Текст книги "Василиса Прекрасная и царевич (СИ)"

Автор книги: Елена Эйхен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Василиса Прекрасная и царевич

Глава 1

Стрелка часов давно перевалила за полночь, превратив воскресенье в неотвратимый понедельник, к которому я была катастрофически не готова. Моя комната утопала в уютном полумраке, нарушаемом лишь тёплым светом настольной лампы и холодным свечением экрана ноутбука. Воздух пах остывшим кофе и бумажной пылью – вечный аромат сессии.

Я в очередной раз перечитала подчёркнутую строку: «…таким образом, архетип Бабы-Яги в славянском фольклоре можно рассматривать как символическое воплощение пограничного состояния между мирами, а также как олицетворение кризисной инициации, сопряжённой с высоким уровнем стресса и экзистенциальной угрозой…»

– Угрозой сна, – пробормотала я, потирая глаза. – И острой нехватки адекватности у нашего препода.

Напротив абзаца моей рукой была сделана пометка: «Б. Я. – пограничное расстройство личности? Агрессия как защитный механизм от страха привязанности. Изоляция. Собирательство (черепа, чучела)».

Экзамен по кризисной психологии грозил стать моим личным кризисом. Пытаться натянуть современные клинические диагнозы на персонажей сказок казалось мне верхом абсурда, но профессор будет в восторге.

Я зевнула так сладко и глубоко, что на глаза навернулись слёзы. Строчки поплыли, сливаясь в сплошную серую массу. Мысль о том, что нужно встать и умыться холодной водой, вдруг стала вязкой и неподъёмной. Голова сама собой склонилась к столу, и щека ощутила прохладную гладкость страницы учебника. «Пять минут, – пообещала я сама себе, проваливаясь в дремоту. – Всего пять минут…»

Мир исчез. Уютный свет лампы, гудение ноутбука, запах кофе – всё это схлопнулось в одну точку и погасло. Пришло ощущение падения, долгого и тошнотворного, будто внутри воздушного шарика. Исчезли образы и звуки. Осталась лишь густая, всепоглощающая темнота и холод, пробирающий до самых костей.

Бесконечное мгновение спустя падение прекратилось так же резко, как и началось. Меня будто швырнуло на что-то твёрдое и неудобное.

Сознание возвращалось медленно и неохотно. Первое, что я почувствовала – жёсткую, колючую ткань на теле и занозистую поверхность под спиной. Нос уловил тревожный букет ароматов: кислой капусты, застарелого дыма, сырого дерева и пыли. Я поёжилась от холода.

Открыла глаза. На мне – грубая рубаха, и это определённо не моя любимая пижама с котиками. Я провела рукой по ткани. Лён, похожий на мешковину.

Я в странном месте.

Чушь какая-то. Видимо, уснула на учебнике по психологии – вот мозг и выдал мне эксперимент в том же духе.

Тонкая полоска тусклого, серого света пробивалась сквозь щели в двери и слабо освещала окружающее пространство. Окон не было.

Я села, и тело тут же запротестовало. Всё затекло. Кожа зудела.

Так, ладно, мозг, признаю, спецэффекты на высоте. Полное погружение.

Я решила подыграть. Раз уж мне снится такой детализированный сон, почему бы не исследовать его? Я встала на ноги. Под босыми ступнями – холодный, неровный земляной пол, частично перекрытый досками. Сделала пару шагов, вытянув руки, и тут же наткнулась на что-то мягкое и сыпучее – мешок, набитый зерном. Рядом ещё один.

Мысль о том, что это сон, всё ещё казалась самой логичной. Я решила провести проверку, о которой читала в интернете. Нужно посмотреть на свои руки – во сне они часто выглядят искажёнными, с неправильным количеством пальцев. Я поднесла ладони к полоске света. Пять пальцев на одной, пять на другой. Никаких искажений. Правда, тело – будто не моё. Руки были какими-то… чужими. Тонкими, с длинными пальцами и бледной кожей, без следа моего любимого фиолетового лака на ногтях. Когда я успела его стереть?

