Текст книги "Дневник измены"
Автор книги: Елена Колина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Максим просто был – всегда. Я просыпалась, а он уже звонил и спрашивал голосом кота Матроскина из мультфильма: «Сколько тебе сосисок сварить на завтрак, две или три?», а я удивлялась: «Ты что, рядом, ты сейчас придешь?», а он говорил: «Я мысленно приду. Мысленно сварю тебе сосиски, мысленно принесу в постель, а ты их мысленно съешь. Так сколько тебе сосисок, две или три?»
Или – «Даша, у меня есть для тебя подарок, картина. „Святой Себастьян“. Даже два „Святых Себастьяна“, Тициана и Рубенса. Идем скорей в Эрмитаж».
Или… ну, в общем, понятно, что Максим – это самое лучшее, что может быть в мире для поболтать и посмеяться и почувствовать, что ты есть. Максим как-то умеет показать, что ты – единственная. Единственная на свете, для кого расцветают все эти цветы остроумия, для кого Рубенс, Тициан и мысленные сосиски. Как будто мне сделали подарок, разрисовали серо-бурый мир яркими красками. Во всяком случае, я именно так чувствовала.
В общем, все это было прекрасно и особенно, потому что Максим – прекрасный и особенный человек. У него не такое внутреннее устройство, как у других. И общение с ним делает другого человека богаче – звучит по-дурацки, как в газете, но это правда!
Разве кто-нибудь, кроме Макса, может вдруг остановиться и сказать:
– Быстро посмотри на небо!
– И что?
– Смотри. Долго смотри.
Смотришь, долго смотришь, и больше не спрашиваешь: «И что?»
А расстались мы из-за того, что он не дал мне варенья.
Это не анекдот, а правдивая история. Варенье было вишневое, без косточек. Я утром встала – это было у него дома, – вышла на кухню, а Макс уже там завтракал, ел творог с вареньем. Он сказал: «Садись, ешь творог. А варенья у меня мало, оно уже почти закончилось». И убрал варенье в холодильник. Вишневое варенье без косточек.
И я поняла, ну, догадалась просто – раз он не дал мне варенья, значит, я не та единственная, кого он ждет. Нет, ну мы, конечно, остались друзьями, близкими людьми, но уже не на основе общего завтрака, вишневого варенья и других интимных вещей.
Это и есть самая моя унизительная история, потому что я тоже очень люблю вишневое варенье без косточек, и еще потому, что я дура, – думала, что я для него особенная, а была как все.
Ну а теперь вот он, Максим, – забытый роман.
Забытый роман – это очень хорошая вещь. С одной стороны, вы встречаетесь как старые друзья и вам не нужно друг у друга узнавать – как учишься, чем увлекаешься, кто твои мама и папа. С другой стороны, перед вами хорошо забытое старое, а значит, новое. То есть передо мной совершенно новый хорошо забытый человек.
Максим обнял меня, по-дружески, и нежно прижал к себе, тоже по-дружески, но я все равно немного смутилась.
– Ну, а как ты вообще? – неопределенно спросила я и уточнила: – Я имею в виду вообще…
– Я? Я, как всегда, умный, сексуально полноценный член общества, – сказал Максим, – полностью овладел техникой жизни. Это просто – отбрасываешь все лишнее и воспринимаешь жизнь как шутку… Даша, пойдем еще куда-нибудь, например ко мне? Полина на работе, Юлька у родителей.
– Ты с ума сошел! Нет, я домой. Андрей скоро придет, и мы… – сказала я, – лучше скажи, что ты здесь, в Питере, будешь делать?
– Я точно знаю, чего я не буду делать. Я в своем НИИ десять лет «от дзинь до блям» просидел, потом в Америке «from 9 till 5» – то же самое! Все, не бу-ду. Лучше вообще не жить, чем «from 9 till 5» работать.
Максим объяснил мне, что Америка – страна перемены участи. Вдруг говоришь «не буду» и выбираешь совсем другую, новую жизнь, и это нормально.
– Так что я сейчас поступаю как истинный америкос. Выбираю другую, новую жизнь, – весело сказал он. – Даша, пойдем ко мне.
– Не могу. Андрей скоро придет, и мы…
– Что вы? Пойдете в кино на «Шрек-3»?
