Текст книги "На реках Вавилонских"

Автор книги: Елена Зелинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Елена Зелинская
На реках вавилонских

© Зелинская Е. К., 2017

© OOO «Страта», 2017

* * *

На реках Вавилонских, тамо седохом и плакахом, внегда помянути нам Сиона. На вербиих посреде его обесихом органы наша. Яко тамо вопросиша ны пленшии нас о словесех песней и ведшии нас о пении: воспойте нам от песней Сионских. Како воспоем песнь Господню на земли чуждей? Аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буди десница моя. Прильпни язык мой гортани моему, аще не помяну тебе, аще не предложу Иерусалима, яко в начале веселия моего. Помяни, Господи, сыны Едомския, в день Иерусалимль глаголющия: истощайте, истощайте до оснований его.

От автора

В этой книге нет вымышленных персонажей, и все события – реальны. Несколько лет назад я начала исследовать историю собственной семьи. На генеалогическом древе, корни которого уходили глубоко в вековые пласты истории, обожженном, с обрубленными ветвями, уцелело всего два-три ростка. Войны, восстания, революции, эпидемии – ничто не прошло мимо семьи…

На заброшенном кладбище в Вологодской губернии я нашла могильный холмик и поставила крест вместо воткнутой в него палки с дощечкой «1937». Я узнала номер, под которым покоятся на Пискаревском мемориале мои родственники. В самом мрачном из домов я прочитала последнее слово деда, осужденного по 58-й статье. Украинский ученый положил передо мной список участников Зимнего похода, где красивым витиеватым почерком была выведена фамилия прадеда, Григория Трофимовича Магдебурга.

Письма, присланные бабушкой из ссылки, записки из тюремной больницы, дело «шляхтенского разбора», карты боев великой войны, дневник хирурга санитарного поезда и черно-белые снимки с трещинками, с которых смотрели на меня родные лица, похожие чем-то друг на друга, на меня и моих детей, – передо мной вставала жизнь рода: ручейки судеб сплетались, обрывались, сходились снова и вливались в могучую реку – историю страны. Так родилась эта книга.

Как оказалось, лучше всего сохранились архивы по военному ведомству и образовательному – а именно в этом направлении российской жизни и служили Отечеству мои предки.

Сейчас вы держите в руках сокращенное издание. В нем пропущены первые главы, в которых рассказано об истоках двух семей. О запорожских казаках, среди которых был и выходец из немецкого города Магдебурга, давший фамилию роду, который несколько столетий пополнял офицерами российскую армию – на полях сражений с Наполеоном, с османами… О Савичах – польской шляхте, инсургентах, поэтах – ставших основателями большой семьи петербургских интеллигентов.

Эта книга закончится на седьмой главе. В тех главах, что не вошли в настоящее издание, (8–9) читатель узнает, как говорится, что было дальше. Впрочем, многое можно легко предугадать: ссылки, лагеря, Финская война, Отечественная, блокада…

Полностью книга «На реках вавилонских» была опубликована в 2012 году.

В работе над книгой мне помогли многие специалисты, особенно мощным был вклад петербургского историка Ирины Борисовны Мулиной, благодаря ее работе с архивами мне удалось соединить оборванные, как нити, знания о героях книги.

Мне трудно определить ее жанр. Документально-художественный роман, в котором реконструируется история рода.

Я посвящаю его своей маме.

Золотопогонники

1

Река Нева, август 1914

Угнездившись чесучовыми костюмами на кожаных трамвайных сидениях, два интеллигента, разнящиеся самым пустяком: толстый в круглых очках, а тонкий – в пенсне на длинном крючковатом носе, печалились о судьбах родины.

– Я, милостивый государь, никак не могу в толк взять – немцы, цивилизованная, культурная нация…

Шпионы! Господа, у нас в трамвае шпионы, – завизжала дама с соседнего кресла и вцепилась в чесучовый воротник.

– Вожатый! Остановите вагон!

– Хватайте их!

– В участок!

Пассажиры повскакивали со своих мест. Растопырив, как при ловле курицы, руки, они двинулись к болтунам и навалились на них дружной толпой.

