Текст книги "Вот пришел папаша Зю... "

Автор книги: Елена Лактионова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Совершенно фантастическая история

с вымышленными персонажами.

Совпадение некоторых имен с реальными

либо литературными есть чистая случайность,

и автор за нее ответственности не несет.

                                                                                          БОРИС  ПЕРВЫЙ  СТРАДАЕТ  БЕССОННИЦЕЙ

17 августа 1998 года в ночь с воскресенья на понедельник президент Российской федерации Борис Николаевич Ёлкин, находясь в своей загородной резиденции Завидово, проснулся с тревожным предчувствием, проспав всего три часа,  и стал обдумывать сложившуюся ситуацию. А она была весьма не простой.

Накануне вечером, прервав воскресный отдых президента, к нему приехали со срочным докладом глава кабинета Сергей Кириченко, назначенный всего пару месяцев назад, и председатель Центробанка Сергей Дубинкин. На правах старшего по должности сложившуюся обстановку в стране докладывал Кириченко. Эти чёртовы пирамиды ГКО-ОФС, конечно, рухнули!

– Борис Николаевич, мы не сможем до конца года вернуть деньги банкам и фирмам, – едва не плача, тоненько говорил Сергей Владиленович. – У нас их просто нет!

– Ну и не возвращайте, – миролюбиво посоветовал Борис Николаевич.

Он прекрасно провёл этот тёплый августовский день: купался, потом сидел с удочкой, и теперь его клонило ко сну.

– Мы банкроты, Борис Николаевич! – стал объяснять ситуацию Сергей Дубинкин. – Мы набрали займы, а отдавать нечем. Частные банки обанкротятся, фирмы вылетят в трубу, зарубежные инвесторы свернут инвестиции. Мы на грани колоссального экономического кризиса, Борис Николаевич!

У Ёлкина слипались веки. Он хотел сегодня пораньше лечь спать. Зачем они приехали? Говорят про какой-то кризис...

– Что вы предлагаете? – спросил Борис Николаевич, пытаясь сосредоточиться и сбросить дремоту.

– Есть два варианта выхода из ситуации, – торопливо сказал Кириченко.

Сергей Владиленович напоминал школьника у доски, старательно отвечающего урок, чтобы исправить двойку:

– Первый – отменить валютный коридор и отпустить рубль в свободное плавание...

– А выплывет? – попытался пошутить Борис Николаевич.

Высокопоставленные чиновники натужно улыбнулись. Выдержав необходимую паузу для оценки шутки патрона, Кириченко продолжал:

– Второй вариант – ввести потолок – 9,5 рублей за доллар.

– Это с шести-то рублей? – поднял брови Ёлкин.

Повисла тяжелая пауза. Борис Николаевич прикрыл глаза. Всем показалось, что он обдумывает решение. Но Борис Николаевич снова впал в дремоту. Ему грезился рубль в свободном плавании. Вот он, извиваясь, как рыбка в прогретой солнцем воде, подплывает к крючку с червяком...Червяк похож на значок доллара. Рубль подплывает, пробует червячок-доллар, а тот вдруг хвать рубль и проглотил. Борис Николаевич резко открыл глаза.

– Поступайте, как сами считаете нужным, Сергей Владиленович, – строго сказал он. – Какой вариант вам самому кажется оптимальным?

– Второй, – сказал Кириченко. – Так мы можем хоть как-то контролировать ситуацию.

– Вот и контролируйте. Вы глава правительства...

– Кабинет может в полном составе уйти в отставку! – с готовностью пионера отрапортовал Кириченко.

«Ещё чего! – испугался Борис Николаевич. – Искать нового премьера! Где я его возьму?»

– Красивой жизни захотели? – снова пошутил Борис Николаевич. – Идите работайте, Сергей Владиленович.

На этом аудиенция была окончена.

И вот, проснувшись по своему обыкновению среди ночи, Борис Николаевич стал обдумывать ситуацию заново. Может, не всё так серьезно? Может, как-нибудь всё само утрясётся? Устаканится, так сказать. Взять где-нибудь денег? Так опять сопрут! Не напасёшся, понимаешь. Им же только что Камдессю дал  кредит в 17 миллиардов. Ну, и где они?