Это намек. Максим намекает, что Андрей не такой интеллектуал, как он.
– Ты удачно вышла замуж, – невинно улыбнулся Максим, – твой Андрей – великолепный мужской экземпляр, жгучий брюнет, капитан дальнего плавания… А читать он умеет? Или у него только две извилины: одна для бизнеса, а другой он ловит рыбу? А он бы больше тебя любил, если бы ты была рыбой? Семгой или этим… хариусом? А ты никогда не жалеешь, что теперь всю жизнь будешь спать только с ним? А со мной больше никогда не будешь?
– Он не брюнет, – запальчиво возразила я, – и не капитан дальнего плавания, и не великолепный мужской экземпляр, и… и он очень хорошо умеет читать.
Макс обнял меня крепче, улыбнулся и продекламировал:
Я верю, любовь, еще сбудешься ты.
Природа не терпит
Ни в чем пустоты.
Я не стала спрашивать, что сбудется, какая любовь, почему пустота и чьи это стихи. Думаю, его или другого питерского поэта – Олега Григорьева.
19 октября, пятница
Это уже становится нашей доброй семейной традицией – ссора накануне субботы.
– Я хочу… разве я так много хочу? Пошуршать листиками в Павловске, послушать Баха в Малом зале филармонии и… и все. Почему ты на все говоришь «нет»?
– Погулять – нет, в Павловске – нет, Бах – нет.
– А что «да»?
– Только не в филармонию, – не отрываясь от телевизора, сказал Андрей, – я уже там недавно с тобой спал.
Это игра слов – он имеет в виду, что он уже там был со мной, и уже спал в кресле, и уже чуть не свалился в проход.
– Но в прошлый раз был не Бах, а Брамс и Шуберт, – возразила я.
– Даже не знаю, что лучше… Под Брамса засыпаешь сразу, но спишь неглубоко, а под Шуберта засыпаешь не сразу, но сон очень глубокий, – мрачно пошутил Андрей.
Все-таки ужасно быть таким… таким… не любить музыку.
– Тогда, может быть, пойдем в кино?
– Нет.
– В кино, – повторила я, думала, может быть, он не расслышал.
Андрей щелкнул пультом от телевизора.
– Не видишь, что ли, футбол!
Минут через пять Андрей спросил:
– В кино на что?
Прочитала вслух «Афишу», подробно про все фильмы.
– Нет.
– Что «нет»?!
– Все – нет.
Но… что тогда «да»? Футбол по телевизору?.. Неужели Максим был прав? Сейчас проверим.
– Может быть, ты хочешь посмотреть «Шрек-3»?
Молчание.
…Какой скучный сюжет у меня на кухне – незамысловатая мелодрама из жизни новых русских.
Действующие лица:
муж – предприниматель (не олигарх, не представитель криминальных структур). Предприниматель с честным усталым лицом, пренебрегает своими светскими обязанностями и членораздельной речью.
жена – домохозяйка (не дура, с высшим образованием, когда-то работала и была человеком).
Домохозяйка, не удовлетворенная жизнью, всегда сидит в вечернем платье. Ждет, что муж, уставший от своего предпринимательства, быстренько наденет фрак и пойдет с ней по ее культурным делам: рауты, презентации, суаре, журфиксы, «Шрек-3»…
В ответ на ее претензии предприниматель бессильно издает напоминающие человеческую речь звуки…
И так далее, а также измена назло с последующим развалом семьи.
Возможный финал (см. сериал по первому каналу, а также пьесы Арбузова, Ибсена и разных других писателей):
домохозяйке уехать на Север, там стать врачом и спасти кого-нибудь или всех;
кукольный дом должен быть разрушен…
графиня с изменившимся лицом бежит к пруду.
Никуда мы не пошли, потому что футбол, потом баскетбол, потом теннис, опять футбол…
…К вечеру я как будто листок из тетрадки в клеточку. Каждая клеточка заполнена – ужин Андрюшечке, ужин зверям, ванну Андрюшечке, ужин Андрею, прогулка с Львом Евгеньичем, вечерний звонок Алене, Ольге…
…Футбол знаете, когда закончился? Я, например, не знаю, я уже спала. Когда немного поплачешь перед сном, лучше засыпаешь… Не знаю, почему я так плакала.