Странно. Может, это не сон?

Так, стоп. Если это не сон, тогда что? Похищение?.. Бред какой-то.

Хотя… эти квесты сейчас на каждом шагу. И кто у нас в универе самый повёрнутый на таких вещах? Ну, конечно. Истфак. Это же на сто процентов их стиль: выкрасть сонную студентку-психолога, запереть в декорациях и всё ради бесценной «исторической достоверности».

Я замерла, прислушиваясь. Если это розыгрыш, где-то должны быть камеры. Должны быть слышны хоть какие-то звуки – гул машин, самолёт, что угодно.

Но вокруг стояла мёртвая тишина. Такая, какой у нас в городе не бывает даже глубокой ночью. А здесь – только моё дыхание и стук сердца в ушах.

Я снова осмотрела себя в тусклом свете. Длинная рубаха почти до пят. Волосы, упавшие на лицо, были гораздо темнее моих. Я потрогала их – мягкие, густые. Парик? Наверное, нацепили на меня, пока я спала. Вся эта теория с похищением была дикой, но она хотя бы объясняла реальность ощущений.

Размышления прервал звук. Громкий, протяжный скрип старых петель, донёсшийся из-за двери. Кто-то шёл сюда. Я инстинктивно отступила, в самую тень, и затаила дыхание. Игра игрой, но мне совсем не нравилось то, во что она превращалась.

Дверь распахнулась, и в проёме, очерченная светом пасмурного дня, выросла высокая женская фигура. За ней показались ещё две, пониже. Сердце ухнуло в пятки, и я вжалась в мешки с зерном, надеясь, что в темноте меня не сразу заметят.

Женщина шагнула внутрь. Лицо её было узким, с резкими чертами и тонкими, плотно сжатыми губами. Холодные глаза медленно обвели мою фигуру.

«Ясно, это у нас главная злодейка», – пронеслось у меня в голове. Вид у неё был такой, будто она по утрам полощет горло лимонным соком просто для удовольствия.

Следом в сарай (теперь я поняла, что это сарай) ввалились две девицы. Одна – румяная и круглолицая, её сарафан опасно трещал на талии. Взгляд – пустой, но любопытный, как у телёнка. Вторая же – её противоположность: тощая, остроносая, с ехидной ухмылкой, будто приросшей к лицу. Обе смотрели на старшую женщину, словно пара дрессированных пуделей, ожидающих команды хозяйки.

«А это, видимо, группа поддержки. Приспешницы», – мысленно окрестила я их. – «Назовём их Простушка и Язва».

Главная злодейка, наконец, перестала шарить по мне глазами. Я заставила себя выпрямиться и выйти из тени, решив, что прятаться – плохая тактика. Если это розыгрыш, нужно показать, что я не боюсь.

– Василиса, – проскрипела она, холодно и неприятно, как мокрая тряпка.

Я вздрогнула. Василиса? Как в той сказке, из учебника? Так вот, значит, какой у них сценарий. «Выживание в русской народной сказке». Оригинально. Интересно, Баба-Яга тоже будет?

Я решила подыграть. Молча кивнула, глядя женщине прямо в глаза.

– Опять дрыхнет до обеда, лежебока, – вставила Язва, смерив меня презрительным взглядом. Простушка рядом согласно хихикнула.

– Молчать, – отрезала Главная злодейка, даже не взглянув в их сторону. Её внимание было полностью сосредоточено на мне.

– Хватит прохлаждаться. Работы сегодня непочатый край. Слушай и запоминай, и чтобы к вечеру всё сделала.

Я слушала, и брови медленно ползли на лоб. Список заданий, что мачеха отчеканила ледяным голосом, казался абсурдным.

– Первое: вот этот мешок, – она ткнула носком сапога в мешок, о который я споткнулась в темноте. – В нём пшеница вперемежку с рожью. Чтобы к закату всё было разобрано по разным плошкам. Второе: печь. Чтобы стала белая как снег, а не чёрная, как твоя душа. Третье: наноси полную бочку воды. И четвёртое… – Она сделала паузу, наслаждаясь моментом. – Наткать десять аршин полотна. И чтобы было тоньше паутины. Всё поняла?