 Неужели он снова ошибся, назначив Кириченко премьером? Не за горами 2000-й, выборы нового президента, а ему третий срок  не потянуть. Нужен молодой энергичный преемник. Вон Борька Ненцов, обаятельный красавец – молодой, высокий, талантливый. Не оправдал доверия. Эх, племя  младое, незнакомое... Вернуть Черномордина? Старый конь борозды не испортит. И надо бы подстраховаться на случай отставки, не допустить «горячей осени». Пока эта свора будет делить портфели нового кабинета, их революционные страсти поутихнут. А если всё же случится заваруха, можно будет опереться на плечо проверенного друга.

Неужели отставка? Так сказать, добровольно-принудительная...

В семнадцатом уже была  одна историческая отставка – Николая Второго. Думали,  что для России всё только начинается, а для неё на этом всё и закончилось.

Борис Николаевич поднялся и тяжело заходил по комнате. Думы одолевали его.

Может, монархию восстановить? Как Наполеон: сначала прикидывался демократом, а потом взял, да объявил себя императором. А что, издать указ:

«Высочайшим повелением... объявляется... царь... Борис Первый...»

Вроде, уже был на Руси какой-то Борис, Годунов, что ли? Ну нет, Вторым он быть не хочет, он будет только Первым! Новое время – новые песни!

«...с наследственной передачей власти...»

 Жаль, сынов у него нету. Внуку Борьке власть передать, а царевну Танюху назначить регентшей... Так ведь Клинтон, Блин этот, не даст. Ещё Москву бомбить начнёт.

Борис Николаевич стал просматривать старые газеты. Вон еще в начале лета обещали повышение доллара. Все эти журналюги – истерики. Можно себе представить, что начнется в прессе завтра. Доллар за 9,5 рублей! И это только начало. Рубль в свободное плавание...

Через час сон сморил Бориса Николаевича. Ему снова снился плавающий, как рыбка, рубль и червячок-доллар, заглатывающий рыбку.

                                         ЧЁРНЫЙ  ПОНЕДЕЛЬНИК

Следующий день Борис Николаевич провел как обычно: купался, ловил уклейку и принимал воздушные ванны – у него все-таки отпуск.

После обеда он позвонил в Москву, узнать, как дела. Дела были хреновы.

В обменных пунктах сразу образовались очереди: почуяв неладное, народ бросился скупать валюту. А заодно – продукты в магазинах. Пресса поднимет вой только в завтрашних газетах, но сегодняшний день уже окрестили «чёрным понедельником».

Правительство срочно разрабатывает план выхода из кризиса. Уже намечены кое-какие положения. По-видимому, предстоит объявить об отсрочке возврата долгов. А это значит, признать государство банкротом. Красиво и по-научному  это звучит так: суверенный дефолт. На пятницу 21 августа решено созвать внеочередное заседание Государственной Думы.

От последнего сообщения Борис Николаевич крякнул: похоже, заварушка уже начинается.

Вечером он пытался отвлечься от тяжких дум, с Борькой-Вторым сыграл в теннис, потом несколько партий в шахматы. На корте равных ему нет, но в шахматы продул с позорным счётом : мысли были заняты не тем.

От Госдумы ничего хорошего ждать не стоит. Кровожадные депутаты будут требовать его отставки. Правда, по Конституции не так-то просто провести импичмент, даже если за него проголосуют все депутаты – это им не Америка, понимаешь. Недаром Конституцию он разрабатывал сам. Но шумной бучи и истерик не миновать.

Борька ставил ему шах за шахом. Сначала ликующе, потом с некоторым удивлением, объявлял:

– Дед, тебе мат!

Ночью в бессонные часы Борис Николаевич снова думал. Думал, что же это ему так не везёт, и как бы ещё продержаться два года.

Потом ему приснился странный и сложный сон: будто в какую-то то ли воронку в разбомблённой стране, то ли пропасть в горах летят всевозможные учреждения, целые заводы и фабрики, чиновники со столами и портфелями, рубли, доллары, его самого того и гляди закружит и утянет, но он взирает на всё это сверху, как бог Саваоф, и знает только, что всё это – дефолт.

                                          БЕЗМОЗГЛЫЙ  ГЕНИЙ

Утром после завтрака Борис Николаевич потребовал свежие газеты.

