Текст книги "Синий апельсин"

Автор книги: Елена Хейфец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

ДИК

У меня самая правильная дача в мире, потому что я на ней не работаю, а вызывающе праздно наслаждаюсь тем, как меняется одно окружающее меня чудо на другое. Люблю, когда знойный день зовёт на реку, дарит прохладу и летнюю негу, люблю, когда природа готовится отдохнуть и оглушает чувства необычайной осенней пестротой, либо буйством весеннего цветенья.

Моя дача – это мой лучший отдых, это никем не навязанный быт и общество лишь то, которое я сама себе выбираю.

Недалеко от моей шевченковской хаты под соломенной крышей появились новые соседи. Это была семья, приехавшая откуда-то с Севера и решившая обосноваться в Украине. С собой они привезли очаровательного щенка, лайку, с красивой упругой шерстью, умными раскосыми глазами, весёлым характером и непокорным нравом. Пса звали Дик.

Дик был необычайно смышлёный пёс и, пока он подрастал, я с удовольствием наблюдала, как весело он резвится за забором на соседней улице, как носится за лягушками вдоль речной заводи, знакомится с местными собаками и прочей сельской живностью.

Пёс оказался очень свободолюбивым и, судя по всему, функции сторожа нести не умел и не хотел. Сын Белого Безмолвия хранил в своих генах тягу к охоте и начал очень страдать, когда от него стали требовать проявления злобы по отношению к людям.

Хозяева посадили на цепь подросшую собаку и всё ждали, что он научится охранять вверенную ему территорию. Но охранник из Дика не получился: северного охотника исправить не удалось, и он так ни на кого ни разу и не залаял, а, напротив, раздражая хозяев, встречал любого прохожего добрым помахиванием хвоста и даже облизыванием, ежели тот оказался поблизости.

Хозяева Дика надеялись, что навыки сторожевого пса он приобретёт, когда вырастет окончательно, но этого не произошло. Пёс превратился в чудесного красавца с густой блестящей шерстью, стройным телом и умными глазами.

Кормили его, судя по всему, плоховато, и жажда свободы в союзе с голодом сделали своё чёрное дело. Дик и до этого случая умудрялся освобождаться от привязи и гулять на свободе, а в этот раз ещё и залез в хозяйский курятник и полакомился яйцами.

Владельцы курятника рассердились не на шутку и, здорово побив его, вновь, посадили на цепь. Побои Дик стерпеть не мог, ибо обладал особым собачьим интеллектом и гордым характером. Он опять сумел освободиться от цепи и ушёл в вольную жизнь навсегда, не простив унижения.

С этого момента он сам себе искал пропитание и ночлег. Как тонкий психоаналитик он безошибочно определял, где живут добрые люди. Приятно сознавать, что его мнение о моей персоне было положительным.

Он явился ко мне во двор, как старый приятель: будто знаком со мной давно, и, вот, решил заглянуть на огонёк. Пёс улёгся на травку, будучи абсолютно уверенным, что здесь его не обидят.

      Когда я вынесла ему угощение, ел, не торопясь, с достоинством, дескать, – ну, ладно, поем, не обижать же хозяев.

Я всегда любовалась им – красивый, доброжелательный, хвост калачиком, морда весёлая, кажется, что улыбается. Так началась наша дружба, и, приезжая на дачу, я всегда ждала своего нового приятеля, припасая для него гостинец. И он всегда приходил.

С тех пор, как Дик стал жить один, он ни разу не приближался к бывшему жилищу, показывая всем своим видом своё собачье презрение к обидевшим его людям. Все его пути-дорожки проходили мимо. Не побоев и цепи он боялся, он просто вычеркнул этих людей из своей жизни.

Бывшие хозяева сначала пытались его как-то приманить, решаясь на дипломатические переговоры. Но гордая собака не велась ни на какие посулы и угощения – на кличку не отзывалась и еду из рук бывших хозяев ни разу не взяла.

Я очень полюбила Дика, и он отвечал мне абсолютным доверием и искренней привязанностью.

