Текст книги "Вкус заката"

Автор книги: Елена Логунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Елена Логунова
Вкус заката

1

– Я так долго этого ждал! – шепнул он, поцеловав ее локон.

Она с сожалением подумала, что не сообразила надушить волосы, а ведь они после долгого перелета не идеально свежи. Впрочем, за время романтической прогулки по набережной вечерний бриз должен был развеять «неправильные» запахи.

Сегодня все должно быть правильно. Идеально. Так, как бывает только в сказке.

– Я тоже ждала, – пробормотала она, попытавшись сделать свой голос таким же теплым, обволакивающим, чувственным, как у него.

Получилось не очень: она сильно волновалась. Такое с ней происходило в первый раз. Нет, она уже не была девственницей – в наше время студентке второго курса просто неприлично оставаться невинной, а она очень старалась быть «не хуже других». Но малоинтересные и незапоминающиеся сексуальные упражнения с эгоистичными мальчишками, которым было наплевать на чувства партнерши, не шли ни в какое сравнение с тем, что мог дать ей взрослый, опытный и – главное – любящий ее мужчина. А в том, что он ее любит, она уже не сомневалась. Он доказал, что готов ради нее на подвиги.

Ведь это же самый настоящий подвиг – привезти ее для первой ночи не в какой-нибудь занюханный мотель в пригороде, не в щелястый дачный домик, даже не к себе на квартиру. Во Францию! На Лазурный Берег! В Ниццу!

Это был сюрприз, грандиозность которого она до сих пор не вполне осознала. Он заехал за ней на такси вечером в пятницу, потому что они договорились вместе поужинать. Действительно, совместный ужин состоялся, но не в ресторанчике, как она ожидала, а на борту самолета австрийской авиакомпании. Кажется, кормили вкусно, но она мало ела, потому что была потрясена. Внезапно оказаться вместо французского ресторанчика в самой настоящей Франции – это чудо. И совершил его он. Для нее!

Он все продумал и все сделал сам: позаботился о документах и визах, купил билеты, забронировал отель в Ницце и по прилете прямо в аэропорту нашел автобус, который через пятнадцать минут высадил их на Английской набережной напротив роскошного отеля «Негреско». Она видела это шикарное место как минимум в пяти кинофильмах! Тут снимались Софи Марсо в «Неуловимом» и Питер Броснан в одном из фильмов бондианы. О боже!

Правда, сами они остановились не в «Негреско» – это было бы фантастически дорого, – а в трех кварталах от набережной, в маленьком уютном отеле с очаровательным каменным фонтанчиком в миниатюрном внутреннем дворике, сплошь заставленном горшками с декоративными растениями. Вероятно, летом все эти цветы распределялись по балконам и подоконникам гостиничных номеров, чтобы радовать глаз постояльцев. Ее, впрочем, все радовало и сейчас, в самом начале марта.

Было так здорово вместе с ним неспешно пройтись под набережной, где с одной стороны размеренно и мощно дышало Средиземное море, а с другой – укоризненно трясли растрепанными головами высоченные пальмы! Потом свернуть налево, через квартал еще раз налево и искать на тихой улице, с двух сторон стиснутой рядами невысоких красивых домов, свой отель.

Он оказался узкой, в два окна, трехэтажной «башенкой», зажатой между временно закрытой гостиницей побольше и величественным, с мраморными колоннами и белыми фигурами на фронтоне, зданием с темными окнами.

Никто не видел, как они вошли в крохотный вестибюль, где за узкой стойкой не было даже дежурного, как дружно, в ногу, шагнули в тесную коробку лифта, доставившего их на верхний этаж, как оказались в своем номере.

– Подожди, не смотри!

Он развернул ее лицом к двери, помог снять плащ, открыл дверь в ванную и мягко втолкнул ее туда:

– Пять минут! Когда ты выйдешь, тут все будет как надо!

Она вышла через четверть часа – очень быстро, если учесть, что до ухода на «ужин в ресторанчике» интим не планировался, а теперь без этого невозможно было представить дальнейшую программу. До того, как он развернул ее к двери, она успела заметить, что меблировка номера состоит главным образом из одной просторной кровати.