«Рублю разрешили падать»... «Ситуация в России стремительно приближается к критической»... «Россия на грани политической катастрофы» – гласили газетные заголовки.

Ну вот, начинается! Конечно, что от них ещё можно ожидать?  Сейчас главное – спокойствие. Никакой паники. Если вернуться в Кремль, все решат: у них всё валится. Нужно делать вид, что ничего страшного не происходит: президент отдыхает, значит, все идёт как надо.

После обеда из Москвы позвонила Татьяна.

– Папка! – голос был почему-то восторженно-радостный. – У нас тут такое! Такое! Мы срочно выезжаем к тебе!

– Это какое же у вас там? – спросил Борис Николаевич.

– Папка, только ты не волнуйся – у нас тут открытие на весь мир! Это не телефонный разговор. Мы сейчас  приедем! – и дочь положила трубку.

« ...На весь мир... – недовольно пробурчал Борис Николаевич. – Россия – сама по себе давно уже открытие на весь мир, понимаешь. Пора бы уж  поутихомириться».

Через некоторое время к резиденции действительно подкатили правительственные машины. Одна из них – тёмно-синий «мерс» Татьяны Доченко. Из машин вышли руководитель президентской администрации Валентин Юнашев, пресс-секретарь Сергей Ястребженский, Павел Бородкин (управделами Кремля) и новый директор ФСБ – Владимир Паутин. Юнашев галантно открыл дверцу синего «мерса», помогая выйти Татьяне Борисовне.

Борис Николаевич  принял гостей в неофициальной обстановке – в саду за чайным столиком, и в весьма неофициальном костюме  – вязаной кофте и шлепанцах на босу ногу. При появлении столь необычной  разношерстной делегации он удивленно поднял брови, теряясь в догадках, что бы это значило. Кризис кризисом, но при чём тут завхоз и ФСБ?

Пресс-секретарь, как всегда, был невозмутим; Бородкин, как всегда, важен, а у нового директора ФСБ то ли от нетерпения, то ли от волнения поигрывали желваки на скулах. Татьяна странно светилась, а Юнашев радостно улыбался.

– Чего это ты сияешь, как медный таз, понимаешь? – обратился Борис Николаевич к Юнашеву. Валентин давно был ему за сына, и Ёлкин с ним особо не церемонился. – В стране, газеты пишут, кризис, а он сияет.

– Это дело поправимое, Борис Николаевич, – не переставая улыбаться, сказал Валентин Борисович и загадочно посмотрел на президента.

– Папа, сенсация! – первой не выдержала Татьяна. – Изобретена машина времени!

Мужчины снисходительно посмотрели на Татьяну: ну что с  неё возьмешь – женщина!

– Разрешите доложить? – по-военному спросил у верховного главнокомандующего Владимир Паутин. И, не дожидаясь разрешения, осторожно начал: – Борис Николаевич, только что в Москву самолетом доставлен... некий умелец. Есть данные, что он сконструировал аппарат, который... скажем, может перемещать людей во времени.

– Как утверждает наш умелец, аппарат возвращает пока только года на 3-4 назад, – вставил Валентин Юнашев. – Ещё не усовершенствован. Но все равно, Борис Николаевич, какие перспективы!

– Ну-ка, ну-ка, выкладывайте, – заинтересовался Ёлкин. – Кто такой, почему не знаю? – заговорил он языком одного из своих любимых киногероев – Чапаева.

– Борис Николаевич, – обратился к президенту Ястребженский. – Имя и фамилия у нашего умельца весьма необычные: звать его – Гений, а фамилия – Безмозглый.

– Эт чё, Гений Безмозглый, получается что ли? – засмеялся Ёлкин.

– Получается, – все присутствующие подобострастно развеселились.

– И где же вы откопали этого Гения Безмозглого?

– В Сибири, Борис Николаевич, – вкрадчиво сказал директор ФСБ. – Мои его вычислили.

Ёлкин внимательно посмотрел на этого нового директора – ко многим его положительным качествам прибавилось ещё одно: шустёр.

–  Так что там с нашим Гением? – потребовал Ёлкин.

– Что интересно, Борис Николаевич, – вставил слово до того молчавший Павел Бородкин. – Свою машину он сконструировал... из чего бы вы думали, Борис Николаевич?