– Не мните пиджак, господа, – отмахиваясь тростью, верещал столп культуры.

Объятые национальным подъемом, пассажиры отконвоировали «шпионов» в ближайший участок для установления личности. Дамы всю дорогу патриотично тыкали «задержанных» зонтиками.

Михаил Людвигович с Евгенией Трофимовной, проехав в опустевшем вагоне еще остановку, сошли у Манежной.

Над Исаакиевской площадью подымался клуб дыма, искры сверкали в нем, будто над собором пускали фейерверк. С набережной, с Малой Морской, из-под арки Сената сбегался разношерстный люд. Рядом с Савичами придержал лошадь извозчик.

– Будем ехать, барин?

– А что там за шум?

Мужичок почесал кнутом спину и кивнул равнодушно:

– Свержение статуев.

– Поехали домой, Женечка, – поморщился Михаил Людвигович. – Мы это представление уже в Кишиневе видели.

Евгения Трофимовна, урожденная Магдебург, покрепче ухватила мужа за локоть.

Гигантские бронзовые статуи тевтонов, удерживающих коней, долго сопротивлялись ударам топоров и кольев. Скульптуры раскачивались и, наконец, рухнули на площадь, распавшись на копыта, хвосты, головы. Голого тевтона с отбитым носом поволокли к Мойке с криками «долой швабов!». Эскадрон конных жандармов гарцевал на тротуаре перед входом в германское посольство, не делая попытки остановить возбужденную толпу, которая прорвалась уже на первый этаж. Веером летели из окон бумаги, хрустальная посуда, стулья.

Из пылающей парадной залы вынесли портреты Николая II и Александры Федоровны и с пением гимна направились в сторону австрийского посольства.

Заглянув в Публичную библиотеку – эта дурная привычка еще отзовется в его судьбе – Михаил Людвигович взял полистать новый толковый словарь французского языка. После «pognon – звонкая монета, металлические деньги, обычно высокого достоинства» и перед «poids – тяжесть, большой отягчающий груз» повисло знакомое слово: «pogrom». Пометка – rus.

Разгромили редакцию газеты «St. Peterburger Zeitung». Побили стекла в кафе Рейтера на углу Невского и Садовой. Не пропустили и другие немецкие кофейни. Заведения с «неправильными» вывесками срочно поменяли названия. Знаменитая на весь город «Вена» превратилась в «Ресторан общества официантов».

18 августа появился высочайший указ о переименовании Санкт-Петербурга. Всеобщий восторг.

– Чуждая кличка спала, как чешуя, с российской столицы, и возник перед нами исконно русский славянский город Петроград, – прочитал Михаил Людвигович вслух за завтраком. – Послушай, Женечка, что пишет Борис Садовский, известный, кстати, поэт и критик. «Петербург (особенно Санкт-Петербург!) не укладывается в стих и не имеет никакой рифмы. Иное дело – Петроград».

Михаил Людвигович сложил газету и задумчиво помешал ложечкой сахар в чашке:

– То-то теперь рифмовать примутся. А ведь немцы здесь ни при чем! Петр Великий назвал столицу на голландский манер – Санкт-Петербурхъ, и если уж переводить, то по-русски наш город должен называться Святопетровск.

Газеты 1914 года полны проектами топонимических новаций. Возвратить Шлиссельбургу старинное новгородское название Орешек, даровать Ораниенбауму народное имя Рамбов, а Ревель пусть зовется, как когда-то, Колывань…

2

В июне 134-й Феодосийский полк вышел из Екатеринослава. До первых выстрелов у реки Збруч, по которой проходила государственная граница, оставался месяц.

Император Всероссийский Николай II Александрович, всеми силами старавшийся остановить грядущую европейскую бойню, был вынужден ввести «предмобилизационное положение», а 8 июля подписать указ о всеобщей мобилизации. Офицеры возвращались из отпусков в свои части, войска стягивались из лагерей на стоянки – к 24 июля армия стояла по всему фронту развертывания.

