Текст книги "Скажи мне, кто твой друг, и другие рассказы"

Автор книги: Елена Григорьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Лебедь узнает меня издали. Только я появлюсь на берегу, как он потихоньку плывет в мою сторону. Но делает вид, что меня не замечает: поворачивает свою длинную шею направо, налево – будто обозревает окрестности. А я тоже стою себе – как будто погулять вышел. Потом я присаживаюсь на самом краешке и протягиваю ему корочку. Лебедь кланяется, опускает клюв в воду и подплывает ко мне. Такой у нас ритуал. Потом он хватает меня клювом за ботинок – мол, привет, чего давно не приходил? А я говорю: да так, разные дела были. Но вот же, пришел! И корочку принес, не забыл.

Еще лебедь очень любит траву. Я стараюсь нарвать ему подлиннее и посочнее. – Ну, поешь травки! – говорю я и протягиваю ему зеленый пучок. Лебедь подплывает, вытягивает свою гибкую, как шнур, шею и выхватывает из моих рук добрую половину. Но сразу не ест: опускает в воду, полощет и только потом заглатывает.

Лебедь уже привык ко мне и поэтому совсем не стесняется. Он, например, может показать мне свою лапу и спрятать ее под крыло. «Смотри, – будто говорит он, – я могу плавать и с одной лапой, а вторая пока отдыхает».

Один раз мы с ним чуть не поссорились. Дело было так: я протянул ему траву, а он как-то неловко хватанул меня за палец и больно поцарапал. Я разозлился и брызнул на него водой: мол, ты – мне, я – тебе. Видели бы вы, как он обиделся! Отплыл метра на три, сердито смотрел в мою сторону и потом весь день не брал у меня травы из рук. Значит, с моим лебедем так нельзя. Показал мне свое достоинство, да и вообще дал понять, что это глупая шутка. А потом вынул свою лапу из-под крыла и поплыл от меня прочь, держа ее на весу. Со стороны это выглядело забавно, как будто он весло сушил. Я даже крикнул: «Суши весла!» Лебедь отплыл еще дальше. В общем, он со мной раздружился всерьез: стал уток гонять, шипеть и всячески показывать, как он мной недоволен.

А видели бы вы, как смешно он ходит по земле. Сразу видно, что это не его стихия! Лапы у него короткие, а сам он тяжелый, с длинной шеей, вот и идет вперевалочку, точно гусь. Наверное, потому и не любит выходить из воды – чтобы не быть смешным. Зато в воде – настоящий рыцарь! Горделивый, с царственной осанкой и такой белый!.. Днем я все знаю про своего лебедя, а что с ним случается ночью – для меня большая загадка. То мне кажется, что он превращается в рыцаря и опускается в подводное царство, где живут такие же лебеди-рыцари: белые и черные. Каждый из них охраняет озеро или пруд, и потому на головах у них короны, и все они в рыцарском звании.

То я думаю, что он улетает на небо по невидимой лунной дорожке, а утром возвращается на озеро белым-белым, точно в молоке искупался.Осенью мой лебедь улетит в страну Белых Лебедей, и я стану ждать его. Ведь он вернется когда-нибудь, правда?…

Райская жизнь

По весне, когда червяков еще нет, дядя Коля ловит на живца.

– Щука – она карася любит. Привлекает он ее! А еще на ротана хорошо идет! В прошлом годе я на него щуку поймал, так на три кило потянула. Помнишь?

– Помню. Тебя же в газете печатали.

– Ну! А нынче что-то мелкая…

Мне не терпелось поговорить с дядей Колей, а он словно не замечал этого. Все талдычил про своего карасика, про терпеливость – «она для рыбака самое важное»! Наконец сам спросил:

– Куда твоя мамка-то ездила?

– В Архангельское. С тетей Ритой. Прямо, говорит, как в раю побывала! А чего они в этом раю нашли? Не понимаю! Вот и бабушка, чуть что – сразу: смотри, в рай не попадешь! А чего там особенного?

Дядя Коля аж присвистнул: – Эк тебя! С чего бы это?

– А с того. Что почитал я Библию с картинками этого, Доре…

– Ну? – дядя Коля опять. – И что?

– А то. Что совсем я в этом рае разочаровался. В раю-то хорошо должно быть, а им там плохо!

– Это кому же?

