Текст книги "Неумелые молитвы"

Автор книги: Елена Емшан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Елена Емшан
Неумелые молитвы

Слишком много у них претензий к Господу Богу,

А молитвы их неумелы, косноязычны и возносятся

Только в минуты испытаний,

Поэтому вопросы их часто

Остаются без ответов.

(вместо эпиграфа)

Совпадения имен и фамилий случайны.

Истории взяты из дурной фантазии автора.

Объяснительная записка

О, заведующий наш всеведущий!

Со мной произошел несчастный случай на производстве. Я не знаю, был ли это груз, упавший сверху, или баллон, рванувший у меня под ногами, но я теперь одна сплошная сочетанная травма. Странное дело: мне совсем не больно, из этого я делаю вывод, что меня тут чем-то обкололи. Я уже могу шевелить руками и ногами, хлопаю глазами, даже издаю звуки и могу добрести до магазина. Но тонкие настройки, внесенные департаментом по работе с персоналом при приеме меня на работу в нашу лабораторию, как мне кажется, были мною утрачены. Моя работа человеком сделала меня настоящим человековым наркоманом. Думаю, что причиной травмы и стала возникшая в процессе работы сильнейшая зависимость. Помогите же мне победить ее или же дайте столько человекового вещества, чтобы я и дальше мог работать на нашем производстве.

Я прошу Вас не увольнять меня, не списывать меня за ненадобностью. Я понимаю, что сейчас все специалисты брошены в чумные госпитали, но очень надеюсь, что Вы найдете возможность и направите ко мне кого-нибудь, кто сможет перепрошить мою систему, восстановить восприимчивость ко всему тонкому и неосязаемому типа любви и радости и заново отрисует шкалу настройки. Надеюсь на Вашу снисходительность.

С уважением и надеждой, (нужное имя вписать).

Павел Травничек

– Ой, мужчина, простите! Мы уже пять минут стоим на остановке, не могу не сказать вам. Вы… вы такой, как… как Павел Травничек, очень похожи.

– Простите, а кто это?

– Он сыграл принца в «Трех орешках для Золушки». Помните кино такое? Ну, в детстве должны были видеть.

– И я, стало быть, на него похож?

– Ну да.

– А вы, стало быть, тогда Золушка?

– Ну да. Ну, то есть, в смысле много работаю и плохо выгляжу.

– Ага. И вы сейчас рванете, а мне вас догонять?

– Нее. Если я сейчас рвану, то от меня только туфли и останутся. Рассыплюсь прямо на старте. Карета «скорой» приедет, погрузит на носилки, туфли, конечно, забудут. Хоть они и не хрустальные, но размер самый ходовой, кто-нибудь точно подрежет.

– Тогда какие у вас планы? Потанцевать? Выйти замуж за принца?

– Упаси Бог. Если я выйду замуж за принца, мне придется еще больше работать и еще хуже выглядеть.

– Откуда вы знаете?

– Да так, знаю. От предыдущего принца мне осталась пара наследников и небольшое королевство – разгуляться хоть и негде, но забот хватает.

– Тогда зачем вы мне все это говорите?

– Да так. Весна. Поговорить захотелось. Романтика какая-то дурацкая в голову лезет. Сказки эти замшелые.

Тайное убежище

До недавнего времени, точнее, до начала какого-то там года, я считала, что человек человеку – друг, товарищ и брат, а также супруг и отец общих детей. Что, в случае чего, до счастливой старости и смерти в один день можно допилить на уважении и привычке. Ну, если другое топливо вдруг закончилось.

Теперь, когда не осталось ни друга, ни брата, ни товарища, ни супруга, а только отец общих детей, я думаю о людях как-то совсем по-другому. Несмотря ни на что, думаю хорошо.

Например, о том, что человек человеку – это радость, утешение и тайное убежище.

Настолько тайное, что можно приходить к нему, как заброшенному колодцу в глухой деревне, говорить в него свое «бубубу», закрывать крышкой, зная, что «бубубу» если и вырвется, то только к звездам.

Настолько убежище, что можно приползти и спрятаться, переждать бурю, ядерный взрыв, цунами-хренами, чувствовать там себя так, как чувствовал еще в перинатальном периоде.