Вообще-то знаю. Потому что Максим ходит в филармонию. Потому что он ходит с Юлькой в Эрмитаж (уже два раза был), а Андрей с Андрюшечкой нет. Потому что Максим любит Полину – никого не любил, и меня не любил, а ее любит.
А меня никто не любит.
Звучит по-детски, да? Ну и пусть. У всех, у каждого взрослого, бывают такие мысли, только они не признаются, а я призналась, – может человек хотя бы один раз написать в своем личном дневнике чистую правду?.. Я плачу потому, что меня никто не любит.
20 октября, суббота
Как всегда по субботам, я одна. А ведь одиночество, остракизм, изгнание всегда считались еще более страшным наказанием, чем даже смертная казнь.
Меня утешает только любовь. Что вокруг меня одна любовь. Вот сухое перечисление чужих романов, не моих.
У мамы роман с каким-то молодым человеком немного постарше ее. Познакомились в библиотеке, сегодня вдвоем читают Андрюшечке «Евгения Онегина», избранные места.
У Андрюшечки роман с Юлькой, он собирается на ней жениться по расчету – ему хочется посмотреть, вдруг Америка все-таки есть.
У Алены роман с Никитой. Алена говорит, что строительство дачи в Испании очень их объединило, еще больше, чем раньше. Мы вместе строим дачи в Испании, у них еще ничего не построено, и у нас тоже. Но почему же они упоенно выбирают мебель, а Андрей даже не хочет обсудить со мной проект дома?
У Ольги роман с девочкой из соседней школы. То есть не у нее самой, а у Антона, но это все равно. Антон уходил утром с портфелем, но не был в школе. Ольга говорила: «Антоша явно бывает на уроках, но где?» Теперь понятно – он обучался в соседней школе. Ольга говорит, что девочка очень хорошенькая, но не такая хорошенькая, как Антон.
У Андрея роман с семгой – уехал на рыбалку.
Не говоря уж про Муру, – у Муры пять-шесть романов.
А я?
А я?!..
Вокруг меня одна любовь, а я-а-а?!!!
Но где же мне найти любовь – в бутике, в косметическом салоне, в бассейне? В бассейне, наверное, можно.
Максим
До седьмого класса мы жили в коммуналке на Английском проспекте, около площади Тургенева, – в Коломне. Отсюда переехали в отдельную квартиру, на Верейскую. Коломна очень странный район – это старый красивый центр, но какой-то заброшенный, и питерцы, которые не живут в Коломне, бывают здесь реже, чем, к примеру, в Москве.
Не могу сказать, что меня повлекла сюда ностальгия по нашей коммуналке, но все же любопытно, почувствую ли я себя маленьким мальчиком, всколыхнутся ли во мне детские эмоции?.. Ох, и сентиментальный же я старикашка!..
Здесь, в двух шагах от Невы, у площади Тургенева, по-прежнему тихий околоток, где идет своя тихая отдельная околоточная жизнь, равнодушная к остальному городу и даже, кажется, ко времени и эпохе. И мы с Дашей словно вдруг перенеслись в детство, в туманно-серый мир семидесятых…
Магазин типа сельпо. Синеватые мужики стоят у пивного ларька, кажется, что они так и стоят здесь с семидесятых годов. Похоже, что все тут свои, все всех знают. Некоторые люди в тапках – вышли купить курицу, яблоки, сигареты. Они, наверное, до сих пор курят «Родопи» или «ТУ-134»… Здесь все законсервировалось, как бычки в томате.
Вот во дворе наша школа, вот мой дом, а вот в этом доме жил мой лучший друг Серега. Он стал еще более облезлым – не Серега, конечно, а этот дом начала XIX века, бывший имперский красавец, после революции превращенный в Воронью слободку… Серегина мать, не помню, как ее звали… она называла этот дом «коммунальный дворец». Серега жил на последнем этаже, из их комнаты был ход на чердак.
…Потом, после Коломны, у меня уже никогда не было друзей, которых я называл бы Серега, или Андрюха, или Петюня… Да и меня потом уже никто не называл «Максыч».