Однако за пятнадцать минут он волшебно преобразил заурядный гостиничный номер, превратив его в сказочный чертог. Настоящее французское шампанское и розы, нежными лепестками которых были усыпаны простыни, он, должно быть, заказал заранее. И свечи, вероятно, тоже – сейчас он только расставил их и зажег. Но и на это должно было уйти никак не меньше пяти минут: золотые язычки дразняще трепетали на прикроватных тумбочках, вереницей тянулись по подоконнику, вдоль стен – по всем горизонтальным поверхностям! Сколько их было – две сотни, три? В воздухе витал волнующий сладкий аромат, огоньки отражало и умножало большое зеркало на потолке.

А он ждал ее у просторной кровати с двумя бокалами шипящего шампанского.

– За нас! – нарочито смело сказала она, поднимая бокал.

– За любовь до самой смерти! – торжественно сказал он и выпил вино до дна.

А потом, дождавшись, пока она тоже выпьет, забрал у нее бокал, поставил его на стол, притянул ее к себе, обнял, поцеловал локон и прошептал то самое, безмерно растрогавшее ее:

– Я так долго этого ждал!

– Я тоже, – пробормотала она.

И это оказалось правдой.

Когда он осторожно раздевал ее, она ужасно волновалась. Когда бережно положил, обнаженную, на прохладные простыни, ее сотрясала дрожь. Тогда он лег рядом, укрыл их обоих одеялом, крепко обнял ее и ждал, когда она согреется. И при этом безостановочно шептал ей, какая она замечательная и необыкновенная. Красивая, стройная, нежная, невероятно волнующая и чувственная.

Одеяло согрело ее тело, а слова – душу. Она сама потянулась его поцеловать, и он ответил на поцелуй с такой нежной страстью, что она застонала.

– Милая! – обрадованно шепнул он, стиснув ее крепче.

Она слышала, как сильно и часто бьется его сердце. Несомненно, она могла сделать его счастливым!

И он тоже очень многое мог. Неожиданно попав в сказку, она ожидала чего-то необыкновенного – и все-таки была удивлена, что такое возможно в его возрасте.

Он долго с откровенным удовольствием гладил ее тело. Сначала скользил ладонью по его изгибам почти невесомо, затем крепко прижимал руку к бедру или к груди – и снова отстранялся, но она уже тянулась за ним сама, выгибая спину.

– Да, милая, да! – восторженно шептал он, чутко прислушиваясь к тому, как меняется ее дыхание.

Первая волна накрыла ее в тот момент, когда он приник губами к ее груди. Он дал ей отдохнуть ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы влажными поцелуями протянуть дорожку в самый низ ее живота, и там задержался – опять же ненадолго. Совсем скоро она положила опавшие было руки на его затылок, судорожным движением вжала его голову глубже, со стоном выгнулась и через мгновенье сдвинулась в сторону, ускользая от его губ и языка.

– Ты необыкновенная! – с искренним чувством сказал он и осторожно вошел в нее.

Она и в самом деле была необыкновенной, только не знала этого. Оказывается, она была способна испытывать наслаждение многократно, не делая для этого ничего особенного, просто самозабвенно отдаваясь ему – а уж он и умел, и знал все. В какой-то момент он так и сказал ей:

– Я знал, что ты именно такая! – А потом совсем другим тоном, уже не нежно, а властно потребовал: – Смотри мне в глаза!

И она, конечно, послушалась, разлепила склеенные сладкими слезами ресницы и утонула в его глазах – ясных, сияющих, голубых, как море, обнимающее Лазурный Берег.

В лазурных глазах светились восторг и предвкушение еще большего восторга, любовь, признательность, огромная нежность и жалость. Это зрелище завораживало, однако ей было трудно смотреть ему в глаза, потому что ее тело снова сотрясали конвульсии. Внутри ее происходило нечто космическое, неописуемое и невыносимо прекрасное, и она чувствовала, что это будет несравненно лучше всего того, что было с ней до сих пор – в этой постели, этой ночью, да за всю ее жизнь. И это ее напугало.