Борис Николаевич ничего не думал. В ожидании он воззрился на Бородкина.

– Ни за что не догадаетесь, – игриво говорил Пал Палыч. – Из старых самогонных аппаратов!

Это было что-то новенькое. Борис Николаевич недоуменно смотрел на присутствующих. По их лицам снова заблуждали улыбки.

–  Так и есть, Борис Николаевич, – снова доложил Владимир Паутин, –  из самогонных аппаратов. Но главное – действует: мои ребята с ним уже перемещались. Хотя принцип работы пока совершенно непонятен. Величает наш Гений свою конструкцию  – «Сонькой».

– Эт чё, «SONY» в русском варианте, что ли?

– Нет, Борис Николаевич. У него жена любимая была – Софья. Умерла. Вот он в честь её и назвал. Но эту историю он вам лучше сам расскажет.

Борис Николаевич впал в глубокую задумчивость. В такую глубокую, что гости подумали было, что он задремал. Но в государственном мозгу Ёлкина шевельнулась и пустила корни интересная мысль.

– Папа, это же такие возможности! – первой решила вывести из задумчивости отца Татьяна. – Можно вернуться в девяносто пятый год, например, представляешь?

– В девяносто пятый не надо! – встрепенулся Борис Николаевич. – По-новой пережить всю президентскую кампанию у меня не получится.

– В девяносто шестой, Борис Николаевич! – выпалил свой долгожданный план Валентин Юнашев. – В это же время – в август девяносто шестого года, уже после выборов. Мы тогда многое сможем переиграть, Борис Николаевич! Очень многое! Избежать кризиса. И вообще...

– Ну... вы... ладно. Вот что... – тяжело соображая, изрёк Борис Николаевич. – Мне нужно самому поговорить с этим вашим... нашим... Гением. Куда вы его упрятали?

– В надёжном месте, Борис Николаевич, – уверил президента директор ФСБ. – Предоставим по вашему первому требованию.

– Предоставьте, – возжелал Ёлкин. – Пред мои царские очи: сам узреть умельца хочу, – велеречиво заговорил он.

– Вам его сюда доставить, вместе с агрегатом?

– Борис Николаевич, – забеспокоился Юнашев, – агрегат его уж слишком громоздкий, плохо переносит транспортировку. Не вышел бы из строя.

– Эт чё, мне, что ли, ехать к нему нужно? – недовольно спросил патрон.

– Папа, у тебя все равно скоро отпуск кончается, – смягчила недовольство отца Татьяна. – Тебе в следующий понедельник на работу. Потерпит уж Гений со своей «Сонькой».

Борис Николаевич снова задумался.

– Ладно, – наконец изрёк он. – Значит, так: предоставить лабораторию, оборудование, материалы – всё самое лучшее и передовое. Людей самых башковитых...

– Не осталось башковитых, Борис Николаевич, – развел руками Юнашев. – Все башковитые давно за бугром, за доллары продались.

– Ну, уж что осталось... Одним словом, дать всё, что ни попросит.

– Да он сейчас, Борис Николаевич, только одного просит – опохмелиться, – пожаловался Бородкин. – Выделил я ему материалы – технический спирт для машины, а он его употребил не по назначению. Еле откачали.

Ёлкин расплылся в понимающей улыбке.

– Ну, это дело святое. Опохмелиться нужно дать, конечно. В запое?

– В запое, Борис Николаевич, – махнул рукой завхоз Кремля. – Как привезли его, так не просыхает.

– Вывести из запоя. Чтоб к моему приезду был как стеклышко и в полной готовности. Как космонавт. Докладывать мне лично обо всём. И ждать моих распоряжений. Идите исполняйте, что царь велит, – отпустил с миром гостей Ёлкин.

– Борис Николаевич, одно маленькое уточнение, – попросил Ястребженский, – я так понимаю, что в прессу никаких сообщений о нашем умельце и его изобретении просочиться не должно?

– Правильно понимаете, Сергей Владимирович, – похвалил сообразительность своего пресс-секретаря патрон.

 И для полной убедительности Ёлкин приставил к вытянутым губам указательный палец.

                                            СОНЬКА  ИЗ  СИБИРИ

Неделя прошла  напряжённо.

