Текст книги "Чертовы качели (СИ)"

Автор книги: Елена Лаевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

  Было уже позднее утро, когда Малышка выбралась из берлоги. То есть на самом деле берлога была не берлога, где жили три медведя, а просто обычный подвал с крошечным пыльным окном под потолком. На бетонном полу стояли в ряд деревянные ящики с консервами и валялись старые книжки. К сожалению, это были взрослые книжки, без картинок. Перелистывать их было скучно. К тому же осенью книжки промокли на влажном полу и пахли теперь, как старые Малышкины стельки из сапожек.

  Из книг и ящиков, а еще из листьев, веток и крысиных косточек мама-скользик устроила Детенышу колыбельку, папа-скользик выстлал ее чешуйками со своего хвоста, а Малышка положила на чешуйки найденную на улице погремушку.

  Детеныш был красивым, ростом почти с Малышку, похожим на огромную гусеницу, покрытую разноцветным пухом, мягким и теплым. Прямо не Детеныш, а радуга. Только он не ползал, как родители, а лежал на месте, спеленутый белыми нитями кокона, и пах шерстью и горящей свечкой.

  Ночью Детеныш захотел есть, пищал жалобно и требовательно, разевая пасть, как кутенок, которому забыли дать молока. Малышка спела ему баю-баюшки-баю, а мама-скользик поймала трех крыс, но Детеныш не унимался. Папа-скользик сказал у Малышки в голове, что надо идти за пропитанием, хоть на улице и выпало много белого и холодного.

  – Снега, – подсказала Малышка.

  – Снега, – повторил папа-скользик и открыл для Малышки жестянку с консервами.

  У скользиков не было ни рук, ни ног, ни ушей. Но они что-то такое особенное говорили у себя в голове, и у жестянок отлетали крышки, ящики распадались на доски, а ветер послушно задувал листья в берлогу.

  Малышка ела ветчину прямо руками из банки, а пальцы вытирала о свитер, хотя так хорошие девочки и не делают. Но ни поругать, ни похвалить все равно было некому.

  Потом Малышка собралась в дорогу. Надела куртку для больших дяденек, что мела полами землю, и зимние сапожки. Один из них, синий, был больше другого, красного, и все норовил упасть с ноги, заодно прихватив с собой носок, который когда-то был белым и без дырки на пятке. Волосы у Малышки тоже когда-то были белые. А теперь стали серые, сбились в колтун, шапка на них налезала с трудом.

  – Не скучай, – сказала Малышка Детенышу, встав на цыпочки у колыбельки, и потрясла погремушкой. Совсем близко она наклоняться боялась: слишком большой казалась его голодная зубастая пасть, с руку, а может быть, и с ногу. – Не скучай, мы с твоей мамой идем за пропитанием и скоро вернемся.

  Малышка знала, как важно вовремя найти пропитание для Детеныша. Он без него мог умереть и не вылупиться из кокона. Это взрослым скользикам хватало крыс, а Детенышу не хватало, ему для роста ор-га-низ-ма нужна была особая еда.

  За ночь сильно намело снега, Малышка медленно шла по мостовой, аккуратно обходя кирпичные завалы, железяки, битое стекло и брошенные машины. Сапожки хрустели по насту, оставляя красивые рубчатые следы. Мама-скользик, длиной как раз с прыгалки, змеилась рядом, приподняв махонькую головку с узкой пастью. Ее чешуя сверкала на солнце, как камешки на человеческих бусах. Такие были у Малышкиной человеческой мамы. Смешно, она не помнит мамино лицо и голос, а вот бусики помнит, и запах пирога с корицей, и книжки с картинками перед сном. Робин-бобин-барабек-скушал-сорок-человек... Малышка споткнулась о камень и полетела носом в сугроб. На ладони набухла кровью ссадина. Мама-скользик укоризненно покачала головкой и подула из ноздрей на ободранную кожу. Болеть сразу стало меньше.

  Посреди мостовой лежал мертвый зайка. Длинные уши, серая шерсть, хвостик-шарик. Бок у зверюшки был в крови, красные капли впитались в снег, похожие на клюкву в сахаре. Малышка всегда норовила сахар слизать, а кислую ягоду украдкой выплюнуть в ладонь. Заглянув в открытые глаза зайки, Малышка ничего интересного не увидела. Поковыряла в красных ошметках палочкой и пошла дальше. К следующему утру зайчика здесь не будет. Его унесут и съедят люди или скользики. Или сожрут дикие звери прямо на месте. И некому будет его пожалеть. Зайку бросила хозяйка...