Она серьёзно? Это даже для квеста перебор. Уровень сложности – невозможно.

Чувство справедливости, вскормленное годами цивилизованной жизни, взбунтовалось. Сон это или розыгрыш, но такие правила меня не устраивали.

– Постойте-ка, – сказала я, инстинктивно выставив руку ладонью вперёд, как будто могла остановить этот поток бреда.

Мачеха замолчала на полуслове и вперилась в меня взглядом. Кажется, она не привыкла, чтобы ей отвечали.

– Давайте будем реалистами, – продолжила я, стараясь говорить уверенно. – Перебрать целый мешок – это работа на неделю, а не на день. У меня что, микроскопы в глазах и моторчик в пальцах? А наткать столько полотна… Для этого нужен как минимум ткацкий станок, несколько дней обучения и работы.

Я перевела взгляд на сестёр, которые смотрели на меня с разинутыми ртами.

– Слушайте, нас тут трое. Молодых и, будем надеяться, здоровых. Если мы разделим все эти задачи, то управимся относительно быстро. Хотя, если честно, я вообще не понимаю, почему должна это делать.

Воздух в сарае потяжелел. Лица всех троих напряглись.

Первой очнулась Язва. Она прыснула со смеху.

– Слыхали, матушка? «Почему я должна это делать»! – передразнила она меня, картинно закатив глаза. Простушка за её спиной глупо захихикала.

– Я просто предлагаю справедливый подход, – не сдавалась я. – Так все нормальные люди делают.

Но я уже видела, что проигрываю. Лицо мачехи из просто злого превратилось в каменно-непроницаемое. Она молчала, и это молчание было страшнее любой ругани. Я поняла, что задела её за живое – оспорила её власть.

– Да что ты умничаешь тут, девка! – взвизгнула Язва, видимо, почувствовав молчаливое одобрение матери. И, прежде чем я успела среагировать, она подскочила ко мне.

Её толчок не был сильным, но я его совершенно не ожидала. Потеряв равновесие, я попятилась назад и со всего размаху приложилась плечом о твёрдые, выступающие брёвна стены.

Я вскрикнула. Резкая боль пронзила от плеча до самых кончиков пальцев. И боль эта была совсем не воображаемая. В глазах потемнело. Я схватилась за ушибленное плечо, пытаясь отдышаться, и ошеломлённо посмотрела на троицу. Обе девушки смотрели на меня со злорадным торжеством. А мачеха самодовольно сузила глаза.

Кажется, мой маленький бунт был подавлен именно так, как она и хотела.

– Это чтобы дурь из головы выбить, – произнесла она скрипучим голосом. – А теперь за работу. К закату всё должно быть сделано, иначе останешься здесь ночевать. Агриппина, Акулина, за мной!

И все трое вышли на улицу.

Дверь со скрипом закрылась, и я осталась одна в темноте и тишине.

Теории о розыгрыше трещали по швам. В хороших квестах ведущие не позволяют игрокам причинять друг другу реальный вред.

Несколько долгих секунд я пыталась осознать, что только что произошло. Потом медленно сползла по шершавой стене и села на холодный земляной пол. Плечо горело огнём. Я осторожно дотронулась до него пальцами и поморщилась – боль отозвалась тупым, глубоким пульсом.

Боль не врёт.

Это была первая ясная мысль, пробившаяся сквозь вату в голове. Второсортные актёры в дешёвом квесте не стали бы так рисковать. Есть законы, в конце концов. Никто не будет калечить человека ради розыгрыша.

Значит, это не розыгрыш.

А что насчёт сна? Я ущипнула себя за руку. Больно. Потёрла ушибленное плечо. Ещё больнее. Сны не бывают такими… последовательными. Такими упрямо реальными.

К боли в плече добавилось ещё одно ощущение. Пустота в желудке, которая до этого была лёгким дискомфортом, превратилась в настойчивый, сосущий голод.