– Максыч, это ты, что ли? – нерешительно спросил меня мужик в синей шапке; кажется, их называли «петушок». – А я тебя сразу узнал, по походке, и думаю – ка-акие люди тут у нас!..
Фантастика!.. Недаром эти места славятся своей мистической силой. Серега, собственной персоной, – материализовался прямо из моих мыслей! Не тот, конечно, мальчишка, с которым мы лазили на чердак, а полноватый мужик с отекшими глазами и оплывшим лицом. Как это все-таки неприятно!
Нет ничего хуже, чем старые школьные друзья! Старым школьным друзьям, особенно таким, как Серега, лучше оставаться в воспоминаниях, а не материализоваться из мыслей, не хлопать тебя по плечу небезупречно чистыми руками. Все эти ностальгические встречи только травмируют… наводят на мысль о возрасте, импотенции, лысине, болезни Альцгеймера и прочей бренности жизни.
Сереге можно дать и сорок, и пятьдесят… Вот дурацкая встреча, теперь я буду думать – неужели мы с ним ровесники?.. Не нужно мне было сюда идти… Сейчас я начну хлопать его по плечу, бормотать «ах, сколько лет, сколько зим», кивать головой, как китайский болванчик с приклеенной улыбкой, и мечтать провалиться на месте, потому что мне с ним решительно не о чем говорить…
Серега суетился и радовался. Не отходя от нас, буквально придерживая меня рукой, чтобы я никуда не делся, купил в ларьке вино – зайти к нему выпить за встречу. Я отказывался, ссылался на занятость, на деловую встречу, на плохую погоду, на хорошую погоду…
– Конечно, зайдем, конечно, выпьем за встречу… – так радостно сказала Даша, как будто Серега был ее школьным дружком, как будто это они гоняли в футбол на пустыре и облазили вместе все окрестные чердаки. Даша удивительным образом не чувствует социальной дистанции, ведь между нами и этим оплывшим мужиком, моим бывшим Серегой, не просто целая жизнь, между нами – галактики, мегамиры…
…Жутчайшая лестница, последний этаж… В квартире все то же – я вспомнил этот узкий длинный коридор, ванну в стене. Да-да, именно, не ванная комната, а ванна… Дверь в стене раздвигается, как в купе, и в нише облупившаяся ванна с кокетливой розовой занавеской. То есть тогда была розовая, сейчас голубая.
Комната – я узнал свое ощущение от нее, словно и не прошло двадцати с лишним лет. Очевидно, в ней не раз делали ремонт и меняли мебель, но это все то же затхлое коммунальное жилье. Я очень брезглив к чужому быту, тем более к такому убогому, но пришлось все же расположиться на диване, мысленно закрыв глаза на несвежую обивку, засаленные подлокотники, фу… Хорошо еще, что Серега не предложил нам разуться, этого я бы не вынес… Мне хотелось в туалет, но пришлось терпеть – уж лучше мучиться, чем воспользоваться коммунальным сортиром… О господи, зачем я тут?!.. Благие намерения всегда приводят к гадости.
– Как тетя Галя? – спросил я. Нужно же было о чем-то говорить. Боже мой, мне удалось вспомнить ее имя, какая же чепуха бессмысленно хранится у меня в памяти…
Тетя Галя, Серегина мать, умерла шесть лет назад от какой-то странной болезни. Серегина жена за ней ухаживала и тоже умерла. Новая Серегина жена болеет, врачи не знают, что с ней… Это прямо Хармс какой-то – все умерли или хотя бы заболели… Почему эти люди не могут заболеть тривиальной ангиной и выздороветь, почему у них всегда таинственные болезни и врачи никогда не знают, что с ними? Почему эти люди живут так некрасиво, убого?.. Думаю, ответ прост: вот такие уж они люди, так себе люди…
Серега, во всяком случае, выглядел довольным. Сообщил, что у него все нормально, устроился на очень хорошую работу – на своем микроавтобусе возит туристов в аэропорт Хельсинки, а там встречает из рейсов и везет обратно в Питер. Машина немного барахлит, но пока нет денег поменять, а в общем, на жизнь не жалуется… Господи, зачем я здесь?!