Границы от Балтийского моря до Румынии ощетинились русскими штыками. Эта подвижная колючая дуга будет упруго сгибаться внутрь и, пружинясь, выбрасывать пришельцев, выпячиваться и отступать; ни разу не разорвется. Не сдвинется таинственная, налитая царской волей, офицерским долгом и солдатской верой, линия – и через три года растворится, словно стертая резинкой с контурной карты, исчезнет вместе с империей.

…Ставка прибыла в Барановичи; два фронта – Северо-Западный и Юго-Западный – заняли свои позиции.

Командующим 8-й армией, куда входил 134-й Феодосийский полк, был назначен Алексей Алексеевич Брусилов, генерал от кавалерии, отличившийся при взятии крепостей в последнюю турецкую кампанию, военный педагог, обучавший будущего маршала Маннергейма. Генерал Брусилов освободит Галицию, выиграет Карпатскую битву, будучи назначен главкомом Юго-Западного фронта развернет отступление, вытащит армию из ковельских болот; после позора самсоновского поражения восстановит славу русского оружия, отобьет Балканы, Литву, Буковину; к 1917 году русская армия будет стоять в 50 верстах от Вены. Прорвав позиционный фронт одновременным наступлением всех армий, Брусилов вырвет из немецкой пасти победу, которая будет уже никому не нужна…

Российское законодательство начиная с милютинского устава 1874 года фактически избавило образованные классы от долга защищать Отечество. Патриотический подъем первых дней войны осел в кабинетах загородных ресторанов пеной шампанского и исполнением гимна стоя. Впрочем, не будем сбрасывать со счетов и щедрые посылки кисетов с табаком для «окопных героев».

Феномен Большой войны, как называли Первую мировую современники, заключался в том, что правительству никак не удавалось вызвать «атмосферу 1812 года». Эх, не были потомки Рюрика эффективными менеджерами. Пустил бы Император немцев, ладно до Волги – хотя бы до Москвы, позволил бы обложить Санкт-Петербург (а! – уже Петроград) блокадой, сжечь белорусские деревни – и народная война (что там 1812, даже 1943!) – была бы обеспечена. Может, и скипетр бы удержал. Увы, Император и армия берегли не власть, а страну, защищая русскую территорию и мирных жителей. А мирные жители обворовывали свою армию, по три раза перепродавая одни и те же партии сапог, сшитые для солдат, которые стояли цепью по пояс в карпатском снегу.

3

Королева Мария Английская говорила, потеряв континентальные владения, что после смерти найдут начертанным на её сердце слово «Кале». На скольких русских сердцах высечена карта Галиции?

Река Стрыпа, 8 августа 1914

Розовый рассвет растопил туман над холмами, откатил его по пологим скатам в лощины, в болотистую пойму Стрыпы. Генерал от инфантерии, граф Федор Артурович Келлер отчетливо различил белый Георгиевский крест на груди есаула, несущегося к нему впереди казачьего разъезда. Спешит офицер-разведчик, хлещет коня нагайкой, но, опережая его, оповещают о подходе австрийских войск орудийные выстрелы со стороны деревни Ярославице…

Генерал Келлер отдает приказания:

– Первому Оренбургскому казачьему полку – немедленно атаковать наступающие цепи австрийской пехоты!..

– Восьмому Донскому артиллерийскому дивизиону – поддержать атаку оренбуржцев!..

– Главным силам дивизии – спешно подтягиваться!..

Вершину за вершиной румянит ползущее из-за хребта солнце. Длинная колонна 10-й дивизии вздрогнула, как будто по ней пропустили электрический ток: полки начали выстраивать фронт и галопом выходить на одну линию. Грозно и торжественно сверкают в утренних лучах генеральские эполеты, движутся Драгунский и Уланский полки, летят рысью гусары-ингерманландцы.

Трубят «к бою».

Голосом дает генерал команду ротмистру Барбовичу: «Атакуй с левого фланга!», и серые ингерманландские всадники наклоняют пики.

Зашевелилась, перестраиваясь, и дотоле неподвижная австрийская линия. Черная полоса строя, прорезанная красной линией чакчир, с волной белых султанов и голубых развивающихся ментиков, сомкнутая и выровненная, появилась на гребне.