Депутаты, вызванные из отпусков, стекались в первопрестольную к пятнице, на которую было назначено внеочередное заседание, и кровожадно потирали руки.

Правительство лихорадило в поисках выхода из критической ситуации, а народ, безмолвствуя, скупал валюту и продукты.

Газеты продолжали нагнетать массовый психоз: «Валютного рынка в стране больше нет»... «Правительством и Центробанком приняты беспрецедентные меры»... «Общество чистых прилавков»... «Борис, где наши деньги?»...

Сергей Кириченко, предчувствуя последние деньки премьерства, держал хвост пистолетом, бил себя кулаком в грудь и порол правду-матку: «Да, плохо, будет еще хуже. Мы только вступили в полосу кризиса».

Ситуация в стране становилась похожей на конец девяносто первого года. «На колу мочало – начинай сначала» советовал один из газетных заголовков.

А в это время президентская администрация во главе с Юнашевым возилась с сибирским умельцем. Тайно, суля большие деньги, выискивала оставшихся башковитых по совместным фирмам и разрабатывала план переигрывания ситуации, когда страна перенесётся в девяносто шестой.

Глобальная мысль, засевшая в государственном мозгу Ёлкина, потихоньку зрела и пускала корни.

Комфортнее всех на фоне всеобщей лихорадки чувствовал себя Гений Иванович Безмозглый.

Обследовав номер «люкс», куда его поместили по приезде, он обнаружил полный бар всевозможных спиртных напитков и быстренько его оприходовал. Оставил он только шампанское, которое терпеть не мог. Жил он все эти дни, как у Христа за пазухой, ел-пил, что душеньке угодно, и даже такое ел-пил, о чём его душенька прежде понятия не имела. Потом он выдул весь технический спирт, предоставленный в его распоряжение. Потом он смутно помнил каких-то дамочек в белых халатах, возившихся с ним. Такая женская забота ему была крайне приятна: уже несколько лет он жил бобылем.

В пятницу 21 августа состоялось внеочередное заседание Госдумы. Депутаты требовали для расправы президента, но Елкина им не привезли.

– Отставка президента не только назрела, но и десять раз перезрела! – ораторствовал Геннадий Зюзюкин.

Явленский заявил, что ответственность за кризис  несут предыдущее правительство, нынешнее, президент и вообще все, кроме «Яблока». Что «Яблоко» вообще никому не доверяет, кроме себя, и готово требовать отставки всех и назначить себя.

Владимир Вольфович Жигулёвский винил во всем ЦРУ.

В результате двести сорок восемь депутатов –  против тридцати двух – потребовали добровольной отставки Ёлкина.

– Забыли, что в стране ещё есть президент! – стукнул кулаком по столу Борис Николаевич в своём Завидове, когда ему сообщили о демаршах Госдумы.

Вечером того же дня он позвонил Валентину Юнашеву.

– Как там наш Гений поживает? – поинтересовался он.

– Приводим в себя, Борис Николаевич, – отрапортовал Юнашев. – Со всей страны собраны лучшие специалисты по ведущим областям науки: химии, физики, космонавтики и даже паранормальным явлениям, но никто ничего не понимает в этой «Соньке», Борис Николаевич. Все только ахают и разводят руками. Ну и... не верят, конечно.

– Я сам с ним говорить хочу! – возжелал Ёлкин. – Значит так: в воскресенье я возвращаюсь в Кремль. Подготовьте мне умельца  этого с его машиной.

– Хорошо, Борис Николаевич, – сказал Юнашев. – К вашему приезду всё будет готово.

В выходные из магазинов вымели оставшиеся продукты. Прилавки сияли девственной чистотой.

На павильонах мелкооптовых рынков повисли жизнеутверждающие таблички: «Закрыто до лучших времен», «Мы ждем перемен!»

Самое распространённое объявление взывало к совестливости покупателей: «В связи с падением курса рубля, к ценам на импортные товары просим прибавлять 40%».

В воскресенье 23 августа Борис Николаевич Ёлкин был доставлен в Москву. Его тут же отвезли в секретную кремлёвскую лабораторию, где находилась машина, и на очи его был представлен протрезвевший и приведённый в божеский вид сибирский умелец Гений Иванович Безмозглый.