– Известно кому, Адаму с Евой. На первой картинке они посреди рая стоят. Кругом них звери незлобивые, цветы, деревья, все хорошо вроде, только без одежды они совсем, и жилища никакого не видно. А если зима? Ну, это ладно… Потом уже этот змей появляется, это в раю-то! Обвился вокруг дерева, как у себя дома, и давай Еве разные слова нашептывать. А на другой картинке Ева уже с яблоком и Адаму его протягивает, мол, попробуй, вкусное. А на следующей, где Бог спрашивает: «Адам, где ты?» – они уже испуганные такие, прикрываются листьями, плачут. И все, выгоняют их, и у входа – ангел с огненным мечом. Мол, вход воспрещен.

– Ну? – дядя Коля опять.

– А то и ну: что это за райская жизнь, если там так страшно? Если их за здорово живешь выгнали! Я понимаю еще, если б они все яблоки обобрали, а то одно только и взяли-то! И потом: первый раз не считается, на первый раз прощается!

– Эк ты разошелся! Прям… Смотри, смотри – никак клюет! – зашептал дядя Коля. Он привстал и начал поваживать удочкой.

– Нет, показалось. Так что ты про рай-то говорил?

– А то, что никакое это не лучшее место, а наоборот, очень даже страшное, полное опасностей. Место, где им плохо, стыдно стало.

Тут дядя Коля даже крякнул: – Вот это ты верно сказал: место, где им стыдно стало! А где это место, знаешь?

– Где-где… Там где-нибудь! – И я показал наверх.

– А вот тут ошибочка вышла! Не там оно, а здесь, – и он так громко стукнул себя в грудь, что там даже что-то звякнуло.

Мы помолчали. Картинки Доре стали как-то блекнуть и уходить в сторону. Я вдруг понял, что меня обманули, рассказали как-то не так и показали что-то не то…

– Не клюет, – констатировал дядя Коля. – Надо было на карасика…

Потом он задымил. И дымил долго, будто вспоминал что-то.

– А слыхал ты про такого поэта, Омар Хайям называется?

– Не-а…

– А мамка твоя знает, читала мне наизусть. Так вот, он писал: ад и рай не на небе, это, мол, думают разные ханжи. Ад и рай, он говорит, это две половины души!

И снова задымил: – Ты вдумайся: две половины души! У каждого – у тебя, у меня, здесь вот, в самой середке: и ад, и рай, все вместе.

– Ага! – сказал я с сомнением. – И змей тоже здесь?

– А как же! Он хитрый, змей этот! Это ж, образно говоря, червь сомнения! Он так и норовит древо райское подточить, подначить на что нехорошее. А душа – она ведь как Ева, женского рода, легко на обман идет. И в раю-то Ева первая соблазнилась, а потом и Адама за собой повлекла. Не захотели, значит, жить по-хорошему, вот и лишились рая.

– Тебя послушать, так выходит, они сами себя из рая выгнали?

– Вот! В точку попал! Пока чисто живешь, никого не обманываешь, в раю пребываешь. А чуть где не по совести – соврал, обманул, – так тебе сразу плохо. Какой уж тут рай! Белого свету не взвидишь! Помнишь, когда ты Вовку оговорил? Ну, что это он небольшой взрывчик устроил? Как тебе плохо было: сам не свой ходил, от всех прятался, пока не признался.

… Картинки Доре снова появились передо мной. Они выстроились в ряд, одна за другой, но теперь я увидел их будто заново. Будто вся эта история произошла не когда-то давно, а здесь, со мной!

Я думал про Адама и Еву, про себя, про Вовку, которого я подставил, и внутри у меня что-то переворачивалось.

– Ты Библию-то снаружи читаешь, глазами, – говорил дядя Коля, – а ее надо изнутри, сердцем. Тогда и смысл уловишь…Он долго еще говорил про Библию, что не для каждого ума она, про каких-то там ловцов человеков… потом насаживал колюшку, проверял поплавок… А у меня перед глазами стояла картинка: испуганные Адам и Ева в кустах и голос с неба: «Адам, где ты?…»

Мобильник

Когда мама рассказывала мне про Отелло, я еще не понимал, что такое ревность. А теперь знаю. Ревность – это когда только об одном и думаешь: как бы его уничтожить! Если вам неинтересно, можете дальше не читать, а кто хочет – слушайте. Все знают, что мы с Вовкой друзья, хоть он и старше меня на два класса. Мне с ним всегда хорошо, даже молчать вместе. А тут он совсем про меня забыл. Будто меня и нет вовсе, будто я пустое место. И все из-за мобильника! Он только о нем и говорит! Мол, гляди, чего в нем есть: и музыка, и часы, и игры всякие! Он с ним и в школу, и во двор, и спит с ним. Даже в туалет берет – как будто президент какой, а ему министры названивают.