Медный полуденный диск очертил светом черный силуэт всадника, замершего на вершине холма. Слился генерал Келлер с конем, камнем и солнцем, ища взглядом, нащупывая и уже чувствуя невидимую никому иному линию, грань, место, где войска найдутся, схлестнутся и ударятся друг о друга.

Волны «Ура!» прокатились по всему фронту и смешались в глухом, протяжном, тяжелом ударе двух столкнувшихся армий. Первая шеренга австрийского строя на мгновенье замерла и как бы поднялась в воздух, нанизанная на русские пики. Раскатами барабанной дроби посыпались шашечные и сабельные удары, серые защитные рубашки кавалеристов просачивались между австрийскими голубыми ментиками. Всадник рубил, колол всадника, слышались лязг железа, револьверные выстрелы, трескотня пулеметов…

К командиру дивизии, запыхавшись, на взмыленном коне подлетает вахмистр Архипов:

– Ваше сиятельство! Рублю, рублю этих с… по голове, но никак не могу разрубить ихние шапки!

– Бей их в морду и по шее, – советует граф Келлер.

Всадник осаживает коня, взмахивает шашкой и снова тонет в клокочущей лавине.

Как рой пчел, как взбудораженный муравейник, жужжит и кружится бой.

Удар второй австрийской линии, затем третьей – свежих шести эскадронов по расстроенной, поредевшей уже массе серых гимнастерок настолько силен, что она колеблется широкими волнами, зигзагами поддается и отходит, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее.

Стройная колонна австрийского эскадрона безудержно гонит отступающие русские полки.

«Штаб и конвой – в атаку!» – генерал Келлер бросает в бой единственные силы, которые остались в его распоряжении.

С места понеслись они во фланг проходившему уже мимо эскадрону. Начальник конвоя выхватил из кобуры револьвер, прицелился и выстрелил. Несшийся впереди австрийского эскадрона командир замертво свалился с лошади. Австрияки дрогнули и, рассыпавшись, стали уходить с поля боя.

Вокруг уральских штандартов собирал генерал Бегельдеев казачьи полки на усталых, в пене, конях. Гусары ротмистра Барбовича гнали неприятеля к болотистым берегам Стрыпы. Австрийцы бежали, оставляя завязших по колено, запутавшихся в тине лошадей.

Желтая мгла спустилась и закрыла, как занавес, поле самой большой конной битвы за всю мировую войну. Темная серебряная тень медленно наползала на солнечный круг, пока не заслонила его полностью.

Ах, никогда не приносило удачи русскому войску солнечное затмение.

 
В бою – в руце Божьей. Все были верны.
Ты помнишь начало Великой войны?
И труд, и тревога – и радость, и свет
Тех конных атак и крылатых побед.
Врезаемся в гущу, проходим насквозь!
Но солнце над битвой во мглу облеклось.
Так было когда-то – и так при конце:
Черное солнце в горящем венце.[1]1
  Н. А. Ганина, «Памяти графа Келлера», написано специально для издания «Граф Келлер», М; НП «Посев», 2007.


[Закрыть]
 

4

Галицийскими кампаниями назовут потом в учебниках истории растянувшиеся от Вислы до румынской границы, от августа до ноября сражения четырех русских армий Юго-Западного фронта против четырех австро-венгерских. По старым представлениям – целая война: два миллиона человек.

Река Гнилая Липа

В ночь на 15 августа Брусилов, снявшись с биваков, повел 8-ю армию форсированным маршем в львовском направлении, и она встала фронтом от Рогатина до Галича.

Здесь, у Рогатина, близ местечка Янчин, 7-й корпус брусиловской армии под командованием генерала Экка принял свой первый бой.