– Ты не думай, у нас интеллигентные люди работают, один есть с университетским дипломом, к тому же артист не хуже, чем в сериалах, – похвастался Серега, – дружок мой, мы с ним иногда вместе ездим…
…Зачем я здесь?!.. Лучше бы он остался в моей памяти мальчишкой, чем этим опущенным жизнью мудаком…
– Нас скоро расселят, одному новому русскому прижглось весь этаж купить вместе с чердаком, а на чердаке мансарду сделать, – сказал Серега, – я последний в квартире остался. Дольше всех упирался, зато выбил за свою комнату двухкомнатную квартиру на Гражданке… Теперь заживем!.. А что? Я право имею! Мать говорила, раньше вся квартира нам принадлежала…
А ведь он был интересный мальчишка, живой, остроумный, и вот, ничего не осталось, кроме жалкого гонора нищих, – упирался, выбил квартиру…
– Ну, фу-ты ну-ты, американец! У меня племянничек из детского сада, знаешь, какую песню принес? – спросил Серега, хихикнул в кулак и запел на мотив детской песни: – «Может, мы Америку взорвали зря, сбросили пятнадцать мегатонн, все, что там от взрыва получается, мы погрузим в голубой вагон…» Я тебе так скажу, твоя Америка всюду лезет, думает, что самая умная, а мы еще посмотрим, кто кого, мы тоже не лыком шиты… Ты-то как там, в своей Америке?
Пока я размышлял, «как я там, в своей Америке» в контексте Серегиных понятий о жизни, ему уже пришла в голову другая мысль.
– Слушайте, други, а давайте поднимемся на чердак? Где мы в детстве лазали?.. Оттуда все соборы видно, и Исаакиевский, и Казанский, и Троицкий… А то нас расселят, ты в Америку уедешь и все, не увидимся никогда.
С кем не увидимся никогда, с соборами?.. Такие люди, как Серега, никогда не выслушивают ответа на свой же вопрос, они заняты только движением собственных крошечных мыслей, да и не мыслей вовсе, а так, жалких флуктуаций… их мозговая деятельность прерывистая, как неровный детский пунктир.
– Давайте, давайте поднимемся, – поддержала Даша, – соборы посмотрим.
– Гитарку мою найдем, – соблазнял меня Серега, – сыграешь…
Дверь на чердак вела прямо из Серегиной комнаты – как в сказке про Буратино, маленькая дверь в стене за нарисованным на холсте котелком. Серегина семья использовала чердак как личное помещение, тетя Галя держала там зимнюю одежду, а Серега складывал туда прошлогодние учебники… Да, действительно, была гитара, мы оба на ней в седьмом классе наигрывали…
Смотреть на соборы я бы не пошел, а за гитарой так уж и быть, все-таки память обо мне-мальчишке.
Первое, что сделала Даша на чердаке, – поскользнулась и свалилась в кучу тряпья.
– Ох, я обо что-то ударилась, – сказала она, – тут жесткое что-то, мне больно…
Я вытянул ее из пыльной кучи за руки. Среди тряпья что-то блестело, и я хмыкнул – что это, золото, клад?..
Оказалось – чемодан. Чемодан начала века, с металлической пряжкой на круговом ремне и металлическими углами. На крышке приклеен черный от грязи пластырь с надписью «дедов хлам».
– Какой чемодан красивый, я так люблю старые вещи. А что это, «дедов хлам»? – потирая бок, поинтересовалась любопытная Даша.
– Да мать хранила всякое дерьмо! Все собиралась чердак разобрать… Выброшу, говорила, все, а то старую обувь негде хранить… – с досадой сказал Серега, – так и не разобрала, а жена уже не хочет возиться, говорит, так переедем, безо всякого дерьма…
Дашка, заблестев глазами, спросила:
– Неужели вы его никогда не открывали? А вдруг клад какой-нибудь? Нет, ну бывает же клад… Давайте откроем?!
– Да уж, клад, – хохотнул Серега, – дедовы кальсоны…
Серега пнул чемодан ногой, чихнул от пыли, и я брезгливо поморщился.
– Ох, ну пожалуйста, а вдруг все-таки клад, – упрашивала Даша, – один мой знакомый нашел на чердаке… знаете что?..