Настолько утешение, что можно приходить к нему, как к своему тотемному дереву, обнимать его в надежде, что и оно дотянется и обнимет своими ветками, и говорить: «Дай мне силы, я просто рядом постою». И что с веток сейчас потечет самое правильное, самое экологичное, отборное и сколько хочешь, человеческое электричество.

Настолько радость, что даже редкий разговор был бы с ним великим праздником. И даже можно ничего и не говорить, пусть он сам говорит свое «бубубу» или «дай мне силы, я просто рядом посижу». Я ведь тоже могу быть глухим колодцем, тотемным деревом и тайным убежищем, я умею.

Посему мое новогоднее желание – найти свое тайное убежище, приползать к нему червем в горе и пьяной от радости, приползать развалиной – уходить человеком, уносить на рукаве листик, на губах свежесть, в сердце нежность. Приносить ему в сердце нежность, на губах свежесть, на рукаве листик.

Форрест, иди

С некоторых пор Света выволакивала себя из дома, как какую-нибудь собачонку.

Недавно ее соседи завели себе мопса. Назвали его Марселем, наряжают в забавные комбинезончики. При встрече Марсель бурно приветствовал Свету, а она его. Он ставил ей на колени свои лапки в смешных ботиночках, в шутку прикусывал пальцы, всячески выражал радость. Только он – жизнерадостный щенок, которому положено веселиться и играть, а Света считала себя старой, побитой собакой, которая виляет хвостом только для вида. Мне рад хотя бы соседский мопс, уже неплохо, думала Света.

Чтобы гарантированно вытаскивать себя за шкирку из дома, Света тоже купила себе веселенький собачий комбинезончик. Лыжный костюм. У него желтая куртка – Света выбрала такую специально, чтобы выглядеть более жизнерадостной, мимикрировать под благополучие. «Так я хоть немного похожа на синицу, – думала Света. – Если увидите грустную тетку в желтой куртке, которая с суровым видом куда-то марширует, присоединяйтесь. Потому что метод Форреста Гампа – бежать до океана – работает».

Только Света шла, а не бежала. Она ощущала себя такой ветхой, что просто боялась рассыпаться. Света выбирала дальние маршруты и специально не брала с собой денег на проезд, чтобы идти как можно дальше, а потом обратно, и чтобы на все это хватило сил, и чтобы не было соблазна вернуться на автобусе. Так Света проверяла: сколько их, этих сил, вообще осталось, они вычерпаны без остатка или их еще подливают внутривенно, внутридушевно, внутрисердечно – Света не знала, как именно, не разбиралась в тонкостях работы небесной техподдержки обесточенных пользователей.

Света выхаживала из себя всю ту хрень, которая произошла с ней в этом году. Под курткой и штанами – термобелье. Света одевалась основательно, как в поход. Когда термик под курткой намокал, Света представляла, что весь тот яд, который отравляет ей жизнь и делает ее собачьей, выходит через поры. «Еще бы мысли из головы выходили», – думала Света и не знала, как их оттуда вывести. Они крутились там, как заезженные пластинки, и даже ходьба не помогала. Света надеялась, что мысли можно выплакать, но со слезами и соплями они не уходили. Слезы Света себе запретила, от них ржа и ветхость, всегда красные глаза, которые выдают тебя как плаксивую дуру. Мысли не запретишь.

Нет, этого не было. Нет, тебе показалось, думала Света. Нет, этот человек не для тебя. Нужно научиться жить одной. Смирись, это навсегда. Поменьше о плоти, побольше о работе. Завтра возьмешь еще пару работ. Ее не исправишь, себя не исправишь, его не исправишь. Это твое испытание. Бог не посылает трудностей не по силам. Ты справляшка, ты неваляшка. Ты противотанковый ёж, если в покое, ты танк, если в движении. Ты бегун по пустыне Мохаве. Что поделать, таковы сейчас грани твоей самоидентификации. Если ты будешь говорить себе: ты фея, ты ромашка, ты фиалка, то что? Ничего. То-то же. Ты уже поняла, что не умрешь с голоду, теперь бы понять, как не умереть от тоски. Колени как? Норм? Давай еще пару кварталов. Давай, шевелись.

