Текст книги "Десятка из колоды Гитлера"

Автор книги: Елена Съянова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

ЛЕЙ

…Он был серьезным ученым, экономистом, знатоком международного права, виртуозным пианистом и скрипачом, ценителем искусства, дружившим с артистической богемой двадцатых и тридцатых годов – от Элюара до Дали… А еще он был оратором и, обращаясь к многотысячной толпе, мог произнести такие вот, к примеру, фразы: «Уличный дворник одним взмахом метлы сметает в сточную канаву миллионы микробов. Ученый же гордится тем, что открыл одного единственного микроба за всю жизнь».

Он всегда вел себя как хотел: венчался с одной женщиной, а в мэрии расписывался с другой, спокойно курил на совещаниях, выдыхая дым в нос Гитлеру, смертельно боявшемуся рака горла, устраивал бешеную гонку за рулем автомобиля, в котором сидела чета Виндзоров, открыто дружил с евреями, мог, бросив все дела, улететь с очередной любовницей в Венецию на карнавал… А в это время по радио, на весь рейх, звучал его голос, с особой, точно гвозди вколачивающей интонацией:

«Человек должен признавать авторитет!.. Ни раса, ни кровь сами по себе не создают общности. Общность без авторитета немыслима…. Авторитет абсолютен! Авторитет – гармония! Авторитет – идеал!»

Сказать, что он был лицемером, значит не сказать ничего. Он был сутью режима, его сердцевиной, плотской спайкой меж двух слов – национал и социализм.

Гитлер говорил: «Народ – та же баба, которую нужно уметь взять (здесь фюрер употребил более выразительное слово). Нашему Роберту это всегда удавалось».

Роберту Лею действительно удавалось многое. Например, оставить без места в партии фактического ее основателя – Грегора Штрассера и стать начальником организационного отдела НСДАП. Позже, в считанные дни мая 1933 года так заболтать и запугать профсоюзных лидеров, что они почти все поддержали роспуск профессиональных союзов и образование Трудового фронта с ним, Леем, во главе. «Операция», как называл это мероприятие Гитлер, была проведена очень быстро, а главное – без лишнего шума. 30 апреля все здания профсоюзных комитетов оказались увешанными красными партийными флагами. Красный цвет – международный символ социализма – прежде всего бросался в глаза рабочим. Что из того, что в середине флагов был белый круг (националистические идеалы) и черная свастика (торжество арийской расы)?! Как позже признавались рабочие одного из заводов Боша, «красный цвет застилал нам глаза». Под флагами повсеместно висели листовки с «обещаниями» фюрера своим рабочим: два десятка пунктов, в том числе, например, обещание сделать 1 мая общенациональным праздником немецких трудящихся и оплаченным выходным днем. Об этом Лей особо договорился с теми же Бошем, Круппом и остальными, но рабочие об этом, конечно, не могли тогда знать. А уже 1 мая гауляйтер Берлина Геббельс организовал первое «общенациональное» празднование с парадом и митингом на аэродроме Темпельхоф, во время которого был использован такой эффект: свет на всем стадионе отключили и Гитлер остался один в ярких лучах мощных прожекторов. Именно там фюрер и произнес ключевую фразу – об окончании классовой борьбы и провозгласил девиз: «Немец, почитай труд и уважай рабочего».

Лея в это время на трибуне не было. Будущий руководитель самой массовой организации рейха занимался куда более серьезным делом – профсоюзными кассами и фондами, конфискация которых уже шла по всей Германии. По форме это был чистый грабеж с применением вооруженных подразделений СА и СС, но… Процитирую на этот раз Геринга, высказавшегося хотя и по другому поводу, но очень подходяще для этой ситуации: «В паре с законом все законно».

И все-таки… Снова и снова, сам собой встает навязчивый и прямой вопрос – почему они победили? Как сумели в считанные годы (если не месяцы) так изнасиловать самый стойкий, грамотный, решительный и разочарованный рабочий класс в мире, что он совершенно отдался их воле?! Много и нагло обещали? Но кто не обещал? Заигрывали, «потрафляли вкусам»? А какая партия этим не занимается? Грубо давили и запугивали? Все не без того же греха. А ведь этих «всех» тогда в политике крутилась сотня: партии-гиганты, вроде социал-демократов со своей историей, традициями, и партии-карлики, вроде той, из которой выросла и сама НСДАП, и партии средней руки, десятилетиями стойко державшие «свой» электорат…

Возьму на себя смелость предложить следующий, отчасти парадоксальный ответ. Все политические партии начала двадцатого века так или иначе вышли из чрева века девятнадцатого, были завернуты в пеленки традиций, прикармливались принципами из детских диет-уставов, тогда как НСДАП – это дитя… нет – не века двадцатого, НСДАП есть порожденье будущего «сознания катастроф» начала третьего тысячелетия.