Даша на секунду задумалась – она явно врала, сочиняла на ходу, так ей хотелось посмотреть, что там, в чемодане.
Любопытная Дашка. Даша – как детская игрушка, безопасная, не порежешься, не обожжешься. После жизни с Полиной я чувствую себя с ней так, как будто, вернувшись с войны, отмокаю в ванне с нежной пеной.
Серега открыл чемодан, наклонился и вытащил… ох, не может быть, неужели?!.. Еще не успев подумать, что делаю и зачем, я рефлекторно заслонил от Даши чемодан. И в ту же секунду откуда-то издалека раздалась мелодия «К Элизе» – это зазвонил Дашин телефон, на мою удачу оставленный ею в комнате, и она ринулась вниз, по дороге опять чуть не свалившись в тряпки.
«О-о-о! – закричала она внизу в телефон. – О-о-о! Не волнуйтесь, не переживайте, я все сделаю!»
– Я же говорю – кальсоны, – сказал Серега, кивнув на чемодан. На то, что он вытащил из чемодана. На маленькую невзрачную серую книжечку. – Видишь, что написано? «Азбука».
Я заглянул в чемодан и, задохнувшись, беззвучно повторил:
– «Азбука».
– Азбука… А я уже умею читать… – ухмыльнулся идиот Серега. – А если ребенок будет, так сейчас вон сколько всего продается с картинками… Хотя я думаю, какой уже ребенок в моем-то возрасте, но если вдруг будет… У тебя с этим делом как, нормально? А то говорят, импотенция молодеет…
– Нормально, у меня нормально…
– У меня тоже, хотя не так, конечно, как раньше… Вообще я в чемодан-то лазил, – сказал Серега, – все ж таки любопытно было… Года два назад… или три… или четыре… нет, все-таки три…
Состояние мое было неописуемое… Я чувствовал, что меня шатает, у меня дрожали руки, и я спрятал их за спину. Я старался… очень старался ничего не показать голосом, лицом; как муха на стекле, замер в ожидании… еще секунда, и я бы просто упал в эти тряпки… и наконец, не выдержав, спросил:
– Ну?
– Что – ну? Гну. Одно дерьмо.
Серега повертел в руках «Азбуку», засунул обратно в чемодан и закрыл замок.
– Мальчики, – закричала снизу запыхавшаяся Даша, – мне из детского сада звонили! Я совсем забыла! Мне нужно к завтрашнему дню разрисовать! Двадцать шариков!.. О господи, где мои ключи от машины… а, вот же они! Сережа, простите, пожалуйста, что мне нужно разрисовывать шарики, но…
– Серега, it s really nice to meet you again… – сказал я и прибавил: – See you![3]3
Буду рад снова тебя повидать… Увидимся! (англ.)
[Закрыть]
Люди говорят на смеси русского и английского либо из желания показать, какие они иностранцы, либо если у них беден родной язык. Я отлично владею и тем, и другим и никогда не путаю русский с английским. Сейчас это был просто шок.
Когда я заглянул в чемодан – это был настоящий шок…
– Серега, я еще зайду, мы же даже не поговорили толком, – сказал я, – ты завтра как, дома?.. Работаешь? А послезавтра? Тоже? А когда?..
Невероятно, глупо, нелепо, бессмысленно, но мне пришлось спуститься с чердака и уйти вместе с Дашей. Оставить чемодан. Я испытывал страшное, невыносимое беспокойство, от которого все дрожало внутри, страх, что все это может испариться, улетучиться… Не важно, что это пролежало здесь век или полвека, все может случиться! Такого рода находки всегда – миг, мгновение удачи, вспышка высшего света, направленного на тебя. Свет, тем более высший, не светит долго… Кто знает, кто зайдет к придурку Сереге через минуту и не решат ли его дружки-алкоголики продать чемодан на ближайшем углу?..
Но что мне еще оставалось делать? Все остальное, все, абсолютно все, любые шаги выглядели бы подозрительными и, следовательно, были бесполезны и даже могли привести к полному провалу…
Даша подвезла меня до дома, до угла Загородного и Верейской.