А ещё холод, который поднимался от земли и, казалось, проникал прямо в кости, заставляя меня дрожать.

Да и тело… Разве оно моё? Ещё раз взглянула на руки, волосы. Всё чужое.

Неоспоримые доказательства.

Обхватив себя руками, я ещё раз перебрала факты.

Я уснула в своей комнате в двадцать первом веке. А проснулась в чужом теле, в каком-то сарае. Меня называют Василисой. И меня только что ударила девица, которая выглядит и ведёт себя как классическая дочь мачехи из сказки. Той самой сказки.

Попытки найти логичное объяснение рассыпались в прах. Это не сон. Это не розыгрыш. И это… происходит на самом деле.

Глава 2

Пошатываясь, я добралась до двери. Надо же осмотреться.

Руки дрожали, но я ухватилась за грубую деревянную ручку и с силой потянула на себя. Тяжёлая дверь поддалась со скрипом и стоном.

В нос ударил густой аромат – смесь печного дыма, сена, свежего навоза и прелой осенней листвы. Тишину нарушало лишь пение птиц. Ни шума машин. Ни гула самолёта. Ничего.

Я шагнула на траву.

Сначала зажмурилась от света. А когда глаза немного привыкли, я медленно огляделась и… замерла…

Нет. Не может быть!

Передо мной – низкая, почерневшая от времени изба, сложенная из огромных брёвен. В щелях между брёвнами – мох. Маленькие, мутные оконца, тускло поблёскивали на солнце. Не было ни одного электрического провода, ни одного столба.

Рядом с избой – тот самый сарай, из которого я вышла.

Двор был неровным, вытоптанным, с лужами, в которых деловито копошились куры. Посреди двора – колодец. Дальше виднелся кривой забор-плетень, а за ним…

За ним начинался лес. Настоящий, дремучий, тёмный лес, стена из сосен и елей, уходящая до самого горизонта.

Это просто невероятно!

Я посмотрела на небо. Оно было пронзительно-голубым, чистым, таким, какого я никогда не видела над городом. И бесконечным…

Я схватилась за стену, чтобы не упасть.

Отдышалась. Снова глянула на дом. Войти?

В университете нас учили, что в основе любого конфликта лежит непонимание. Что агрессия – это защитный механизм. Что если правильно выстроить коммуникацию, можно решить практически любую проблему.

Что ж, пора проверить теорию на практике.

Я направилась к крыльцу, полностью уверенная в своих познаниях в психологии. И толкнула дверь.

Дом оказался небольшим. И хоть снаружи он был неказист, но внутри – вполне добротный. Пахло дымом, кислой капустой и отварной картошечкой. В животе заурчало.

На лавке у печи развалилась Простушка – как её там… кажется, Агриппина. Жевала что-то, уставившись в одну точку. При виде меня даже не шелохнулась.

Я глубоко вдохнула. Спокойствие. Эмпатия. Активное слушание.

– Доброе утро, Агриппина, – я постаралась говорить максимально доброжелательно. – Как ты себя чувствуешь?

Она медленно перевела на меня взгляд. Моргнула. Снова уставилась в пустоту.

– Хорошо, – наконец выдавила она и откусила ещё кусок хлеба.

Я ждала продолжения. Его не последовало.

– Понимаешь, Агриппина, я подумала… – я присела рядом, стараясь выглядеть открытой. – Нам ведь приходится жить вместе. Может, стоит попробовать наладить отношения? Поговорить по душам?

Простушка снова моргнула. Лицо её выражало такую глубокую пустоту, что я вдруг поняла: эмоциональный интеллект этой девушки примерно на уровне той курицы, что кудахтала за окном.

– Хлеб хочешь? – спросила она.

– Да, – ответила я машинально, – спасибо, я просто…

– Тогда иди работай.

Она глупо захихикала, а потом отвернулась к стене, демонстрируя всем видом, что разговор окончен.

Ладно. Один ноль не в мою пользу. Но ведь есть ещё Язва – то есть Акулина. Она хотя бы производит впечатление существа мыслящего. Пусть и злобного.

Я нашла её на лавке за домом. Тощая, остроносая, она возилась в корзинке, от которой пахло выпечкой. При моём появлении поморщилась, будто я была источником дурного запаха.

– Чего встала? Работать иди!

– Акулина, – сказала я, сглатывая. – Послушай, я понимаю, тебе нелегко. Твоя мама, наверное, на вас давит…

– Что ты мелешь, девка⁈ – Она вздрогнула так, что чуть не выронила корзину. – Совсем разум потеряла, что ли?

– Я просто хочу сказать, что понимаю твои чувства. Иногда ревность к сёстрам проявляются через агрессию. Это нормальная защитная реакция. Но если мы попробуем направить энергию в конструктивное русло…

– Сбрендила⁈ – взвизгнула Акулина так, что у меня заложило уши. – Да ты…

Она схватила первое, что попалось под руку – кажется, это был кусок пирога – и швырнула в меня. Я увернулась. Следом полетело печенье, потом ягода.

– Я не это имела в виду, просто агрессия как психологический механизм…

– Пошла вон, бесстыжая!

Последней полетел кусок хлеба. Я поспешно ретировалась.

Так. Два ноль. Похоже, техники ненасильственного общения здесь не работают.

Но оставалась ещё мачеха. Главная в этой семейке. Если установить контакт с ней, выстроить здоровые границы…

Я нашла её во дворе. Она скидывала сено в загон для коров, двигаясь резко и зло, будто сено её обидело.

Последний шанс. Я подошла, стараясь выглядеть уверенно, но не вызывающе.

– Мне нужно с вами поговорить.

Мачеха выпрямилась, оглядела меня с ног до головы. В её взгляде было столько презрения, что я невольно отшатнулась.

– Ну, говори.

– Понимаете… – я подбирала слова осторожно. – То, что вы от меня требуете, физически невыполнимо за один день. Я не отказываюсь работать, но давайте обсудим справедливое распределение обязанностей. Нам нужно установить здоровые границы, чтобы…

Её рука взлетела так быстро, что я даже не успела среагировать. Звонкая, резкая пощёчина обожгла щёку. Голова дёрнулась в сторону, в глазах вспыхнули искры.

– Вот тебе, умница, – прошипела мачеха, наклоняясь ко мне. Лицо её было совсем близко, и в глазах плясали злые огоньки. – Не ведаю, чего ты там просила, да и это сгодится.

Я прижала ладонь к пылающей щеке.

– Марш грядки полоть. – добавила мачеха.

Я подумала, что прямо сейчас лучше и правда уйти. Мне нужен был другой план.

* * *

К вечеру я сделала от силы треть работы. Честно говоря, надрываться не собиралась. Решила притвориться примерной – сначала нужно было понять, что здесь вообще происходит, а уж потом что-то делать.

Небо начало розоветь, когда мачеха вышла из дома и окинула огород критичным взглядом.

– Всё? – насмешливо спросила она. – А вижу-то я, не всё.

– Сколько успела.

Я пожала плечами.

Лицо мачехи вытянулось, глаза сузились.

– Неумёха, – процедила она. – На вот, возьми краюху хлеба, чтоб не подохла с голоду, да ступай в свою каморку. И чтоб глаза мои тебя не видели!

Каморка оказалась крошечным уголком вдалеке от печки. Низкий потолок, узкая лавка вместо кровати, маленькое оконце под самым потолком. Неподалёку – старый сундук, покрытый толстым слоем пыли.

Я рухнула на лавку и закрыла лицо руками. Всё тело болело. Голова раскалывалась. Желудок сводило от голода.

Психология здесь не работает. Логика не работает. Ничего не работает.

Я попала в сказку. В настоящую, страшную сказку, где падчериц мучают до смерти, а потом отправляют к Бабе-Яге на верную погибель.

И я понятия не имела, как отсюда выбраться.

Вдруг взгляд упал на сундук. Интересно, что там? Старые тряпки? Или…

Я встала и подошла к нему. Крышка поддалась со скрипом. Внутри пахло сухими травами.

Осторожно разобрала содержимое. Выцветшая ткань, должно быть, когда-то красивая. Деревянный гребень с тонкой резьбой. Связка сухих цветов, рассыпавшихся в прах при прикосновении.

И на самом дне – куколка.

Маленькая, размером с мою ладонь. Тряпичная, искусно сшитая. Пёстрый сарафан, крошечный платочек на голове, лицо с тщательно вышитыми чертами – большие глаза, пухлые губки, румянец на щеках.

Я подняла её к свету. Работа была невероятной. Кто-то вложил в эту куклу душу.

Внезапно в груди разлилось странное тепло. А в голове мелькнул образ – смутный, размытый, но такой родной. Женщина с добрыми глазами и мягкой улыбкой. Она держит эту куклу, шепчет что-то…

Воспоминания Василисы?

Я прижала куколку к сердцу, сама не понимая почему. И впервые за весь этот кошмарный день почувствовала себя чуть менее одинокой.

И вдруг крошечные глазки моргнули.

Я ахнула, выронила куклу – она мягко упала мне на колени.

Казалось, я и правда схожу с ума. Теперь уже официально.

Глава 3

Обычная тряпичная кукла. Неподвижная. Безжизненная.

Показалось. От усталости, от стресса. Мозг играет со мной в злые игры.

Я осторожно положила куколку рядом с собой на лавку и легла, закрыв глаза. Нужно поспать. Утром всё встанет на свои места. А может, я проснусь дома, и это окажется самым странным кошмаром в моей жизни.

– Не бойся, – раздался тихий голосок, нежный, как дуновение ветерка.

Глаза распахнулись сами собой. Я резко села, сердце заколотилось.

Я медленно, очень медленно повернула голову. Куколка сидела на краю лавки, подогнув под себя крошечные ножки. Её вышитые глазки смотрели на меня с такой теплотой, что в груди защемило.

– Это… это невозможно, – прошептала я, прижимаясь спиной к стене.

– Многое в этом мире кажется невозможным, пока не случится, – куколка наклонила голову набок. – Ты устала. Ты голодна. И я тоже. Накорми меня, дай мне водицы.

Галлюцинация. От голода. От стресса. Психика пытается защититься, создавая иллюзию поддержки. Да, так и есть. Вот и научное объяснение.

Но куколка смотрела на меня, и в её крошечных чертах было столько… жизни. Столько заботы.

– Накорми меня, Василисушка, – повторила она мягко, почти умоляюще.

Дрожащими пальцами я пошарила в кармане. Там завалялись жалкие крошки хлеба – остатки той корки, что дала мачеха. Я собиралась их приберечь на самый крайний случай.

Я протянула крошки куколке, ожидая, что рука пройдёт сквозь иллюзию.

Но маленькие ручки взяли хлеб. Поднесли ко рту.

Крошки исчезли.

– Ох… – выдохнула я, не в силах поверить своим глазам.

Потом поднесла кружку с водой к её губам. Куколка сделала несколько глотков – вода действительно убывала.

– Спасибо, милая, – куколка вздохнула с явным удовольствием и погладила меня по пальцу своей мягкой ручкой. – Теперь ложись, отдыхай. Силы тебе понадобятся.

– Но… но как? Кто ты? Что происходит?

– Я здесь, чтобы помогать, – продолжил голосок. – Матушка твоя меня благословила. Я – последний дар той, что любила тебя больше жизни. И пока ты помнишь о ней, пока бережёшь меня и кормишь – я буду рядом.

В горле встал ком. Воспоминания Василисы снова мелькнули перед глазами: женщина с добрым лицом, тёплые руки, запах свежего хлеба и трав…

И вдруг надо мной нависла тень мачехи.

Я инстинктивно спрятала куколку за спину.

– Что за шум? – прищурилась мачеха. – С кем это ты тут разговариваешь?

– Ни с кем. Сама с собой… от усталости.

Мачеха обвела каморку подозрительным взглядом. Её глаза остановились на сундуке с открытой крышкой.

– Лазила, значит? – она подошла ближе, – В чужом добре копалась?

– Это вещи Василисы… то есть мои вещи.

– Твои? – мачеха расхохоталась. Смех был неприятный, скрипучий. – Здесь всё моё, девка.

Она наклонилась к сундуку и вдруг выпрямилась, держа в руках… куколку.

Но как? Она же была у меня за спиной?

– Вот оно что, – мачеха повертела куклу в руках. – Игрушками балуешься, лентяйка? Работать не хочешь, а в куклы играть – это завсегда?

– Отдайте, – я протянула руку. – Пожалуйста, это всё, что осталось от…

– Тьфу! – мачеха сплюнула. – Нечего тут нежности разводить. Вон сколько работы – а она с куклами возится!

Она швырнула куколку обратно в сундук и захлопнула крышку.

– Василиска! – рявкнула она. – Раз спать не хочешь, марш в сарай! Там мешок зерна – пшеница с рожью вперемежку. Чтоб к утру всё было разобрано! По зёрнышку! А не сделаешь – пеняй на себя.

– Но это же невозможно за ночь…

– Молчать! – мачеха замахнулась, и я невольно отшатнулась, вспомнив утреннюю пощёчину. – Живо в сарай! И чтоб духу твоего в доме не было до утра!

Делать нечего. Я поплелась к выходу, но в последний момент обернулась. Сундук был закрыт. Но я могла поклясться, что из-под крышки выглядывал краешек пёстрой ткани.

Сарай встретил меня промозглым холодом и кромешной тьмой. Я на ощупь добралась до злополучного мешка и села рядом, обхватив колени руками.

Снаружи стрекотал сверчок. Уличный туман был настолько густ, что, казалось, сочился даже сквозь щели между дверными досками. Мистически красиво.

Перебрать мешок зерна за ночь? Это физически невозможно. Даже если не спать и работать без передышки. Да и не видно ничего. Мачеха это прекрасно знает. Она просто ищет повод избавиться от Василисы.

Я прислонилась к мешку и закрыла глаза. Что я вообще здесь делаю? Как я сюда попала? И главное – как отсюда выбраться?

Что-то тёплое коснулось моей руки.

Я вскрикнула и отдёрнула руку. На мешке рядом со мной сидела куколка.

– Как ты…

– Тсс, – куколка приложила крошечный пальчик к губам. – Не надо громко. Мачеха может услышать.

– Но она же заперла тебя в сундуке!

– Материнское благословение не удержать замками, – куколка забралась ко мне на колени. – Я всегда найду дорогу к тебе, если ты будешь помнить обо мне и заботиться.

Я осторожно взяла её в руки. Она была тёплой. Живой. Настоящей.

– Ты можешь помочь с зерном?

– Могу. Но сначала – спи. Ты очень устала. Утро вечера мудренее.

– Но мачеха…

– Всё будет хорошо, Василисушка. Ложись вот здесь, на сене. Я спою тебе колыбельную, как матушка пела когда-то.

Я хотела возразить, но усталость навалилась свинцовой тяжестью. Едва добравшись до кучи сена в углу, я рухнула на неё. Куколка устроилась рядом, и её тоненький голосок запел что-то тихое, древнее, удивительно знакомое…

– Спасибо, – прошептала я, проваливаясь в сон. – Спасибо, что ты есть.

– Спи, милая. Утром всё будет готово.

Темнота накрыла меня, как тёплое одеяло. И впервые за этот безумный день я почувствовала себя защищённой.

Сквозь дрёму уловила звуки снаружи. Скрип калитки. Тяжёлые мужские шаги. Низкие голоса – мачеха и кто-то ещё. Двое? Трое? Слов не разобрать, но интонации тревожные, настороженные.