– Я больше не могу, – со слезами в голосе прошептала она, каждой клеточкой быстро слабеющего тела ощущая приближение небывалой волны. – Ты так убьешь меня, дорогой!

– Да, милая! – ласково прошептал он, наклонясь к ее уху.

А затем откачнулся, чтобы в следующую секунду войти как можно глубже.

Когда он отстранился, она на один ничтожно краткий и безумно страшный миг увидела в зеркале на потолке отражение своего лица и дико закричала, но он закрыл ей рот поцелуем и выпил ее крик так же жадно, как саму жизнь.

Когда спустя полчаса, приняв душ, одевшись и аккуратно затушив свечи, он уходил из отеля, в двухместном номере на третьем этаже было совершенно тихо. Ветерок из приоткрытого окна игриво шевелил кружевную занавеску и заметал под кровать легкие розовые лепестки. Во внутреннем дворике за окном все так же мелодично журчал фонтанчик, и нерадивый дежурный по-прежнему отсутствовал на своем сторожевом посту в вестибюле.

Все ее вещи, сложенные в черный пластиковый мешок для мусора, он выбросил в контейнер на железнодорожном вокзале, до которого бодрым шагом дошел за десять минут.

2

«Любовь женщины не может жить без комплиментов и признаний. Только они нейтрализуют медленный, но смертельный яд сомнений и тихой ревности.

Бурную женскую ревность нельзя нейтрализовать ничем. Она в мгновение ока превращает родник нежного чувства в кипящий гейзер и в клочья разрывает сердце. Разумеется, любовь умирает, но это быстрая смерть.

Боги не были ко мне добры. Моя любовь умирала в муках!»

Яростно тюкнув по кнопке с изображением восклицательного знака, я сломала ноготь и громко выругалась.

– Что-то случилось? – встрепенулся Санчо за перегородкой.

Через тонированное стекло я видела его силуэт: Санчо развалился в кресле, забросив ноги на стол и полируя ногти.

– Ничего страшного! – мрачно ответила я. – Все страшное, что только могло случиться, уже произошло!

– Ясненько! – невозмутимо ответил Санчо и прогремел выдвижным ящичком.

Из приемной донесся запах лака для ногтей.

– Закончишь с маникюром – поделись пилочкой! – ворчливо попросила я, с сожалением посмотрев на изувеченный ноготь.

Оттопыренный средний палец смотрелся в тему – мне как раз очень хотелось послать весь мир куда подальше. Но я еще пыталась взять себя в руки, а потому загнула рабочий палец со сломанным ногтем и одним указательным перстом с ускорением наколотила начало нового абзаца:

«Я не познала бурной ревности, но не потому, что ты не дал мне повода».

Последнее слово неожиданно четко проассоциировалось у меня с выпивкой.

– А и в самом деле! Нет повода не выпить! – обнадеженно подумала я вслух.

– У нас есть шампанское! – чутко отреагировал предупредительный помощник. – С Нового года осталось еще пол-ящика!

– Да какое шампанское?! – обиженно возразила я. – Мне надо что-то покрепче. Может, виски с содовой?

Я увела руки от клавиатуры и в наступившей тишине внимательно прислушалась к себе.

Спиртное я употребляю редко, но, как говорят в народе, метко и авторитетно заявляю: когда собираешься делать коктейль из виски с содовой, надо очень внимательно прислушиваться к своему внутреннему голосу, потому что он лучше знает, какой должна быть правильная пропорция между спиртным и газировкой.

Коктейль из виски с содовой – это вовсе не так банально, как может показаться. Это не просто выпивка! Это нечто среднее между сеансом экстренной психотерапии и скоростным погружением в глубокую медитацию. И соотношение ингредиентов напрямую зависит от того, насколько тебе в данный момент паршиво и насколько ты хочешь, чтобы стало хорошо.