В машине мое состояние резко изменилось. Я сидел рядом с Дашей и чувствовал такое возбуждение победы, что еще немного, и я бы закричал: «Ура, я сделал это!» Не знаю почему, но теперь я был совершенно уверен, что это – мне, это – мое!
После стресса я всегда хочу секса, стресс для меня как возбуждающая таблетка, такая у меня особенность. А удача, которую я сегодня поймал за хвост, победа, которую я сегодня одержал, еще дополнительно меня возбудили! Я предложил Даше подняться посмотреть фотографии, тактично отметив, что дома Юлька с мамой. Юлька с мамой на самом деле были дома, но дома у мамы. В общем-то это было все равно – дома Юлька с мамой или нет, посмотреть фотографии или выпить чаю, – Даша же не маленькая девочка. Я уверен, что она хотела того же, что и я. Я просто хотел облечь наше взаимное желание в приличные формы.
…Любопытная вещь – память тела. Оказывается, я не забыл, какие у Дашки нежные круглые коленки и тонкие щиколотки. Она вся состоит из приятных «мелочей» – нежная прохладная шея, маленькие ушки… Мне особенно важно, чтобы у женщины были красивые ноги, ступни, некрасивые ступни могут отвратить меня от всего остального, и даже от процесса в целом, а у нее нежные изящные ножки с маленькими пальчиками, как у ребенка, их приятно целовать… В ней вообще есть своя, особенная прелесть – я и это вспомнил, – она отдается одновременно застенчиво, как девочка, и страстно, как опытная женщина… каковой она, собственно, и является.
В общем, все прошло прекрасно и как я люблю: не автоматически, а так, что все время помнишь, что с тобой не просто тело, а человек. Мой порыв был так силен, что Даша явно чувствовала себя польщенной тем, что вызвала у меня такую страсть. Я действительно оказался на высоте, в прямом и переносном смысле. Даша милая, нежная, игрушечная, своя, к тому же в Америке у меня не было никаких возможностей, кроме Полины, просто было не с кем, и самое главное – у меня всегда очень сильное желание после стресса.
Вечером, увидев Полину, я вдруг вспомнил про Дашу и почувствовал некие уколы совести: все-таки жена, все-таки измена, все-таки я Полине прежде не изменял. Наверное, я в душе очень чистый человек, раз я вообще об этом подумал. Ведь измена – это уж точно такой грех, который себе позволяют все.
Даша
23 октября, вторник
А вот и неправда, что нельзя дважды войти в одну и ту же воду, – я, например, сегодня вошла. Думаю, не нужно было входить, ничего хорошего меня там не ждет. Но с другой стороны, если второй раз войти в воду случайно, это совсем другое дело. Я имею в виду Максима… Честно говоря, измена, секс – это не то, ради чего я второй раз входила в эту воду!
…Господи, сколько же их, разноцветных шариков, – неужели двадцать?.. На каждом нужно нарисовать рожицу. Я пока нарисовала только четыре рожицы… На каждом шарике еще нужно написать имя ребенка по-английски, по-французски и по-немецки. Хорошо бы всех детей в садике звали одинаково, так нет, у каждого свое имя…
…Когда Максим начал меня целовать, я хотела сказать: а где же мама, где Юлька, где фотографии? Но он продолжал меня целовать, и что мне было делать? Если два человека попали в такое неловкое положение, что один другого целует, нужно же из этого положения как-то выходить. Максим, между прочим, очень хорошо умеет целоваться. Бывают мужчины-победители: раз – и победил, таким можно сопротивляться, а Максим другой, он очень нежный, и сопротивление выглядело бы глупо.
Поэтому одна часть меня пыталась оказать Максу то внимание, на которое он рассчитывал, а вторая думала, что однажды одного знаменитого естествоиспытателя, Александра Гамильтона, вызвали на дуэль. И вот в ночь перед дуэлью он написал эссе на тему «Почему не нужно ходить на дуэль». Он в нем привел все-все аргументы – и правовые, и религиозные – против дуэли. Написал эссе, перечислил все аргументы и утром пошел на дуэль. Что было дальше?.. А дальше его убили.