Агрегат занимал добрую часть лаборатории и состоял из бидонов, запаянных кубов всевозможных калибров, змеевиков, трубочек, краников, ещё чёрт знает каких ёмкостей и измерительных приборов. По верхним стоящим в ряд шести бидонам синей краской огромными буквами было выведено: SОНЬКА. На одном из кубов той же краской был намалёван знак качества, проставлявшийся в своё время на советских товарах, а по периметру его шла надпись: Made in Sibiria.

Борис Николаевич внимательно и с пристрастием осмотрел агрегат, расплылся в улыбке и оборотил свои очи к представленному ему неказистому мужичонке в затертом пиджачке.

– Вот, Борис Николаевич, наш самородок, умелец из Сибири, – Владимир Паутин подтолкнул оробевшего мужичка к Ёлкину. – Гений Иванович Безмозглый.

– Да чего там, – засмущался вдруг мужичок, – зовите меня просто Генькой. Меня все так зовут.

– У тебя тут прямо музей самогоноварения, понимаешь, – пошутил Ёлкин.

– Народные промыслы, – осклабился Генька.

– Сибиряк, значит? – поднял брови Борис Николаевич.

– Ага.

–  «Прирастать талантами земля наша будет Сибирью», – процитировал вдруг Ёлкин. – Кто это сказал?

– Михаил Ломоносов, Борис Николаевич, – послушно ответил директор ФСБ.

«Умён», – снова отметил про себя президент, в который раз одобряя свой удачный выбор. И обратился к Геньке:

– Ну давай, рассказывай, Кулигин ты наш.

– Кулибин, папа, – деликатно поправила отца Татьяна. – Кулигин – это у Островского.

«И эта умна, – подумал Борис Николаевич. – Вся в меня. Но могла бы и промолчать».

– Ну ты, ладно, того... – пробурчал он. – Кулигин – Кулибин... понимаешь. Рассказывай! – приказал он Геньке.

– Да чё рассказывать-то? – совсем оробел Гений Иванович. – Вот... как в восемьдесят пятом году вышел указ Гробачёва... Мы его тогда «минеральным» секретарём прозвали, – снова осклабился Генька, но тут же испугался: может, у них это оскорбление личности считается? И сбивчиво продолжал: – Ну вот... штрафы, значит, за самогоноварение пошли бешеные. А у кого аппарат найдут – так и засадить могли. И стали люди свои аппараты выбрасывать. Я тогда лесником работал... Идёшь, бывало, по тайге – а под кустами аппараты валяются. И такие все хорошие, на совесть сделанные: для себя ж делали... Ну просто сердце кровью обливается: такое добро пропадает!  Стал я их подбирать, да к себе в сарай стаскивать. Изба моя лесничья в тайге стояла, да ещё кобель злой был у меня тогда – Маркедон назывался. Так ко мне никто и не сунулся. Почти целый сарай насобирал я этих аппаратов. Ну сидел я с ними, собирал, чего-то кумекал. А потом... когда в конце девяносто первого Гардай этот объявил, что цены с нового года отпустит... Ну, тут  началось, сами знаете: все стали в магазинах всё скупать, будь оно неладное. Сонька, жена моя, за макаронами в сельпо стояла. Давка такая была... Трёх человек толпа задавила тогда... Ну... и... Соньку мою... тоже. Да пропади они пропадом, эти макароны!  Я их с тех пор видеть не могу!

Генька умолк, сделал паузу и продолжал:

– Сначала-то я запил, конечно. Года три не просыхал. Благо, аппаратов было навалом: бери любой, да гони. А потом надоело мне это дело. Стал я снова кумекать да колдовать в своём сарайчике. И вот – скумекал! – Гений Иванович горделиво посмотрел на свою SОНЬКУ. – Пока она у меня только на три года назад возвращает. А я хочу, чтобы снова в девяносто первый вернуться, да жёнку свою за макаронами этими проклятыми не пустить. Тоскую я по ней...

– И ты что же, испытывал машину-то свою? – спросил Борис Николаевич. – Возвращался на сколько-нибудь назад?

– Да я уж раза два в девяносто пятый гонял, – сказал Гений Иванович. – Один раз недавно вот с его сотрудниками, – указал  Генька на Паутина.

– Было такое, – подавя довольную улыбку, согласился директор ФСБ.

– Ну!? – удивленно поднял брови Ёлкин. – И как оно там?

– А так, как было в девяносто пятом, Борис Николаевич. Доллар четыре тысячи, то есть, по-нынешнему, четыре рубля стоил, – улыбаясь, сказал Паутин. – Был, так сказать,  краткосрочный эксперимент в целях проверки.

– Машина моя ещё не усовершенствованная, – продолжал Генька. –  И с норовом. Однажды меня аж в девяносто третий занесла. Я Маркедона с собой взял. А он там любовь закрутил с соседской Ангарой. Вернулся я обратно без Маркедона. Пытался несколько раз снова туда попасть – нет, не получается пока.

– Борис Николаевич, возможно! – воскликнул Валентин Юнашев. – Видите, он с псом в девяносто третий перебросился, а вернулся без него. Значит, изменять события возможно!

Ёлкин довольно крякнул.

– А на чём она у тебя работает? – спросил он.

– Тут у меня схема такая, – оживился Генька. – Ежели заливаешь её брагой и перегоняешь в самогон, получается прямой процесс – переносишься вперед. А ежели наоборот – самогон перегонять в первоначальную стадию браги, пойдет обратный процесс – возвращаешься назад. У меня там закрытая циркуляция.

– Гений Иванович, – обратился к умельцу до того молчавший и внимательно всё слушавший один из приглашённых башковитых, – вы не могли бы нам объяснить принцип работы вашей... так сказать... машины времени? Мы с коллегами вот уже несколько дней пытаемся разобраться в её схеме... и, простите, ничего не понимаем.

– А я и сам не понимаю, как она работает, – развёл руками Генька. – Вот сюда заливаешь, вот тут открываешь, вот тут рвёшь рубильник на себя и – процесс пошел, как говорил наш «минеральный».

– Гений Иванович, – спросила Татьяна, – а в будущее вы когда-нибудь перемещались?

– Не-а, – почесал в затылке Генька. – А чего там делать-то? Дорожает всё. Чёрт-те знает, какие цены будут годика через два. Я когда в девяносто третий гонял, глядь – водка копейки стоит по нашим-то ценам! Хотел взять ящик, так деньги тогда другие были. Облизнулся только.

– А чё это, Гений Иванович, имя-то у тебя такое? – перешел на неофициальную часть беседы Борис Николаевич. – И фамилия... Прозвище, что ли?

– Не-а, – снова осклабился Генька. – Мы завсегда Безмозглыми были. Ну, папаше надоело это, он  решил: пусть хоть один умный будет, в гениях походит. Вот и назвал меня.

В лаборатории на несколько минут воцарилось всеобщее веселье,  постепенно  сменившееся тишиной: заметили, что Борис Николаевич снова призадумался. Вдруг он резко поднял голову и торжественно обратился к Геньке:

– Значит так, Гений ты наш Иванович! Задание тебе такое будет: верни ты нашу страну... меня то есть, в... осень девяносто шестого года. Только раньше этого не надо!  Это когда я, значит, из больницы вышел уже... и того, к делам приступил. Сможешь?

– Сбацаем, Борис Николаевич! – совсем освоился  Генька.

– Сколько времени тебе нужно на подготовку?

– А чего нам, хоть сейчас! Машина моя на ходу.

– Ну тогда не будем откладывать. Сегодня у нас воскресенье, давай-ка на завтра и назначим.

– Понедельник – день тяжелый, Борис Николаевич, – суеверно сказал Юнашев. – Может, лучше во вторник?

– Ну ладно, в понедельник не надо, – согласился Ёлкин. – Назначаю день: вторник...  Какое число-то у нас будет?

– Двадцать пятое, Борис Николаевич, – подсказал Паутин.

– Значит, двадцать пятого августа, вторник... Стартуем, понимаешь! – И Ёлкин победоносно глянул на окружающих, словно автором SОНЬКИ был он.

                      КТО  НЕ  ПЬЁТ  ШАМПАНСКОЕ,  ТОТ РИСКУЕТ

Весь понедельник команда Елкина готовила документы и ещё и ещё раз прорабатывала  план развития страны с осени девяносто шестого. Основные этапы были намечены, учитывая все произошедшие за два года ошибки.