Короче, я стал вынашивать план мести: или похитить мобильник и закопать в укромном месте, или поджечь, чтобы уже наверняка. Потому что терпеть этого издевательства я больше не мог.

На берегу дяди Коли не было, и я побрел к нему домой. Он теперь все время в своем сарайчике сидит и что-нибудь мастерит.

– Гляди, какой я корень нашел! На что похож? – спросил он, когда я вошел.

– Не знаю, – буркнул я.

– А ты приглядись получше. Ведь это русалка – вышла из воды, легла на берегу и волосы свои сушит…

– Может, и русалка, может, и сушит, – сказал я сердито.

– Да ты чего – не в себе, что ли?

– Я-то в себе, а вот Вовка… – и я рассказал о мобильнике, который меня с ним разлучил.

Дядя Коля внимательно выслушал мои мстительные планы и покачал головой:

– Да ты, брат, кипишь, как чайник! Так и до беды недалеко.

– До какой?

– А такой: видел, как чайник кипит? Сначала бульканье, потом пар выходит… А дальше что? А дальше, если не выключить, он сгорает.

– Ну и что? – разозлился я. – Я-то тут при чем?

– А при том! Что сгоришь, как тот чайник. Если не выключить вовремя…

И дядя Коля начал рассказывать мне страшные истории: как люди заживо сгорали, если ими завладевала какая-нибудь порочная идея вроде мести или ревности. Просто сидели перед телевизором – и сгорали.

– Причем, что интересно, одежда оставалась целехонька! А людей как не бывало – одни угольки.

– Ты бери пример с дельфинов, – сказал дядя Коля, – эти всегда улыбаются. Я сам видел, в дельфинарии. И чего с ними только ни делают: выпрыгивать заставляют, рыбу на лету хватать, а они все одно – улыбаются во весь рот! И ведь в неволе живут, могли бы озлобиться, так нет же: улыбаются! А ты мстить надумал…

– Что же мне, улыбаться как дураку? Он на меня ноль внимания, а я улыбайся? Ну уж нет! – я даже вскочил. – Сам улыбайся, если хочешь, а я его мобильник подожгу!

– Ну, подожжешь, а мать ему новый купит. Ты, брат, не в том направлении думаешь, не на то энергию свою тратишь. Ведь, если подумать, что такое мобильный телефон? Это быстрая связь на большом расстоянии! Вот до чего человечество додумалось! К примеру, заблудился твой Вовка в лесу, не знает, куда идти. Все, думает, пропал! А тут – мобильник! Он звонит 02: помогите, говорит, заблудился! И его находят! А не было бы мобильника, погиб бы твой Вовка с голоду или от волков. А ты говоришь!..

Дядя Коля взял стамеску и начал обтесывать свою русалку.

– Ишь, как корень-то изогнулся! Прям талия, а тут будто рука… Вот, к примеру, дельфины, – продолжал он, – им мобильники не нужны. А почему? Потому что у них слуховой аппарат почище твоей мобильной связи! На таких расстояниях звуки улавливает! И что интересно: не все, а только сигналы о помощи.

Дядя Коля продолжал что-то говорить, а во мне будто что-то звякнуло: вот же оно! Надо мне стать как дельфин! Ну, в смысле, таким же чутким! И я представил, как это здорово: я стою посреди улицы и ловлю сигналы о помощи. Без всяких мобильников!

И я побежал на улицу, остановился на полдороге и стал прислушиваться… Где-то далеко гудели машины, ветер посвистывал, а рядом со мной, в траве, громко стрекотали кузнечики. «Нет, так ничего не поймаешь, никакого сигнала», – решил я и взобрался на небольшой пригорок. С него было видно далеко-далеко, до самого горизонта. Земля казалась плоской, как блюдце, а небо накрывало его большой голубой чашкой. Я закрыл глаза и раскинул руки…

Сначала ничего не было, а потом на меня со всех сторон понеслись волны… Они были разные – горячие и холодные, нежные и царапающие, и каждая что-то говорила, сигналила: «Эге-гей, сюда! Скорей!», «Беда, беда, скорей сюда!» Меня раскачивало, как антенну на крыше, меня прямо разрывало на части! Я не понимал, куда бежать, кого спасать. И вдруг меня потянуло вперед, точно толкнуло. Я помчался изо всех сил, потому что чувствовал, что это сигнал о помощи, что кому-то я очень, очень нужен. Я бежал и бежал, пока не уткнулся… в какую-то незнакомую девчонку. Она стояла на обочине дороги, раскинув руки и подпрыгивая на одной ножке.