Однажды мой дружок решил, что наши отношения стали настолько близкими, что позволил себе без разрешения войти в дом, там вальяжно расположиться, а потом и вовсе остаться ночевать, напрочь побросав все свои собачьи дела. Я не рассердилась на него: напротив, умилилась такому доверию, – ведь пёс никогда в своей жизни не жил дома, его пристанищем были будка и двор. Так Дик отвоевал себе не только кусочек моего двора и дома, но и уголок в моём сердце.

Как-то Дик явился ко мне, хромая. Я осмотрела лапу, нашла и вытащила впившуюся огромную занозу – колючку от акации, – залила ранку йодом. Во время неприятных и болезненных манипуляций, пёс терпеливо ждал, когда процедура закончится, и только благодарно лизал мне руки, норовя достать до лица.

Зиму Дик пережил самостоятельно, вероятно, охотился на мелких грызунов и, когда я приезжала весной, приходил холёным красавцем. Если бы не три собаки в городе, я бы сделала попытку забрать его, хотя, не уверена, что замкнутое пространство городского двора устроило бы это вольное животное.

Северяне, тем временем, завели себе какую-то дворнягу, которая несла службу исправно и встречала лаем всех, кто проходил мимо, выслуживалась и была довольна жизнью.

На второе лето Дик пришёл ко мне с подругой. Он осторожничал, явно сомневаясь, понравится ли она. Встал на входе первым, загораживая свою любовь. Любовь была довольно страшненькая, но сердцу, тем более собачьему, не прикажешь.

У невесты было маленькое тельце с непропорционально большой головой и огромными ушами, как у летучей мыши. Она внимательно вглядывалась в новую обстановку и смотрела на меня, поджав хвост. Казалось, она ждала сигнала от Дика: как быть – идти ближе или дать стрекача. Видно, натерпелась за свою собачью жизнь от злых людей, и печальный опыт не давал ей расслабляться.

Когда я ласково назвала Дика по имени, он дал понять возлюбленной, что положение не безнадёжно, и они, отобедав, побежали куда-то по своим делам.

С тех пор Дик приходил только с дамой сердца, был заботлив к ней и ласков со мной. Его ушастая возлюбленная ела жадно, поминутно оглядываясь и боясь чего-то. Она так и не привыкла ко мне, и когда я пыталась её погладить, убегала.

Как-то месяца через три, она пришла без супруга и боязливо встала, ожидая моей реакции. Ласковыми словами я пыталась её успокоить и, приготовив еду, поставила перед собакой. Удивлению моему не было предела, когда я увидела, что вечно голодная собака, обнюхав пищу, не прикоснулась к ней, а быстро шмыгнула в кусты. Через какое-то время она вышла, толкая носом маленького чёрного щенка. Пёсик стал жадно есть, а мать с любовью смотрела на своего ребёнка, не претендуя на пищу. Когда живот у щенка, до неприличия растянувшись, потерял всякую форму, заботливая мамаша пошла приглашать к столу другое чадо, которое благоразумно отсиживалось в укромном месте. Я поняла, что эти славные толстые малыши – плод любви Дика и ушастой возлюбленной.

Вскоре явился отец, но ни он, ни мать так к еде и не прикоснулись, пока ели их дети. И, лишь после того, как детвора насытилась, доели, что осталось, и дружно побежали со двора.

Дик стал немного другим. Он был всё время чем-то озабочен и, когда приходил один, уже не расслаблялся у меня на веранде, подставляя своё светлое брюхо для почёсывания. Всю осень он наведывался с семейством – щенки выросли, вели себя бесцеремонно, жизнь их ещё не научила осторожничать и кого-либо бояться. Пёсики были весёлые, беззаботные и, набив животы, начинали вызывать родителей на игру, бегая за ними. Взрослые, слегка покусывали детей, чтобы они не забывались и, помня о строгом собачьем воспитании, почитали старших.

Пришла зима. Она была суровая с крепкими морозами и обильными снегопадами. Дачники разъехались ещё осенью, а у местных жителей дел по горло, чтобы ещё подкармливать ораву пришлых псов.

Дику, наверное, было непросто добывать пищу для всей семьи. Одному ему зима была бы не страшна, охотник себя всегда прокормит.

С нетерпеньем я ждала весну и встречу со своим другом, заранее предвкушая радостные минуты, которых, к сожалению, в жизни не так много, как хотелось бы.