Он вошел в военную науку как «бой генералов», в историю мировой войны – как блестящее поражение, которое 34-я дивизия нанесла войскам генерала Бем Ермоли, в летопись Симферопольского и Феодосийского полков – как первая победа. В личной биографии офицеров 17 августа стало началом долгого пути от Янчина до черноморской волны…

Как мог выглядеть Янчин? Аккуратненький австрийский фольварк. Кирпичные, вырезанные с не нашей опрятностью домики. Крепко-накрепко закрытые ставни. Лучи солнца падают отвесно на красные черепичные крыши. Серое марево пыли, взбитое солдатскими сапогами, подымается чуть ли не до шпиля маленькой кирхи. От болотистой речной поймы с бесконечными гатями тянет гнилью. На том краю залитой полуденным зноем равнины, у кромки леса уже видны чужие мундиры.

Бой генералов. Командиры 34-й дивизии пойдут в атаку впереди полков, увлекая за собой солдат.

Тихо-тихо; замерли люди в военных формах, словно прислушиваясь, словно ища в себе – силы, уверенность, правду? – в последние минуты перед тем, как поднять оружие. Стоят перед выровненными рядами офицеры в летних защитных фуражках и легких кителях. Запоют серебряные трубы, и они сделают первый шаг по невидимой еще дороге, по которой шесть лет идти им впереди своих полков. Штурмовать Карпаты. Через хаос и развал 1918 года привести феодосийцев и симферопольцев из Румынии в екатеринославские казармы. Сквозь метель и петлюровские банды совершить знаменитый Зимний поход на Дон. Принять последний бой на Перекопе. Сберечь, сохранить армию на Голом Поле у вод Дарданелл.

Их предадут солдаты, бросит Ставка, кинут союзники, от них отречется Император, но они не изменят присяге, долгу, Отечеству. Если не нашлось бы этих людей, как находится всегда хотя бы один праведник, без которого не стоит село на Руси, каким бы мы умылись позором…

Нещадно жжет августовское солнце 1914 года. Стоят перед дивизией командир корпуса генерал Экк, начальник дивизии генерал Баташев, командир Симферопольского полка генерал Кортацци, командир Феодосийского полка полковник Кусонский, командир 2-го батальона полковник Люткевич, командир 4-го батальона подполковник Магдебург…

5

В ходе упорных боев 3-я армия генерала Рузовского 20 августа берет Львов, 22 августа 8-я армия генерала Брусилова занимает хорошо укрепленную крепость Галич. Юго-Западный фронт переходит в наступление и к 13 сентября завершает победную битву за Восточную Галицию. Австрийцы оставляют на полях сражений почти половину армии.

Русская армия отстояла Червонную Русь и вышла к Карпатам.

Фактически наступлением в Галиции были сорваны планы немецкого командования на молниеносную и победоносную войну.

Река Сан, осень 1914

Поезд прибыл на станцию поздно вечером и встал на запасной путь. Австрийцев вытеснили три недели назад, но не выветрился запах гари, осевший на закопченных дымом стенах вокзала, на обугленных оконных рамах, забитых досками. На платформе у сооруженных из кольев и полотна палаток случайные пассажиры: священник, несколько офицеров, чиновники – торгуют у крикливых баб баранки, пряники, пирожки с капустой. За столиком у самовара, прислонив к стулу костыли, пьет чай дама в солдатской форме и папахе.

Рота Феодосийского полка выстроилась вдоль состава. Унтер-офицер Москаленко, немолодой крепкий малоросс с короткой седоватой бородой и казацкими усами, командует:

– Мыться по отделениям в порядке номеров! Остальным – вольно. Михалыч, размести роту на станции и организуй чай. Я прохожу с первой группой – офицер должен идти впереди взвода и с шашкой, и с шайкой.

В предбаннике солдаты стаскивают залепленные ошметками глины сапоги, раздеваются. Одежда и белье так запачканы, что кажутся просмоленными.

– И откуда у вас столько грязи и земли? – подшучивает банщик.

– Ты полежи с наше на брюхе в трясине. Пристроился тут шайки стеречь, – огрызается молодой солдат.

– Две недели по болотам таскались, – добавляет другой, постарше.

– Что вы с ним завязались? – Москаленко высовывается из двери; оттуда пышет жаром и березовым банным духом. – Заходи, получай мочалки.