Борис Николаевич официально приступил к своим делам, но, конечно, ему было не до них. Он рассеянно смотрел поверх бумаг, принесённых ему для работы, и разрабатывал свою государственную глобальную мысль, застрявшую в его голове ещё в Завидове, едва ему доложили о машине времени. Мысль заключалась в том, чтобы перенестись в роковой для России семнадцатый год и всё переиграть там. Февральскую революцию можно оставить, но любыми путями остановить этот треклятый октябрьский переворот. Передушить всю шайку большевиков к чёртовой матери вместе с их главарём. У России должен быть другой путь.

Значит так: сейчас они быстренько перенесутся в девяносто шестой, все там исправят – но это мелочи. По прибытии он сразу же даст указания подготовить группу лучших учёных со всей страны. Он не остановится ни перед чем. Если понадобиться, перекупит за любые деньги лучшие мировые умы. И бросит их на дальнейшую разработку SОНЬКИ. А на этого Безмозглого молиться надо! Пообещать ему золотые горы, всё, что захочет... А если не захочет – заставить. Кнутом и пряником!

Борис Николаевич настолько унёсся в своём воображении сначала в далекий тысяча девятьсот семнадцатый, а потом в девяносто шестой, что забылся и, в решении кнутом и пряником принуждать в дальнейшем Гения Ивановича разрабатывать свою машину времени, мощно стукнул кулаком по столу. И вдруг наткнулся на проницательный взгляд стальных глаз Владимира Паутина. Новый директор ФСБ вот уже минут пять стоял перед столом, деликатно  не нарушая раздумья своего патрона.

– Борис Николаевич, – вкрадчиво начал Владимир Владимирович, – я прошу прощения, но кажется, я догадываюсь о ваших дальнейших планах относительно машины времени. Я тоже думал об этом. Тысяча девятьсот семнадцатый – вот что нам нужно, не правда ли?

Ёлкин долгим взглядом уставился на стоящего перед ним Паутина. Невысокого роста, внешне неприметный, но с внимательным взглядом. Волевые скулы, но чувственные губы. Намеченная в будущем лысина. Умён, самостоятельно мыслит. Мягок в обращении, но умеет быть твердым и заставить слушаться себя. Наверное, нравится женщинам... Хотя в амурных делах Ёлкин ничего не понимал.

Когда-то, в середине 90-х, Ёлкин приезжал охотиться в Ленинградскую область. Всё местное руководство, как и полагается, последовало за ним. Когда охотники расположились на привале, из чащи вдруг выскочил дикий медведь. Все растерялись, – только Паутин схватил ружьё и одним выстрелом уложил Топтыгина. Вот тогда Ёлкин и обратил внимание на петербургского вице-мэра. Что ж – оказаться в нужное время в нужном месте и достойно себя повести, – видно, его звезда улыбалась ему...

Стратегию возврата в 17-ый год Ёлкин пока решил приберечь для лучших времён. К её разработке он непременно привлечёт этого перспективного работника.

– Владимир Владимирович, – обратился к Паутину Борис Николаевич, меняя тему разговора, – я вот чего думаю: кого вместо меня-то тут снарядить, понимаешь? В моё отсутствие, так сказать. Пока я буду в девяносто шестом другие пути развития разрабатывать. Чтобы страна не заметила? А то спросят: куда это президент наш подевался? И что вы тогда ответите?

Паутин принял это как шутку и решил подыграть патрону.

– Это дело поправимое, Борис Николаевич, – сказал он. – Можно найти вашего двойника и посадить на трон. Народ не заметит подмены.

– А как же мой... дефект? – Ёлкин поднял левую руку с недостающими пальцами.

– Оттяпаем, Борис Николаевич, – не моргнув глазом, ответил Паутин.

– Как оттяпаете? – насторожился Ёлкин.

– Борис Николаевич, дело государственной важности же!

Ёлкин искоса уважительно посмотрел на Паутина. Помолчав, сказал:

– Ну... если государственной важности... Тогда конечно.

Для такого ответственного задания, какое намечалось на утро вторника, Геньке Безмозглому на заправку его SОНЬКИ завхоз Кремля Павел Бородкин выделил восемьдесят литров водки «Абсолют». Правда, водку Геньке выдали не на руки – слишком рискованно, – а сказали, что всё будет в лаборатории.