  Люди плохие. Их надо остерегаться. А раньше, до Перемещения, были хорошие. Впрочем, Малышка плохо помнила, какое оно было, Перемещение. Все гремело, падало, горело. Малышка пряталась под столом и ревела, а потом на полу разошлась большая воронка и все, кто были дома, туда попадали, а потом воронка выплюнула скользика, и он заметался по комнате, как дикая белка по клетке, и выскочил в окно.

  Папа-скользик рассказывал в голове, что кто-то большой-огромный-невидимый взболтал мироздание, перемешал парал-ле-ле-пипедные миры и сделал плохо для всех. И для людей, и для скользиков, и для Малышки.

  Папа-скользик нашел Малышку и привел в берлогу позже, через несколько ночей после Перемещения, когда очень хотелось есть и пить, а воды в чайнике совсем не осталось.

  Мама-скользик сказала, что видела людей за пять улиц досюда. Малышка умела считать до десяти, потому что была умная. Раньше даже буквы знала, но теперь забыла. На пятой досюда улице Малышка выбрала самый целый дом, там даже окна кое-где сохранились. В таких чаще селились люди. Это Малышке не папа-мама скользики сказали, это она сама знала. Потому что не в первый раз шла за пропитанием. Людей в городе мало и на всем свете мало, поэтому еду для Детеныша надо очень хорошо искать. Если вовремя не найти пропитание, то он умрет, как тот зайка.

  В самом начале улицы была детская площадка.

  Малышка повернулась к маме-скользику и состроила умильную мордочку:

  – Можно?

  – Потом, – сразу возник ответ в голове.

  Малышка вздохнула и пошла дальше, оставляя за спиной все самое интересное: песочницу под грибком, карусели, горки. И качели. Качели! Взлеталки, крутилки, нырялки! Красная пластиковая доска на железных цепочках. Спину назад, ноги вперед. Ух, к небу. Плечи вперед, ноги поджать – ах, к земле. Ух, ах. Ух, ах. К небу – к земле. К земле – к небу. Выше, выше, выше всех! Еще немного, и качели сделают солнышко!

  Страшно. Здорово. Малышка ни за что не остановится. Улетит к облакам.

  Жалко, что сейчас нельзя.

  Малышка не любила дома, потому что ходить приходилось по пожарным лестницам. Там темно, стены серые, ступеньки высокие, а по ступенькам бегают крысы. Малышка не любила, когда крысы, и еще боялась, что придет серый волк и ее съест. Поэтому бежала вверх не останавливаясь.

  В этом доме было столько ступенек, что Малышка устала.

  Потом они стали спускаться с этажа на этаж, останавливаясь у каждой двери. Мама-скользик замирала, приподняв головку, и внимательно прислушивалась к тому, что происходит в квартире. В этот раз они спустились почти до самого низа, и Малышка уже подумала, что надо будет идти в другой дом, как вдруг мама щелкнула хвостом об пол – это был условный сигнал. Малышка опустила рюкзачок на грязную кафельную плитку и достала большого почти нового плюшевого медвежонка Винни. Одного глаза у Винни не было, на его месте блестела белая пуговица, от этого он был немножко страшный.

  Достала и тихонько постучала в дверь.

  За дверью стояла тишина.

  Малышка постучала еще раз.

  И еще.

  Мама-скользик предупреждающе стукнула кончиком хвоста по полу целых три раза – значит, кто-то там, за стеной, подошел совсем близко.

  – Эй, – шепотом позвала Малышка, прижавшись щекой к холодной двери. – Я такой же ребенок, как и ты. Все ушли, оставили меня одну, и теперь мне страшно и холодно. А еще не с кем играть в игрушки. Открой, у меня мишка есть.

  За дверью напряженно засопели насморочным носом, спросили тоненько:

  – Не обманываешь?

  – Нет, – клятвенно заверила Малышка.

  Послышался звон цепочки, и дверь осторожно приоткрыли. На Малышку снизу вверх уставился круглый карий глаз из-под криво подстриженной темной челки.

  – Вот. – Малышка протянула вперед плюшевого Винни.

  – Заходи. Только ненадолго. А то Лейка и Бармалей заругаются.

