь не спешивались у ворот, им не требовалось громко кричать, объявляя о своем приезде. Стражник замечал каждого вновь прибывшего еще с середины пути и, если тот не был врагом, заранее поднимал решетку. Можно представить, какое удовольствие испытывали рыцари от скачки по ровному настилу моста, правда, если не смотрели вниз, в глубину рва, защищавшего Шёнбург с южной, наиболее благоприятной для нападения стороны.

Те, кто решался на штурм этой части замка, встречали непреодолимое препятствие в виде мощной стены-кожуха под названием «Hoher Mantel». Сооружения подобного рода имелись почти во всех германских укрепленных пунктах, но здесь представлен воистину классический образец. Трудно приходилось захватчику, вынужденному преодолевать 20-метровую высоту или пробивать 3-метровую толщу камня! Задачу сильно осложняли лучники, которые располагались в 16 нишах, устроенных в два ряда, одна над другой. С наружной стороны прорези бойниц имели скосы вниз, что увеличивало зону обстрела. Кроме того, небольшой отряд стрелков находился на верхней, немного выступающей в обе стороны галерее с зубцами. На уровне второго этажа по стене когда-то проходила деревянная галерея, а в утолщенных изгибах стены были устроены двухэтажные помещения для караульных. В отдельных случаях какой-либо участок могла защищать часть окружной стены, усиленная по толщине или выступающая наподобие бастиона. Подобное сооружение принято именовать оболочковой стеной или, по-немецки, Mantelmauer.

Многочисленные дворы Шёнбурга располагались в разных уровнях, составляя сложную систему. С XIV века один из них, а именно нижний, соединялся со средним тропой, прорубленной в скальном грунте вдоль основания каминаты, как в замковой архитектуре называлось прямоугольное жилое здание, оснащенное камином, а в позднейшие времена – кафельной печью. Раньше этот путь проходил через арку башни у ворот, позднее заложенную за ненадобностью.

Стена-кожух в Шёнбурге. Вид снаружи

Стена-кожух в Шёнбурге. Вид изнутри

В распоряжении привратника имелось похожее на трапецию 4-этажное жилое строение, по толщине стен превосходившее внешнюю ограду. Входом служила наружная лестница, ведущая к высоко расположенной двери, открывавшейся в зал второго этажа. Оттуда по внутренней лестнице можно было спуститься вниз и оказаться в холодной комнате со сводчатым потолком. По замковой традиции большая комната на третьем этаже жилой башни являлась своеобразным тронным залом, где, как в Шёнбурге, стоял огромный пристенный камин. Именно над этим помещением размещались спальни господина и членов его семьи. В общей, как правило, неотапливаемой комнате под крышей ютилась прислуга.

Все замковые залы освещались очень плохо: дневной свет с трудом пробивался через узкие окна, при необходимости служившие бойницами. Лестница с высокими каменными ступенями была устроена внутри стен и, соединяя между собой этажи, выходила на плоскую крышу, которая использовалась в качестве обзорной площадки. Стены в господских апартаментах для защиты от холода обшивались массивными, поначалу гладкими, досками либо обтягивались тканью.

Каменная кладка нижних этажей оставалась открытой, но иногда стены штукатурили тонким слоем извести. Прохлада в полуподвальных помещениях с земляным полом никому не мешала, поскольку здесь на деревянных стеллажах хранились продукты: овощи, фрукты, зерно, зелень, особым образом приготовленная и разложенная по сосудам из обожженной глины, в больших деревянных чанах имелся стратегический запас воды, правда, очень плохой и непригодной для питья, в качестве которого служило вино, хранившееся рядом в больших бочках.

Палас Шёнбурга был построен исключительно для жилья, отчего, примыкая к опасной южной стене, не имел толстых стен. Привычная для рейнских замков, эта постройка вместе с высокой жилой башней составляла ансамбль самой старой части крепости – северного двора, устроенного в виде двух ступеней. Палас возводился на скальном грунте, что лишь немного повлияло на форму основания, нисколько не затронув традиционную конструкцию. Неправильный ромб фундамента принимал на себя нагрузку довольно тонких стен; 4 этажа здания связывала лестница в юго-восточном углу, оформленном в виде шестиугольника.