По десятибалльной шкале в тот день мне было погано на девять с плюсом. Еще хуже мне было бы только в том случае, если бы я не помнила, что в дальнем углу пуленепробиваемой камеры пожаростойкого сейфа для документов как раз на такой экстраординарный случай пылится початая бутылка «Белой Лошади».

– Санчо, сбегай за колой! – крикнула я, вытащив пузатую емкость с золотым напитком на свет божий.

И, пошарив глазами по полкам с книгами и разнокалиберными спортивными кубками, добавила:

– И рюмку принеси!

– Айн момент! – бархатным тенором пропел из приемной мой помощник Александр, безропотно откликающийся также на Санчо.

Иногда, когда он уверен, что я в хорошем настроении и, следовательно, не казню его за нарушение субординации, он тоже называет меня в испанском стиле – Донна Анна. Когда же я в плохом настроении, меня лучше вообще не трогать, потому что я взрываюсь, как изъеденная коррозией глубинная бомба.

В роли коррозии, систематически подтачивающей крепость моей нервной системы, частенько выступает моя же нездоровая склонность к бурным и непродолжительным романам. Я до безобразия влюбчива, что в сочетании с изобретательностью и предприимчивостью обеспечивает мне нескучную личную жизнь на протяжении… гм… не скажу уже какого количества лет.

В каждую новую любовь я бросаюсь, как склеротический десантник без парашюта в воздушный океан. В затяжном полете захлебываюсь эмоциями, упиваюсь эйфорией свободного падения и, в кратчайшие сроки достигнув максимальной глубины интимных отношений, периодически нахожу себя на дне в виде бесформенных останков, на первый взгляд не поддающихся восстановлению. К счастью, это обманчивое впечатление: кусочки моего разбитого сердца собираются воедино так же легко, как шарики ртути. Но врожденным это качество не является, я воспитала его в себе годами мучительных тренировок.

В тот день я решила, что должна расстаться с Андреем. Это решение далось мне с большим трудом – в окончательной (хотелось так думать) версии я приняла его с четвертой попытки. Предыдущие три я позорно провалила, потому что мысль, в муках рождавшуюся в верхах – в моей голове, не поддерживали мои же низы. Ощущение вселенской пустоты в том женском месте, для которого еще не придумано приличного и не вычурного названия, возникало у меня всякий раз, когда я твердо говорила Андрею и самой себе: «Ну, все, хватит с меня, кончено, больше никогда! С тобой – ни-ког-да!» А хотелось всегда и с ним. С ним, именно с ним и только с ним!

День, два, три я героически сражалась со своей животной натурой, бестрепетно обрубая все контакты со впавшим в немилость любовником. Я запрещала всем, включая свой собственный внутренний голос, упоминать его имя. Я выбрасывала в мусор накопившиеся со времени предыдущей попытки разрыва письма, фотографии и мелкие подарки. Я выключала телефоны, не запускала скайп, игнорировала электронные сообщения, голубиную почту, морзянку, сигнальные флажки, ракеты и барабаны.

Санчо в эти периоды также переходил на осадное положение и стойко сражался с атаками удивленного, недоумевающего или разгневанного Андрея на своем рубеже. Полагаю, мой помощник делал это охотно и даже с удовольствием. Как все мужчины, он не чужд ревности и садизма, а потому в роковой час с радостью отшивает моих более или менее удачливых ухажеров изысканными фразами типа: «Анна Ивановна просила передать, что непременно встретится с Вами позже – в следующей жизни!»

Я выбралась из кресла и босиком – туфли остались лежать на боку под столом – прошлась вдоль стеллажа, присматриваясь к кубкам. Золотой, с серебряными ручками и неописуемыми финтифлюшками – приз за победу в шахматном турнире – показался мне подходящей посудиной. Я на глазок определила его емкость как пол-литровую, и внутренний голос заверил меня, что это самое то.

Слегка запыхавшийся Санчо ворвался в кабинет, когда я старательно и методично полировала внутреннюю поверхность кубка чистым носовым платком.

– Кола! – сказал мой помощник, поставив на край стола полуторалитровую бутыль. – И рюмка!