  Карий глаз и челка принадлежали мальчику лет трех, худенькому, мелкому, с замурзанной физиономией. Мама-скользик никогда не ошибалась, за любыми дверями, даже железными, находила двух-трехлетних ребенков, которые станут хорошим пропитанием для Детеныша. Совсем крошек пришлось бы тащить на закорках, Малышка была для этого недостаточно сильная, а более старшие могли и не купиться на мишку и начать упираться.

  Малышка побыстрее просунула ногу в сапожке между косяком и дверью, пока будущее пропитание не передумало, пролезла в щель, вручила ему Винни, огляделась. В комнате было очень холодно, на заваленном железками и деревяшками столе горела закопченная керосиновая лампа, окно завешено то ли скатертью, то ли ковром.

  Мальчик не боялся. С чего ему бояться маленькую девочку, почти ровесницу? Стоял спокойно, одетый в зимние ботинки и толстый, теплый на вид свитер. На уши натянута полосатая шапка со смешными помпонами. Зарылся красным носом в короткую медвежью шерсть. Шапку можно потом, когда все кончится, попросить себе. Скользики добрые, разрешат. Теперь надо поскорее увести малыша, пока родители не вернулись.

  – Зна-а-аешь, – Малышка сделала большие глаза, – тебе же тут страшно и холодно. Сбегаем на минутку ко мне? Там много игрушек: и мячики, и машинки, и детское ружье.

  Мальчик, открыв рот, слушал Малышкины враки.

  – А еще, еще у меня там есть сгущенное молоко. Сла-а-адкое. Его можно есть ложкой из банки сколько хочешь, а можно прямо палец макать и облизывать.

  Мальчик сглотнул и протянул Малышке ладошку.

  Вдруг голове будто хлопушка взорвалась. Мама-скользик кричала в ней так, как будто ее рвали на части. Малышка зажала уши и сползла на пол. И тут в коридор ворвался кто-то огромный, черный и лохматый. Зарычал грозно, повалил на пол, придавил тушей. Малышка завизжала.

  – Фу, Черныш, фу! Отойди.

  Черный и лохматый, оказавшийся псом, неохотно отпустил Малышку, сел, скаля зубищи и кося недобрым глазом размером с целое блюдце.

  Над ней склонились совсем большие мальчик и девочка. Мальчик сжимал в одной руке маму-скользика с оторванной головой, а в другой – плюшевого мишку.

  – Вот тварь! – замахнулся на Малышку большой мальчик. – Это ее змеюка за Мумриком привела. Еще бы чуть-чуть, и все, с концами.

  – Она хорошая, – вытер сопли ладонью Мумрик-добыча, – обещала отвести, где много игрушек.

  Большой мальчик скривился и больно пнул Малышку ногой в бок. Малышка заплакала.

  – Остановись, Бармалей, – дернула его за рукав большая девочка. – Она же сама кроха, не знает, что делает. Ее послали, она и пошла. Отвратно, конечно, но ее вины в этом нет.

  – Убью, чтобы в следующий раз неповадно было, – сплюнул на пол мальчик, но пинаться перестал. – И что с ней теперь делать прикажешь, Лейка?

  – Накормить, – вздохнула большая девочка и наклонилась к Малышке. – Есть хочешь? У нас рис есть. И консервы. И дрова. Сейчас суп сварю. Хотя зря ты, конечно, свалилась нам на голову.

  ***

  Зимой светает поздно, Малышка встала еще затемно. Сползла, зевая, с продавленного матраса, оделась при свете керосинки, отбрасывающей зыбкие тени на пыльные занавески, на паутину по углам и стены в драных обоях. Натянула лыжные штаны, любимый толстый свитер с заплатками на локтях. Надвинула шапку поглубже на лоб. Ботинки со вчерашнего дня были еще влажные. Ну да ничего, с двумя парами носков сойдет. Ведро стояло у печки, вода не успела остыть: можно было не морщась почистить пальцем зубы и сполоснуть физиономию.

  Потом растолкала Мумрика. Тот отпихивал Малышку, натягивал на голову одеяло, клялся, что вот сейчас, вот через пару минут встанет. Не помогло. Малышка была непреклонна и беспощадна, стащила Мумрика на пол, да еще облила водой из кружки. Как был неженка и недотепа, так им и остался, а уже тринадцать парню, голос вот ломаться стал.