И Света шевелилась.

Каждый раз, когда Света выходила из дома, ноги поначалу как будто бы не хотели идти, но все-таки включались после третьей-четвертой остановки. Света вообще не надеялась на свою прочность и боялась, что ноги подведут ее где-нибудь, и она подломится и упадет, поэтому всегда ходила вдоль маршрутов общественного транспорта, там хотя бы люди, скамейки на остановках.

Света могла бы идти хоть до Тихого океана, как Форрест, но ей нужно было каждый раз возвращаться домой, чтобы приготовить ужин, проверить уроки, сказать что-нибудь приятное и духоподъемное перед сном двум любимым детским макушкам. Одна из них то и дело говорила ей: «Уйди, не целуй, не трогай меня, я тебя ненавижу, это все из-за тебя». Света пыталась все исправить, но не исправлялось.

Да, все в твоей жизни из-за меня, думала Света, это же я тебя родила.

Да, в этом году много чего произошло. И, конечно, из-за Светы, кто же еще виноват в ее бедах. Света много рассказывала о своей жизни всем друзьям и знакомым, кого встречала, ей и самой было уже противно от этого. Кажется, это называется «обида, высказанная не по адресу». Света просто не знала, кому бы еще такому рассказать, чтобы тот воскликнул: «Точно! Я знаю, что тебе нужно делать!» Богу? Он и так все знает, думала Света. Может быть, даже и помогает. Работой, которую Света искала и получала. Человеком, который воодушевлял ее на короткое время. Днем затишья, нормальной жизни, когда никто никого не ненавидел.

Много всего произошло в этой Светиной жизни. Была в ней долина радости, наступила долина ненависти. Ее младшая дочь была полна крика, агрессии и злости, а ей всего было семь. Во взрослых людях Света не встречала еще такой концентрации ярости, как в ней. Это Свету очень пугало, расстраивало и обессиливало. Свете было страшно представить, что будет, когда дочери исполнится тринадцать и наступит самый махровый подростковый возраст. Света боялась, что все его возможные «махры» будут помножены на дочкин весьма сложный характер. Один знакомый доктор, детский психиатр, к которому Света обратилась с этой проблемой, сказал: «Сядешь либо ты, либо она. Либо все рассосется, и не будет ничего такого. Либо не рассосется».

Тьфу-тьфу-тьфу, Света сплевывала через плечо и крестилась. Света знала одну женщину, у которой была дочь гораздо старше Светиной и с теми же проблемами. Эта женщина была словно грустный привет из Светиного будущего. Угасшее лицо, потухшие глаза, безвольные руки, поездки к дочери по ночам через весь город, чтобы разобраться с какими-то ее проблемами.

Если был шанс изменить будущее, то Света хотела за него побороться: найти причину ярости и избавиться от нее. Света боялась, что, когда дочери исполнится 18 лет, то Света откроет дверь и скажет ей: «Я не могу так больше. Ты свободна, уходи». Дочь Светы угнетала жизнь по правилам. Хотя какие там были правила: надеть теплые носки, когда мороз, сделать задание в прописях, пойти в школу. Света говорила, что эти правила, особенно школьные, не Светой придуманы, какие могут быть к ней-то претензии? Ну, правда, в минус 20 без теплых носков в Сибири жизнь чуть сложнее, чем с ними.

Уже целый год Света жила с мужем, как чужие люди. Света считала, что они не вынесли испытания вторым декретом. Что они ступили на землю второй долины и не прошли ее. Муж все время говорил: «Я не могу, я ничего не могу». Света говорила: «Зато я все могу». Она и вправду все могла, но становилась более жесткой, резкой и нелюдимой. Света думала, что вот здесь проходит ее фронт, и она бьется за их маленькое благополучие. И что он увидит, как она сражается, ему станет Свету жалко, и он встанет рядом.