Первый мой приезд в село весной, огорчил меня. Дик не пришёл. Последующие приезды тоже. Я бродила по селу, надеясь, что встречу его. Предположив, что собаку кто-то забрал, я, сначала, отправилась к северянам, но у них на цепи сидел всё тот же пёс, который заменил Дика. Ещё пару выходных я зря ждала его, увозя с собой заранее приготовленные угощения для всей компании, поскольку, продолжала привозить всякие собачьи радости. Мои поиски исчезнувшей собаки привели меня в соседский дом, куда похаживал в гости Дик, вызывая мою ревность.

От соседки я узнала печальнейшую весть о том, что Дика больше нет. Зимой, добывая пропитание, пёс стал лазить со своей семьёй в курятники, таская яйца и кур. Дело это, конечно, не почётное, но я оправдываю его голодом и наличием семьи.

Местным жителям разбойничьи набеги по душе не пришлись. Сельский фермер выследил всю семью Дика и застрелил из ружья.

Я возненавидела этого человека, перестала с ним здороваться и всё не могла взять в толк – неужели некому было взять чудесного Дика, найти с ним общий язык, охотиться на зверей, иметь славного и умного друга? Я не верила, что больше не увижу его добрую улыбающуюся морду и диковатые глаза, не почешу его за ухом… Я не помню, чтобы я так горевала о ком-то во взрослой своей жизни. Было очень больно. Ещё долго я всматривалась во всех пробегающих мимо собак, надеясь на ошибку, но надежды мои были напрасными.

Вот, собственно, и всё о Дике. Из моих переживаний родилось стихотворение.

Из Белого Безмолвья привезён Прекрасный пёс с раскосыми глазами Предательством людским приговорён За невозможность проживанья с нами.

Зов предков был сильнее, чем рука, Которая учила быть покорным, А белый снег, который он любил всегда

В одно мгновенье превратился в чёрный.

Однажды ко мне во двор пришёл молодой чёрный пёс, он был невелик с огромными ушами и хвостом калачиком, как у лайки. Я поняла, что это сын Дика: каким-то образом он остался жив. Пёс был пуглив и не уверен в себе. Я была рада этой встрече, но она была единственной. Больше он не приходил, и судьба его мне не известна. Надеюсь, она счастливее, чем судьба его отца.

Вишнёвый пирог

Лёшка бабушку называл Верочкой. Так захотели его родители, она молча согласилась, хотя ей всегда хотелось называться бабушкой. Верочкой она была для всех, а бабушкой была бы только для одного человека. Но, уж, как получилось… Она любила Лёшку больше всего на свете. Ничего ей было не нужно, лишь бы он являлся хоть изредка. Перед приходом обязательно звонил: «Верунь, как дела? Я, может, заскочу сегодня. Не знаю когда. Ты меня не жди. А то вдруг не получится, ты огорчишься. Знаю я тебя…»

И Верочка начинала ждать. Старость – постоянное ожидание. Звонков, писем, чьего-то прихода, пенсии, погоды, улучшения самочувствия… Человек разучивается жить сегодняшним днём, а всё чего-то ждёт, как бы торопит время, подгоняет его. А зачем его подгонять? Оно и так на исходе.

Бывало, что Лёшка пообещает прийти, но не приходит. Верочка ещё этого не знает и до ночи сидит, смотрит в окно – боится парнишку пропустить. Как увидит, скорее шаркает к двери, чтобы успеть открыть до его звонка. Быстро ей никак не добраться. Пока дошаркает, внук уже перед дверью стоит.

Сегодня в её тихой квартире с утра два звонка. Звонили Лёшка и подружка Тося. Лёшка сказал,что забежит, а Тося просила к ней зайти за вишней, дескать, невестка с дачи привезла страшное количество ягоды, девать некуда, уже и компоты сварили и варенье, и в морозилку натолкали на зимний морозный день. «Забери хоть сколько!» Верочка засобиралась в путь. План построила принести вишню и для Лёшки испечь вишнёвый пирог. Он у неё всегда добрый выходил.