  Ровно десять лет назад старшие брат и сестра Мумрика приютили ее у себя, обогрели, накормили, заодно глаза открыли на то, кто такие скользики на самом деле. Малышка теперь этих тварей ненавидела, потому и стала охотницей. Очень удачливой, между прочим. У нее с тех давних времен осталась способность слышать скользиков в голове, если, конечно, они не очень далеко. Так что карабин, Тигрушку любимого, на плечо, нож на пояс – и вперед на гадов, что карапузов обманом заманивают и скармливают своим детенышам ненасытным с огромными вонючими пастями.

  Мумрик окончательно пришел в себя, растопил печку. Сонно мигая и потягиваясь, подогрел вчерашнюю кашу, разлил по кружкам черный горький чай, остатки сцедил в термос. Малышка пока проверила, в порядке ли его мелкашка, за пацаном нужен глаз да глаз. Мало его в детстве пороли, вот и выросло черт знает что. Ее, правда, тоже не пороли, но Лейка и Бармалей еще долго помнили, как Малышка у них появилась, и спуску ни в чем не давали, да и жалости особой не испытывали. Даже проклятый Черныш, который в конце концов привык к тому, что Малышка живет с ним под одной крышей, до самой смерти относился к ней подозрительно, не давал себя гладить и не брал из рук еду. Приблуда – она и есть приблуда, с голоду умереть не дали, мозги вправили, стрелять научили – и то хорошо.

  Мумрик ковырял ложкой в миске и одновременно читал одну из своих книжек, которые отовсюду тащил в квартиру, уже второй ящик ими забил. И хорошо бы читал о чем-нибудь полезном: как электричество запустить или паровой двигатель собрать. Так нет же, как ни глянешь на потрепанную обложку, так там или мужики в доспехах, или мужики со шпагами, или грудастые полуголые тетки с пулеметами. Опять же потом весь день ныть будет, что голодный, потому что сейчас ложку мимо рта проносит. С каким удовольствием Малышка сдаст Мумрика с рук на руки Лейке и Бармалею, когда они из недельного похода за город вернутся! Сама Малышка читала с трудом, по складам, медленно водя пальцем по строкам. Ну не родилась умной, что тут поделать. Зато сильная и уверенная в себе. Это тоже дорого стоит в их мире.

  – Все! – решительно поднялась Малышка из-за стола. – Посуду в таз, и пошли. Дело само себя не сделает.

  Мумрик безропотно закрыл книгу и натянул куртку – знал, что спорить бесполезно.

  Снег кончился еще ночью. Приятно было продавливать ботинками верхнюю хрусткую корочку сугробов. Малышка внимательно огляделась, но ничего подозрительного не заметила. Вокруг было много птичьих следов и несколько собачьих. Стая, которая могла бы напасть, мимо не пробегала. Отпечатков обуви не было тоже. Хорошо. За свою короткую жизнь Малышка усвоила: как бы ни были отвратительны скользики, люди могут оказаться куда хуже.

  Когда проходили мимо остатков детской площадки, Мумрик украдкой взглянул на Малышку. Та сделала вид, что не заметила. Она знала про слабость мальчишки – качели, но не одобряла ее. Взрослый почти пацан, а выбрал детскую забаву. Взлетает даже выше, чем она когда-то. Сама Малышка к качелям после того, как попала в семью, и не подходила ни разу. Потому что на всем, что было связано со скользиками, поставила большой и жирный крест. И на том, что помогала приманивать детей, и на том, что любила кого не надо и казалась сама себе доброй девочкой.

  Сегодня они отправились на запад: давно не заходили в эту часть города. Малышка шла впереди, настороженно смотрела по сторонам, сжимала приклад карабина, готовая при малейшей опасности укрыться за столбом или грудой мусора и начать стрелять. Мумрик, как всегда, был рассеянный с улицы Бассейной и витал в облаках, во всем надеялся на попутчицу.

  Скользиков Малышка почувствовала, когда обходила вокруг двухэтажного дома квартир на тридцать. В голову ворвались мысли-образы блаженной сытости, уюта, любви к Детенышу. Рукой показала Мумрику, чтобы замер на месте. Присела у заткнутого тряпьем маленького подвального оконца. Оттуда, из подвала, так и тянуло скользиковым парафиновым духом, нечеловеческим, противным, знакомым до тошноты. Малышка осторожно, стараясь не шуметь, поднялась, перехватила Тигрушку поудобнее и по стеночке, по стеночке направилась к подвальной двери. За ней, тихонько сопя в спину, крался Мумрик.