Они с мужем жили в одной квартире и даже спали в одной кровати, но более чужих людей трудно было и представить на этой планете. Света не могла и вообразить, что так бывает и что так будет у нее: семнадцать лет прожить вместе, родить двоих детей, а потом в выходной вечером идти куда глаза глядят, потому что ее территория была оккупирована чужим человеком. Он лежал по выходным на диване, смотрел одновременно в телефон и в телевизор, а Света тоскливо думала: «Какого черта?» Выходные – самое паршивое время. Еще Света невовремя, безответно и бесперспективно влюбилась, поэтому пришлось уходить из дома, чтобы погасить этот некстати вспыхнувший костер, вытряхнуть пепел, подуть на обожженное место, и спрашивать: «Зачем это было? Сейчас это вообще к чему? Чтобы что?» Чтобы ты встрепенулась, дура, увидела, какие бывают люди, что они вообще есть. Только и всего? А тебе мало, да?

Поэтому, намыв кастрюли, нагладив футболки, надраив раковины и унитазы, Света уходила из дома. Она старалась не идти и даже не думать в сторону нового моста, откуда любят прыгать все городские суицидники. Света была как-то в речпорту в начале ноября, тоскливое место, все серое – волны, лысые кусты по берегам, небо, бетон и асфальт. Хорошо, что она не живет здесь, а еще элитный район.

Да Света и не дошла бы до него. Чтобы Свете дойти со своих Мастеров до парка или ТЦ и обратно, уходил примерно час. До речпорта Света бы телепалась часа три, а обратно дойти бы уже точно не смогла. Да и река замерзла, чего туда ходить. Впрочем, зимой всегда можно сесть ночью под опору, морозы-то у них любо-дорого, не подведут.

Но Света всегда идет в другую сторону, потому что нужно вернуться домой, оплатить услуги репетиторов, выдать таблетки, собрать рюкзаки в школу.

Иди, Форрест, иди. Ты собрал кучу последователей, пока бегал от побережья до побережья. А Свете много-то и не надо, всего лишь одного человека, который скажет: «Иди домой, где ты ходишь». Но телефон в кармане не тренькал, сколько бы Света ни ходила – никто не хватился, не взволновался, не побежал на поиски, не вышел навстречу.

Иди уже.

Мои желания сбылись

Однажды я вдруг поняла, что все мои желания, оказывается, давно уже сбылись.

Как это произошло? Ну, вот как-то так. Не в один день, конечно. Не – бац! – сегодня твой день, исполняем всё, что там у тебя первое по списку. Фейерверк, блёстки, дудки, вуаля! Нет.

Дело было так. Как будто что-то останавливало, хватало за рукав: «Постой-ка. А помнишь вот это? Сбылось. А вот это? Well done. А вот еще поройся в недрах памяти… нашла? Сбылось на прошлой неделе».

Конечно, помню. Сто лет прошло, я уже и думать забыла, и перехотела, и нового понажелала. А оно вот – тыдыщ! – уже есть.

Вы серьёзно? А как насчёт «дорога ложка к обеду»? Если я в детстве хотела двухкассетный магнитофон, на шиша он мне сейчас, спустя 30 лет, когда и молодость прошла, чтобы музыку просто так слушать, и век цифровой техники давно наступил?

Отвечают: ну, извини. Ты вообще знаешь, какие тут очереди из таких вот желальщиков?

Ну, в курсе, да. А вы вообще в курсе, что вы сбываете желания весьма своеобразно?

Тебя что-то не устраивает?

Ну, смотрите. Вот даже и не желание было, а просто мысль – как бы расходы уменьшить. И что вы сделали?

А что мы сделали?

«Наташа, мы все уронили, вообще все», вот что вы сделали. Вот этот сраный коронавирус кто устроил? Да, мне теперь не надо платить за продлёнку, за кружки, за питание в школе, ещё часть репетиторов – те, которые очно, – отпали. Но вот этот душный пипец по всему миру зачем? Неужели не было другого способа? Доходы тоже, знаете, уменьшились.

Эммм. Ну, вообще-то тут мы два твоих желания исполнили. Или три. Или пять – это как посмотреть. Кто хотел не работать в шесть утра в выходные? Успевать смотреть кино и читать книги? Кто тут радовался, что распочал свою внутреннюю тишину и начал просто слушать музыку? Кто хотел не таскаться на работу в общественном транспорте и больше времени проводить с детьми? То-то же.