– Ты чего, – удивился я, – тоже сигналы ловишь?

– Какие сигналы? Я голосую! Мне помощь нужна! Скорая!

Я посмотрел, как она стояла, руки в стороны, и сказал:

– Голосуют одной, а ты двумя.

– Это я для равновесия, видишь, что с ногой? – и она показала на разбитую в кровь коленку. Рядом в траве валялся велосипед.

– Упала, что ли?

– Ну! Ногу подвернула. А мне на станцию надо! Срочно!

У меня бешено заколотилось сердце: «Вот же оно, сработало!» Чтобы не выдать себя, я нагнулся, сорвал подорожник и дал его девчонке. – Садись сзади, подвезу, – сказал я. Она обхватила меня руками, и мы поехали.

– Слышь, а ты про какие сигналы говорил? – спросила она.Я сильнее надавил на педали. «А что, может, рассказать?»

Переходящий старик

Моя мама часто рассказывает о своем детстве, о том, как они бегали с мальчишками во дворе, играли в румбу и казаков-разбойников, но я все равно не могу представить ее девочкой. По-моему она все это выдумывает. Если бы мама была девочкой, она не говорила бы мне: не бегай! Не ходи! Не заплывай! А папа не сидел бы с газетой по вечерам, а разыскивал клад или алмазы в горах. Да и вообще, это же ясно как белый день, что мама родилась мамой, а папа – папой! Однажды мама рассказала мне про таинственного старика, «похитителя детей».

… Он появился у них во дворе как-то неожиданно: вышел из подворотни – в плаще, в шляпе и – в бабочке. «Мы все решили, что он – бывший артист, – говорила мама. – У него были усы – рыжие такие, пушистые, похожие на кисточки для бритья… Нам казалось, что они приклеенные, и все время хотелось их потрогать, но мы боялись. Мы вообще его боялись, как будто это был пришелец из другого времени или того хуже – переодетый похититель детей».

Я живо представил этого старика, как он поправляет приклеенные усы, смотрит направо, налево и выбирает себе жертву.

«Обычно он приходил днем. Становился где-нибудь в сторонке, смотрел, как мы играем, и улыбался, – рассказывала мама. – Потом вынимал из кармана конфетки – липкие такие леденцы в фантиках, и подзывал: – Нате, поешьте! – Но мы с визгом убегали. Кто-то пустил слух, что конфеты отравленные, а старик ищет себе жертву, чтобы уволочь в комнату и там с ней расправиться. Что конкретно он сделает, никто не знал, но все подозревали что-то нехорошее».

Я спросил у мамы, почему они решили, что старик похититель детей? «А вот почему. Однажды мы увидели его с мальчиком лет семи. Старик крепко держал его за руку, а мальчик был такой бледный, худенький… Мы подумали, что это его внук, ждали, когда он выйдет во двор, но так и не дождались. И больше этого мальчика никто не видел. Куда он делся? И почему старик подходил только к нам, детям? А к бабушкам на лавочке – никогда?»

Еще мама сказала, что старик поселился у них в мансарде, но как он туда попадал – непонятно. В подъезд он никогда не входил, а от черного хода ключи были только у дворника. В общем, с этим стариком была связана какая-то страшная тайна…

Однажды мы с Вовкой сидели на речке. Он рассказывал, что на Алтае есть гора, через которую можно попасть прямо в Индию, в Гималаи.

– Где эти – просвещенные йоги?

– Сам ты «просвещенные йоги»! Просветленные! – сказал Вовка наставительно.

– Ну, пускай… Так мой папа читал, что самые главные из них ушли в пещеры. И сидят там уже много-много лет, энергию сберегают…

– Вот дураки! – сказал Вовка. – Чего ее сберегать? Ее тратить надо.