  Дальше все пошло по давно и тщательно разработанной схеме «двое и младенец в люльке». Малышка натянула на лицо прозрачный медицинский щиток, надела вторую пару перчаток, распахнула ногой дверь. Скользик-самец с костяным гребнем на голове кинулся на нее, пытаясь вонзить в глаз торчащие вперед клыки, но налетел на щиток. Замер на мгновение, не понимая, что происходит. Воспользовавшись этим, Малышка схватила скользика поперек туловища и одним взмахом снесла ножом бурую чешуйчатую башку.

  Самка извивалась на хвосте, закрывая собой гнездо с детенышем, разевала зубастую пасть в сторону Малышки. Разевай-разевай, раззява! Малышка перехватила карабин и, почти не целясь, выстрелила в беби-скользика. В беснующуюся самку швырнула попавшую под ноги деревяшку и, пока мамаша вне себя от ярости крушила ни в чем не повинное полешко, подобралась совсем близко и размозжила глупую голову прикладом. Потом не торопясь выпотрошила ставшие будто тряпичными туловища, завернула в пластик и убрала в рюкзак – Лейка шила из кожи скользиков красивые прочные мешки.

  Куколка Детеныша от выстрела пошла трещинами, сквозь них на пол натекла розовая лужа. Теперь уж точно никто не вылупится. Так ему и надо. Дело сделано, на душе было радостно, будто в очередной раз каменюка со спины свалилась.

  – Пойдем, – приказала Малышка все это время неподвижно стоявшему у дверей Мумрику, повесила карабин за спину и шагнула из пропахшей скользиками берлоги под круто присоленное звездами небо.

  По дороге домой Малышка заглянула в разгромленную животными бакалейную лавку, обнаружила пару завалившихся в угол консервных банок и бутылку оливкового масла. Удовлетворенно запихала находку в рюкзак Мумрика, тот на нее даже не взглянул. Упрямо и угрюмо смотрел вниз, а руку в том месте, которое задели окровавленные пальцы Малышки, до красноты затер снегом.

  – Какие мы нежные, – пробурчала она себе под нос.

  Мумрик молча отвернулся и зашагал в противоположную от дома сторону – к качелям.

  ***

  – Р-р-р-р! Бип-бип! Р-р-р-р! – Карапуз, надувая щеки и выпячивая губы, катал по щербатому полу игрушечный экскаватор, в кабину которого был втиснут найденный вчера Малышкой резиновый крокодил с оторванным хвостом.

  – Приехали! – Карапуз остановил машину, достал игрушку и зачем-то вцепился зубами ей в загривок.

  – Но! Плюнь! – прикрикнула Малышка и для острастки залепила сыну подзатыльник. – Сколько раз говорила: не суй в рот всякую дрянь. Не мужик, а несмышленыш какой-то.

  – Я мужик! – сверкнул круглыми карими глазами Карапуз. – Мне уже пять!

  – Пять, – эхом повторила Малышка.

  Все же не повезло ей: сын мог бы и меньше напоминать своего папашу.

  Они всегда сторонились друг друга, очень уж были разные – Малышка и Мумрик. И в десять лет, и в тринадцать, и в пятнадцать. Одна командовала, ругалась, иногда пускала в ход кулаки, другой ей это молча позволял, не более. Вместо того чтобы дать отпор, просто отходил в сторону и не замечал. Малышку это бесило.

  Но в ее восемнадцать... в восемнадцать все изменилось.

  Мумрик вдруг понял, что и часа, и двадцати минут не может прожить без подруги. Без ее серых глаз, сдвинутых на переносице бровей и сладких обветренных губ. А Малышка, в свою очередь, удивлялась, как раньше не видела, какой Мумрик умный, и добрый, и красивый, и как чудесно умеет обниматься.

  Природа взяла свое. И брала еще долго. За водой – вместе, за свежим мясом – вместе, в дальние кварталы на велосипеде – вместе. А потом вместе в один теплый спальник на двоих. С головой.

  Тогда они перебрались подальше от Лейки и Бармалея – не хотели делить друг друга с кем-нибудь еще.

  А потом незаметно, потихоньку спальниковый рай закончился, как заканчивается все в этой жизни. Малышку стало раздражать сначала то, что Мумрик уклоняется от охоты, потом то, что слишком много времени проводит за книгами или просто лежит, глядя в потолок, потом то, что ворочается и кричит во сне. Она перебралась из их общего спальника на отдельный матрас под ватное одеяло и стала подумывать о том, что надо бы разбежаться, но тут нарисовался Карапуз.

  На несколько месяцев, бессонных и нежных, все, казалось, стало как прежде. Но потом повернулось еще хуже.

  Неприязнь между ними все нарастала и нарастала, становилась все острее, все жарче, все жестче. Облачалась, как в броню, в обиды, презрение, ненависть. Так не могло продолжаться до бесконечности. Оно и не продолжилось. Закончилось в тот момент, когда Малышка грохнула на стол котелок с похлебкой из голов скользиков.

  – Я такое не ем, – поднял на Малышку тяжелый взгляд Мумрик.

  – Жри что дают! – взвизгнула она, швырнула на стол миску и плеснула в нее половник варева. – Нахлебник!

  Мумрик молча встал, опрокинул стул и ушел, хлопнув дверью. Малышка была уверена: он выпустит пар и вернется.

  Как всегда, как обычно, как повелось.

  Малышка ошиблась насчет Мумрика.

  Первый раз в жизни.

  С тех пор они с Карапузом жили одни. Жили неплохо. Малышка была практичной, сильной, удачливой. Привыкшей полагаться только на себя. Вместо Мумрика теперь она читала Карапузу перед сном про Буратино и Карлсона. Плохо, по складам, но каждый день. Играла в мяч, водила на качели. Карапуз был не по годам умным ребенком, лишних вопросов не задавал и особых хлопот не доставлял.

  Только вот иногда в темноте накатывала тоска, выгрызала все внутри. Тогда Малышка заворачивалась в их с Мумриком спальник, зарывалась лицом в подушку и плакала. Но так случалось лишь ночью, а утром она вставала как ни в чем не бывало и продолжала жить дальше.

  – Ма! – Карапуз уперся локтями Малышке в колени, умильно заглянул в глаза. – Ма, ты обещала!

  Ну да, она обещала. За углом, за тремя перекрестками и занесенными снегом неработающими светофорами стояли эти чертовы качели, которые так любил сын и куда его раньше водил Мумрик. Малышка с гораздо большим удовольствием осталась бы дома, постирала, занялась выделкой беличьих шкурок, перештопала детские носки, короче, сделала что-нибудь полезное. Но Карапуз заслужил прогулку. Поэтому надо оторвать зад от хромого стула и приступить к родительским, чтоб они сгорели, обязанностям.

  – Идем, – шагнула Малышка к двери, на ходу подхватывая куртку.

  – Ур-р-ра! – завопил Карапуз.

  Чужие мысли в голове Малышка почувствовала на полпути к качелям. Подобралась, как гончая, покрутила носом, определяя направление. Карабин, как всегда при выходе за порог, висел за спиной. Охота могла выйти удачной. Правда, было одно «но» – ребенок. Малышка с сомнением посмотрела на подпрыгивающего от нетерпения сына. Ничего, пять лет уже, пусть привыкает.

  – Знаешь, что такое охота? – Малышка остановилась, присела на корточки, заглянула в круглые любопытные глаза.

  – Ага! – кивнул Карапуз. – Это когда стреляют в зайцев, кабанов и прочих зверюшек. Они плохо себя вели, их не жалко.

  – Правильно понимаешь, – хлопнула она сына по спине. – Тогда приступаем. Рогатка с тобой?

  – Ага. Я тебя защищу!

  – Договорились. Только прикрывай меня сзади, пожалуйста, и не лезь вперед.

  Прикрывать и защищать никого не пришлось. Судя по всему, скользики покинули убежище – бойлерную в пятиэтажке – совсем недавно. В развороченной колыбельке валялись куски разбитой куколки, густо воняли коптящим свечным фитилем.

  Карапуз потянулся было ухватить пушистый разноцветный осколок, Малышка шлепнула его по руке:

  – Не цапай без разрешения!

  Сквозь досаду – не успели – проступало и другое чувство: облегчение. Малышка не знала, как воспримет Карапуз ее второе, беспощадное и бескомпромиссное "я". Она, конечно, чуть ли не с самого рождения рассказывала сыну сказки о коварных ужасных змеях, уводящих детей из дома. Но то были сказки. Кровавая реальность могла испугать ребенка, отцом которого был рохля и...

  Да что там. Был и сплыл. Туда ему и дорога.