Современных террористов порой называют «инопланетянами». Похоже, что фюреры НСДАП тоже казались своего рода пришельцами некоторым политикам того времени. Вспомним растерянность перед Гитлером «мюнхенских договорщиков» (Чемберлена, Даладье); вспомним обморок президента Чехословакии Бенеша, когда Геринг сказал ему буквально следующее: «Я спасу от вас Прагу тем, что своими бомбами сотру ее с лица земли»… А вот что говорил рабочим активистам-агитаторам Роберт Лей:

«Рабочий класс Германии нуждается в такой встряске, от которой у него вылетят не только все зубы, но и мозги. Это встряска – война. Немецкий рабочий умрет, чтобы возродиться. Из пепла восстанет рабочий-властелин. Чтобы править миром, нужно иметь очень много мозгов – столько природа вам не отпустила, но чтобы все-такиим править, можно и не иметь мозгов, заменив их силой».

А дальше совсем просто:

«Вы должны понимать, что именно мы сделаем. Мы дадим рабочему многое не для того, чтобы он этим пользовался, а для того, чтобы получить от него безграничную веру. Дав безграничную веру, мы и дадим рабочему все ».

Это не были фразы, вызывающие оторопь мысли. Это были методы (к счастью для человечества – лишь первые пробы), вызывающие паралич воли (хорошо, что, временный). Я думаю, фюреры тогда победили, потому, что сумели застать врасплох.

Через два года, в 1935-м, Лей на весь мир (и в пику Сталину, говорившему об обострении классовых противоречий в СССР) объявил, что в Германии уже и де-факто отсутствует классовая борьба и начал усиленно строить социализм при набирающей обороты военной машине: повышать зарплату, возводить кварталы новостроек, посылать рабочих в отпуск за границу, обеспечивать бесплатное образование и медицину. Нельзя сказать, что ему это давалось легко: приходилось постоянно конфликтовать с Герингом, Гейдрихом, позже – Шпеером, желавшим наложить лапы на богатую казну Трудового фронта. Но Лей умел давать им отпор; он постоянно и демонстративно, а главное, публично, подчеркивал, что борется за реальные блага для рабочего класса, а также и – за его спокойное и хорошо обеспеченное будущее.

Любопытен отрывок из переписки Лея с Альбрехтом Хаусхофером по поводу немецкого социализма. Хаусхофер, прекрасно осведомленный о завоевательных планах Гитлера, понимающий, с кем имеет дело, пишет, что «социализм не социализм, если он только средство». Лей с ним соглашается, но добавляет, что будет «делать свое дело» несмотря на все «противоречия».

«Мы жили тогда как в раю», – вспоминала в шестидесятых годах бывшая работница завода концерна Боша Клара Шпер. – Отец получил новенький «Фольксваген». Мы переехали в большую квартиру, где у нас с сестрой была своя комната с балконом, на котором сестра развела настоящий цветник из карликовых роз… Мама каждый вечер перед сном крестилась на портрет фюрера, висевший у нас над радиоприемником. А просыпаясь по утрам, мы улыбались нашему рабочему вождю, фотографию которого принес с завода отец. Как мы его любили!»

Девочка Клара, конечно, не догадывалась, как любил и ее, и весь рабочий класс сам трудовой вождь!

«Я занимаюсь скучной работой – внушаю недоумкам, что они соль земли, раса господ, будущие властелины мира!.. – разоткровенничался однажды Роберт Лей в письме к Альбрехту Хаусхоферу (от 19 апреля 1935 г.). – Наши такие же тупицы, как остальные. Главное было дать им работу… Наш рабочий, пока он работает, внушаем и управляем, как прыщавый подросток. Он наденет военную форму, даже не заметив, будучи уверен, что его просто переставили на другое место на конвейере общенационального труда».

Если сравнить это высказывание с приведенным выше о «рабочем-властелине», то возникает ощущение, что этот «теоретик» просто зарапортовался. Ведь все-таки он предлагал «заменить силой» мозги, а не безмозглость!