Солдаты радостной гурьбой вваливают в банное отделение, расхватывают куски мыла, окатывают друг друга горячей водой, ожесточенно трут спины.

– Ложись, братцы, на лавки, кого веником обойти?

Распаренные, с красными довольными лицами переходят в бельевую, натягивают чистое исподнее. И только черный ободок въевшейся под ногти окопной грязи мелькает на белом полотне.

– Следующая станция – парикмахерская! – щелкает ножницами цирюльник с рыжими закрученными усами.

Разомлевший, растаявший Москаленко степенно хлебал из блюдечка горячий чай, закусывая московскими конфетами, и неторопливо вел с комендантом поезда уважительный разговор.

– Грязное белье, стало быть, выкидываете?

– Поезд, – веско отвечал комендант, теребя реденькую бородку, – работает по полному циклу. Поступает к нам окопник грязный, заросший, а на свет божий выходит чистый, опрятный, словно новобранец. К вагону-бане прицеплен вагон-прачечная. Пойдемте, Геннадий Борисович, покажу нашу гордость – немецкие стиральные машины: сами моют, выжимают и даже сушат.

– Склад белья, – комендант указал на полки с аккуратными белыми стопками, – а здесь – он приоткрыл дверцу большого металлического шкафа, – дезинсекционная камера. В ней мы уничтожаем друзей Вильгельма.

– Кого-кого? – удивился Геннадий Борисович.

– Насекомых. Бич армии, разносчик сыпняка, а значит – друг Вильгельма. В это отверстие закладывают шинели, одежду. Вша больше шестидесяти-семидесяти градусов не выносит, при восьмидесяти – скрипит, а при девяноста – дохнет.

– Самого бы Вильгельма в эту дырку запихать! – брякнул Москаленко, и офицеры рассмеялись.

С началом Первой мировой вспомнили про банно-прачечные дезинфекционные поезда, которые были изобретены и введены в практику во время Русско-японской войны.

Шефство над постройкой взяла на себя Императрица Александра Федоровна. Ее инициатива получила полное одобрение и искреннюю поддержку армии. Генерал Брусилов вспоминал, как во время встречи с Александрой Федоровной она поинтересовалась, довольны ли на фронте ее поездами. «Я ей по совести ответил, что эти поезда приносят громадную пользу», – признавался генерал.

6

Река Нева

«В ответ на циркулярное отношение Учебного отдела Министерства торговли и промышленности от 24 октября 1914 года за № 9897 имею честь сообщить, что из служащих вверенного мне учебного заведения призван на войну Александр Людвигович Савич. Жена прапорщика, Александра Николаевна Савич, получает за даваемые ею взамен мужа 10 уроков 750 рублей, остальные 10 уроков переданы другому преподавателю русского языка. Кроме того, Путиловское общество содействия коммерческому образованию уплачивает семье призванного вспомоществление в размере 92 рубл. 25 коп. в месяц».

…Началось хождение по мукам женщин нашей семьи. Сколько впереди окошечек, к которым они будут приникать, наводя справки о своих мужчинах, заполняя строчки анкет, передавая посылки, письма, плача, упрашивая… в 1915-м, в 1918-м, в 1921-м, в 1935-м, в 1942-м, в 1961-м, получая документы о реабилитации… они будут стоять в очередях на узких лестницах, перед ними будут захлопывать двери, на них будут рявкать «вам сообщат…»; небрежно швырять записки, написанные на клочках оберточной бумаги, возвращать непринятые передачи… И не будет Императора, чтобы остановить хамов: «До сведения моего дошло, что некоторые воинские начальники позволяют обращаться грубо с женами и родственниками гг. офицеров и прапорщиков, находящихся на театре военных действий, при наведении ими справок. Приказываю, чтобы впредь подобное не повторялось, и чтобы все чины военного ведомства оказывали бы семействам гг. офицеров и прапорщиков, находящихся на театре военных действий, полное внимание во всем и обращались бы вежливо».