– «Дураки!..» Много ты понимаешь! Они же ее не для себя сберегают, а для будущего! Когда жизнь на Земле кончится, они выйдут из своих пещер – и все по новой начнется! Папа говорит – «золотой фонд человечества»!

Я закрыл глаза и представил себе этих йогов, как они сидят в позе лотоса, неподвижные, как изваяния, но красивые и могучие, как в сказке.

И вдруг… я увидел ЕГО. Это был тот самый старик, из маминого детства: плащ, шляпа и усы – только не рыжие, а белые, седые.

– Вовка, – прошептал я, – это же он, похититель детей! Ну, из маминого детства…

– Не ерунди, – оборвал Вовка. – Когда это было? Тот старик давно уже умер, а этот – еще не старый и вполне безобидный.

Старик, и правда, мало смахивал на похитителя. Даже наоборот, казался каким-то растерянным. Он посмотрел на нас раз, другой, а потом нерешительно подошел:

– Мальчики, вы здешние?

– Ну… И что? – ответил Вовка.

– Вы тут часто бываете?

«Ага! – смекнул я. – Справки наводит!» А Вовка, как ни в чем не бывало: – Да мы тут каждый день. Куда еще ходить-то? Речка да клуб…

– Ну да, ну да, – заторопился старик. – Куда же еще?…

Он поправил шляпу и заспешил в сторону станции.

Вечером я хотел рассказать маме про «ее» старика, но потом решил: чего зря пугать, еще разволнуется, на речку не пустит… «Надо сначала присмотреться…»

На другой день старик снова пришел. Радостный такой, с пакетом. «Небось, конфетки», – подумал я и говорю Вовке:

– Не бери ничего!

– Вот хорошо, что пришли! А я вам пряничков принес! Угощайтесь!

– Да мы сытые… – начал было я, но Вовка опередил:

– Спасибочки, пряники мы любим. Особенно с начинкой! – Он ткнул меня в бок: мол, так надо.

Мы взяли по прянику. – Что же вы не кушаете? Пряники свежие только из магазина…

– У нас руки грязные, – сказал я.

– Нам вообще-то пора. У нас тренировка, – соврал Вовка, и мы побежали. У первой же урны Вовка остановился и велел выбросить пряники – «от греха подальше».

Мы молча зашагали домой.

– А вообще-то мне этого старика жалко, – сказал Вовка. – Какой-то он не от мира сего, пришибленный, что ли…

– Пришибленный! – передразнил я. – Ты что, не понял? Он нас этими пряниками приманивает! Вроде как купить хочет!

– Замануха, думаешь? – спросил Вовка.

– Замануха, – решительно ответил я, потому что слово понравилось.

Дня через два мы снова его встретили. Он сидел на лавочке и смотрел на тот берег, а как увидел нас, встрепенулся и побежал навстречу:

– Наконец-то! А я уж не знал, что и думать!

От волнения он даже снял шляпу и стал ею обмахиваться. Потом начал сбивчиво объяснять, что мы ему нужны для одного важного дела и что для этого надо пойти к нему домой, что это недалеко, в первом домике направо от станции, километра два всего.

– Я не пойду! – шепнул я Вовке.

– Да ладно тебе, нас же двое. Не боись!

Вовка пристроился к старику и поманил меня пальцем. Я поплелся следом…

По дороге старик успел рассказать, что поселился у тети Дуси, смотрительницы на путях, что комната у него маленькая, но уютная…

Я слушал вполуха, а сам перебирал варианты побега: «Если дверь запрет, можно в окно, если руки свяжет, у меня ножичек есть… А если в погреб? Надо было хоть записку оставить…» На всякий случай я громко сказал:

– А Вовка у нас вольной борьбой занимается!

Но старик даже бровью не повел…

Наконец пришли. Дом этот я знал: прихожая, две комнатки и сарайчик, где тетя Дуся козу держит. Раньше она овец держала, а теперь ей тяжело, говорит, на них сена не напасешься.

– Вы проходите, проходите, – говорил старик, – сейчас я чай заварю, конфет дам, сахару…

Мы сели на старый продавленный диван. Со всех сторон на нас смотрели тети Дусины родственники: дети, внуки, сама она с мужем, который с фронта без ноги пришел… Все фотографии были в рамочках, под стеклом, видно, что тетя Дуся дорожила ими.

– Чего он нас позвал? Как думаешь? – спросил я.

– Кто его знает! Городской!..

Тут вернулся старик с кухни. Налил нам чаю, пряников насыпал целую гору, конфет, а сам – достал фотоаппарат и давай на нас направлять. Но Вовка не будь дурак – р-раз! – и закрыл ему объектив.

– Э, дед, мы так не договаривались!

– Да не подумайте чего плохого… – начал старик, но Вовка перебил:

– Знаем-знаем, а потом в журнал? Признавайся, на кого работаешь?

– Что вы, какой журнал? – удивился старик.

Мы переглянулись: может, ошиблись? Не за того приняли?

– Ладно, – сказала Вовка по-взрослому, – колись, зачем позвал?

Старик смешался, достал платок…

– Тут такое дело, – начал он. – Мне надо фотографию, с внуками… а внуков нет, ну, я и подумал… никто же не узнает, а я бы послал… чтобы не думали, что вот, мол, один, жизнь не устроил…

Он так волновался, что весь вспотел и все утирался своим платком.

– А для кого надо-то? – спросил Вовка.

– Для бывшей, для жены… Я тут ее встретил с внучкой: большая уже, школу заканчивает… Ну, и ляпнул, что у меня внуки тоже, мальчики… Она говорит: пришли фото, посмотрю, как ты жизнь свою устроил… со мной, мол, и родить не хотел, все театр, театр… я ведь, мальчики, всю жизнь театру отдал…

– Артист, что ли? – спросил Вовка.

«Как мамин!» – мелькнуло у меня.

– Да нет, гардеробщик я… ну, иногда в массовках, а так все в гардеробе… домой поздно приходил, жена спит, утром она на работу, а я сплю… не совпадали мы с ней по графику, вроде как в разных полушариях жили…

Мы переглянулись.

– Ну ладно, снимай, что ли, – сказал Вовка.

Старик обрадовался, засуетился:

– Вот сюда садитесь, рядышком.

Мы сели.

– Ты, мальчик, руку ему на шею положи, вроде, как обнимаешь…

Я слегка приобнял Вовку, но неловко как-то. Никогда мы так не сидели, чтобы обнявшись. Старик присел на корточки, примерился – так, сяк. Велел нам придвинуться друг к дружке и щелкнул два раза.

– А теперь как бы мне с вами? А?…

– Садитесь, – предложил Вовка, – а я вас сфоткаю.

Старик обрадовался, стал волосы приглаживать, а со мной будто что-то произошло, какой-то сдвиг в сознании. Я вдруг почувствовал, что этот старик – тот самый, о котором я столько слышал, и что он перенесся из того времени в наше, и вот он рядом со мной… У меня даже голова закружилась, как будто я – это не я и как будто все это уже было… Он сел рядом и все не знал, куда руки девать. Видно, хотел обнять меня, но не решался, а я точно в ступоре был, как те самые просветленные йоги…

– Снимаю! Улыбочку! – услышал я как сквозь сон. И вдруг стариковы усы защекотали мне щеку… – Все, снято! – крикнул Вовка. – Теперь ты давай!

Потом я щелкал Вовку со стариком, потом старик настроил фотоаппарат, поставил его на стол, а сам пристроился между нами, на полу… и мне все казалось, что это не со мной происходит, а в каком-то фильме, что ли…

В тот вечер я долго не мог уснуть, все думал: как он там? что делает?… Хорошо, что мы ему подвернулись, а то где бы он внуков взял? Надо зайти к нему, расспросить хорошенько… вдруг вспомнит, как в мамин двор ходил, конфетками угощал, – это ж как раз напротив театра было! Я смотрел в темноту, а видел его комнатку, нас с Вовкой на диване… Выходит, мы теперь братья, а старик нам – дедушка… У меня никогда деда не было. И у Вовки тоже…

На другой день мы пошли его навестить. Мы шли быстро, точно боялись опоздать, точно этот старик стал для нас каким-то особенным, родным что ли…

– Уехал, – сказала тетя Дуся, – часа два, как уехал. Не могу, говорит, долго на одном месте… Уж и не знаю, может, я ему чем не угодила, а так-то он жилец хороший, непьющий…

– Пошли? – сказал Вовка.

– Пошли…

Мы молчали. Мы так долго молчали, что меня даже распирать стало.

– Ты о чем думаешь? – спросил Вовка.– Да так… – выдохнул я. Потому что говорить не хотелось. В голове у меня путались разные мысли: дедушка, рыжие усы, шляпа – даже фотографий не осталось… Наверно, старик хотел быть артистом, а стал гардеробщиком; наверно, любил детей, вот и ходил по дворам, угощал конфетками, а его боялись… И еще я думал, что старика этого знала мама, а теперь знаю я. Что это какой-то переходящий старик, старик на все времена. А может, это и есть «золотой фонд человечества»?…

След

После уроков я забежал к дяде Коле, забрать полочку для книг.

– Ты погоди, не торопись, – остановил меня дядя Коля.

– Ну?

– Не нукай! Ты на небо часто смотришь? На звезды?

– Бывает…

– «Бывает!» Там ведь светила, изучать надо!

– У нас астрономия с седьмого.

– Ну так и что? А самому? Неужто неинтересно, что там и как? Я в молодости, бывало, разные созвездия находил, наблюдал…

Я хотел уже бежать, но дядя Коля удержал.

– Погоди, погоди, дело есть.

Он усадил меня напротив:

– Ты вчера телевизор смотрел?

– Ну?

– Ученый там выступал, физик.

– Не, не смотрел.

– А надо бы! Он такое сказал… Прям не знаю…

– А что?

– А то! Что на небе есть такие звезды, которых уже давно нет.

– Как это?

– А так: они погасли миллион или миллиард лет назад, а свет от них только сейчас до нас долетел.

– Не может быть!

– Да я тоже не поверил, а он объяснил: мол, чем дальше звезда, тем дольше свет от нее идет. Например, солнце наше – оно близко, так свет от него за восемь минут добегает, а от других сотню лет идет.

– Как же так? – не мог я поверить. – Я смотрю на звезду, а ее нет? На что же я смотрю?

– Выходит, на след от нее, так, что ли, – вздохнул дядя Коля.

– Не понимаю: как это «след»? Я же звезду вижу!

Дядя Коля задумался.

– Ну, как тебе объяснить? Вот возьми человека. Его, положим, нет давно, а мы помним, думаем о нем. Что-то от него остается…

– Что остается-то? Свет, что ли?

– Может, и свет. Он же разный бывает. Вот, к примеру, Пушкин. Его самого нет, а стихи живут! Прочтешь – и на душе светлеет!

– Так то Пушкин! Поэт!

– Да от любого человека след остается. Вот вспомни кого-нибудь, о ком тебе думать хорошо?

Я стал перебирать в уме разных великих людей, полководцев, ученых, и что-то на душе не светлело. И вдруг – вспомнил!

– Знаю! – сказал я. – Знаю такого! Мне мама рассказывала! Про своего дедушку. Его Лева звали. У него еще брат был, Семен. Его арестовали в 37-м, отправили в Сибирь, а у него семья – жена, трое детей. И вот, пока дед Семен в лагере сидел, дядя Лева его семью кормил. Сначала они в эвакуации были, в Башкирии. Так он им туда деньги посылал, теплые вещи, а как война кончилась, забрал к себе, в Москву. И снова кормил, одевал, как своих собственных. Мама говорит, что он ученый был, профессор и всех своих аспирантов тоже кормил и одевал. А сам ходил в одном костюме. Тридцать лет! Его все стыдили, говорили: Левушка, стыдно так в ученом совете появляться, а он только рукой махал. Потом наконец купил. Так дед Семен наказал своей дочери: «Когда умру, похороните в Левином костюме».

– И что, похоронили?

– Да. Мама говорит: «Тетя Люда исполнила волю отца». Так что дед Семен лежит в том самом костюме.

– Ну вот! – обрадовался дядя Коля. – А ты говоришь! Вот же, жил человек, всем помогал, о себе не думал. И мы его вспоминаем. И нам светло на душе!

– Да, – вздохнул я, – а обо мне кто вспомнит?

– Так ты соверши что-нибудь… эдакое! Машину времени изобрети, песню сочини или – открой звезду!

– Ну уж нет! Я открою, а тут окажется, что ее нет, что это одна видимость. Да меня на смех подымут!

Дядя Коля даже закашлялся от моих слов.