Да, сорри, небесные чуваки-покровители, с удаленкой вы вообще все здорово придумали. Но зажигание у вас явно позднее.

Что опять тебя не устраивает?

Четыре года назад, помните? Так хотела, так хотела я нормальной себе удалёночки, чтобы ребенок в садике, а я дома в шаговой доступности… Вместо этого что? Три года фултайма в офисе и 29 больничных листов, и еще сколько раз по три дня дома посидеть без больничного. Как меня не выперли из этого института, я не знаю – каждый месяц по два раза на больничном.

Ну, упс. Но теперь-то всё норм, да?

Надолго ли, ребята? Ситуация с коронавирусом, похоже, вышла у вас из-под контроля.

Вот ты неблагодарная. А мы ей ещё столько всякого насбывали…

Ой-ой, насбывали они.

Вот ты хотела, чтобы книжка в большом издательстве вышла? Было такое? Выходит же.

Вы издеваетесь? За эту книжку меня порвут на тысячи маленьких книжонок. Не в смысле на сувениры от счастья ею обладать, а в порыве праведного гнева.

Надо было писать нормальную.

Я писала – не брали. Взяли самую придурковатую.

Ты еще премию за нее отхватила.

Хотите, отнесу обратно?

Неси. Слабо, да?

Да, слабо. Коронавирус отмените, дайте побольше нажористой удалёночки, пусть дочь ЕГЭ сдаст и на бюджет поступит, тогда да.

Мы работаем над этим.

Работают они.

Ну, а это вот, с мужиками? Она уже не помнит, ага.

Что с мужиками, с какими еще мужиками?

Ну, ты как-то захотела реанимировать свою способность снова смотреть на мужчин восхищенными глазами…

Я? Захотела? Я просто мельком подумала, что я больше не смогу так на них смотреть.

А мы решили, что это… ну, пункт такой. Из списка. Их же, пунктов, много у тебя.

Решили они. И что же вы сделали?

А что мы сделали?

Вы подсунули этого, блин, доктора!

Но ты же посмотрела на него и была в тот момент восхищена.

Вообще-то, это подленько.

Вообще-то это норм. Это жизнь, детка. Ты любишь – тебя нет, и наоборот.

Если это и было желание, то вы спустили его в трубу.

Надо точнее формулировать.

Да уж как умею. Вы, похоже, вообще всякую ерунду в исполнение тащите, хоть не думай совсем.

Служба такая. Слушай, мы тут подумали. Надо тебе кое-что сообщить. Ну, чтобы хоть как-то косяки свои загладить. Хотя мы их косяками, конечно, не считаем.

Говорите уже.

Помнишь, ты там чего-то про мужика заикалась, который мог бы решить все твои проблемы…

Так, стоп. Чувствую, устроите лет через сто лабудень какую-то. Не надо. Есть уже один такой.

Дааа? Правда? А мы и не знаем. Поделишься?

Господь Бог его имя. Только он тут все и разгребает.

Брат, ты слышал? Ну, наконец-то! Дошло до женщины. Шеф, надеемся, тоже всё услышал. Ну, ты это, не дуйся. Мечтай там аккуратнее, скоро не жди – нам еще этот душный пипец по всему миру разгребать. Уже начали. Но как только – так сразу. Прям вообще сразу, в порядке очереди, естессно.

Доктор Карпов

Доктор Карпов сидит в семиэтажной больнице рядом с кромкой бора, как в крепости. Я хожу вокруг, как дракон (маленький, поникший, совсем не огнедышащий), трясу лапкой и говорю: «Я достану тебя, доктор Карпов».

Все потому, что мне нужно взять у доктора Карпова интервью, а ему можно позвонить только по рабочему телефону. Он на обходе, он в реанимации, он уже ушел, он еще не пришел, он куда-то вышел. Наверное, меня знают по голосу уже все ординаторы этого отделения. Из всего этого я делаю вывод, что доктор Карпов неуловим и быстр, как ветер. Я посмотрела его профиль: так и есть, мотается по всему миру. А я тяжела, как камень. Одна только галька на мне сколько весит.