Семейство господина прапорщика Савича, а точнее, Шурочка с маленьким Игорьком чуть не каждый день приходили к дому № 1 на Караванной улице, где в Особом отделении для наведения справок о военнослужащих в марте 1915 года и сообщили им, что Александр Людвигович ранен в бою вблизи Залещиков, неподалеку от Тернополя.

Газета «Новое время», раздел «Вести с фронтов»: «В районе Залещиков в бою в ночь на 27 марта австрийцы после жестокого обстрела наших укреплений тяжелыми орудиями, перебив огнем почти всех защитников одного из них, стремительно ворвались в него. Но почти тотчас были выбиты контратакой подошедшей роты. Немногочисленные защитники укрепления, оказавшиеся невредимыми, остались в строю; раненые переданы в санитарный поезд».

7

Река Днестр, март 1915

Санитарные поезда старались подгонять как можно ближе к боевым позициям. Залещики в этом отношении – место удобное: узловая станция, через которую проходит стратегическая железная дорога Брест – Одесса.

На горизонте вспыхивал беловато-красный огонь, как будто каждую минуту всходило и тут же садилось солнце; небо загоралось, освещая пространство; вверх серебряными нитями взмывали ракеты; взрывы, грохот пушек заглушали свист локомотива. Поезд остановился. Врачи и фельдшера по приставным лестницам сбежали с вагонных подножек к краю покореженного леса: воронки, упавшие друг на друга деревья, разорванные снарядами стволы. Из темноты, из черного оцепенения навстречу им со всех сторон двинулись огоньки, точно светлячки, – это санитары с фонариками несли раненых к поезду.

Александр в окровавленной шинели со вспоротым осколком рукавом бессильно опустился у костра, где, прислонившись друг к другу, полулежали солдаты с перевязанными руками и головами.

– Вы сильно ранены? – склонилась над ним фельдшерица.

– Ничего, сестрица. Потерплю.

Она быстро подняла край рубахи. Бинты, которые неловко опоясывали спину и бедро, промокли от крови.

– Носилки!

Состав из двадцати вагонов двинулся в сторону Петрограда. Посреди каждой теплушки – печь. Вдоль стен в три этажа установлено по двенадцать пружинных коек. Тяжелораненые лежат на них прямо на носилках; кислый запах карболки, гниющих ран и йодоформа. Врач обходит койки, сестрица светит ему свечкой, бледные капли стеарина капают на подрагивающие пальцы. Поправляют повязки, впрыскивают камфару, морфий.

В небе вспыхнул гигантский столб красного света – горят Залещики.

– Сестричка, мы отступаем?

– Нет, братец, нет, – утешает ласковый голосок. – Смотри, сколько вас, тяжелораненых – семь теплушек прицепили к нашему составу, и все полны. А при отступлении до поезда только те добираются, кто сам ходить может, тяжелых с поля боя не вынести.

Александр закрыл глаза и представил себе леса, поля, дороги, по которым валяются солдаты без помощи и без ухода…

На остановке в поезд подсадили раненых австрийцев в изодранных осколками синих шинелях и выгоревших кепи с оловянными кокардами и буквами «Ф» и «И» – инициалами Франца-Иосифа.

В перевязочной собрались ходячие. Сестры милосердия осторожно накладывают повязки, шутят, чтобы отвлечь солдат от болезненных процедур. Солдаты терпеливо и дружелюбно отшучиваются.

– Ну, а теперь пусть враги идут на перевязку, – говорит сестра.

– Какие они враги, ведь они без оружия, – с упреком возражают солдаты.

Раненые обступили смущенных, испуганных, тяжело покалеченных австрийцев:

– Александр Людвигович, а расспроси, откуда они!..

– А жены у них есть?..

– Дети?..

– Пусть расскажет, жена плакала, когда провожала?

– Та-ак, и матерь у него есть, и трое ребятишек, и плакала жена – все как у нас, – с умилением говорит солдат.

– А как же иначе, – соглашается другой. – Не по своей ведь охоте, их тоже начальство на фронт послало.

Солдаты угощают австрийцев табаком, крутят им папиросы. Австриец мнется и, склонившись к Александру Людвиговичу, шепчет еле слышно:

– Нас, наверное, в Сибирь отправят? Там же холодно, мы все умрем.