Когда милитаризация экономики начала отсасывать все больше средств из казны Трудового фронта и социальные программы пришлось сворачивать, Гитлер, боявшийся серьезного недовольства со стороны рабочих, говорил Лею: «Поддержите их, Роберт, поддержите еще немного… Без кавказской нефти и украинского хлеба мне вас по-настоящему поддержать нечем». В ответ Лей, сам не расстававшийся с бутылкой, объявил первую в мире общегосударственную кампанию по борьбе с пьянством, для «экономии семейного бюджета». А «сэкономленные» за год этой кампании, горячо поддержанной, особенно немецкими женщинами, алкогольные напитки потом, в годы войны, пошли на фронт для поддержания боевого духа немецких солдат.

Где та степень цинизма, что подобно концентрации яда в крови, может стать для организма смертельной, даже – для организма политика?!

Роберт Лей родился в 1895 году в семье, как он всюду говорил, «бедных крестьян», на самом деле – крупных рейнских землевладельцев. Учился в университетах Йены, Бонна и Мюнстера. В первые дни войны добровольцем вступил в армию. Летчик, лейтенант, кавалер Железного креста. В 1918 году на два года – французский плен. С 1921-го по 1925-й – нормальная жизнь: научная работа, счастливый брак, рождение детей. Всего четыре года. В 1925-м он становится членом НСДАП, сразу заняв должность гауляйтера земли Рейнланд. С тех пор Гитлер ездил в Кельн, как на «гастроли в Америку», поскольку Лей сумел разжечь «адский интерес» к «баварскому выскочке» в салонах богатых рейнских промышленников (и особенно – у их жен), и те выкладывали по 300—500 марок за посещение его выступлений. Если партийный казначей Шварц говорил: «Мой фюрер, вам пора съездить в Кельн», – это означало, что партийная казна настолько истощилась, что следует ее быстро пополнить.

В конце 1925 года на конференции партийных руководителей Северных земель – той самой, где Геббельс громогласно требовал исключения из партии «мелкого буржуа Адольфа Гитлера», Роберт Лей единственным выступил в поддержку фюрера, перекричав Геббельса и объявив собрание неправомочным. Гитлер это запомнил. Обоим.

Карьерный рост Лея в партии был стремительным. В 1932 году он начальник организационного отдела НСДАП; с 1933 – фюрер Трудового фронта.

Гитлер постоянно предлагал своему «самому великому идеалисту» множество постов и должностей. В сороковом, например, – пост министра вооружений. Лей тогда переживал семейную драму и, возможно, поэтому отказался, рекомендовав вместо себя Шпеера. Фюрер предлагал ему взять на себя и обеспечение экономики «рабской силой», сгоняемой в рейх со всей Европы. Лей снова отказался, на этот раз в своеобразной форме: попросил Гиммлера организовать ему арест и отправку в концлагерь, чтобы «на собственной шкуре подсчитать КПД от принудительного труда». Гиммлер организовал! Лей двое суток таскал валуны из болота, выстаивал на аппельплаце и совершал ночные пробежки под дождем и плевками охранников. И пришел к выводу, что рабский труд «не производителен».

Рабами занялся Заукель; Лей же, «выйдя на свободу», составил для Гитлера подробную записку по способам и методам разжигания «гражданской войны среди евреев», объяснив, что именно эти мысли посетили его, когда он лежал на нарах.

В нем всегда словно бы жили два человека: один – действующий, второй – чувствующий. Этот второй порой корчился от боли, почти умирал… Но никогда не мешал первому. Первый же обращался со вторым, как деспотичный и удачливый старший брат с младшим неудачливым недоноском.

Занимался Лей и проблемами образования, например, придумал «школы Адольфа Гитлера» и так называемые «Рыцарские замки» – особые учебные заведения для выращивания нацистской элиты. Хорошо известно такое его высказывание: «Мы начинаем с трехлетних детей. Как только ребенок научится думать, мы даем ему в руки флажок; потом – школа, гитлерюгенд, штурмовой отряд, служба в армии… Человек попадает к нам в обработку, сам того не понимая, и, когда он проходит через все эти стадии, его берет Трудовой фронт и не отпускает до самой могилы, хочет он этого или нет».

В конце тридцатых трехлетние дети в Германии уже могли прогуливаться в форме и тянуть ручонки в нацистском приветствии. Пятилетние ходили строем и выкрикивали лозунги, как того требовал устав.

Устав для «Орденсбурген» (Ordensburgen – Рыцарские замки) – высшей категории нацистских школ – Лей писал сам. Вот один из пунктов:

«В. 1а. По шесть часов в день должно быть уделено верховой езде, поскольку это укрепляет и поддерживает в молодом человеке ощущения полного господства над живым существом ».

Для университетов у него были предусмотрены свои методы. Немецкая система образования ведь была и оставалась тогда лучшей в мире. В Германию веками ездили учиться самые передовые представители дворянства, а позже и разночинцы. Математическая и философская школы дали человечеству непревзойденные и поныне образцы полета и точности работы человеческой мысли. Все это требовалось разрушить, и как можно скорее: Германии требовались солдаты.

«Инновации – главный ваш инструмент, – наставлял Лей министра образования Руста. – Под маркой экспериментов и заимствований иностранного опыта смело наносите удары ломом». И дальше: «Поменьше часов в аудиториях, побольше – на воздухе».

Заметим, что автор этих строк для обучения собственных детей, живших тогда с матерью в Париже, приглашал профессоров из Итона.

Личная жизнь Лея – отдельный разговор, материал для романов. Легион любовниц был отставлен и забыт, когда в сорок лет он познакомился с двадцатилетней сестрой Рудольфа Гесса Маргаритой, выросшей в Александрии, где у Гессов была процветающая торгово-экспортная фирма.

Их соединяло всё – страстное, с годами не остывающее чувство, абсолютная преданность друг другу, равенство интеллектов, круг общения, дети, наконец. Всё, кроме убеждений. Он оставался душою национал-социализма; она – коммунистом в душе.

В 1938 году, после так называемой «хрустальной ночи», Маргарита, как ей казалось, окончательно ушла от мужа и уехала с детьми в США. В том же году Лей снова женился. Будучи обвенчан с Маргаритой по протестантскому обряду (их брак не был тайной лишь для узкого круга посвященных), теперь он просто поставил свою подпись в берлинском муниципалитете рядом с подписью девятнадцатилетней девушки по имени Инга. Бедняжка выдержала всего пять лет брака с ним и в 1943 году покончила с собой.

На ее похоронах Гитлер, видимо, желая утешить соратника, показал ему предсмертное письмо Инги, оставленное именно ему, Гитлеру, в котором она просила фюрера сделать всё, чтобы вернуть ее «бесконечно любимому Роберту его бесконечно любимую Маргариту».

Этот риторический вопрос, по-видимому, так навсегда и останется риторическим – почему, о Господи, ну почему умные и прекрасные женщины так любят негодяев?!

Маргарита вернулась в Германию в мае сорок пятого года, когда Третьего рейха больше не существовало, а ее муж и брат были объявлены военными преступниками.

Последние месяцы жизни Роберта Лея – тоже материал для романа, причем авантюрно-детективного. Ему и Борману как самым верным, единственным не изменившим ближайшим соратникам Гитлер оставил все шифры и коды альпийских шахт – тайну золота НСДАП. Борман погиб (это позже расплодились версии о его счастливом бегстве в Латинскую Америку, а тогда его смерть не вызывала сомнений), и единственным хранителем «золотой тайны» оставался Роберт Лей, о чем пронюхали американцы. Уже в Нюрнберге был разработан план по вызволению из тюрьмы заключенного № 4 (под первыми тремя номерами в списке обвинения проходили Геринг, Гесс и Риббентроп). План имел кодовое название «Фариа» (вспомним роман Дюма «Граф Монте-Кристо»). Информация об этом частично дошла до нас благодаря соперничеству американской и британской разведок, вынужденных затем предоставить друг другу расшифровки своих «прослушек», которыми были оборудованы некоторые тюремные камеры. Кое-что позже передал Маргарите работавший с заключенными американский психолог Гилберт.

Среди бумаг оказалось и одно из последних писем. Оно было потом воспроизведено по памяти дочерью Лея, профессиональной переводчицей и журналисткой. А недавно удалось обнаружить и подлинник. Приводим его полностью.

«Я не уверен, что смогу передавать тебе записки таким же образом. Завтра нам, по-видимому, предъявят обвинительное заключение, и условия ужесточатся. Поэтому хочу кое-что объяснить. Не волнуйся – я совершенно здоров, и в тюремный госпиталь меня таскают напрасно. Но им я не могу ничего сказать, а тебе попытаюсь. Со мной тут произошел казус – я впервые в жизни пожалел себя. Но казус даже не в этом, а в том, что эта жалость вдруг взяла и умножилась… в сотни тысяч раз. Это было как удар, и я самым пошлым образом грохнулся в обморок, да еще в присутствии Гилберта. В сотни тысяч, миллионы раз… Понимаешь, откуда эта “арифметика”?.. К убийцам всегда являются их жертвы… Я никого не убивал. Но я знал. Этого оказалось довольно.