Что и говорить, это полезное умение – ощущать, как будто ты весь этот тяжелый мир поднимаешь на кончиках пальцев. Пуф, и он летит. И ты вместе с ним. Только я им не обладаю. Хорошо бы, если доктор Карпов так умел. Но, я думаю, и у него бывают часы и минуты, когда хочется уползти на дно моря, камнем туда упасть. Хотя, может быть, он забирается на самый верхний этаж своей башни и сидит там, как в домике, смотрит на облака. Или уезжает в Будву или в Копенгаген.

Моя чешуя из гальки. Камень побеждает ветер. Камень побеждает время. Камень ни с кем не борется, но побеждает вообще все, кроме воды. Капля камень точит. Море все равно побеждает даже самые крепкие из камней – проводит по ним шершавым языком, и самые колючие становятся гладенькими валунами и гальками. Поэтому я не плачу. Вообще никогда. Слезы ушли в какие-то карсты. Уже целый год. Только когда смотрю какое-нибудь кино. Недавно я плакала из-за фильма, который упомянул в своем интервью доктор Карпов. Да, дракон таки просочился в крепость и чуть не получил шваброй по спине за то, что просочился без бахил. Где вы видели бахилы подходящего размера и прочности, с нашими-то когтями?

Доктор Карпов – большой специалист по мозгам и нервам. Нервы у меня закончились, а мозги и не начинались. Поэтому лечить меня не надо. Доктор Карпов спасает людей от инсультов. Вот они ходят по отделению, шаркая ногами. Ходят, а могли бы лежать. Они живы, а могли бы умереть. Из всего этого я делаю вывод, что доктор Карпов – рука Бога на земле. Пусть эта рука погладит мои спинные отростки – нам, драконам, тоже иногда бывает нужно прикосновение Бога, мы ведь тоже Божьи создания, хоть и неприглядные.

Доктор Карпов рассказывает мне про болезнь Альцгеймера. Если Альц завелся, его не остановишь. Но, как сказал один знакомый, есть в этом и плюсы: до Альца еще дожить надо. Я не хочу доживать до Альца. Драконы вообще долго не живут. Они вообще все вымерли, осталась только я. И то живу только потому, что мне нужно охранять свое сокровище – двух белокурых, кудрявых принцесс. Когда они вырастут, сморщенный драконий страж будет им не нужен. А пока мне капец как трудно: я в пучине, а они здесь – им нужен кислород и солнечный свет. Уследишь тут.

В этом фильме было про любовь. Главный герой живет вместе со своей женой в доме престарелых. И она его совсем не помнит. Но иногда ровно на пять минут память возвращается к ней, и она его вспоминает, а через мгновение опять отталкивает с криками: «Кто вы? Почему вы меня обнимаете?» Каждый день он читает ей книгу, которую написала она сама, еще будучи в памяти. И даже умерли они в этой лечебнице в один день, черт побери.

Доктор Карпов, вы что, не понимаете, что нельзя советовать такие фильмы наскоро слепленным драконам? Ну, а как бы он понял, кто перед ним. Я же представилась своим человечьим именем, драконьего-то вообще нет, кто мне его даст. Вобрала в себя гальку, спрятала всю жесть и даже пыталась шутить и смеяться. Смех у меня в диктофонной записи – сущий драконий клекот, глупый и нестрашный. А у доктора вполне замечательный голос. Как и положено человеку, живущему в высокой башне.

Парень в том фильме повис на чертовом колесе, чтобы Элли согласилась пойти с ним на свидание. Если бы у меня были крылышки, я бы зависла перед окном доктора Карпова. Но я редкий, бескрылый вид, да и то последний экземпляр. Я же морской дракон, только что выползла со дна моря. От меня рыбой не пахнет, нет? Да и стала я драконом совсем недавно.

Вообще-то, до этого я была кораблем. Который долго боролся с разными морскими неурядицами, а потом получил пару серьезных пробоин ниже ватерлинии, сказал «хватит» и залег на грунт. Была бы я подводная лодка, так вообще без проблем: погружение – всплытие – погружение. Наверное, со временем отращу себе настоящую подлодочность. Если получится.

