Текст книги "Как и почему лгут дети? Психология детской лжи"

Автор книги: Елена Николаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

На основе опыта общения с близкими ребенок формирует «внутреннюю рабочую модель» взаимодействия, которая затем развивается и совершенствуется на протяжении всей его жизни. Внутренняя рабочая модель – комплекс связей между сигналами, идущими от взрослого, и реакциями новорожденного, и наоборот. Младенцы неосознанно придают значимость объектам своего социального мира, ориентируясь на поведение взрослых, и контексту, в котором эти взаимодействия происходят. Внутренняя рабочая модель позволяет ребенку формировать ряд ожиданий о причинах и последствиях текущих взаимодействий, а затем и о тех, которые будут переживаться в будущем (Боулби, 2006). Она включает сначала эмоции относительно «фигуры привязанности», а потом и постепенно возникающие представления и мысли.

Ребенок, всматриваясь во взрослого, как в зеркало, познает себя. Именно поэтому во внутренней рабочей модели представление о себе является дополнительным к представлению о фигуре первичной привязанности.

Таким образом, дети биологически предрасположены к исследованию ближайшего пространства и поиску близости со взрослым, ухаживающим за ними, что позволяет выживать и становится частью сообщества, в котором ребенок рожден. На протяжении всего первого года жизни малыш ведет активный поиск защиты, прежде всего в стрессовых ситуациях или когда слаб и устал.

Выбор слов в понятии «внутренняя рабочая модель» не случаен и подчеркивает тот факт, что представления ребенка о взаимосвязях являются активными (рабочий компонент) и постоянно конструируются в процессе развития (модельный компонент), так что модели, сформированные в младенчестве, позднее реконструируются на более высоких уровнях сложности. Младенцы придают значимость разным объектам своего социального мира исходя из того, как родители относятся к этим объектам, более того, они и себе придают значимость на основе отношения к ним родителей.

Согласно теории привязанности, качество сформированной привязанности напрямую зависит от родителей ребенка, которые могут различным образом проявлять свою заботу о нем. Мэри Эйнсворт в течение года наблюдала за общением 26 матерей и их детей в возрасте до 1,5 года. Она предложила эксперимент, направленный на оценку качества привязанности, состоящий из 8 эпизодов по 3 минуты каждый. Ребенок сначала находился с матерью в экспериментальной комнате и исследовал помещение в ее присутствии. Затем входил незнакомый человек и 3 минуты просто сидел в комнате. Потом он менялся с матерью местами и предлагал ребенку поиграть с ним. Затем мать уходила и оставляла ребенка с незнакомцем, который пытался утешить ребенка. Потом мать возвращалась и предлагала ребенку поиграть. После этого мать и незнакомец уходили вместе. Наконец, мать возвращалась. В качестве показателей привязанности оценивали поведение ребенка в момент ухода и возвращения матери.

На основании наблюдений было описано три типа реакций детей, которые соответствовали трем типам привязанностей ребенка к матери. М. Эйнсворт разделила их на безопасные и небезопасные. Последний тип включал два варианта.

Безопасный тип привязанности заключался в том, что ребенок использовал мать как безопасную базу при общении с внешним миром. Он активно исследовал новое пространство, регулярно возвращаясь к матери и стремясь прикоснуться к ней (мы уже говорили, что доверие проявляется в потребности в прикосновении к объекту доверия). Он спокойно играл самостоятельно, регулярно проверяя местоположение матери и отслеживая ее действия краешком глаза. Он обращался к ней, когда возникали проблемы или когда нуждался в поддержке. Если мать покидала комнату, он переживал, но успокаивался, когда незнакомец утешал его. При возвращении матери ребенок не скрывал своей радости.

Небезопасная тревожно-избегающая привязанность внешне выглядела следующим образом. Мать сидела отдельно от ребенка, который не подходил к ней, а играл в одном из углов помещения, искоса наблюдая за тем, что делала мать. Его опыт подсказывал ему, что его приближение к матери не принесет ничего хорошего. Несомненно, каждый читатель многократно слышал, как некоторые матери кричали ребенку что-то подобное: «Занимайся сам, я устала!» или «Вечно ты ко мне пристаешь, иди играй!» Поэтому ребенок никак не реагировал на уход матери или демонстрировал слабую тревогу. Но и когда мать возвращалась, он не бежал к ней, как это делал малыш с безопасным типом привязанности, а активно избегал ее.

Наконец, еще один тип привязанности – небезопасный амбивалентный – выделился из принципиально иного поведения ребенка. Ребенок ощущает мир как безопасный, если может его предсказать. Амбивалентная мать характеризуется тем, что сегодня она наказывает ребенка за то, на что не обращала внимание вчера и, возможно, за что похвалит его завтра. Ребенок не может предсказать реакции матери на его поведение, а потому, оказавшись в новом помещении, не обследует его, как ребенок с безопасным типом привязанности, и не находится вдали от матери, как ребенок с небезопасной тревожной привязанностью. Он стоит рядом с матерью, не обнаруживая той безмятежности, которая свойственна ребенку с безопасной привязанностью. Его тревога повышалась, когда мать уходила, незнакомец не мог его успокоить, но когда мать появлялась, ребенок встречал ее яркой реакцией гнева или негодования.

Каждый из этих трех типов привязанности фиксирует ответ малыша на утрату фигуры привязанности и дальнейшую встречу с ней. При безопасном типе у ребенка возникло абсолютное доверие к матери: он уверен, что если она вышла, то непременно вернется и не оставит его в беде. Его прежний опыт подтверждает это. При тревожно-избегающем типе ребенок уже узнал, что от матери лучше держаться подальше, поскольку ее реакция на его приближение всегда отрицательна.

При амбивалентной привязанности поведение матери непредсказуемо: она может и приласкать, и сильно наказать, причем ребенок не может обнаружить сигналы каждой из этих реакций.

Все эти типы поведения отражают природу детской внутренней рабочей модели и, как впоследствии оказалось, предсказывают поведение в играх, исследовательской активности, самостоятельной деятельности, компетенции в общении со сверстниками и возможности лживого поведения. Предпочитают не лгать только дети с безопасной привязанностью, поскольку им есть, что терять.

Важным моментом является и то, что из детей с безопасным типом привязанности вырастают взрослые, которые будут заботиться о своем здоровье и нести за него ответственность. Напротив, из людей, воспитанных в условиях небезопасной привязанности, чаще вырастают люди, зависящие от тех или иных вредных привычек (употребление алкоголя или наркотиков, курение табака и т. д.).

В одном из исследований было обнаружено, что родители детей с тревожно-избегающим небезопасным типом привязанности излишне вмешиваются в самостоятельные действия детей, не учитывая их познавательных потребностей. Такие родители игнорируют практически пятую часть обращенных к ним детских вопросов.

Доказано, что дети с безопасной привязанностью обладают преимуществом в интеллектуальном развитии вплоть до 17 лет (последняя возрастная группа, оцененная в соответствующем исследовании). При этом дети с амбивалентной привязанностью отстают в развитии логического мышления и установлении причинно-следственных связей. В некоторых исследованиях указывается, что дети с безопасной привязанностью могли иметь трудности в процессе обучения и решения познавательных проблем в дошкольном возрасте, но у них был высокий потенциал интеллектуального развития позднее, в школе.

Дети без подобной привязанности испытывают значительные трудности. Это можно объяснить тем, что у детей с амбивалентной привязанностью все силы направлены на установление более прочных отношений с учителем, чтобы восполнить недостаток теплых чувств со стороны матери. Дети с тревожно-избегающим небезопасным типом вообще отстраняются от общения с учителем (проецируя на него свои отношения с матерью), прогуливают школу, крайне не уверены в себе и не имеют познавательных интересов.

Небезопасные типы привязанности в раннем детстве влияют на социальное поведение в более позднем возрасте. У детей, обладающих этими типами привязанности, часто проявляется агрессивность или застенчивость. Хотя существуют исследования, доказывающие, что здесь нет простых причинных связей: у родителей всех типов могут быть агрессивные дети.

То, как мать может формировать лживое поведение у ребенка, описано в «Преступлении и наказании» Ф. М. Достоевского. Жена Мармеладова, тяжело больная женщина с явно измененными эмоциональными реакциями, использовала старшую дочь – Поленьку, чтобы изливать ей свои чувства. Девочка «хотя и многого еще не понимала, но зато очень хорошо поняла, что нужна матери, и потому всегда следила за ней своими большими умными глазками и всеми силами хитрила, чтобы представиться все понимающей. В этот раз Поленька раздевала маленького брата, которому весь день нездоровилось, чтобы уложить его спать. В ожидании, пока ему переменят рубашку, которую предстояло ночью же вымыть, мальчик сидел на стуле молча, с серьезной миной, прямо и неподвижно, с протянутыми вперед ножками, плотно вместе сжатыми, пяточками к публике, а носками врозь. Он слушал, что говорила мамаша с сестрицей, надув губки, выпучив глазки и не шевелясь, точь-в-точь как обыкновенно должны сидеть все умные мальчики, когда их раздевают, чтобы идти спать» (Достоевский, 1998, с. 192–193).

С развитием внутренней речи формируется внутренний контролер, позволяющий ребенку предсказать, что стоит говорить родителям, а что – нет. Тогда и создаются условия для лжи.

Существует еще одна особенность детства: представления детей столь живы, сколь и реальные образы. А потому они могут путать их. Так, Петр Федорович Каптерев (1980) приводит слова мальчика, спрашивающего у матери: «Отчего это, когда я о чем-нибудь думаю, мне все это так и представляется, точно я вижу пред собою картину?» До определенного времени ребенок путает услышанное, прочитанное, сновидение и реальность. А потому его рассказ может показаться взрослым ложью.

Именно поэтому дошкольников нельзя использовать как свидетелей в суде. Однажды был проведен замечательный эксперимент. В детский сад пришел незнакомый взрослый и спросил у детей, не случалось ли с ними такого, что палец попадал в мышеловку. Специально была выбрана ситуация, которая не могла произойти в благополучной американской семье. При первом посещении незнакомца ни один ребенок не вспомнил ничего подобного. Но этот человек приходил каждые 10 дней и задавал один и тот же вопрос. В какой-то момент все дети начали описывать, как палец попал в мышеловку, припоминая большое количество мельчайших деталей. Они говорили, как все им сочувствовали, рассказывали о поездке к врачу, и как врач перевязал палец. Они живописали и доктора, и клинику и повторили все фразы, сказанные участниками. Дети не лгали, они фантазировали на привычную тему.

Читатель может и себя представить в данной ситуации. К вам приходит друг и утверждает, что вы заняли у него сто рублей. В первый раз вы только посмеетесь над этим. Но если друг скажет об этом десять раз в течение года, то вероятность того, что вы в красках представите, как это было, резко возрастет.

Подобное явление объясняется тем, что человек не припоминает события, а каждый раз восстанавливает их, включая последующую информацию, которая возникла уже после того, как событие произошло.

Дети более внушаемы и им труднее отличить вымысел от реальности. Это означает, что они могут придумывать ситуации, которые полезны им в том случае, если желание весьма велико, а запрет силен. За подобные фантазии детей вообще не стоит наказывать. Однако обсудить, как следует поступать в каждом случае, когда одновременно есть желание у ребенка и запрет родителей, – стоит.

Смешение фантазии и лжи случается с большей вероятностью и тогда, когда взрослые пытаются сообщить ребенку вещи, которые он пока не готов воспринять.

Например, Корней Чуковский в своей книге «От двух до пяти» описывает рассказ пятилетнего сына Отто Юльевича Шмидта после того, как мама поведала ему «всю правду» о его рождении:

«Там есть перегородка… между спинкой и животиком.

– Какая перегородка?

– Такая перегородка с дверкой. А дверка вот такая маленькая. (Смеется.) Да-да. Я сам видел, когда у тебя в животике был. И комнатка там есть малюсенькая, в ней живет дяденька.

– Какой дяденька?

– Я был у него в гостях, пил у него чай. Потом играл еще в садике. Там садик есть маленький, и песочек в нем… И колясочка маленькая… Я там с детками играл и катался.

– А откуда же детки?

– Это у дяденьки породились… Много-много деток. И все мальчики; девочек нет…

– Я приходил к дяденьке в гости, а когда пришла пора родиться, я с ними попрощался за ручку и вышел у тебя из животика». (Чуковский К. И., 1990, с. 185.)

Этот пример иллюстрирует сразу два факта: дети до определенного возраста не отличают фантазии от вымысла, и дети воспринимают слова взрослых в рамках доступных им представлений. Они не могут нафантазировать того, чего не было в их опыте. Это означает, что ребенку трех-четырех лет не стоит слишком подробно рассказывать о сложных вещах, например, о его происхождении. Когда ребенок спрашивает: «Откуда я появился?», – стоит уточнить, что он хочет узнать. Вопросы дети задают в меру собственного понимания мира. Обычно на подобный вопрос они ждут ответа, который уже получил их сверстник: «Ты родился в том роддоме, мимо которого мы идем в детский сад». Стоит отвечать на подобные вопросы постепенно, не выкладывая ребенку сразу «всю правду», осознание которой пока невозможно.

В то же время, когда ребенок играет, он точно знает, что это не реальность. Возможно, так происходит потому, что в этом случае подключается двигательная активность, которая позволяет различать представление и действие.

К. И. Чуковский приводит пример, когда ребенок спрашивает у бабушки, когда та умрет. Бабушка в ответ задает вопрос внуку о том, почему он интересуется столь деликатным делом. Ребенок беспечно отвечает, что тогда он будет крутить колесо ее швейной машинки (запрещаемое в настоящий момент бабушкой действие). Это, наверное, большое удовольствие крутить колесо швейной машины, представляя себя то капитаном, то машинистом. А что такое смерть, ребенок не знает. Понимание придет позднее. Он знает только, что тогда бабушкин запрет на приятную игру действовать не будет. В любом случае в словах ребенка нет лжи – его мысли открыты взрослому, они как на ладони.

В первый раз, когда ребенок лжет, его ложь проста и примитивна, поскольку он только учится это делать. Первый блин оказывается комом. Но если родители не уследят, то ложь с каждым разом будет становиться все совершеннее, отражая развитие и интеллекта, и речи. Известно, что умственно отсталые дети не лгут – у них на это «не хватает ума». И чем умнее человек, тем изощреннее его ложь.

Я помню, как в детстве, когда мне было лет пять, обманула маму. Она мне дала тарелку супа и кусок хлеба. Я не хотела есть хлеб и тихонько задвинула кусок за большую чашку, стоящую на столе. Мама пришла, увидела, что все съедено, но что-то ей показалось подозрительным. Я была слишком мала, чтобы понять признаки, по которым она почувствовала ложь. Возможно, прошло слишком мало времени. Мама стала выяснять, куда делся хлеб. Стоит уточнить, что это было послевоенное время, поэтому люди еще очень хорошо помнили голод, и хлеб ценился высоко. Я понимала, что нужно сознаться, но что-то внутри меня протестовало. Мне очень хотелось, чтобы мама сама увидела задвинутый кусок хлеба, но она его не видела. Она взяла меня за руку и повела к бабушке, которая жила в соседнем доме. Но и перед ней я стояла как партизанка, страстно желая, чтобы все закончилось, и кто-нибудь нашел хлеб. Я не помню, чем все кончилось. Знаю только, что ложь не была раскрыта. Помню острое желание, чтобы кто-то сам выяснил все, не заставляя меня говорить хоть что-то. Этот случай показателен в том отношении, что у старших дошкольников пробуждается совестливость, но ее пока не достаточно, чтобы ребенок признался. Если бы событие было нейтральным для меня, я не помнила бы его столь отчетливо через полвека. Возможно, именно поэтому не стоит загонять ребенка в угол и заставлять признаваться в факте вины. Достаточно того, что он осознает это, а осознание легко видно по переживаемым им эмоциям. Но и требования взрослых не должны превышать разумных пределов. Например, нет необходимости заставлять ребенка есть более, чем ему необходимо.

Одним из самых типичных видов лжи становится лицемерие, которое особенно неприятно обнаруживать у дошкольника, от которого обычно его не ожидают. Мальчик чувствует, что мама любит новорожденную сестричку больше, чем его, поскольку уделяет ей практически все свое время. И он начинает играть и разговаривать с девочкой не для того, чтобы помочь матери, и не потому, что ему интересно, а исключительно затем, чтобы обратить внимание взрослых на себя и услышать от них похвалы. Такую ложь родители воспитывают сами: и малым вниманием, которое уделяют ребенку, и тем, что подкрепляют в нем лицемерие, а не искренность. В данном случае адекватной реакцией взрослых должно быть отсутствие внимания к действиям мальчика в отношении сестры, но усиление этого внимания в тот момент, когда ребенок искренен в проявлении своих чувств.

Итак, услышав первую ложь, родитель внутренне может обрадоваться: у моего ребенка интеллект соответствует возрастной норме. Но следующей его мыслью должно быть: как следует поступить, чтобы не создать условия, благоприятные для оттачивания навыков лжи.

Поскольку ребенок маленький, его не стоит пугать и наказывать. Сначала следует просто рассказать о том, что есть правда и ложь. Правда – это события, а ложь – это когда мы скрываем, изменяем или искажаем правду. Мы объясняем, что когда человек говорит не то, что произошло, а скрывает это или изменяет хоть что-то в реальности, то он лжет.

Очень важно спросить у ребенка, почему он солгал в первый раз. Скорее всего, под ложью скрывается либо страх наказания, либо желание похвалы, внимания или поддержки. Поскольку задачей родителя является обучение ребенка поведению в разных ситуациях, а не судейская расправа, то необходимо объяснить, как стоило вести себя в том или ином случае. Можно даже проиграть вместе с ребенком эти ситуации, причем роль ребенка может исполнить взрослый, а роль родителя – ребенок.

В какой-то момент общения с ребенком, после первого случая лжи (до этого беседовать на данную тему не стоит вообще, поскольку у ребенка пока нет опыта, позволяющего адекватно воспринимать слова взрослого) можно поговорить с ним на тему, что такое жизнь в семье. Семья существует для того, чтобы обучить ребенка многому, а потом отпустить в большой мир умелым и способным справиться с трудностями. В большом мире есть наказание за ложь. Оно состоит в том, что люди перестают доверять такому человеку. Это очень неприятно. Все люди совершают ошибки. Важно не бояться совершать ошибки, а уметь на них учиться, чтобы больше не повторять. Если мама или папа не будут знать правды, они не смогут помочь и научить преодолевать трудности.

Но это означает, что когда ребенок, согласно этим установкам, обратится к родителю с проблемой, ему не будут говорить, чтобы он сам с ней разбирался, на него не обрушатся с криками и уничижающими высказываниями.

Вот как описывал подобное событие Лев Кассиль: «Да, это была непогодка! Какая там гроза! Вихрь, ураган, циклон, самум, смерч, тайфун обрушился на нас! Папа бушевал. Он назвал нас варварами и вандалами. Он сказал, что даже медведя можно научить ценить вещи и бережно обращаться с ними. Он кричал, что в нас заложен разбойничий инстинкт разрушения, и он не потерпит этого инстинкта и вандализма.

– Марш оба в "аптечку" – в угол! – закричал в довершение всего отец. – Вандалы!!!

Мы поглядели друг на друга и дружно заревели.

– Если бы я знал, что у меня такой папа будет, – ревел Оська, – ни за что бы в жизни не родился!

Мама тоже часто заморгала глазами и готова была "капнуть". Но это не смягчило папу. И мы побрели в "аптечку".

"Аптечкой" у нас почему-то называлась полутемная проходная комната около уборной и кухни. На маленьком оконце стояли пыльные склянки и бутылки. Вероятно, это и породило кличку.

В одном из углов "аптечки" была маленькая скамеечка, известная под названием "скамьи подсудимых". Дело в том, что папа-доктор считал стояние детей в углу негигиеничным и не ставил нас в угол, а сажал» (Кассиль, 2005, с. 125). Это – великолепное описание скандала, данное Л. Кассилем в автобиографической повести «Кондуит и Швамбрания». Самым замечательным в этом описании является то, что папа – доктор, а потому наказывает детей «по-научному», почему-то совсем не учитывая собственное «антинаучное» поведение: он обрушился на своих малолетних сыновей, обвиняя их в варварстве и вандализме за то, что они играли его новой шахматной королевой и нечаянно ее потеряли.

Игра шахматными фигурами будит фантазию. Это сейчас дети имеют бесконечное количество маленьких готовых фигурок. После войны у нас было два любимых развлечения: мы наряжали летом в лепестки спички, а в другое время года строили на шахматной доске дома, в которых жили шахматные фигуры, такие разнообразные и загадочные, что могли играть роль любого задуманного персонажа.

Мы уже знаем, что дети познают мир, совершая ошибки. Если за ошибками будет следовать наказание, у ребенка останутся лишь две возможности: не делать ошибок или делать ошибки и лгать. Не делать ошибок означает отказаться от познания мира и полностью положиться в его освоении на взрослых. Такие дети обычно исполнительны, они могут сидеть в углу, дожидаясь указаний взрослых, но от них нельзя ждать творческих действий.

Вторая возможность связана с совершенствованием умения лгать. Чем страшнее наказание, тем сложнее и изощреннее будет ложь. Сперва это будет грубая и простая выдумка, которая станет эффективно развиваться по мере роста интеллектуальных способностей ребенка.

Широко распространена ложь, связанная со сломанными игрушками. Родители наивно думают, что, получив красивую дорогую игрушку, ребенок будет относиться к ней так же бережно, как они сами относятся к дорогим вещам (вспомним процитированного выше папу-врача). Но для ребенка ценность игрушки измеряется не деньгами, а возможностью трансформироваться вслед за фантазией в игре. Поэтому ребенок быстро разбирает на части подарок, а затем включает в игру, густо измазав лакированные части пластилином или другим подручным материалом.

Я помню, как в детстве мне хотелось иметь куклу, у которой бы расчесывались волосы. Я сорвала с моей любимой куклы ее прекрасную белокурую прическу и приклеила, как могла, паклю. Какое удовольствие было регулярно расчесывать и заплетать паклю и играть с куклой, у которой появилась полезная функция. Наверное, для взрослых преображение выглядело чудовищным и безвкусным. Но меня за это никто не ругал. И я благодарна родителям, что, даря игрушку, они потом бдительно не следили за ее превращениями. Если ребенка наказывать за то, что он разобрал игрушку, он все равно будет ее разбирать, только ему придется научиться обманывать. В этом случае родителям следует помнить слова Гегеля о том, что «лучшее, что может ребенок сделать с игрушкой, – это сломать ее». В этих словах много мудрости. Покупая дорогую машину, родитель приобретает определенную функцию. Получая игрушку, ребенок учится обнаруживать функции, а это невозможно осуществить, предварительно не разобрав подарок.

Весьма часто сами взрослые обучают ребенка лгать. Если между родителями нет согласия, то ребенок, наговаривая одному родителю на другого, может получать бонусы от каждого, причем обманывая обоих. Бонусом же будет то, что каждый родитель захочет «купить» положительное отношение ребенка, приобретая ему те вещи, которые запрещает или не может предоставить другой родитель.

Еще одна типичная ошибка состоит в том, что когда ребенок просит купить ему нечто, что взрослый считает ненужным или чрезмерным, родитель отвечает, что у него нет денег. Ребенок достаточно быстро усваивает, что это неправда. И что есть виды лжи, которые допускаются в их семье. Но это означает, что ему можно начать поиск границ правды и лжи и самому использовать дозволенную неправду в рамках его понимания этих границ.

Ребенка все равно придется обучать ограничениям, и не только потому, что при любых экономических возможностях нельзя скупить все, что видят глаза ребенка. Но и потому, что ограничения предполагают выбор, а выбор – ответственное решение, которое и является обязательным компонентом личностного роста. Известно, что многие короли страдали от обжорства, поскольку не были обучены самоограничениям. И поэтому чем раньше ребенок поймет, что есть предел желаний, тем будет проще общение с ним. Это понимание позволит исключить ненужную ложь со стороны взрослых.

Я не помню, каким образом меня научили этому родители, но у всех детей в моем окружении было ощущение, что просить родителей что-то купить – недостойное поведение. Я думаю, что это было связано с тем, что дети рано включались в круг экономических проблем семьи. И попросить что-то для себя означало лишить чего-то другого члена семьи. За покупками ходили дети лет четырех-пяти. Они честно брали то, что велели родители, даже не разглядывая, что еще есть в магазине. Единственное послабление состояло в том, что по дороге домой можно было объесть края хрустящей корочки теплой или даже горячей буханки хлеба.

Конечно, сейчас времена изменились, и родители могут позволить себе купить для ребенка многие мелочи. Однако стоит помнить, что ребенок не знает цену деньгам. И его привлекает все новое и яркое. Поэтому при первой попытке ребенка просить о покупке стоит уточнить, что в магазине вы покупаете вещи не случайно, а по определенному плану. Стоит договориться заранее, что вы не будете покупать то, что просит ребенок, потому что деньги, которые у вас есть, предназначены для другого. Чем раньше ребенок будет участвовать в формировании домашнего бюджета, тем проще ему будет понять, куда идут деньги. Более того, он научится планировать свои действия и регулировать желания, выстраивая иерархию приоритетов.

И если вы ограничите ребенка в три года в желании покупать все, что видят его глаза, то у вас не будет проблем с ним в шесть лет, когда желания становятся все изощреннее. Вы сможете хранить деньги свободно, не ожидая, что ребенок возьмет их, чтобы удовлетворить случайно возникшее желание. Не создадутся условия для еще одного варианта лжи. В какой-то момент, когда ваш ребенок будет готов к разговору, стоит побеседовать с ним о рекламе, подчеркнув, что задача ее состоит не в предложении полезных ребенку вещей, а в реализации продукции, созданной часто вообще без учета вреда или пользы. И чем старше становится ребенок, тем более подробно нужно обсуждать с ним тему, как общество потребления готовит потребителей и как важно ставить собственные цели и следовать им, а не быть игрушкой в руках создателей рекламы.

Кто-то может подумать, что подобные действия неуместны, если родители могут позволить купить ребенку все. Но нам вновь придется затронуть вопрос о целях воспитания. Если мы воспитываем личность, то одним из важнейших ее свойств является ответственность и уважение. Уважение касается, прежде всего, родителей и их планирования жизни семьи. В детстве ответственность определяется тем, как ребенок отвечает за свои поступки и совместно с родителями реализует поставленные ими цели.

Безусловно, можно удовлетворять все желания ребенка. Но тогда родитель предстанет для него в образе джинна из кувшина, от которого можно только требовать, ничего не давая взамен. Однако сила чувств (в том числе доверия и любви) определяется стараниями, вложенными в объект чувства. Если ребенок не вкладывает душевные силы в формирование отношений между ним и родителями, он не может их ценить. Ограничение желаний и благодарность за необходимые и полезные покупки будут определенными кирпичиками (но, безусловно, не самим зданием) в деле формирования теплых отношений. Наиболее значимыми составляющими, ведущими к формированию таких доверительных отношений, являются совместная игра, совместное чтение, общение, совместная деятельность. Именно это, а не горы игрушек, с которыми неинтересно играть в одиночестве, составит основу доверия и искренности, опираясь на которые, легко исключаются условия для возникновения лжи внутри семьи.

Часто дети лгут, чтобы привлечь внимание родителей. Например, великий гуманист XX столетия Альберт Швейцер (1992), описывая свое детство, вспоминает, что однажды его ужалила пчела. Он заплакал, на крик сбежался весь дом, и ребенок стал объектом всеобщего внимания. В какой-то момент он заметил, что ему давно не больно, и он ревет, чтобы принимать утешения. Совесть говорила ему, что нужно прекратить весь этот спектакль, но уж слишком сладко было внимание. Несколько дней после этого он чувствовал себя испорченным ребенком, и ему было стыдно перед взрослыми, проявившими по отношению к нему столько сочувствия.

Желание внимания родителей является одной (но лишь одной) из причин, по которым дети часто болеют в детском саду. Ребенок плачет или сильно расстраивается, расставаясь с родителями. Сильные эмоции ребенка снижают его иммунитет. В сообществе детишек каждый приносит собственные микробы, которыми они и обмениваются, общаясь в группе. Поэтому ребенок всегда может встретиться с новыми микробами, а снижение иммунитета приведет к болезни. А вот дальше и начинает работать механизм привлечения внимания родителей. Пока ребенок болен, родители постоянно находятся рядом с ним. Но при простуде или гриппе плохое самочувствие длится только дня три. А пребывание с мамой дома продолжается три недели. И здесь именно родители поддерживают замкнутый круг, который неосознанно включает ребенок: расстройство при расставании – снижение иммунитета – болезнь – длительное пребывание дома. Родители, желающие разорвать этот круг, должны быть более внимательны к ребенку, пока он находится в острой стадии болезни. Но когда он из нее выходит, пребывание дома должно стать менее привлекательным, чем в детском саду, иначе кто же будет идти против себя? Например, мама должна регулярно говорить ребенку: «Тебе придется побыть сейчас одному, потому что я должна сделать то-то и то-то. А в детском саду ты бы сейчас играл с детьми».