– Газировку оставь, а рюмку забери, она мне не понадобится, – распорядилась я, свинчивая пластмассовую крышечку.

– Помочь? – предложил Санчо.

– Береги маникюр, – отмахнулась я. – Все, спасибо, свободен! Дуй на пост.

– Вы бы полегче с виски, Анна Ивановна! – ретируясь, проворчал мой помощник. – Опять будет как тогда!

– Когда? – с горькой иронией поинтересовалась я, салютуя полным кубком закрывающейся двери.

– Как всегда! – услужливо подсказал мой внутренний голос.

Расставания с любимыми мужчинами неизменно даются мне неимоверно тяжело. По опыту прошлых разрывов можно было ожидать, что конца дня, начатого колой с пятидесятипроцентным содержанием виски, я не замечу. Да что конец дня! Сегодня я, пожалуй, даже конца света не замечу!

– За невнимательность! – Я провозгласила первый авторский тост и приложилась к краю золотой чаши.

И почти сразу же ощутила прилив вдохновения. Это был хороший признак: мне всегда гораздо лучше работается в периоды, когда мое сердце свободно.

Я вернулась за стол, поставила золотую чашу рядом с компьютером, с помощью ножниц для бумаги лихо исправила конфигурацию сломанного ногтя и застучала по клавишам:

«Я видела тебя с другой женщиной. Вы были вдвоем в кабинете, обставленном в скучном казенном стиле. Рядом, в большой светлой комнате, ходили, разговаривали и смеялись нарядно одетые люди. Я была там с ними, но необъяснимое внутреннее чутье вернее, чем любой прибор, сообщало мне о твоем местонахождении. Если я не видела тебя, то безошибочно ощущала твое присутствие затылком, сердцем, третьим глазом…»

Первые свои два глаза – и правый, и левый – я к этому моменту уже закрыла, чтобы сосредоточиться на переживаниях лирической героини. Я вдохновенно печатала вслепую и поэтому помощника, заглянувшего ко мне в кабинет, не увидела, а за дробным стуком пальцев по клавишам и не услышала. Санчо пришлось закашляться, как чахоточному, и только тогда я очнулась:

– А?

– Бэ! – ляпнул непочтительный мальчишка. – То есть к вам тут пришли, Анна Ивановна.

– Я сегодня посетителей не принимаю! – заявила я.

И вместо нежелательных посетителей охотно приняла еще одну порцию живительной смеси из шахматного кубка.

Дзинь! – проаккомпанировал доброму глотку мой мобильник.

– Ливанова! – бодро отозвалась я.

– Анхен, мин херц! – меланхолично молвила трубка теплым и бархатистым, как августовский персик, голосом Семена Аркадьевича. – Как поживаешь? Прекрасно? Умница. Анхен, сейчас к тебе придет одна милая дама, прошу, отнесись к ней со всем вниманием, а к ее просьбе со всей серьезностью. Это моя добрая подруга, а ты ведь знаешь, как мне дороги мои добрые подруги.

– Все? И даже я? – спросила я, не скрывая надежды на положительный ответ.

– Конечно! Ты даже дороже всех других, – заверил меня галантный Семен Аркадьевич. – Несмотря на то, что подругой ты была скорее злой, чем доброй.

– Да, я такая, – сокрушенно вздохнула я, сморгнув воображаемую слезинку.

Наглец Санчо укоризненно цыкнул, шагнул к столу, без спросу взял кубок с недопитым эликсиром и вышел.

– Пожалуйста, пройдите в кабинет, Анна Ивановна ждет вас! – услышала я.

И вот так, с затуманенными мозгами и разбитым сердцем, я не по собственной воле ввязалась в историю.

Вообще говоря, истории – это мой профиль. Не история как наука, а именно истории – интересные, увлекательные, способные при качественном изложении побудить добрых людей раскошелиться на книжку в мягкой обложке. Книги в твердых преплетах стоят недешево, так что их покупают хуже, о чем без устали сокрушается мое издательство и я вместе с ним. Мой процент авторских отчислений с твердых переплетов выше, чем с мягких.