Затонувшему кораблю ведь вовсе не о чем беспокоиться. Хватит уже, поволновались. Лежишь себе на дне, вокруг темно, вода, пузырьки, рыбки. На дне моря нет шторма, нет таможни, нет пиратов и пограничников, нет айсбергов, и вообще не надо никуда плыть и сверяться с курсом. Всякая хрень только прирастает, а так это хорошее место. Никто сюда не доберется. Солнца бы еще, света тут очень не хватает. Но каким-то чудом работает связь.

Поэтому, когда меня попросили взять интервью у доктора Карпова, пришлось подняться на поверхность. Нет, корабль так там и остался, он же не может выйти незаметно на сушу. Морская пучина быстренько слепила дракона из разного подручного материала и отправила его добывать доктора Карпова.

Как так, спросила я себя, когда доктора Карпова в двадцать пятый раз не оказалось на том конце провода. Нет, совсем не проблема найти мобильный номер кого бы то ни было. Но так даже интереснее. От меня еще никто не уходил, доктор Карпов, и вам не удастся. Это чистый спорт, работа, ничего личного.

Дракон, когда добрался до доктора Карпова, подумал: «Охренеть, какой у вас тут доктор. Зачем вы мне его показываете?»

Дракон подумал: «Я только-только набил сухими водорослями свое сердце, просто чтобы оно было, не ходить же наверх с пустотой в груди, у всех наверху есть сердце, и вот оно воспламенилось. Если меня толкнуть, из меня полетит пепел, и это будет второй Помпеи. Вы этого хотите?»

В это время на ржавом затонувшем судне заработал дизель-генератор. Сам по себе. Зажглись ходовые огни. Все удильщики, прочие глубоководные твари сплылись посмотреть, что это за фигня так ярко светит в пучине моря. «Ты жжёшь, – подумал корабль, – причем жжёшь последнюю солярку. Так тебя и до шестидесяти не хватит. Вдруг что, и придется подняться на поверхность, а солярки нет. Какой еще нахрен доктор Карпов? Быстро уходи оттуда. Возвращайся, кому говорю».

Дракон не посмел ослушаться, он же был только наскоро слепленным аватаром, поэтому выключил диктофон и ушел, оставляя мокрые следы на больничном кафеле. Вышел на улицу, тряхнул головой, сразу полетели хлопья пепла. Дошел до кромки бора, потом до кромки моря, вошел в воду, нашел свое ржавое настоящее тело, залез в самый дальний угол трюма, попросил выключить передатчик. «А я и не включал, – ответила ржавчина вокруг. – А как тогда? – Сам не знаю».

– Не ходи уже к этим людям, – сказала ржавая темень. – Да понял я все уже, понял. – Как там девочки? – Нормально. – Присмотришь за ними? – Ладно. Только как бы сделать, чтобы никаких докторов, никаких людей вообще. В смысле очаровываться ими чтобы не. – Боюсь, не получится, сам понимаешь, тебе ведь все равно иногда придется вылезать. Просто не ведись на их милоту. – Да понял уже, понял. – Отбой. Спи. И это… – Что еще? – Если будешь ходить к той башне у кромки леса, я попрошу морскую пучину оторвать тебе лапы. Если и это не поможет, заварю в трюме, распылю на ил и водоросли. – Тогда я не смогу видеть девочек. – Вот только это меня и останавливает.

Не подарочек

Меня всегда волновал один вопрос: почему все наши желания, рано или поздно, худо или бедно, криво или прямо, сбываются, кроме одного?

Почему если ты просишь небеса подарить тебе человека, облака привычно скручиваются в красивые кудрявые кукиши?

Нет, не в смысле подарить тебе его в безраздельное пользование – сыграть свадебку, усадить рядом и заставить полочки по выходным приколачивать. В смысле развернуть этого человека в твою сторону и чему-нибудь там произойти между вами. Чтобы небеса расправили свои кукишевые складки, и пошла по венам высокая небесная химия. Может, даже не любовь, не знаю, приязнь, желание видеть и говорить с ним снова и снова. Это же самое главное желание, разве нет? Разве не были люди созданы человековыми наркоманами изначально? Вот эта вся история с ребром, она же не просто так придумана?

Можно, конечно, сбывать свои желания самой. С помощью упорного труда над собой и окружающими и разных хитроумных схем.