Верочка очень торопилась, но получалось медленно. Она теперь выходила очень редко, больные ноги мешали двигаться. В каждом шаге сомнения. Но не пойти нельзя – очень уж хотелось Лёшку порадовать. Взяла палку на которую привыкла опираться, да старый эмалированный, с отбитой кое-где эмалью, бидон, которому было столько же лет, сколько ей. Дорога получалась долгой. Пока с пятого этажа хрущёвки спускалась, отдыхая на каждом пролёте, чтобы перевести дух, прошло много времени. Потом следовало перейти широкую улицу. Она казалась бесконечной. Вера всегда её очень боялась – волновалась, что не успеет дойти, пока для неё в светофоре горит зелёный свет. Обычно так и случалось.Тогда машины недовольно и грозно гудели, возмущённые старушечьей медлительностью. Ей надо торопиться,чтобы вернуться домой и затеять пирог. Верочка предвкушала как они будут с Лёшкой сидеть за столом, пить цейлонский чай, который она приберегла для внука. Он будет спрашивать:«А ничего я ещё один кусок съем?» А потом ещё один раз спросит и ещё. «Ешь Лёшенька. Ешь. Для тебя готовила!» И радостью наполняется сердце. Вот оно её удовольствие. Растущему организму требуются углеводы. Организм этот до того красив, что обычно сидит Верочка и любуется, глаз не может оторвать, только руку Лёшкину гладит. Вылитый покойный дед.

Ну, вот, спустилась, наконец. Теперь – улица. Дождалась заветного зелёного человечка и засеменила маленькими шажочками. Перешла! Только устала очень. Но отдыхать некогда. Ноги разболелись. Надо на пятый этаж подняться.Тося в таком же безлифтовом доме живёт.Снова отдыхала на каждой лестничной клетке и всё боялась опоздать – вдруг Лёшка придёт, а её нет. Или вдруг не успеет к его приходу пирог испечь? У Тоси она так и осталась стоять в дверях. Некогда Верочке. Вишни насыпано доверху. Хороша вишня – тёмная, крупная, сочная. Вкусный пирог получится. Верочка очень устала. Ей бы посидеть, отдохнуть, но куда там – торопится! Опять дорогу эту ненавистную надо преодолеть. В самой её середине – неловко шагнула, споткнулась и упала на больные колени. В сторону отлетел бидон с вишней, которая рассыпалась по всей дороге. Кое-как с трудом встала, но до тротуара дойти не успела, машины уже начали своё движение. Не едут – летят! Они огибали стоящую на дороге старушку в сбившемся платке, прижимающую к груди пустой бидон. Под колёсами давилась дарёная вишня, пропадали её планы насчёт пирога, превращаясь на белых полосах перехода в страшные, словно кровавые, пятна. Было больно разбитым коленям, было очень жаль ягоду и страшно стоять в этом автомобильном водовороте. Не вишнёвые это пятна на дороге – это сердце кровоточит. Кружилась голова, казалось, что поток этих разноцветных железяк вокруг неё бесконечен. Наконец одна машина остановилась, и учтивый мужчина довёл Верочку до тротуара. Дальше сама. Без вишни, с разбитыми коленями, испачканной ягодой юбкой.

Дома села на табурет, заплакала. Глянула на часы – два часа прошло. За это время Лёшка мог приходить. Звонить она ему не умела. Училась – училась, но все эти кнопки были совершенно непонятными, в голове не умещались, она сбивалась, и в результате был уговор, что она будет только принимать звонки. Но на этот раз Верочка телефон с собой не взяла – забыла, так и остался он лежать на кухонном столе. Никто не звонил.Ничего не хотелось. Стемнело совсем. Встала, прошла в ванную, ноги помазала зелёнкой. Расстелила постель, решила лечь спать, хотя и спать не хотелось. Ещё не было девяти часов. Обычно она включала новости и смотрела их, пока не уставала, пытаясь разобраться в том, что происходит в мире. Думала о своём падении посредине страшной улицы.

Эта раздавленная вишня и несостоявшийся пирог… Так обидно за свою неловкость.Стыдно за немощность и никчёмность. Хотела приятное внуку сделать, и Олюшке пирог послала бы – она очень любит. Одно огорчение получилось. Ничего она уже не может толком сделать. Зачем жить? Наверное пора уже заснуть и не просыпаться. Не мешать никому, не путаться под ногами, не задавать одни и те же вопросы. С ней и поговорить-то не о чём. Никаких событий, никаких новостей. В чём смысл её жизни? Встаёт утром, греет чайник, что-то ест, а потом целый день ждёт… Она – как отжившая своё вещь, старая и никому ненужная.