Впрочем, беллетристикой в чистом виде в наше время не прокормишься. Я знаю одного очень популярного писателя, который по совместительству является доктором химии и доктором информатики и сочиняет бестселлеры параллельно с работой в компании, занимающейся генной инженерией.

Мне, к сожалению, не хватило ума получить техническое образование, я всего лишь дипломированный филолог и специалист по пиару и рекламе, но и этим, поверьте, вполне реально заработать на хлеб с вареньем. Я могу быстро и качественно написать абсолютно любой текст: хоть предвыборную речь кандидата в депутаты, хоть инструкцию по использованию китайского электромассажера. А поскольку деятели политики и торговли распространены на нашей планете даже шире, чем тараканы, клиенты у меня есть всегда. Что и объясняет наличие у средней руки писательницы такой роскоши, как собственный офис и молодой помощник модельной внешности.

– Добрый день, проходите, присаживайтесь! – приподнявшись в кресле и спешно нащупывая ногами под столом блудные туфли, пригласила я гостью.

Кабинет у меня небольшой, меблирован скромно, но на диван для посетителей я не поскупилась. У меня отличный диван, просторный, мягкий и упругий. На нем можно не только сидеть!

Но незваная гостья мой роскошный диван проигнорировала. Она опустилась прямо на пол и уже оттуда, стоя на коленях, простонала:

– Ради всего святого, найдите ее!

– Кого?!

Поверх столешницы я видел только половину лица просительницы. У нее были большие блестящие глаза, окруженные частой сеточкой морщинок, и удивительно четко прочерченные брови. Они тянулись от переносицы галочкой с длинными горизонтальными крыльями, загнутыми на кончиках: этот рисунок очень напоминал математический символ «квадратный корень».

Я оставила попытки найти правую туфлю, скинула заодно и левую и босиком в обход стола побежала поднимать с колен странную женщину.

Она, не сопротивляясь, позволила усадить себя на диван и даже приняла кофе, который притащил мой проворный помощник. Я одним глазом заглянула в чашку, потянула носом и обоснованно предположила, что Санчо развел порошковый «Нескафе» моим алкогольным коктейлем. Должно быть, пойло получилось суровое! Но гостья выпила его одним глотком и даже не поморщилась. Впрочем, лицо у нее и без того было перекошено гримасой страдания.

– Умоляю, найдите мою девочку! – сказала она, вернув Санчо пустую чашку и освободившимися руками схватив меня за запястья.

Пальцы у нее были холодные и твердые. Я тут же вспомнила, как однажды в детстве по глупости сунула руку в тугую завитушку чугунной ограды. Чтобы ее вытащить, понадобилась помощь слесаря с ножовкой по металлу.

– Семен сказал, что вы сможете!

– Одну секундочку, уважаемая, – попросила я и аккуратно (даже без ножовки) высвободилась. – Вы посидите тут, а мне надо сделать один звоночек…

Я вышла в приемную, одними губами спросила у Санчо: «Это кто такая?!», получила такой же беззвучный ответ: «Понятия не имею!», отняла у помощника его мобильник, выскочила с ним в коридор и оттуда позвонила Семену Аркадьевичу.

– Анхен, это Тамара. Очень милая женщина, но, к сожалению, чрезмерно зацикленная на идее беззаветного служения своей семье, – как всегда невозмутимо и мягко объяснил мой добрый друг. – Тамара так истово берегла и обустраивала свой семейный очаг, что ее супруг предпочел убежать на волю. И дочка, когда подросла, похоже, тоже убежала.

– И теперь Тамара хочет ее найти, – понятливо кивнула я. – Но почему с моей помощью? Я же не сыщик!

– Зато ты знатный специалист по любовным историям, а тут, я думаю, именно такая история и есть, – ловко польстил мне собеседник. – Прошу тебя, помоги Тамаре разобраться в сюжете. Уверен, тебе и самой будет интересно. Удачи!

– И тебе, – ответила я в уже гудящую трубку.

Санчо ждал моего возвращения с вопросительно поднятыми бровями. В который раз я подумала, что его брови очерчены и подкрашены не в пример аккуратнее, чем мои собственные.