На первый взгляд странно думать об Александре Гамильтоне, когда тебя целуют, но на второй взгляд вовсе не странно. Почему я о нем думала? Да потому, что я точно такая же. Как профессионал (не профессионал измены мужу, а профессионал-психолог), я могу привести сто аргументов, тысячу аргументов, почему никому никогда не стоит изменять мужу. Вот мои аргументы, пожалуйста:
– измена не решит проблему моей социальной никчемности, измена ведь не новая работа;
– моя измена не вылечит Андрея от алекситимии;
– это только кажется, что измена не повлияет на отношения с мужем, еще как повлияет – не заставит Андрея восхищаться мной, как прежде, или хотя бы замечать мои достоинства, которых очень много, а он к ним привык и не замечает…
И это только начало моей тысячи аргументов, не считая того, что я его люблю.
Так что я в точности как Александр Гамильтон – привожу аргументы, а сама утром иду на дуэль…
С другой стороны, существует такая же тысяча причин, почему мне необходимо изменить Андрею:
– острый приступ алекситимии в ресторане «Мопс», – мне было очень обидно;
– взрослые люди в сексуально активном возрасте вообще не придают этому значения, я имею в виду не алекситимию, а измену;
– мужчины полагают, что мужская измена – ерунда, а женская – «ах, ох, она мне изменила!». Мужчины ошибаются. На самом деле если бы Андрей мне изменил, я бы сразу же развелась с ним, а женская измена – как раз ерунда, и нечего больше об этом говорить.
– А кто пренебрегает мной, кто по выходным предпочитает мне хариуса? А?!.. Хариус, между прочим, вообще мужского рода.
Кроме этих аргументов у меня есть очень сложная, очень психологическая причина измены: во мне говорит старая обида на Максима, который когда-то давно пренебрег мною, не дал мне варенья. А к старой обиде на Максима примешалась новая обида на Андрея, самолюбие, желание взять какой-нибудь маленький реванш и доказать, что меня хоть кто-нибудь любит… С такой причиной я имею моральное право на все, особенно на прогулки с Максимом, на театры с Максимом и на концерты тоже с Максимом. Что же касается измены, секса – секс совершенно не то, ради чего я все это затеяла.
Со стороны кажется, что я слишком много успела подумать за те полчаса, что мы были вдвоем в комнате. («Были вдвоем в комнате» – это эвфемизм, «были вдвоем» означает совсем другое.) Но на самом деле все свои мысли я обдумала минут за пять-шесть – это гораздо быстрее, чем происходит любовь, тем более с таким нежным партнером, как Максим. Вообще-то приятно ощутить себя объектом пристального внимания, приятно, что Максим так сильно хочет именно меня!..
Со стороны кажется, что у меня должна быть более умная, более тонкая, более чувствительная реакция на измену, глубокие переживания и все прочее, что полагается такой умной, тонкой, чувствительной особе, как я. Но я ведь пишу правду, какой же смысл врать самой себе в дневнике, – моя реакция была именно такая, и точка!!!
Знаете что? Представьте себе, что вы кого-то любите, что ваша любовь – единственная, любовь, которая бывает раз в жизни… нет, не так, это просто слова!.. Представьте себе, что вы не живете без него, вам неинтересно одеваться, смотреть кино, гулять при луне – жить… Вам неинтересно без него жить, а он… он дает вам одно мгновение своей жизни, одно крошечное мгновение, единственное, в которое вы живете, а потом вам приходится опять ждать… Звучит красиво, но это правда, или почти правда.
Из всего этого абсолютно понятно, кто виноват в том, что я ему изменила, и этот кто-то – не я. Но какая же это пошлая ситуация: он много работает, устает, не обращает на нее внимания. А она думает, что он ее разлюбил, изменяет ему назло, потом его же обвиняет в своей измене… Наверное, самые обычные, тривиальные ситуации, они самые больные… зато это знаете чему учит – смирению. Начинаешь думать – я такой же, как все, а вовсе не особенный.
Я больше не чувствую себя заполненным листком из тетради в клеточку, я чувствую себя очень грустным листком в клеточку, листком, в котором в одной клеточке написано – прости меня, пожалуйста, я больше не буду, а во всех остальных – ура, ура, я живая!..
Остался последний шарик, ура! Вот только имя на нем трудное – Иннокентий. Innokenty… Может быть, написать просто Kesha?