В дверь позвонили. Кто бы это мог быть так поздно? Неужели Лёшка? Встала, зашелестела к двери. Открыла не спросив. Совсем глупая стала. Но у двери стояла соседка снизу Таня, молодая толстушка с ямочками на щеках. У неё трое сыновей. Муж ей так и сказал: будем рожать, пока девка не получится! Вот и рожает одного за другим.

– Вера Ивановна, простите, что беспокою. Мои домашние так голову задурили, что я позабыла, что должна была к вам ещё два часа назад зайти. Вы не спали?

– Нет, Танюша, не волнуйтесь, не спала. Что-то случилось?

– Вот! – Татьяна протянула полиэтиленовый пакет с красным цветком на боку. Вы, наверное, гулять выходили, а тут Лёшка ваш приходил. Он звонил, а вы не открыли.

– Что же не дождался? – вздохнула Вера.

– Очень торопился, его машина внизу ждала.

– Какая жалость… – голосом полным печали произнесла Вера. -Когда теперь зайдёт? Ему ведь всё некогда, вечно куда-то бежит. А я глухая совсем стала, могу телефон не услышать, а сама позвонить не умею. А что это там такое в пакете? Что Лёшка на этот раз придумал? – Верочка улыбнулась, и лицо её стало светлее – Спасибо.

– Вы не переживайте, Вера Ивановна, внук сказал, что на неделе обязательно заскочит.

– Ну, вот, и хорошо, буду ждать.

Вера взяла пакет и понесла его в кухню. Развернула и ахнула. В пакете, в большом пластмассовом судочке располагался пирог с вишней. Он вкусно пах ванилью, верх его был украшен косичкой из теста. Он был очень хорош, румяный и красивый. Это Олюшка испекла, по её Вериному рецепту и косичкой украсила, как Вера делала. А Лёшка, вот, принёс. Вера глядела на пирог и улыбалась.

Подумала: «Есть смысл просыпаться…»

Неизъяснимая

Таисии, красотке и умнице, не везло. Так бывает, когда никому твоя красота и ум не нужны. Абсолютно никому. Надрывалась, как дурочка, два ВУЗа закончила, а что толку? Сидит Таисия Николаевна в институте на минималке. И никто не хочет читать её мысли и восхищаться талантами. А тот, кто может быть, и хотел, сам был ей не интересен из-за полного несовпадения взглядов.

Когда тебе тридцать, и пора вить гнездо, происходит переоценка ценностей. Стала Тоська на мужчин смотреть проще, без претензий. Но жизнь её состояла в основном из сидения дома и сидения на работе. В промежутке между этими событиями, трясясь в старом трамвае, она всматривалась в лица мужчин и понимала, что все эти варианты не её, и детей от них она заводить не хочет.

Куда идти, кому глаза строить?

Решила Таисия направить стопы в элитный спортзал и там своими стройными формами попытаться очаровать какого-нибудь атлета. Но Тоська была натуральная. А мужчины этого сегмента клевали на модных пираний, на их щётки вместо ресниц, утиные рты и футбольные мячи, которые назывались грудью. Эти молодицы были одинаковые как лягушки из одного болота.

В институте, где она трудилась, все умники давно были разобраны, и размножались, пока она училась и развивала свой потенциал. Остались дятлы.

Дни были похожи друг на друга, как близнецы братья, как Ленин и партия.

– Мне кажется, что я даже в Турцию никогда не съезжу, будто я в другой Галактике! – с горечью восклицала Тося. А потом взяла кредит и поехала. Турция – чудесное место, и мужчины там все сплошь красавцы.

Белокожая и стройная Тося, конечно, привлекала к себе внимание иностранных граждан. Все они на ломаном русском не скупились на комплименты и звали её в номера, на яхты или, вообще, неизвестно куда. Знакомиться с иностранцами Тося не планировала – разные менталитеты: Пушкина не знают, Мураками с Коэльо не читали.