– … через три дня… – донеслось обрывками. – … дорога… товар…

Голос мачехи – резкий, недовольный:

– … рискованно… дружинники…

Мужской голос – грубый, требовательный:

– … заплатим… молчи…

Я попыталась приподняться, прислушаться, но веки налились свинцом. Сон тянул обратно в темноту. Голоса растворились, превратились в неясный гул…

* * *

Проснулась я от скрипа двери. Первая мысль – «кошмар продолжается». Вторая – «как же всё болит».

Я открыла глаза и попыталась сориентироваться. Сарай. Холодный земляной пол. Солнечный свет пробивается сквозь щели между досками. И мешок с зерном…

Стоп.

Я села так резко, что голова закружилась.

Три плетёные корзины стояли рядом с опустевшим мешком, наполненные доверху. Одна – золотистой пшеницей, что сияла в утреннем свете. Вторая – тёмной рожью. Третья – серебристым ячменём, которого вчера вроде и не было.

Сам мешок лежал пустым, аккуратно свёрнутым в углу.

Я подползла к корзинам на коленях, не веря своим глазам. Запустила руки в зерно. Настоящее. Тёплое от утреннего солнца. Идеально рассортированное – ни одного чужеродного зёрнышка, не единой соринки.

– Что за… – прошептала я.

На краю пустого мешка лежала куколка. Обычная тряпичная игрушка. Неподвижная. Безжизненная.

Я схватила её дрожащими руками, поднесла к лицу.

– Это ты? Ты сделала? Но как?

Молчание.

Я осторожно погладила куколку по голове, заглянула в вышитые глазки.

– Ну же! Вчера ты говорила! Я точно слышала! Или мне приснилось?

Ничего. Просто тряпичная кукла в моих руках.

Кажется, я спятила. Перебрала зерно в состоянии психоза и ничего не помню, а теперь разговариваю с игрушкой.

Дверь распахнулась с таким грохотом, что я подскочила. Инстинктивно спрятала куклу за пазуху.

На пороге стояла мачеха, и по её лицу я поняла: она шла сюда с предвкушением триумфа. Уже приготовила наказание за невыполненную работу.

Её взгляд упал на корзины.

Рот приоткрылся. Глаза расширились. На лице мелькнула целая гамма чувств: недоумение, растерянность, подозрение и, наконец, злость.

Она медленно приблизилась к корзинам. Наклонилась, запустила костлявые пальцы в зерно. Перебирала, пересыпала из ладони в ладонь, словно искала подвох.

Я молчала, прижимая куклу к груди под рубахой. Сердце колотилось так громко, что, казалось, мачеха должна была услышать.

– Кто подсобил? – наконец прошипела она. – Али сёстры твои названые сжалились? Али парень какой заглянул?

– Никто не помогал. Сама я.

Мачеха проверила вторую корзину. Потом третью. Заглянула в пустой мешок, даже вывернула его наизнанку. Потом медленно выпрямилась и повернулась ко мне.

В её глазах плескалась такая злость, что я невольно отступила к стене.

– Ведьма, – прошептала она едва слышно. – Ровно как мать твоя покойная. Колдовство да и только…

Потом будто спохватилась, тряхнула головой.

– Ладно уж, – процедила сквозь зубы. – Коли управилась, ступай в дом. Покушай маленько, а то кто за тебя работать станет, коли ты с голоду ноги протянешь. Да печь выбели, как вчерась велено было. И чтоб к полудню бела была, как снег первый! А не то…

Она развернулась и вышла, хлопнув дверью так, что посыпалась труха с потолка.

Я осторожно достала куклу из-за пазухи.

При утреннем свете она выглядела совершенно обычно. Пёстрая ткань сарафана. Белая рубашечка. Крошечный платочек. Вышитое личико с румянцем на щеках.

– Спасибо, – прошептала я, не зная, слышит ли меня кто-нибудь. – Кто бы ты ни была. Спасибо.

Куколка молчала. Но мне показалось – или солнечный луч так упал – что её губки чуть тронула улыбка.

Я спрятала её обратно за пазуху, поближе к сердцу, и пошла в дом.