Текст книги "Во Содоме, во Гоморре"

Автор книги: Елена Исаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Сила притяжения

Я, когда закончил институт, поехал по распределению в Калугу. И сослали меня в деревню такую, называется она Борятино. На границе с Брянской губернией, то есть это облученный после Чернобыля район. Сослали туда. Информации-то никакой не было. Врачи все оттуда разбежались. А у меня: институт заканчиваешь – год интернатуры. Врач-интерн. Ну, то есть врач, но вроде как не совсем врач. Салага.

И такая замечательная была больничка. Там районный центр где-то дворов на тридцать крестьянских. Развалюшка. Я уехал, а у меня жена в это время как раз должна была рожать в Астрахани. А связи вообще никакой. Связь только по рации. Приехал туда, значит, по сугробам. По грудь – снега. Человек южный, не привыкший к этому всему. Добрался до этой больницы, зашел в ординаторскую. Сидит мужик какой-то. Он потом оказался заместителем главного врача по лечебной работе. Он говорит: «Ты кто?» Я говорю: «Я хирург». – «Как зовут?» – «Андрей». – «В преферанс играешь?» – «Да». Такой крик: «А-а! Четвертый!»

В общем, они там сидели и ждали преферансиста. И началась достаточно интересная и насыщенная жизнь. Спал я на рентгеновском столе. Потом мне выделили палату. А я уже так привык к этому рентгеновскому столу, что перестраивался к нормальной кровати... Потом я в палате остаток прожил. Это было, наверное, недели три. Командировка такая. Еда, конечно... больничная. То есть суп из селедки – соленый. Кофейный напиток из овса. Я первый раз в жизни там попробовал. Я все их спрашивал, почему вы делаете овсянку из кофе? В общем, вот так.

И один из преферансистов там был гинеколог Рома. Он был специалист по женщинам всей этой деревни. У него такой гарем был. И его было очень трудно найти. И где-то, наверное, на третий день моего там пребывания случилась одна замечательная история. Звонок из родильного отделения: «Доктор, мы гинеколога найти не можем. Вы не можете подойти? У нас сложные роды».

Ну, ладно. Чего. Хирург, действительно. Пошел. Прихожу. Значит, такой зал – секционную напоминает. Бетонный пол. Стоит бабушка – акушерка. На ней черный фартук клеенчатый до пола, как у мясника. Белая шапочка на голове, но вязаная. И перед ней, выпучив глаза, стоит баба беременная. Враскоряку. И тужится. Я говорю: «Чего делаем?» – «Рожаем». – «А чего стоя?»

И тут мне эта акушерка начинает рассказывать о законе тяготения. Ну, что все к земле должно притягиваться. Изумительный рассказ. Я говорю: «Давно?» – «Ну, уже часа полтора». Она говорит: «Мы часто так рожаем, правда, не всегда успеваем ребенка поймать».

У этой бедной беременной вылезают глаза. Ну, в общем, я ее положил на кушетку. Как полагается. Залез туда, смотрю, а там – ягодичное предлежание. То есть попой ребенок… А это вообще проблематично. А чего я знал-то там по этому акушерству? Собственно то, что в институте цикл был, да и все. Ну, давай вспоминать. В общем, рожали мы. А у нее слабость родовой деятельности. Я ей капельницу поставил, начал стимулировать. В общем, через три часа мы родили мальчика. А сам я ждал информации от жены: родит – не родит. А связи никакой. Тяжелый ребенок был. И у педиатра сложный ребенок – с астмоидом. А педиатр – девчонка, тоже интерн, как я. Я говорю: «Срочно вызывай санавиацию». Она вызвала. Прилетела блоха эта, вертолет со стеклянной попой – прозрачный. И пока эти санавиаторы бегут в больницу, я бегу в этот вертолет. Сел туда, залез и говорю: «Я отсюда не вылезу. Везите меня в Калугу». И дальше мы забрали этого ребенка и полетели. Я первый и последний раз летал на такой блохе. Кроме того, что там прозрачное дно, где я сидел… под тобой – бездна, мне еще не хватило наушников. Я потом вибрировал еще в течение суток, ходил ничего не слышал. Потом вышел на связь, и мама сказала, что у меня родилась дочка. Вика. 15 лет назад это было.

Камызяк и Джигли

Потом я вернулся в Астрахань. И главный областной хирург мне сказал: «Ну, чего? Посмотрел деревню?» – «Посмотрел». – «Вот туда и поедешь после интернатуры». Я говорю: «Ну вас на фиг». А жена у меня – музыкант, в консерватории училась в то время. И ребенок маленький. И я автоматом перераспределился назад в Астрахань. Если высшее образование, жена – студентка вуза и ребенок до полутора лет, то автоматом. Потом четыре месяца я искал работу. Потому что найти у нас работу очень тяжело. Маленький город Астрахань. Ну, относительно. Но свой мединститут, каждый год врачей выпускает... Нашел я работу в районной больнице. Такой есть районный центр – Камызяк называется. Романтичное название. И в этой «козьей мяке» я проработал три года. Час езды на автобусе – от города, от автовокзала. Ужасно, потому что летом этот автобус раскалялся, как жаровня. А зимой он – ледяной. Весной, осенью – по грязи. И так три года. Больница сама – хорошая для районной: большое типовое здание пятиэтажное. Я, как только туда приехал, еще не успел проработать ни дня, меня сразу послали в командировку на Кировский рыбзавод. Это достаточно далеко от Камызяка, а там ушел в отпуск хирург. А я еще – ни связи, ни структуры... Ну, поехал туда. Приезжаю. Страшно – не страшно, фиг его знает. Больше, конечно, страшила неизведанность. Ну, дождался я своего часа. На третий день после приезда сижу, вбегает водила со «скорой» и говорит: «Андрей Георгич, там человека трактор переехал!» Я говорю: «А на фига ему Андрей Георгич-то?» – «Не, он живой еще!»

Ну, ладно. Побежал я, сел в эту «скорую». Приезжаем. Межа распаханная. Стоит трактор, и в бороздах – человек. Выхожу к человеку. У человека одной ноги практически нет – месиво. Вторая тоже – на Арзамас смотрит. Ну, каша. Но он в сознании. Шок, конечно, глубоченный. Пульса нет. Давления нет. Спрашиваю: «Как звать?» Он говорит: «Коля Механтьев». На всю жизнь запомнил – Механтьев Коля. Мужику лет пятьдесят, около пятидесяти. Тракторист. Крепко пьющий. С утра поправился, как некоторые... И... он трактор на автомат поставил, а ноги соскользнули, и трактор его по грязи прямо переехал. Свой трактор.

В общем, чего делать? Жгуты наложил там, наркотики. Взяли мы его с этим водилой, загрузили в машину – и в больницу. Приехали в больницу, выгрузили. Положили прямо около операционной. А дальше получилась интересная штука. В общем, там как бы работают какие-то врачи. Главный врач, терапевты всякие. Ну, они уже опытный состав. Кто – больше, кто – меньше, я-то пацан вообще. А они такой театр с этим Механтьевым организовали и стоят смотрят, чего я делать буду. А хирург в отпуске, и я за него. Там, правда, сестра классная была, постовая сестра. Она вписалась быстро, начала мне помогать. В общем, институт, интернатура. Реанимацией как таковой я не занимался практически. Все болячки, через которые я проходил, была служба анестезиологическая. Шашкой махать-то меня отец научил. У меня отец – хирург. У меня четыре поколения в семье врачей. У нас в городе улица есть имени хирурга Лучманова Николая Георгиевича. А я его внучатый племянник. Лихорадочно начал вспоминать – чего я помню. Гормоны... мормоны... две капельницы. Начал лудить. Ну, кое-как я ему давление до 70–80 поднял. В это время главный врач связался по рации с заведующим отделением в ЦРБ. А наша участковая больница – ступенькой ниже. Ну вот. Шеф: «На рацию». Ну, я пошел. «Чего у тебя?» Говорю, так и так, такая ситуация. Он говорит: «Ну, Андрей, могу тебя обрадовать. У нас такая ситуация: анестезиолог уже занят на операции – больной на столе лежит с трубой. То есть он приехать не может. Давай кувыркайся под местной анестезией».

Нормально. Местная анестезия – новокаин, а он снижает давление. А тут и так давления нет. Санавиацию вызывать… они пока долетят до Камызяка – это часа полтора. А надо делать, конечно. Вот. Я говорю – грузите на стол. Загрузили этого Колю Механтьева на стол. А мне же надо культю формировать! Там одной ноги нету… Надо сделать культю, чтоб потом протез можно было... Ну, как-то хотя бы. Пошел смотреть инструменты. Все столики перерыл, пилы ни одной нет – кость пилить. Нашел кусочек. Есть такая проволочная пила – называется Джигли, такая тоненькая проволочная пилка. Нашел фрагмент этой пилы. Кусочек нашел ее, ржавый такой. Больше вообще никаких пил нет. Ну ладно, давайте замачивайте, стерилизуйте. Хоть этот шматок – на зажимах буду чего-то пилить. Ладно. Пошел мыться на операцию. А руки, по старинке, нашатырным спиртом. Это очень долго – в двух тазах. Уходит где-то, наверное, минут восемь на обработку рук. Я помылся, иду в операционную, мне навстречу санитарка идет, и – за руки меня: «Доктор, подождите». Твою мать! Пошел заново мыться. Ну, помылся. Подхожу к столу. В этот момент операционная сестра чихнула и вытерла нос рукой. Так, говорю: «Давно вы операционная сестра?» – «Да меня только начал учить хирург, который в отпуск ушел, а так я постовая». – Я говорю: «Иди мойся». Ну, в степь бежать хочется, забыв об этом всем. Ладно. Начали операцию. Оперирую. Экономно вколол новокаин. На контроле давление – 70–80. Он калякает, в сознанке полной... Алкоголь, короче. То есть он шок проскочил.

Чего говорил? А, отлично, говорит, делай чего угодно – как бог на душу положит. Главное, буду жить. В общем, пилю я кость, где-то две трети удалось пропилить. И у меня в прах эта пила рассыпается. Ну, чего – хоть зубами грызи. Силто мало. Хорошо, я ее на две трети успел распилить. Я этот шматок кости взял да отломил. Но кость – там особенно не больно, просто неприятно. Ему по фигу. Ну, ладно. Сформировал культю. Вторую ногу сильно тормошить не стал. Лангету наложил – гипсовую. Вторая нога спаслась. Ну, там, множественные переломы оскольчатые – потом уже оперировали. Я просто гипс наложил. Сейчас уже ковыряться нельзя, потому что он просто не перенесет. Но надо лить что-то серьезное. Капать. Ну, о крови речь не идет. Хотя бы плазму. Можно нашукать доноров. Но это целая проблема, потому что кровь должна по инструкции обследоваться полностью. А где я ее буду обследовать? Прямое переливание сейчас как бы не практикуется. Нашел я фабричную сухую плазму. Но надо определить группу крови клиента. Я говорю: «Где у вас эти... сыворотки? На группу крови?» – «В холодильнике».

Думаю: ну, уже хорошо, хоть в холодильнике. Залезаю в холодильник. Достаю, смотрю срок годности – они уже полгода как просрочены. Твою мать! Ну, в общем, чего? Я этими тухлыми сыворотками на свой страх и риск определял группу крови. Пока плазму капал, у меня, пардон за нюанс, яички в животе были... есть такой рефлекс – от страха. Я сидел, думал: помрет, а это вообще кутузка. Потому что другую группу крови перелить – это самое поганое, что может быть. А не переливать – помер бы точно. Проще убить на меже.

Одним словом, три дня я над ним прыгал и скакал. И когда я вывел его из тяжелого состояния, он стал транспортабелен, я перевел его туда – в ЦРБ. А когда я через месяц сам вернулся в ЦРБ – с этого рыбзавода, он оказался в моей палате. Я потом занимался его второй ногой. Оформлял его на протезирование. И вот этот Коля Механтьев – три года я там еще проработал, – он три года ко мне приезжал на все праздники, спасибо говорил...

И спустя какое-то время я прочитал у Булгакова «Полотенце с петухом». Там ситуация – один в один. Только там девушка была, а здесь Коля Механтьев. Это впопад вообще, один в один. Вот по переживанию, по всему ужасу молодого врача. Потом там тоже ситуация ампутации... Ничего не меняется.

Философская история

Это для меня философская такая история... Дежурим. Ночь-полночь. А поскольку районная больница, дежурит один хирург и анестезиолог. По «скорой» звонок – везут ножевую. Только говорят, Андрей Георгич, там что-то, в общем, нехорошее. Вы выйдите на улицу, к машине. Ну, ладно. Вышел. Курю. Подъезжает «скорая». «Где клиент?» – «Там». В машину заглядываю – лежит мужик там под бушлатом каким-то, мордой вниз. Я говорю: «А чего в таком интересном положении транспортируем?» А мне говорят: «А вы бушлат снимите». Я, значит, снимаю бушлат – у него весь кишечник на спине. Ни хрена себе!

Значит, ситуация в чем? Как бы сразу обрисовываю. Ну, то, что успел разведать. Называется «сбор анамнеза». В общем, мужик. Хороший мужик, тихий пьяница. Добрый очень и милый. Имеет жену, которая, потом как выяснилось на следующий день, наша анестезистка. И двух дочек. Младшая, значит, дочка (достаточно рослая, не в папу, а как бы в маму) пятнадцати лет – вот она, собственно, все и произвела. То есть они его били, все эти бабы, – по очереди. А он пил. Он был очень тихий и смирный мужичок, но избиваемый регулярно домаш ними женщинами. В строгости его держали. И, в общем, в этот день он пришел пьяненький. А дочка взяла тесак кухонный вот с таким лезвием и пиканула его в спину. Вот. Разрез достаточно широкий... И через этот разрез вывалились кишки на спину, то есть через поясницу.

Ну, мы его сразу в операционную. А там такой еще смешной нюанс. Значит, в таких больницах мужики не идут в санитары. Ну, копеечные оклады. В основном женщины. А операционная на втором этаже. Лифтов нет – двухэтажный домик. И по лестнице на носилках клиентов на операцию и после операции, если нужно в реанимацию, которая на первом этаже, носят хирург и анестезиолог. Развлекуха.

То есть поработал – поноси. Очень хорошо. Вот мы, значит, с анестезиологом – ну, там еще водила со «скорой» помогал – подняли его в операционную. Анестезиолог, классный мужик, Сергей Михалыч. Опытный очень дядька, умница. Чего делать? Кишки на спине. Практически весь тонкий кишечник. И там дырок восемь. Из них дерьмо течет. Все это в грязи. Ну, там она ударила – у него кишки выпали – и все. Но там другая проблема – там широкий мышечный слой на пояснице, очень массивный. И кишки в этой ране ущемились. И они уже начинают синеть. Время какое экспозиции, с момента травмы – неизвестно. Но я вижу, что время уходит. Он просто омертвеет – кишечник. Весь кишечник можно, конечно, теоретически убрать, но практически – это отстой. Я говорю: «Михалыч, надо чего-то делать». Мы его кладем на живот на операционный стол. Я говорю: «Надо чего-то быстро делать, чтобы кишки вправить».

А для того чтобы мне их вправить, надо релаксацию мышцам создать, то есть ввести препарат, который мышцы расслабляет. Но при этом остановится дыхание, значит, надо его заинтубировать – трубку ему поставить в трахею. А он мордой вниз. Попробуй ему эту трубку засунь. В общем, я говорю, Михалыч, делай чего хочешь, колдуй как хочешь, трубу суй, я пока дырки зашиваю.

Я, значит, пополоскал кишки антисептиками. И, даже не одеваясь, только перчатки надел, собственно, руки помыв, я эти дырки на кишках хотя бы одним рядом швов зашиваю. Моя задача, чтоб дерьмо не текло из дыр. Я, значит, зашиваю эти восемь дырок. Я не знаю, как Михалыч, он колдун, но ему удалось воткнуть трубку мордой вниз. Пока я эти дырки зашил. Я его заинтубировал. Тогда мы его уже развернули на спину, я сделал ему лапаротомию, в смысле живот разрезал. Захожу туда, а там все индифферентно, потому что все вывалилось наружу. Соответственно, кроме этих восьми дырок в кишечнике, которые я зашил, уже ничего не было. Ну, я помыл еще раз уже хорошо кишечник, наложил второй ряд швов. Ну и все. То есть я расслабил мышцы, кишки пропихнул. Жить будет.

Ну, значит, все. Переводим в реанимацию его на носилочках, вдвоем. С утра приходит анестезистка – жена. А, говорит, да на нем как на собаке все заживет. Все хорошо! Ну, естественно, он написал «отказку», что он к дочке претензий не имеет. Сам упал на ножик – нетрезв был. Я его выписал на десятые сутки, как после аппендицита. Действительно, все зажило как на собаке, без всяких осложнений, без пареза кишечника. И вот завершение ситуации. Прошел год. Он убил свою жену. Он проломил ей череп кирпичом на автобусной остановке. И я сел и задумался. И вот здесь вот самый интересный философский момент: надо было мне его спасать, не надо было спасать?

Такая вот как бы работа.

У каждого хирурга – свое кладбище

Кроме веселых историй с хорошим концом, запоминаются достаточно трагические ситуации. Там же в Камызяке – второй год после интернатуры – я был достаточно молодым доктором. И в ночь – где-то часа в два – привозят мужика. И у него – рак гортани. Такой уже – запущенный – с прорастанием в мягкие ткани. Он уже прошедший через онкологический диспансер, списанный на симптоматическое лечение, то есть там все уже настолько, что радикально уже не вылечишь. Вот. Его привозят в асфиксии. То есть он задыхается. Синий. Там уже прорастание трахеи такое, что воздух не идет. Одним словом, я понимаю, что в этой ситуации просто ничего не нужно было делать. И, наверное, сейчас – уже с опытом – я бы и не стал ничего делать. Это исход этого заболевания – ну, вот такой. Ну, я смотрю на это ужасное синюшное лицо. Там... Попытки вздохнуть... И я, черт меня дернул, попер на трахеостому через опухолевую ткань. Пошел. А там анатомии никакой. По сути – все опухоль. Ну, и при подходе к трахее, как и полагается, я впоролся в яремную вену. Крупная вена – основной отток крови из мозга. И начинается такое жуткое кровотечение. Фонтан черной крови, вот этой гипоксичной. Я хватаю зажимами – пытаюсь как-то остановить. Это все крошится... опухоль. Ну вот. И, в общем, вжих, и он у меня под руками уходит.

Я стою весь в этой черной крови. И хочется сдохнуть. То есть ну полное ощущение, что ты перерезал человеку глотку – и он умер. Я не знаю, чего бы было со мной, если бы не один очень хороший человек. Анестезиолог. Опытный. И душевный мужик. Вот. И он налил мне стакан спирта. Я его хряпнул. И он говорит: «Андрей, ты пойми, мотивация у тебя основная была – спасти человека. Во-вторых, ты избавил его от страшной смерти от удушья. Тут мгновенно просто – кровь ушла из мозга – и мгновенная смерть. Вот. Успокойся».

Ну и в общем я вроде как немножко отошел. А близкие его... Ну что ж, близкие. Они привезли его умирающим. Когда идешь на такие вещи, то в любом варианте говоришь, что это просто попытка облегчить его страдания. Не продлить агонию, а просто дать доступ воздуху.

И через день, когда я приехал домой после дежурства, немножко так уже успокоившись... Я вошел, снимаю с себя одежду, у меня грудь вся в этой черной крови. Я пошел в душ, все это оттирал. Вот такая вот у меня трагическая история. Это в памяти надолго остается. До сих пор переживаю.

Катастрофа

То есть ситуация сейчас в городе катастрофическая. Вот я работаю в больнице, которая работает как больница скорой помощи, то есть по экстренной патологии она оказывает помощь пять дней в неделю. Поток колоссальный. Причем у нас как бы элитный контингент бывает редко. В основном работаем с бомжами, с асоциальным элементом. И здесь ужасно. Здесь наличие полиса как бы абсолютно символично. Оно играет роль при госпитализации, потому что если нет полиса, то три дня мы можем держать человека, а с четвертого либо он платит в больничную кассу, либо мы его должны выписать. Не финансируется. Один койко-день стоит очень дорого, и, в общем, люди просто не в состоянии это оплачивать.

Ну, допустим, поступает человек более или менее приличный, с семьей, хотя бы с родственниками... Есть полис, нет полиса – все покупают медикаменты сами. Нет ничего. Есть больничная аптека, но в ней в основном закупают медика менты дорогостоящие. Рутинные препараты, которыми мы работаем, они дешевые. Вроде как люди могут купить сами. Потому что источник финансирования жутко скудный. В основном страховая медицина... мы кормимся со страховых кампаний. Должны, верней, кормиться. А получается что? Вот, например, сейчас есть монополист у нас в городе – страховая компания. И областная больница. Там народ поэлитней. И они официально подтверждают на каком-то заседании, что они должны нашей больнице городской определенную сумму, причем немалую. И меняют тарифы на оказание медицинской помощи. То есть таким образом они повышают тарифы на услуги в областной больнице и понижают в нашей. И в результате по новым тарифам они нашей больнице как бы уже ничего и не должны. И все. Тема закрывается. Поэтому, грубо говоря, просто покупать не на что. А вот у меня бомж. У него нет родственника, который бы мог ему чего-то купить. Я могу ему назначить дорогостоящий препарат, допустим, дорогостоящий антибиотик, но, чтобы его назначить, мне нужно иметь основание в истории болезни. То есть я должен теоретически довести его до состояния, когда ему этот препарат понадобится, и уже тогда начать его лечить. Это ужасно. То есть волосы на башке шевелятся.

Или, например, в какой-то момент у нас нечем кормить больных. Их переводят на хлеб и воду. Больные пишут жалобы какие-то, бьются за свои права типа там, полисы есть, лекарства покупаем, вашу мать, еще и не кормите. Значит, изыскиваем внутренние резервы. Покупаем курочку. Но в этот день отрубают все телефоны за неуплату. И больница, которая несет основную экстренную помощь, оказывается без внешней связи – только внутренние телефоны. Представляете?