От унижающих её достоинство предложений Таисия гордо отказывалась. Может, не стоит примеряться к определённой возрастной категории? Мужчины постарше вполне могут быть в разводе или вдовцами. Стала приглядываться. Но пузатенькие Карабасы-Барабасы – наши родные бизнесмены и прочие пятизвёздочные толстосумы, – все как один, приезжали со своими самоварами. Пухлые, самодовольные, обвешанные золотыми побрякушками спутницы обладали соколиной зоркостью и обострённой интуицией. А Тосе не надо, пусть не волнуются.

Конечно, у нашей героини за её тридцатилетний срок были и влюблённости, и встречи с расставаниями.

Она как-то целый год прожила с, на первый взгляд, неплохим парнем Всеволодом. Несмотря на небольшую жилплощадь, он обладал рядом достоинств, но, на второй и третий взгляд, оказался невероятным эгоистом. Тося думала, что эту особенность со временем можно исправить, и всё сгладится. Но ничего не исправилось и не сгладилось. Эгоист-гедонист. Земля должна была вертеться вокруг него. Таисия мирилась, чего-то ждала, варила борщи и жарила котлеты. А потом всё сошло на нет, потому что чувства, за которые она цеплялась, прошли и возвращаться не собирались. Бросила она Всеволода вместе с котлетами.

Как-то влюбилась она без памяти. Его звали Аркадий. Красивый и умный. Долго не могла понять, отчего это его так долго никто не прихватывал? Что за сундук со сказками? Со временем тайна открылась. Оказалось, что за его красотой стоят жадность и мелочность. Мелочился всё время. «Какая необходимость в покупке двух пар колот, когда ещё первая целая?»

Ушла. Не нужен ей этот жадина-говядина, хоть и красивая.

В это время её подруги выходили замуж и рожали детей. Кое-кто даже по второму разу.

– Может, хватит перебирать? – сокрушалась мать. Измельчал нынче мужик – избегает красивых и умных. Не хочет напрягаться. В первом случае, чтоб не увели, во втором, чтобы соответствовать. Боятся кавалеры вступать в неравный бой.

Самым ужасным опытом Тоси был Мирослав – мастер манипуляций, пытающийся подчинить и унизить. Тося не могла поверить, что образованный, с добрым лицом человек, был по сути монстром. Маньячил этот абьюзер Таисию довольно долго, оттачивая своё жестокое мастерство.

Решила Тоська совершить отчаянный шаг, прыгнуть в пропасть бездонную – зарегистрировалась на сайте знакомств. Женихи слетелись на Тосину красоту как мошки на фонарь. И пошла оживлённая переписка, комплименты и враньё, которым приправляли её воздыхатели свою, с грубыми орфографическими ошибками, писанину. Коварные кавалеры, бывшие двоечники, ловцы доверчивых дурёх, назначали свидания одновременно десяткам девушкам, и лжи на этом сайте было ещё больше, чем в жизни.

Тося ситуацию отпустила.

Как-то ехала она домой из командировки. Купе пустое, и весь поезд какой-то пустоватый. Проводница принесла горячего чаю. Тося пила его, пытаясь под одеялом согреться от ветра, дующего в оконные щели. Смотрела на мелькающие поля подсолнечника, одинаковые вокзальчики, и думала грустную думу.

«Ведь вот как всё должно было в этом мире совпасть. Всё! Наша планета должна была расположиться на определённом расстоянии от солнца, гравитация – быть умеренной, атмосфера состоять только из тех газов, которые нужны для дыхания. Всё для того, чтобы прилетели какие-то неведомые космические частицы, превратились в амёб, а потом в кистепёрых рыб. Рыбам со временем отчего-то вдруг вздумалось выйти на сушу, чтобы в конце этой диковиной цепочки превратиться в людей.

А если б эти кистепёрые не надумали прогуляться? А-а-а-а-а! Всё: никаких людей, никаких мамы с папой и Таисии Николавны. Капец!

Почему, с учётом всех невероятных условий, такие трудные пазлы сложились? И всё для того, чтобы появилась Тося, такая невезучая и несчастная? Разве это справедливо?»