Сам не верю, что со мной такое произошло. Но так я и попал в госпиталь в первый раз. А дальше еще нелепее. Стали сниться сны: как будто я не я, а какой-то старик, которого гонят пинками, а он не понимает – за что, куда? А то я – целая толпа полуголых, но еще надеющихся… Сердце выделывает такие номера, что меня в очередной раз тащат в госпиталь, делают бесконечные уколы. Одним словом – полная капитуляция арийского духа! Или кто-то сходит с ума. Политик? Идеология? Забавный вопрос.

А еще забавней, что я этим бредом хотел успокоить тебя по поводу своего здоровья. А может быть, и успокоил… по поводу гипотетического выздоровления души? Прости за самое нелепое из всех писем. Но ты поймешь. Р. 19 октября 1945 года».

Комментировать это письмо нет смысла.

Лей покончил с собой 20 октября 1945 года. Он повесился в душевой комнате нюрнбергской тюрьмы, скрутив жгутом полотенце, которое охранник по рассеянности оставил в его камере.

Возможно, сыграли свою роль и те препараты, которые начали давать ему американцы по плану «Фариа», чтобы погрузить Лея в состояние анабиоза и вынести его из тюрьмы под носом у союзников. Возможно, сыграла свою роль непримиримая позиция Маргариты с ее твердым «гессовским» характером, любящей и страдающей, но считавшей мужа глубоко виновным в произошедшем с Германией.

Возможно, в петлю Лея толкнул и стыд, о чем он упомянул в предсмертной записке:

«…Я больше не в состоянии выносить чувство стыда».

Какого качества был этот стыд? Трудно сказать. В раскаянье поверить еще труднее.

Вот отрывок из письма Роберта Лея жене от 7 февраля 1938 года. (Перевод автора, публикуется впервые.) Возможно, он что-то объясняет.

«…И это повторяется вновь и вновь. Опять ты, как школьная учительница, ходишь с линейкой и прикладываешь – тут короче принципа, тут у́же, а тут так грязно и темно, что делений не видно. Грета, я не хочу жить в вымеренном мире!.. Чего же хочешь ты? В Австралию? Чтобы наши дети видели меня в белых штанах на корте или в смокинге среди праздных болтунов?! Или вообще в халате с газетой, в которой пишут о том, как меняется мир за шторами?! Пойми, устойчивое развитие исчерпало себя! Я еще помню ту жизнь. Потому и люблю эту! С толпами, парадами и трибунами! С ложью и мечтами, с проклятиями, с обожанием! С бешеным ритмом, с хаосом! Даже со своей усталостью и вечно повышенной температурой. Я люблю все это. А ты… любишь меня. Ты, умная, чистая… идеал Женщины… любишь меня таким. А потому стать иным, примеривать на себя роли с меньшим количеством слов, выходов на авансцену, или вообще оставаться за сценой, когда на ней идет величайшее в истории действо, мне будет уже непереносимо, убийственно стыдно».

Для сравнения приведу еще отрывок из публичного выступления Роберта Лея перед рабочими, то есть – из тех самых «слов со сцены», на сокращение количества которых он не желал соглашаться: «Моя жизнь, мой ум и нервы всецело принадлежат двоим: моему фюреру и вам! <…> Я только невидимая деталь в общем механизме великого государства, призванного обеспечить вам счастливую жизнь. <…> Когда общий механизм сможет работать без этой детали, я сам выброшу себя на свалку металлолома на заводском дворе…»

«Лицемерие политиков есть лицемерие высшей пробы». Думаете, это автор так отзывается о Роберте Лее?

Нет, это сам Роберт Лей – о Чемберлене и Даладье!..

Любопытная деталь. В современной Германии наглухо забыли таких «популярных» у нас персонажей, как, к примеру, Мюллер или Кальтенбруннер. И действительно – зачем немцам помнить этих убийц?! А вот Лея немцы помнят. Немцы ведь любили свой социализм. Они любили и человека, который его олицетворял. Они еще долго помнили его в послевоенные годы. Пока не узнали правду.

И они… устыдились своего «рабочего вождя». Как устыдились и своего национал-социализма, за который кровью заплатил весь мир.