В соседней башне форму основания – неправильный многоугольник – тоже определяла скала, на которой массивное сооружение простояло до конца XIX века, пока не обрушилось из-за сильной ветхости стен. К западной стене двора примыкали хозяйственные постройки, утраченные, как и первоначальное убранство замка.

Деревянные галереи на крепостной стене

Внушительный вид 5-этажной постройки в самом центре замка позволяет предположить, что и ее возвели для проживания знатной особы, например для Фридриха Барбароссы, чье имя отразилось в современном названии башни. Довольно тонкие стены не защитили бы короля в случае атаки, зато просторные залы создавали комфорт в мирные времена, когда никто не опасался за красоту конусообразной крыши, придававшей германскому замку сходство с французским.

В начале XIII века архиепископ Магдебурга уплатил Барбароссе 2 тысячи марок серебром за документ, согласно которому Шёнбург перешел в пользование церкви вместе с Везелем, всем имуществом, крепостными и министериалами. В сделке предусматривалось право выкупа, но Фридрих продлил залог, чем вызывал недовольство обитателей замка. Платить они отказались, в свою очередь рассердив императора. Денег он не получил, зато вернул владение, правда, с помощью оружия. Несмотря на потери во время штурма, ни дворовые, ни замковые люди не смирились: первые остались в своих квартирах, а вторые получили свободу за 300 серебряных монет. С тех пор вольный город Обервезель лишь территориально относился к замку, в котором проживало уже 8 семейств, состоявших между собой в различной степени родства.

В 1317 году обитатели замка заключили союз с графом Вильгельмом фон Катценеленбогеном, и тот по договору предоставлял военную помощь члену общины, рыцарю Эберхарду Бреннеру фон Ланштайну, рассчитывая в случае необходимости на поддержку 25 рыцарей Шёнбурга. Вскоре такой же союз был заключен с архиепископом Трира Балдуином, а еще через некоторое время – с жителями Обервезеля. Все договорившиеся стороны приобрели право вступать в общины своих друзей, благодаря чему и город, и замок регулярно пополнялись новыми людьми.

В середине столетия рассорившиеся общинники поделили свое владение на три части. В документах указывалось, что господа Шёнбург и Фридрих получили верхний замок под названием Штейн, господину Эмерлиху достался участок у стены-кожуха, господа Йохан, Лампрехт, Оттон Висмар, Оттон Файст и Герман Райден стали хозяевами северной части, назвав свой дом Альденбургом. Участвовавшим в договоре привратнику, капеллану и стражникам никаких строений не досталось, но, видимо, вовсе не их чувства послужили причиной нового конфликта, который опять завершился делением замка. После недолгих разбирательств рыцарь Лампрехт получил во владение две трети, уступив остальное Хумберту, завладевшему одним из жилых строений. Рыцарь Генрих по прозвищу Tzorn после смерти братьев выпросил у императора имущество всей своей линии.

В конце XIV века, подписав соответствующие бумаги, благородные обитатели замка договорились отдавать по гульдену в год на строительные работы, совместными усилиями охранять стену-кожух и содержать три караула: по два стражника на каждую треть крепости. В последующих документах хозяином города и земель вокруг Шёнбурга называется архиепископ Трира, которому пришлось доказывать свои права с помощью артиллерии. Под градом ядер (в этом конфликте впервые на Рейне были использованы пушки) горожане смирились, кстати, столкнувшись с изменой замковых «друзей», выступивших на стороне церкви.

Каменная стена и старый вход в дом привратника

Побежденный Обервезель утратил свободу, став владением архиепископства Трира. Обитатели замка вновь заключили союз, подписав договор с пфальцграфом Рупрехтом. Владелец таможни и потому очень нужный для общины человек, он подписал документ, где обещал освободить от пошлины строительные материалы для замка и не выступать против города. Замковые люди в случае осады получали в поддержку 20 воинов различного ранга. В обмен на щедрость пфальцграфа они приняли его в общину и преподнесли в дар надстроенную до четырех этажей каменату, расположенную между цистерной и капеллой. Впервые упомянутая тогда часовня строилась как обитель Святого Николая, но затем была посвящена святой Екатерине. Молельня стояла вблизи входа в верхний двор, едва помещаясь под обзорным углом – обращенной в сторону Рейна двухэтажной стеной с галереей, соединявшей каменату с юго-западной башней.

Можно представить, какие приятные картины открывались из окон замка в июньский день. Расцветающая природа радовала взор и согревала сердце, но совсем иной жизнь казалась холодным, сырым ноябрьским днем, когда размокшие дороги, холодные камни и скудное тепло единственного камина заставляли вздыхать о теплом городском домике. В замках было не только темно, но и очень холодно, а в скальных постройках еще и сыро: зимой стены почти не защищали от холода, без отопления остывая и впитывая влагу. Щели в них от сквозняка закладывали соломой или мхом. Те, кто мог позволить себе роскошь, обшивали стены досками или развешивали ковры. С конца XIII века в Европе резко похолодало и привычные с романских времен большие окна стали замуровываться. Их сменили маленькие, прямоугольные, упорядоченные в группы проемы, меньше пропускавшие холод.

В имперских замках до сих пор встречаются большие окна, разделенные пополам или накрест, с застекленной верхней частью. Несмотря на то что стекло уже успело войти в обиход, не слишком богатая рейнская знать предпочитала его заменитель, так называемое лесное стекло (нем. Waldglas), которое представляло собой молочно-мутные круглые шайбы, пропускавшие очень мало света. Многие простые рыцари не могли позволить себе и такого, поэтому в теплое время года проемы оставались открытыми, а зимой их закрывали тонкой кожей, пергаментом или мехом, натянутым на деревянные рамы.

Башня Быка в системе городских укреплений Обервезеля

Такой прием делал сумрачные помещения еще темнее, заставляя обитателей замка проводить бесконечные месяцы в полутьме: если вспомнить высказывания о мрачном Средневековье, то, представляя высотную крепость зимой, они кажутся не такими уж несправедливыми. Развеять мрак немного помогало слабое пламя, исходившее от сальных свечей, изготовленных из жира с коровьих почек или бараньего сала. Широко известные свечи из стеарина и парафина были изобретены лишь в XIX веке, а применявшиеся до того свечи из пчелиного воска были слишком дороги и потому доступны только тем, кто держал собственных пчел. Яркий огонь давали факелы, но они нещадно коптили, угрожая коврам и мебели. Доступная всем сосновая лучина и масляные лампы при такой же копоти уменьшали и без того скудный запас кислорода, наполняя комнаты отталкивающим запахом прогорклого дыма.

В то время как графы и короли согревались у огромных каминов в рыцарских залах, обитатели маленьких замков дрожали от холода в крошечных комнатах жилых башен. Однако и камин, распространяя тепло лишь на несколько метров, оказывался бесполезным, едва лишь затухало пламя. Сидение у огня, дополненное беседой и рукоделием, было обычным занятием в длинные зимние вечера: ближайший складной стул или кресло у камина занимал господин, рядом усаживался почетный гость, а поодаль размещались жена и остальные члены семейства. Удаленные концы зала, как и другие холодные помещения, отапливались железными корзинами с раскаленными углями, дававшими весьма скудное тепло.

В 1442 году император Сигизмунд объявил Шёнбург леном Священной Римской империи, но, передумав, вернул его прежнему владельцу. Тогдашний архиепископ Трира в дальних резиденциях не нуждался и, оставшись без хозяина, орлиное гнездо на берегу Рейна постепенно пришло в упадок. Известно, что столетие спустя Фридрих фон Шёнбург в письме святому отцу напоминал об обещании выслать денег на ремонт капеллы и содержание священника, которого в замке за неимением средств не было уже 12 лет. В течение такого же срока владельцы не поставляли положенную Обервезелю ежегодную бочку вина из епископских погребов.