– Что значит: зачем открывать? Что значит: видимость? Эх ты! Да ведь это все равно, что человека забыть. Он жил, работал, писал что-нибудь умное, а мы забыли? Нет, брат, так не годится! Надо о нем рассказать, чтобы все знали! Вот как про этого дедушку! Хорошо, что мама о нем вспомнила, теперь и я знаю, что жил такой профессор, что другим помогал, в одном костюме тридцать лет проходил, а забыли бы – и все. И следа не осталось…Всю дорогу домой я смотрел на звезды. Нашел ковшик Большой Медведицы, потом Кассиопею, а вокруг – слева и справа – тысячи других, незнакомых мне звезд. Они рассыпались по всему небу, большие и маленькие, яркие и не очень. Живы они или погасли? Может быть, взорвались? Или просто – состарились? Я не знал, что с ними случилось, но подумал, что, наверное, жили они долго и хорошо, совсем как наш дедушка, если свет от них до сих пор доходит до нас…

Я не я

Я иногда думаю: я это или кто-нибудь другой? Ну, тот, кто обо мне думает? Например: «Вот он на речку пошел, – думает он, – вот червей копает», – а делаю все это я. Но если это так, то где он, этот кто-то, кто обо мне думает?

Должно же быть место, где он сидит и думает? А может, и его, того, кто думает, тоже нет, а есть только мысль о нем?

– С такими мыслями жить нельзя, – говорит Вовка, – сбрендишь скоро. Живи проще.

– А у тебя так не бывает?

– У меня по-другому. Я раздваиваюсь! Как будто я здесь и еще в другом месте. Ну, когда мечтаю о чем-нибудь. Иногда я даже запутываюсь: где же я? Тут, на горке, или там – на корабле где-нибудь, в замке, в подземелье…

– А что ты делаешь, когда так – раздваиваешься?

– Ну что, побуду там-сям и возвращаюсь.

– Все равно это странно: быть в двух местах.

– И ничего не странно! Когда-нибудь все это объяснится. Научно!

– Что?

– Что человек может жить в двух мирах. Или в трех.

– В невидимых?

– Почему «в невидимых»? Ты же во сне все видишь, как наяву? Значит, и сон видимый, только не всем.

– А можно его видимым сделать? Ну, чтобы мой сон еще кто-нибудь увидел?

– Если только сфотографировать.

– Ну ты сказал! Как же его сфотографируешь, когда спишь?

Вовка задумался.

– А знаешь, и такое придумают. Ученые – они все могут! Вживят тебе в голову ма-а-ленький такой фотоаппарат, и, как ты заснешь, он начнет щелкать. Весь сон отснимет, а потом эту штучку вынут у тебя из головы и посмотрят, что тебе снится.

«Как же я сам не догадался! – удивился я. – Конечно, сейчас же все в голову вживляют, измеряют мысли разные, определяют – псих ты или нет, врешь или правду говоришь. Значит, и сны научатся снимать!»И я стал думать дальше и додумался до того, что, может, сфотографируют и того, кто обо мне думает. И тогда я наконец на него погляжу…

Все сходится

Я когда с Вовкой в ссоре, всегда к дяде Коле иду. С ним посидишь, о том о сем поговоришь, и все «устаканивается».

– Дядя Коль, а ты о чем думаешь, когда с удочкой сидишь?

– Ни о чем… – дядя Коля отвечает. – Так сижу, отдыхаю…

– Совсем ни о чем?

– Ну а об чем думать-то? Мысли – они ведь только голову морочат, выскакивают, как черти из табакерки. Короче, суета все это, новое-то оно – ТАМ, – и он указал пальцем наверх, – ОТТУДА приходит.

И я вспомнил, как папа говорил, что писатели все мысли ОТТУДА берут. И ученые тоже.

– Тут чем голова пустей, тем лучше, – продолжал дядя Коля. – Может, что и навеет… дельное.

«У дяди Коли наверняка пустая, – соображаю я, – раз он не думает. Сколько же туда мыслей придет – ОТТУДА!»

– Может, и тебе навеет? – спрашиваю.

– Может, и мне… – дядя Коля загадочно. – Может, уже и навеяло.

Он огляделся по сторонам, а потом шепотом мне:

– Я вон что открыл: что все сходится.

– Что сходится? – не понял я.

– Ну, как ответ в задачнике. К примеру, ты задачку решил, а не уверен: так ли? Правильно ли? Вот и заглядываешь в конец учебника, проверяешь: сошелся ответ – хорошо, нет – снова за дело принимайся. Так и здесь: сидишь, смотришь и видишь: все хорошо, все сходится! Вроде как ты задачку решал и вот – решил, потому что сошлось все.