– Это Тамара, она ищет свою дочь! – шепотом передала я скудную информацию и прошла в кабинет.

Посетительница, скорчившись, сидела на моем диване в позе, какие я дотоле наблюдала только у каменных горгулий на крыше собора Парижской Богоматери. При моем появлении она распрямила спину и развернулась ко мне. Глаза у нее в самом деле были огромные, а губы казались кривыми, потому что Тамара в мое отсутствие сделала мужественную попытку пройтись по ним яркой помадой, но немного промахнулась.

– Вы найдете ее? – спросила она с надеждой. – Мою девочку? Найдете? Обещаете?

Я вздохнула и присела на свободный край дивана.

Честно говоря, ненавижу давать обещания. Зароки и клятвы в определенной ситуации бывают полезны, но на перспективу все они вредны. Времена меняются, мы меняемся вместе с ними, а данные когда-то обещания кандалами висят на ногах, лишая нас свободы передвижения по жизни. Я думаю, любые клятвы должны иметь срок давности, по истечении которого их следует внимательно пересматривать и либо пролонгировать, либо отменять. Хотя бы для того, чтобы не страдать от угрызений совести! Меня, к примеру, до сих пор мучает невольно нарушенная клятва юного пионера жить и работать под чутким руководством коммунистической партии. Не очень сильно, но все-таки! Счастье еще, что ни один из моих браков не был скреплен священными обещаниями у церковного алтаря.

Поэтому Тамаре я ответила уклончиво:

– Обещаю, что постараюсь вам помочь.

И, чтобы не акцентировать внимание на сомнительных обещаниях, перешла к делу:

– Насколько я поняла, у вас пропала дочка?

– Мариночка! – Тамара попешно расстегнула сумочку и вынула из нее фотографию. – Вот! Это она недавно для факультетской газеты снялась как победительница музыкального конкурса. Она у меня очень хорошая девочка.

Я взяла фотографию и сказала первое, что пришло в голову:

– Вы с дочерью похожи.

У Марины тоже были большие карие глаза, аккуратный прямой нос и брови характерного рисунка «квадратный корень». Длинный рот мог бы выглядеть соблазнительным, если бы девушка на снимке улыбалась хоть краешками губ. Однако она смотрела на зрителя серьезно и строго, как красноармеец на плакате «А ты записался добровольцем?».

Я тихо усмехнулась и кивнула. Да, именно так выглядят хорошие девочки, побеждающие в серьезных конкурсах, в которых и не думают участвовать девочки хорошенькие. Хотя дурнушкой Марину никто бы не назвал. Лицо у нее интересное, его бы еще немножко подрисовать, и, пожалуй, могла бы получиться красавица. Но девушка явно не научилась еще пользоваться декоративной косметикой, макияж у нее прямо-таки индейский, в стиле «Чингачгук на тропе войны». Ясно, что она очень хочет нравиться, но не знает, как этого добиться, и стесняется спрашивать. Неглупая, самолюбивая, замкнутая. Стеснительная до высокомерия. Умница, отличница. Тонкая натура в толстой колючей кожуре. Знаем мы таких…

Я мельком глянула в зеркало над диваном, встала, пересела за свой стол, положила перед собой фотографию Марины, включила диктофон и сказала:

– Хорошо, Тамара. А теперь расскажите мне все, что считаете нужным.

3

Ей было почти двенадцать, когда отец ушел из семьи. До этого они с матерью страшно ссорились, и однажды ночью едва не дошло до поножовщины.

Отец был пьян, когда схватился за нож и выскочил вслед за матерью из кухни, где они скандалили, вовсе не думая о том, что Маринка в спальне за тонкой перегородкой слышит их ругань. А она слышала – не все, не каждое слово, но отдельные наиболее эмоциональные выкрики, и этого было более чем достаточно.

Ее интеллигентные родители, мама-учительница и папа-художник, ругались точно так же, как вечно пьяные многодетные тунеядцы Вондриковы из четвертого подъезда. Они называли друг друга такими словами, которые шестиклассница Маринка слышала только от гадких мальчишек. Они разбили что-то стеклянное, а потом мама выбежала из кухни, и отец следом за ней – с ножом. Маринка очень хорошо запомнила этот нож – с широким серым лезвием и коричневой деревянной ручкой. Такими ножами она потом вооружала нарисованных пиратов и лесных разбойников.

Наверное, папа хотел только напугать маму. Когда Маринка в своей коротковатой, не по росту, ночнушке с криком выскочила в прихожую, папа аккуратно положил нож на полочку рядом с телефоном, надел куртку и ушел. До утра он, сгорбившись, сидел на скамейке у подъезда. Шел дождь, а папа был без шапки, и Маринке было его мучительно жалко. Она стояла за занавеской у окна и плакала. И мама тоже плакала, но позвать отца домой не разрешала. Потом отец ушел. С Маринкой он не попрощался, и больше она его не видела.

После этого у них с мамой началась другая жизнь. В доме стало тихо, спокойно – это Маринке нравилось. Никто не мешал ей часами валяться на диване, читая книжки, которые мама целыми связками приносила из библиотеки. Вечерами сама мама читала книжки на кухне, готовя ужин, а Маринка за пианино, поставив «Трех мушкетеров» на пюпитр и вслепую нажимая клавиши. Мама настояла, чтобы дочь продолжила заниматься в музыкальной школе, хотя это стоило денег, которых с папиным уходом стало совсем мало: папа талантливый художник – хорошо зарабатывал. Беда в том, что он и тратил заработанное с большим размахом и творческим подходом, абсолютно игнорируя мамины представления об идеальной семейной жизни. Папа был душой компании, весельчаком и заводилой, имел много друзей и подруг. К одной из них он и ушел.

У Маринки друзей было мало, а подруг и вовсе не имелось. Она прочитала слишком много умных книг, чтобы приятно посплетничать с ней о мальчишках и нарядах. К тому же она мало что понимала в нарядах, потому что мама из соображений экономии одевала ее добротно, но не модно и не к лицу. Лучшими друзьями Маринки стали книжки и фильмы. В первую очередь французские, только не комедии – их она не любила, потому что там всегда смеялись над самыми слабыми. Маринка смотрела сентиментальные картины про любовь и мечтала о том времени, когда вырастет, поступит в институт и уйдет из своего тихого и спокойного дома навсегда.

Училась Маринка лучше всех в классе и среднюю школу окончила с медалью. Это позволило ей без проблем поступить на бесплатное отделение – иначе пришлось бы остаться без высшего образования. Институт оказался не из престижных – педагогический, но Маринке это было неважно. Главное, что у нее будет диплом, а пока ей дали стипендию и место в общежитии!

В институте Маринку заметили сразу, но не однокурсники, а преподаватели. Она не прогуливала занятия, без троек сдала первую сессию и не уклонялась от скучной общественной работы. Пока ее соседки по комнате, ошалев от свободы, нагуливали кто синяки под глазами, кто раннюю беременность, Маринка привычно безнадежно мечтала о прекрасном принце и вечерами рисовала факультетскую стенгазету.

Маме она регулярно звонила и без энтузиазма, но подробно рассказывала о своей студенческой жизни. Та была уверена, что знает обо всех мало-мальски важных моментах в жизни дочери.

Мама поняла, что она очень сильно ошибалась, только тогда, когда рассерженная девчонка из общежития позвонила ей в поисках Маринки, которая «одолжила шикарные итальянские туфли на один вечер, а пропала на два дня!». А когда в понедельник утром Маринка – невиданное дело! – не появилась на занятиях, ее мама начала масштабные поиски.

Я выключила запись, побарабанила пальцами по столешнице и посмотрела на пустой гостевой диван. Тамара уже ушла, немного обнадеженная вырванным у меня обещанием посильной помощи. Фотографию пропавшей дочери она оставила, и я прикрепила ее кусочком двустороннего скотча на край монитора – так было удобнее переводить взгляд с лица на снимке на собственное отражение в зеркале на стене.