Поезд шёл медленно. Впереди были сутки пути. На одной из станций в вагон вошёл парнишка с рюкзаком, и место его значилось в Тосином купе. Был парнишка худощав и рыжеват, веснушчат и улыбчив, а, в общем, впечатления не производил. Таисия сидела, уткнувшись в книгу, пытаясь совладать с кистепёрой грустью, которая занозой сидела внутри организма.

Парнишка, которого звали Андреем, выложил на стол ветчину, жареную говядину в фольговой одёжке, сыр, душистые домашние пирожки с капустой, баночки и коробочки с какой-то снедью и вишнёвое домашнее вино.

– Милости просим к столу. Если можно на «ты», то я готов. Думаю, мы ровесники. – Но тут, же выяснилось, что парнишка моложе Тоси на десять лет.

«Опять невезуха, – с горечью отметила Тося. Теперь судьба подсовывает неказистого малолетку».

– Гостил у лучшего на свете человека – у бабушки, – картошку помогал выкопать, – произнёс Андрей. – Путь, конечно, к ней долгий, зато есть повод её увидеть. Это она собрала меня в дорогу. Относится как к маленькому. Пытался отбиться, но с ней спорить – дело бесполезное.

И потекла беседа. Под чудесное бабушкино вино с пирожками начинёнными любовью. Говорили о кино, Джеймсе Кэмероне, Артуре Рэмбо, о бабушке и Бернардо Бертолуччи. Андрей был начитан, галантен и остроумен и даже стал казаться симпатичным. Покорял харизмой. Тося ловила себя на мысли, что она была бы рада, если бы в купе никто не заселился. Хорошо говорилось, пилось, елось и смеялось. Открыли вторую бутылку вина.

– Думаю, мама простит, что не довёз бутылку, – улыбнулся Андрей. Куплю её любимый Бэйлис.

– Ты женат? – спросила Тося, обратив внимание на кольцо.

– Был. Некоторое время. Студенческий брак, когда желаемое выдаётся замуж за действительное. Ей со мной было скучно. Она так мне и сказала при расставании.

Замолчали. Тося думала, что он сейчас спросит про её социальный статус. Не спросил.

– А я не замужем. И не была.

Он кивнул:

– Я знаю.

«Странно. Ответ у меня на лбу, наверное, написан. Андрей деликатен – отметила Тося, а я комплексую». Секунды складывались в минуты, а те в часы. Время пролетало приятно и незаметно. Радовало, что в купе кроме них – никого. Тося любила поезда, считала их неким своеобразным видом медитации.

Глядя в окно на мелькающие белые хаты, молодой человек вдруг начал читать стихи:

Те же – приречные мрежи,

Серые сосны и пни;

Те же песчаники: те же -

Сирые, тихие дни.

Те же немеют с отвеса

Крыши поникнувших хат;

Синие линии леса

Немо темнеют в закат…

Читал красиво, интонационно правильно, с выражением.

– Чьё? Не могу вспомнить. Не Анненский? – удивлённо спросила Тося.

– Андрей Белый.

– Прочти, если помнишь до конца.

– А над немым перелеском,

Где разредились кусты,

Там проясняешься блеском

Неугасимым – ты!

Струями ярких рубинов

Жарко бежишь по крови:

Кроет крыло серафимов

Пламенно очи мои.

В давнем грядущие встречи;

В будущем – давность мечты;

Неизъяснённые речи,

Неизъяснимая – Ты!

– Чудо! Это как надо любить женщину, чтобы найти для неё такое определение: «Неизъяснимая»! А ты где научился так читать?

– Три раза поступал во ВГИК. Не брали. Во второй раз с моими баллами взяли на режиссуру. Учусь. Но я хочу на актёрское. В следующем году опять буду поступать. Я всегда добиваюсь того, чего хочу.

Говорили целый день и ночь, спать не ложились. Бывает же такое! Ощущение будто они давно знакомы – всю жизнь.

Вдруг зашла проводница и сказала, чтобы Андрей готовился. Следующая станция его.

– Стоим три минуты.

– Почему ты не сказал, что не в городе живёшь? – спросила Тося. Стало обидно. Так насыщено и интересно провела она день. Хотелось сказать ему: «Не уходи! Поехали дальше». Но не сказала.