Александр смеется:

– Мы, русские, живем в Сибири, и вот, смотри, здоровые, крепкие и вас бьем.

Через девять дней поезд прибыл в Петроград.

Сорок шесть военно-санитарных поездов было сформировано еще в период мобилизации. К середине 1915 года на русском фронте курсировало около трехсот подвижных составов. Патронировала их формирование и работу Императрица. Вместе со старшими Великими княжнами Александра Федоровна прошла курс сестер милосердия военного времени. Они поступили рядовыми хирургическими сестрами в лазарет при Дворцовом госпитале. Стоя за хирургом, государыня подавала стерилизованные инструменты, вату и бинты, уносила ампутированные ноги и руки, перевязывала гангренозные раны, научилась быстро менять застилку постели, не беспокоя больных, и делать перевязки посложнее.

В сентябре 1914 года было учреждено Управление верховного начальника санитарной и эвакуационной части во главе с членом Государственного совета генерал-адъютантом принцем Ольденбургским. В начале войны в стране стал ощущаться недостаток в медикаментах и хирургическом инструментарии, большая часть которых обычно ввозилась из-за границы, в том числе из Германии и Австро-Венгрии. По приказу Ольденбургского петроградский завод военно-врачебных заготовлений стал работать в три смены, институт экспериментальной медицины обеспечил бесперебойный выпуск вакцин и сывороток, Земский союз приступил к строительству фабрик для изготовления лекарств из местного сырья, запустив в Керчи, например, йодный завод. Все эти меры помогли стабилизировать ситуацию с медицинским снабжением действующей армии и лечебных заведений тыла страны.

8

Северо-Западный фронт, река Бзура, июнь 1915

Водянистая слизистая жидкость постепенно заполняет все легкие, и происходит удушение, вследствие чего люди умирают в течение одного или двух дней. Те, кому «посчастливилось» выжить, превращаются в слепых калек с сожженными легкими.

Профессор Фриц Хабер был удостоен в 1918 году звания лауреата Нобелевской премии по химии за синтез (десятью годами ранее) жидкого аммиака из азота и водорода на осмиевом катализаторе. Во время Первой мировой войны руководил химической службой немецких войск и первым начал использовать удушливые газы – смесь фосгена с хлором.

Саперная рота 24-го Сибирского стрелкового полка разместилась в землянках у города Сохачев Варшавской губернии и приступила к занятиям. На большом ровном лугу, с шанцевым инструментом в руках, стрелки тут же на земле добросовестно старались выполнить все, что объяснял руководитель учебной команды. Начали с простого стрелкового окопа для стрельбы лежа, а затем, в порядке постепенности, докопались, в прямом смысле этого слова, и до укрепления полной профили, выше роста человеческого.

Стрелкам, большинство из которых провели не один бой, не надо было объяснять значение саперного дела, они на собственной шкуре убедились, что без работы лопатой немыслимо при губительном огне ни наступать, ни обороняться. Бережно чертили в тетрадках планы окопов, обстоятельно изучали «Полевые фортификационные постройки и применение их к местности».

Дымится полевая кухня, несется к свежевырытым окопам домашний аромат щей.

– Ребята, налетай! – зовет артельщик.

Вытирая ладони о шаровары, саперы собираются вокруг котлов, подставляют бойкому кашевару котелки, торбы, кружки. Оголодавшие, усталые, едят скоро, без разговоров, слышно только, как гремят ложки. Опорожнив по второму котелку густой гречневой каши, стрелки прилегли на шинелях на истоптанную, всю в бурых комьях земли траву, закурили. Кто-то сразу и захрапел, посвистывая носом. Кашевар, помешивая черпаком жирные щи, выкликает:

– Кому плеснуть? Неси котелки, инвалидная команда!

Пожилой плотный сапер Кузьма Егоров, стряхнув кашу с седоватых усов, басовито отозвался:

– А чего это ты нас в инвалиды записал?

– Я не в обиду, братцы. Все знают, что в саперной команде половина раненых да контуженных.