  Малышка тряхнула головой, отгоняя ненужные мысли, и протянула Карапузу руку в беличьей варежке:

  – Качели?

  – У-ру-ру! – прогудел Карапуз.

  Карапуз подпрыгнул, шлепнулся задом на красную пластиковую доску, ухватился руками за железные цепочки. Оттолкнулся ногами от мягкого резинового покрытия.

  Выше, выше, выше всех! Не страшно. Не зябко. Здорово! Ты сам летишь к небу, и уши от шапки летят к небу, и даже смех летит к небу. Только мама стоит на земле.

  Сын хохотал, а у Малышки что-то тепло и сладко переливалось в животе, как горячий чай с сахаром.

  Карапуз затормозил ногами о слежавшийся снег, улыбнулся, показав дырку вместо передних зубов, потянулся к Малышке. И тут она увидела: из-за пазухи, из полурасстегнутой куртки сына высунулась чешуйчатая головка на узеньком еще, не толще шнурка, но уже упругом, как резина, змеином теле.

  Свежевылупившийся скользик! На груди у Карапуза.

  Удавить!

  Наверное, это очень хорошо отразилось на Малышкином лице, потому что сын спрыгнул с пластиковой доски, выставил ее перед грудью, словно защищаясь, шагнул назад.

  – Дай сюда! – прохрипела Малышка враз севшим голосом и протянула руку.

  – Не отдам! – Карапуз насупился, упрямо выпятил нижнюю губу. – Не отдам! Он маленький, сам ко мне пришел, чтобы я его согрел и защитил, а ты его убьешь. Ты хорошая. Но всех хочешь застрелить, а так нельзя!

  – Эта тварь, чтобы выжить, детей жрала, – Малышка еле сдержалась, чтобы не заорать. – Жрала маленьких детей. Целиком! Стряхни ее на землю и отойди.

  – Это куколка жрала, – у Карапуза задрожали губы. – А он ребенок, ничего не помнит, и ему страшно. Неужели не видишь? Папа – он бы понял!

  Карапуз взглянул Малышке в глаза, сообразил, что сейчас ой-что-то-будет, отпустил сиденье и бросился прочь, придерживая на груди куртку. Она догнала сына в два прыжка, ухватила за капюшон. Карапуз, вырываясь, свалился в снег, Малышка обрушилась сверху, попыталась просунуть руку за пазуху детской куртки. Карапуз извивался, дрыгал ногами, крутил головой. Малышка покрепче прижала его коленкой, развернула лицом вверх, расстегнула молнию.

  Скользик этой потасовки не пережил: то ли раздавили его, то ли голову свернули. То, что раньше было детенышем, теперь безвольно свисало из Малышкиного кулака мордой вниз.

  Потом были судорожные всхлипы, сжатые кулачки, отталкивающие Малышку, размазанные по лицу сопли. Детская лопатка и пустая коробка с надписью «Nike» – Карапуз нашел рядом с домом высокий сугроб и решил похоронить в нем скользика. Малышка хотела было сказать, что к весне сугроб растает и все усилия пойдут прахом, но не сказала. Вместо этого принесла лопату побольше и помогла сыну копать мокрый тяжелый снег. Карапуз молча положил коробку на дно ямы, а Малышка засыпала ее белыми плотными комьями. Карапуз всхлипнул в последний раз и протянул ей ладонь, ледяную, как замерзшая лягушка. Здесь надо было бы сказать «прости, что так получилось», но Малышка не смогла себя заставить и просто стала отогревать маленькие руки своим дыханием.

  Малышка сидела на продавленном матрасе в темноте, баюкала уснувшего Карапуза и в первый раз думала не о чем-то простом – охоте и припасах, – а о непростом, то есть о жизни. О том страшном, злющем и наверняка черном, кто безжалостно раскрутил качели двух миров, смешав без разбора всех и вся, и вынудил людей убивать чужих детей, чтобы чужие не убили твоих.

  За своих Малышка будет драть чужие глотки. И скользики будут. Пока не останется никого.

  Раньше Малышка не сомневалась никогда, что только так и надо. А сейчас будто подтаявший лед треснул на реке. И боязно, что шагнешь не туда и утонешь. И надо бы посоветоваться, в первый раз в жизни надо, но – не с кем.

  «Утром я пойду искать Мумрика», – это было последнее, что мелькнуло в голове, прежде чем Малышка провалилась в сон.