Андрей собрал рюкзак, посмотрел долгим взглядом в Тосины глаза и сказал тихо: «Прощай. Вспоминай меня. Увидимся. Я знаю».

И вышел из купе.

«Как же, увидимся! Даже телефона не спросил…», – огорчилась Тося.

Андрей подошёл к окну, постучал в стекло и, улыбнувшись, помахал рукой. Тося тоже улыбнулась и тоже помахала.

Повернулся и пошёл по перрону.

Короткая остановка закончилась, и поезд тронулся.

«Как жаль, что этот рыжий Андрей появился и исчез. Как жаль! Славный такой. И взрослый. Этой разницы в десять лет она совершенно не почувствовала. Скорее наоборот: казалось, что это он старше. Никогда не встретимся больше. К чему было это «Увидимся»? Как он её может найти? Подумаешь – день проболтали, не закрывая рта. Ну и что? Просто случайные попутчики».

Тося сидела за столиком, на котором красовались недоеденные бабушкины угощения, и тоска когтистой лапой сжимала сердце. За окном всё те же милые картины. Есенинские просторы, поля подсолнечника, лютики и ромашки, мальвы у хат и лохматые георгины в палисадниках. Красиво. Он здесь живёт. В этой красоте. Живёт хороший гармоничный человек с рыжими вихрами, ясным взглядом и ясными целями.

Как жаль…

В купе постучали.

– Да-да! – ответила Тося.

Дверь открылась, в ней стоял Андрей и улыбался.

– Успела соскучиться? Только честно.

Тося встала с диванчика.

– Очень. Как же это? Ты же выходил.

– Ну и что? Шёл и думал, какой я дурак! Только встретил тебя и расставаться. Зачем? Глупо. Успел вскочить в последний вагон. Я правильно сделал?

– Правильно!

Тося стояла рядом с ним и он был большим, высоким и сильным.

– А ещё я подумал, что, наверное ты – Неизъяснимая!

С этим у меня ещё будет время разобраться! – наклонился и прижал свои губы к Тосиному виску.

       / /

МАМОНТОВА ПУСТЫНЬ*

      Сын Антонины Федя считался местным дурачком. Вначале рос нормальным мальчишкой, а когда ему стукнуло три года, попал с матерью в сильную грозу. Рядом с деревом, прятавшим их от непогоды, ударила молния, осушила, как говорят деревенские, позвоночник, и Федька онемел.

Местный фельдшер объяснил, что от страха в голове что-то сместилось. Матери ничего, а Федька с тех пор только мычал. Он всё понимал, но стеснялся своего изъяна и был нелюдим. До сих пор на поляне стоит высокий обожжённый тополь, как памятник той беде.

Пугался Федька всего: стукнет дверь или кто крикнет – забьётся в сарай, трясётся весь и плачет. Злые мальчишки часто специально его пугали, веселясь от души-то кошку, поднеся к уху, за хвост дёрнут, то уронят что-то или крикнут громко. Дети народ жестокий, с чувством сострадания незнакомы. С годами равнодушие к чужой беде может пройти, если душа к тому времени не зачерствеет окончательно.

Федя хорошо слышал, поэтому в школу ходил. Отвечать на уроках ему не приходилось, и детям это казалось редкой удачей. Взрослый местный люд Федьку любил. Был он отзывчивым и добрым, бескорыстно выполнял любую просьбу. Мать его для заработка отведёт кому-нибудь дрова нарубить или огород вскопать – он работу выполнит, а денег не берёт, даже от тарелки щей отказывается, промычит что-то и прочь идёт.

*пустынь – небольшой монастырь

      Антонина водила сына к бабкам – знахаркам. Бабки колдовали – мудровали, но результата никакого не было, говорили: «в срок не вошёл, придёт время – поправится». А когда он этот срок-то наступит? Время шло, а Федька всё оставался мычащим дурачком, избегающим людей. Чудаковат он был ещё и тем, что часами мог наблюдать за муравейником или пчелой, собирающей мёд, с нежной заботой общался с тёлочкой и ягнятами. Для местных жителей такая любознательность – чистой воды дурь. Дома с матерью и отцом Федя был ласковым и сообразительным, а вне семьи, из-за невозможности пользоваться речью, людей чурался и казался угрюмым.