Лера, одна девочка, та еще дурочка, очень гордилась тем, что в юности придумала хитроумную схему, чтобы заполучить одного мальчика. Мальчик играл в преферанс, но не игроман и не шулер, и в целом был положительным персонажем. Только очень деланным: занимался балетом, ходил всегда носки с вывертом. Внешностью – Тиль Швайгер, достучаться до него для Леры было все равно что достучаться до небес. Лера искала разные подходы, пока не придумала этот. «Научи и меня», – попросила она. «Для префа нужны четверо, – ответил мальчик. – У меня есть пара друзей. Но если найдешь своих двоих, то тоже вэлкам».

Играть предстояло по ночам. Даже самая дурная дурочка понимает, что играть ночью в азартные игры на ставки с тремя парнями, пусть даже один из них тебе очень нравится, – так себе история в плане возможных последствий. Но у девочки была пара подружек, у которых было а) много свободного времени, б) склонность к авантюрам, в) желание помочь. Три мушкетерки, ага.

В итоге все прекрасно провели время, в преф, правда, играть так и не научились. С мальчиком все сложилось, но ненадолго. «Тиль Швайгер» был не против всего, это Лера поняла, когда после какой-то вечеринки оказалась у него дома (сам позвал), лежала в ванне и поняла, что сейчас будет то самое, ради чего все и затевалось. Лера поняла, что может приходить к нему как к себе домой в любое время и оставаться столько, сколько угодно. Что «Тиль» уже готовит для нее плов, знакомит с друзьями и зовет на спектакли своего народного балета.

И еще Лера вдруг поняла, что она таки получила этот горячо желанный подарок, но вряд ли его достойна. Что «Тиль»-то хорош и даже теперь весьма доступен, никаких преград. Но Лера думала, что с ней он просто потому, что добрый и в данный момент свободный, а не потому, что Лера суперженщина и вообще молодец.

Лера никогда не думала о себе, что и она может оказаться для кого-то вполне приличным подарком. Что и она может кого-то обрадовать своим вниманием, заставить дышать неровно и искать способы позвать Леру в свою жизнь. Лера думала о себе ровно наоборот. И Лера засмущалась и слилась. Больше никакие хитроумные схемы в этом направлении не работали – Лера спугнула свою удачу.

Впрочем, нет. Лера даже вышла замуж, и даже не очень поздно. Но все те годы, что жила в браке, думала о себе словами из одного анекдота про Ленина: «Надо же, Надежда Константиновна урод уродом, а какого парня отхватила!»

Лера привыкла жить с мыслью о том, что, чтобы получить желаемое, нужно изрядно потрудиться. Чтобы люди пришли к ней, Лере надо самой выйти навстречу в кокошнике и с караваем и прийти почти к самому их порогу. «Придут и сами все дадут» – это совсем, никогда, вообще не про Леру. В Лериной картине мира нужно было все добывать высоким напряжением, потом, кровью, умом, трудом и высиживанием. Если Лере обламывалась какая-то удача – пятерка на экзамене, премия на работе, хорошая погода в отпуске, Тиль Швайгер в постели, то Лера думала, что просто повезло, что это случайность, и не думала о том, что заслужила, добилась, заработала, и вообще всего этого достойна и теперь может радоваться и наслаждаться.

Лера не хотела думать о том, что ее жизнь и отношение к ней определило одно неосторожное слово. Но оно само так думалось. Когда Лера была маленькой, класс второй или третий, мама отвечала на вопросы врача, оформлявшего Лерину плановую госпитализацию в кардиологию.

«Ребенок доношенный? – Нет, в восемь месяцев родилась. – В семь родить не так хуже, как в восемь».

Когда они вышли из кабинета, Лера устроила истерику: «Зачем ты про это ему рассказала?» Мама пыталась оправдаться, что в этом нет ничего такого постыдного, что ну вот так получилось. Родилась же, нормальная, растешь вот. Потом, когда Лера сама готовилась в первый раз стать матерью, мама, глядя на то, как бдели врачи над Лериной поздноватой беременностью, назначая то УЗИ, то фолиевую и магний, то сохранение, рассказала: