Текст книги "Английская свадьба"

Автор книги: Елена Давыдова-Харвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 6

Мемориальные скамейки. Правила приветствия незнакомцев. Сорри! Старинный паровоз. Местный рынок. Не ставьте новую обувь на стол!

Я продолжаю обследовать Свонедж. В самых красивых его местах – на пригорке с роскошными видами и в парке – установлены удобные скамьи. На них выбиты надписи: памяти такого-то и такого-то, и даты рождения и смерти. А на некоторых – стихотворения с посвящением. “А что, – спрашиваю я Джеймса, – здесь, что ли, жило столько знаменитостей?” Он не совсем понимает, о чем это я: “Почему знаменитостей? Эти скамьи устанавливают родственники или друзья самых обычных людей, для этого вовсе не нужно быть знаменитостью. Вот я, например, умру, и ты, если захочешь, можешь такую скамью установить в мою честь!” Я усмехаюсь: ну, это еще кто кого переживет… А вообще, идея отличная, и эти скамейки – очень славные (и полезные) напоминания о чьей-то ушедшей жизни…

В одном месте, высоко над обрывом, наталкиваюсь на каменный стол с лавками и ухоженными клумбами вокруг, все такое опрятное и красивое. Рядом с ними – мемориальная доска, а в клумбах посреди цветов маленькие кресты – в память о моряках-англичанах, погибших в разных войнах. И вид с этого места открывается такой, что дух захватывает и на глаза невольно наворачиваются слезы…

Гуляем мы с Джеймсом по Свонеджу, и меня удивляет, что совершенно незнакомые люди с тобой здороваются. При условии, правда, что метров за пятнадцать ты посмотришь в их сторону и не отведешь взгляд. Если отведешь, а потом захочешь сказать “Привет!” – шанс потерян навсегда, они тебя больше не замечают. А тут вдруг случилось удивительное: в парке два старичка в ответ на мое приветствие поздоровались, сошли с тропки, пропуская, и галантно приподняли кепочки!

Поднимаемся мы вверх по склону холма, я иду задом наперед и любуюсь видами. Вдруг наталкиваюсь на кого-то, наступаю этому кому-то на ногу, пугаюсь и оборачиваюсь, но вместо ожидаемой брани раздается многократное: “Сорри!”, то есть “Извините!”. Хотя это я его толкнула, задела и наступила на ногу…

В ответ, конечно же, тоже положено запричитать “Сорри!”, что я тут же и осуществила. После чего мы с пострадавшим раскланялись и разошлись, довольные друг другом.

Потом я не раз сталкивалась с тем, что, если вы случайно нарушили чье-то личное пространство (например, прошли от кого-то слишком близко), человек, которого вы потревожили, обязательно скажет “Сорри!”, будто это не ваша, а его вина.

Подходим мы с Джеймсом к местной железнодорожной станции, а перед нами – метров за двадцать – другая пара уже входит в станционную дверь. И вот они, вместо того чтобы идти дальше по своим делам, ее придерживают и с вежливыми улыбками дожидаются, пока мы ее у них “примем”. Это здесь в порядке вещей. А если вы сами увидите кого-нибудь приближающегося издалека и при этом в спешке дверь бросите, это будет верхом невоспитанности.

На станцию мы пришли не просто так: в Свонедже есть старинный паровоз, который работает на угле, выбрасывает густой дым и таскает несколько вагонов до ближайшей деревни и обратно. Паровоз на угле в Англии – редкость, антик. Джеймс рассказал, что железную дорогу эту за нерентабельностью когда-то давно забросили, а потом несколько энтузиастов стали собирать деньги и восстанавливать ее, а затем отремонтировали и старинный паровоз. Теперь здесь есть даже стилизованная под старину станция с буфетом и магазинчиками и небольшая обзорная площадка со скамейками – сидеть и на все это любоваться. Местные этой железнодорожной веткой страшно гордятся и относятся к ней с большим трепетом: например, когда паровоз тащит свои вагоны мимо соседнего поля для гольфа, игра должна быть приостановлена – не дай бог, мяч угодит в окно вагона или в паровоз. А семьи, приезжающие сюда в отпуск, считают своим долгом обязательно на этом поезде прокатиться. Билеты на него недешевые, но этих денег все равно не хватает, и держится все исключительно на энтузиазме любителей старины.

Вот мы и прокатились на этом старинном поезде. Надо сказать – ничего особенного: ощущение, будто сидишь в обычной старой русской электричке, хоть и непривычно чистой. Но я уж не стала расстраивать Джеймса…

Рядом со станцией маленький рынок. Выяснилось, что открывают его раз в неделю и продают, как и у нас на рынках в России, все подряд: одежду, украшения, косметику, фрукты, мясо, сыры… Мне приглянулись легкие шлепанцы, и, когда я уже собралась было расплатиться за них наличными, тут встрял Джеймс и говорит: “А почему бы тебе не заплатить кредитной картой?” Я смотрю на него с подозрением – он что, шутит, что ли, – на рынке платить кредиткой? Но тут же вижу, что тетушка рядом со мной как раз рассчитывается с продавцом, и он безо всяких проблем принимает у нее кредитную карту.

Больше всего мне понравилось тут копаться в книгах: совершенно неожиданно я натолкнулась на большой, новый, в замечательном кожаном переплете оксфордский словарь английского языка – всего за 3 фунта (около 150 рублей).

Приходим домой, я раскладываю покупки и собираюсь выложить на стол свои новые шлепки. Вдруг Джеймс подскакивает ко мне: “Стой! Погоди! Не надо!” – “Что случилось? – вздрагиваю я. – Чего это ты так переполошился?” Джеймс стеснительно возит пальцем по столу и говорит: “Знаешь, нельзя на стол новую обувь ставить. Это очень-очень плохая примета…” – “А что будет, если положу?” – любопытствую я. “Ну, не знаю… Вообще это к несчастью или, по-моему, даже к чьей-то близкой смерти…” – “Ладно, если так, не буду”, – примирительно говорю я, а сама думаю: “Первый раз вижу, чтобы англичанин верил в какую-то примету…”

Глава 7

Защита прав морских свинок. Английские орхидеи. Официальная тропа. Соломенные крыши и пеньки в горшках. Русская реклама на английских бегах. Знаковый танец. Городские лисицы

Пока мы с Джеймсом завтракаем, по телику показывают преинтересную передачу про морских свинок. Я вообще-то не большой их знаток и любитель, но тут смотрю затаив дыхание. История такова: в Англии на них проводились медицинские опыты – чтобы изучать действие лекарств. Одна старинная семья традиционно растила этих свинок, а потом поставляла их для опытов в лаборатории. При этом свинки у нее жили в чистоте, тепле и сытости. Так вот, английские борцы за права животных сделали жизнь этой семьи невыносимой: калечили и поджигали машины, писали гадости на доме, засыпали угрозами. Семья не сдавалась: помимо того что этот бизнес приносил им деньги, они верили, что людей надо лечить, а чтобы правильно лечить, этому нужно учиться, хоть и на морских свинках. Закончилось все плохо. Борцы за права животных раскопали могилу интеллигентной старушки – недавно похороненной бабушки нынешних владельцев бизнеса, – выкрали ее труп и объявили, что не вернут, пока семья не прекратит продолжать выращивать свинок. Семья тогда, конечно, сдалась и заявила, что все, они закрывают ферму. И тут же научно-исследовательские лаборатории впали в панику и бессилие – возникли проблемы с возможностью экспериментировать, а значит, спасать в будущем людей. Теперь морских свинок вынуждены привозить из-за границы…

После завтрака Джеймс вычитывает в местной газете, что сегодня в окрестностях Свонеджа будет экскурсия со специалистом по дикорастущим цветам, и мы решаем к ней присоединиться. Все экскурсанты одеты в нарядные свежевыглаженные блузки и брючки, чистые и новые на вид кроссовки или сандалии. Дамы – с хорошими прическами: будто из парикмахерской прямо сюда, в поход. И вот мы все, человек двадцать, в течение двух часов ходим по полям и лугам за стариканом, который вдруг останавливается, замирает и восклицает: “Боже мой, вы посмотрите на этот редкостный экземпляр!” И тыкает в крошечный цветок, подозрительно смахивающий на лютик. И начинает рассказывать про него всякие подробности, а остальные окружают несчастное растение и по очереди наклоняются к нему, чтобы получше рассмотреть. Затем его фотографируют, взволнованно обмениваются впечатлениями, а мне так кажется – трава и трава, почти не отличается от нашей среднерусской, которую так охотно жуют коровы. Выяснилось, правда, что в этих местах (это на юге-то Англии!) встречаются разновидности орхидей (на мой взгляд, что-то вроде маленького львиного зева) и других редких растений, о чем я никогда в жизни не догадалась бы, не попади я на эту экскурсию.

В какой-то момент наша группа подходит к ступенькам, встроенным в покатый склон, – чтобы спускаться-подниматься было удобнее. К ним с другой стороны в это же время подтягивается большое семейство, и я с удовольствием наблюдаю такую картину: вместо того чтобы бочком просочиться по этой лестнице мимо друг друга, все принимаются уступать друг дружке дорогу и ждать, пока спустится или поднимется другой (одновременно с кем-нибудь еще по лестнице спускаться и подниматься здесь не принято). Все это вносит в передвижение нашей группы сумятицу, и времени на такую простую вещь уходит довольно много. Я к тому моменту знаю, что, если вы вдруг решитесь не дожидаться, а ступите на лестницу с кем-нибудь уже находящимся на ней (по привычке или очень спеша), нужно делать дико смущенный вид и многократно извиняться, иначе ваш поступок будет выглядеть очень и очень грубым.

Под конец экскурсии мы с Джеймсом отбились от группы и пошли гулять самостоятельно. Идем по тропе посреди чьего-то поля с изумительными видами на море и холмы напротив, и меня не покидает чувство, что здесь нас вообще-то быть не должно, это ведь частные владения. Я делюсь своими опасениями с Джеймсом, а он смеется и говорит, что в Англии есть такое понятие – public right of way. Значит это что-то вроде “официально разрешенная для всех тропа”. То есть гулять по ней могут все, и неважно, что она проходит прямо под окнами чьего-то замка, по частному пшеничному или даже по гольфовому полю. Эти тропы существуют веками; многие – с тех пор, когда еще не было железных дорог и автомобилей и добраться куда-либо можно было только пешком или на лошади. Их можно найти в специально публикуемых картах, и есть даже общества рэмблеров – “прогуливающихся”, которые ходят по всем этим тропам и следят, чтобы они не зарастали. “Так что ничьих прав собственности мы не нарушаем, и никто нас отсюда не может прогнать!” – авторитетно заявляет Джеймс.

По дороге домой мы вдруг оказались у милых беленьких домиков с соломенными крышами. Я не могла поверить своим глазам – просто украинские хаты какие-то на юге Англии! “Слушай, – говорю я осторожно, – а у вас тут, часом, не украинское ли поселение? Может, иммигранты какие-нибудь здесь живут?” Джеймс аж спотыкается от удивления: “Это почему ты вдруг так решила?” – “Ну, соломенные крыши, выкрашенные белым домики – это ведь совсем не по-английски, правда?” – добродушно говорю я. “Как это – не по-английски?!” – тихо и напряженно говорит Джеймс. Я поджимаю хвост, а он с оскорбленным видом начинает мне объяснять, что соломенные крыши – это очень даже по-английски и что они, ко всему прочему, охраняются государством. Если ты купил такой дом и решил поменять крышу, например на черепичную, – не тут-то было! – это запрещено законом. Кроме того, ты должен будешь перекрывать эту крышу соломой через определенное количество лет – что, кстати, очень дорого. Я все это слушаю вполуха и размышляю о том, что выглядят дома с такими крышами чудесно. И на некоторых даже сплетен из соломы какой-нибудь узор!

Идем дальше по улице, я глазею на витрины. У цветочного магазина на тротуар выставлены всякие цветы в горшочках и рассада. Вдруг во всем этом разноцветье замечаю два пенька с растущими на них древесными грибами. Пеньки эти тоже аккуратно посажены в горшочки, и на них стоит цена: 25 фунтов (то есть порядка 1250 рублей) за каждый. Я кошусь на Джеймса, но от комментариев на всякий случай воздерживаюсь: наверное, это здесь обычное дело – продавать пеньки в горшках среди типично украинских хат в графстве Дорсет…

Обедать решили дома, и я включаю телевизор. Показывают бега – The Grand National. Джеймс снисходительно объясняет, что проходят они раз в год в районе Ливерпуля, и вся нация болеет: делают ставки. В бегах участвует разное число лошадей, у каждой – свой владелец, тренер и жокей. Дистанция – 4,5 мили (это примерно 7,2 километра), 30 барьеров. Меня потихоньку захватывает это зрелище, картина совершенно сумасшедшая: жокеи валятся с лошадей, некоторые кони отказываются брать барьеры, лошади, потерявшие седоков, несутся вместе со всеми – в общем, полный бардак. Шансы, что победит фаворит, невелики: перед лучшей лошадью может кто-нибудь упасть и ее затормозить. Никаких тебе дорожек – все скачут по коротко подстриженному зеленому лугу, а барьеры сделаны из срезанных веток. Вдруг я издаю вопль: “Смотри!” Джеймс вздрагивает и с опаской на меня косится, а я, придя в себя, невозмутимо поясняю: просто там посреди всего этого безобразия неожиданно мелькнула реклама пива “Балтика” на русском языке.

После обеда мы снова поехали гулять. Место выбрали отличное: мягкие ярко-зеленые холмы, темно-синее море, низко плывущие облака и пятна – тени, повторяющие их форму на траве… И во всей округе лишь один дом – центр огромного поместья.

Луга отделены друг от друга полосками кустов или сложенными из камня низкими заборчиками. Для прогуливающихся, вроде нас, устроены специальные деревянные ступеньки с обеих сторон забора, чтобы перелезать было удобно. И установлены столбики со стрелочками-указателями, куда какая из троп ведет дальше. Идем мы с Джеймсом и видим такую картину: по проселочной дороге едет красный “лендровер”, останавливается, и из него вылезает мужичонка с бело-черной собакой, на мой взгляд абсолютной дворняжкой. Мужичонка что-то такое собаке негромко говорит, и та исчезает за холмом. Через несколько минут с той стороны раздается недовольное блеянье, и появляется огромная отара овец. Оказывается, эта небольшая собачонка гонит их всех мимо нас. Мужичок-пастух тем временем погружается в свою машину и едет вслед за ними. Затем останавливается вдалеке, вылезает, что-то там высматривает и кричит: “А ну-ка идти назад!” Я думаю: “Совсем он с ума сошел, овцам команды раздает!” Но тут вижу, что назад возвращается собака. Выясняется, что от отары отстало несколько овец, и вот эта собака, по наущению пастуха, бежит за ними и гонит ко всем остальным. Потом пастух кричит: “Подожди!” И собака, разогнавшаяся было не на шутку, тормозит всеми четырьмя лапами, бросается на землю и лежит, елозя от нетерпения. Пастух в это время открывает воротца к другому полю, явно намереваясь всю эту ораву овец прогнать через них. Воротца – метра полтора шириной, овец штук сто пятьдесят – двести. Я размышляю, сколько же времени у него на это уйдет, а он что-то говорит собаке – и та начинает носиться вокруг них и, даже не кусая, в две минуты загоняет через эти маленькие воротца всю ораву. Я в полнейшем восторге говорю пастуху, какая замечательно умная у него собака, на что он довольно снисходительно сообщает, что вообще-то эта не очень, вот видели бы мы его другую!

А вечером мы с Джеймсом отправились в большой соседний город на спектакль, разрекламированный как особый вид искусства, включающий в себя музыку, кино и знаковый танец (о том, что это такое, ни я, ни Джеймс на тот момент не имели ни малейшего понятия). Зал оказался крошечным. Публика была довольно модная и явно знающая, чего ожидать; мы же и еще несколько пар, явно забредших сюда случайно, к ней не относились. Спектакль был про последние годы известного саксофониста, который умер от наркотиков. Четыре музыканта, изображавшие его джаз-банд, были очень хороши и играли отлично. Единственная женщина, в программке значившаяся как кубинская танцовщица, оказалась немолодой, полной, с короткими толстенькими ножками и негнущейся спиной, зато с прекрасным голосом и очень живой мимикой. Когда ей приходилось танцевать, это выглядело ужасно, и я так и не поняла, зачем было называть эту отличную певунью танцовщицей.

Под кино, как выяснилось, подразумевалось немое черно-белое самостоятельно отснятое нечто, проецируемое на экран за музыкантами. Но все блекло перед человеком, игравшим главную роль того самого наркомана-саксофониста. Актер оказался глухонемым. Весь спектакль он танцевал под музыку, которую не слышал, а только угадывал по движениям музыкантов, и произносил монологи – странным, ненатуральным голосом, но все же очень разборчиво. В часть их общих “танцев” и песен, которые пела его напарница, были вставлены жесты руками и движения губ – сурдоперевод. Это, как я поняла, и имелось в виду под знаковым танцем. При всем том самым странным мне показалось, что среди зрителей в зале не было ни одного глухонемого. А бедный Джеймс с самого начала спектакля начал невыразимо страдать – сегодня ведь в это время по телику показывали футбол!

После представления проезжаем мы с ним по центру довольно большого соседнего города Борнмут, где смотрели спектакль, и видим: вдоль дороги по тротуару, совершенно не торопясь, на манер ленивой кошки бежит лиса. А дальше, уже за городом, наши фары освещают еще трех лисят – с огромными ушами и не очень-то пушистыми хвостами. Эти лисята непонятно почему возятся у дороги и не обращают на машины никакого внимания. Я обрадовалась: не каждый день в жизни видишь лис. “И чему тут радоваться? – буркнул Джеймс. – Подумаешь, лисы. Их в городках и деревнях здесь не любят”. – “Это почему? – интересуюсь я. – Они ведь такие маленькие и симпатичные…” – “Симпатичные?! – подпрыгивает Джеймс. – Да они же хозяйничают в помойках, разрывают мусорные пакеты и оставляют за собой ужасный беспорядок! А потом, ты разве не знаешь, что они убивают кур просто ради удовольствия: если лиса залезет в курятник, она не станет убивать и есть одну курицу, она не успокоится, пока не передушит их всех – просто так, из спортивного интереса!” Я притихла, а Джеймс все никак не угомонится: “И еще они, между прочим, убивают и только что родившихся ягнят!” Я всему этому удивляюсь, но не могу удержаться от того, чтобы не поддразнить его лишний раз: “Понятно теперь, почему вы тут охотитесь на лис…” Он мечет в меня испепеляющий взгляд, но проглатывает мое выступление молча.

Глава 8

Деревья в стиле Питера Гринуэя. Жилая мельница. Комитеты по планированию и архитектурное разнообразие. Стручки вьюнов в качестве национальной английской еды. Как чистят пруды в Англии. Зачем оберегать старые высохшие деревья. Симулятор игры в гольф. Пожилые землевладельцы и концерт в не очень старинном замке

С утра пораньше мы решили поехать в гости к друзьям, которые живут недалеко от городка Ньюбери. По дороге Джеймс рассказывает, что это место связано с недавним скандалом – там должна была пройти по охраняемой природной зоне новая дорога, и несколько старых огромных деревьев нужно было для этого спилить. Так вот местные защитники природы забирались на эти деревья и приковывали себя к ним цепями, пытаясь их спасти. Дорогу все равно проложили, деревья спилили, – просто заняло это гораздо больше времени и обошлось государству дороже. Я размышляю над всем этим и прихожу к выводу, что могу понять людей, устраивавших беспорядки. Дело в том, что деревья здесь есть необыкновенные. Поначалу мне не верилось, что они реальные, и все казалось, что это я просто смотрю кино Питера Гринуэя. Они бывают огромными, во много обхватов, старинными и мудрыми. Они попадаются в парках, где их оберегают, или вдруг посреди поля (где, я подозреваю, их оберегают тоже). Хоть они и ужасно старые, но на удивление крепкие и здоровые, и на них нет высохших и отмерших ветвей; листва же настолько густая, что в тени такого дерева не бывает солнечных пятен. Нижние ветки у них почему-то отсутствуют, и получается прямая зеленая линия листьев примерно в метре-полутора от земли. Это очень эстетично, и мне трудно поверить, что деревья растут так сами. Недавно, правда, одна умная англичанка предположила, что все довольно прозаично, и их просто объедают овцы, – но и она не знает наверняка. Да, мне тоже жаль этих спиленных ради дороги гигантов…

Подъезжаем мы к дому друзей Джеймса, и я начинаю понимать, почему он давно порывался привезти меня сюда. Эти его друзья какое-то время назад купили старую недействующую мельницу на речке с большой территорией вокруг и сделали из этой мельницы дом – четырехуровневый, с огромным внутренним пространством, в которое вписывается старинное мельничное колесо. Речка теперь протекает прямо под домом, и над ней нависает терраса с отличными видами на сад и окрестные луга.

У англичан страсть ко всему старинному. Здесь полно антикварных магазинов, и старые постройки всегда в моде. Даже если это ветхие конюшни, мельница или зернохранилище – их не разрушают, а бережно переоборудуют во что-нибудь типа ресторана или жилого дома. При этом бывшее назначение помещения не скрывают, а наоборот, им гордятся. И вот эта старинная мельница, превращенная в дом, настолько во вкусе англичан, что про нее недавно писали в нескольких глянцевых журналах по архитектуре и дизайну, как про образец для подражания.

К речке, протекающей по этим владениям, прилегает поле, и если на нем косить траву, то это будет занимать полноценную рабочую неделю. Поэтому его друзья, рассказывает Джеймс, разрешают соседским овцам там пастись, и в результате все довольны: у соседей овцы сыты, а у его друзей – не поле, а лужайка с коротенькой зеленой травой.

Наконец мы въезжаем во двор дома, и Джеймс знакомит меня с хозяевами. Джин небольшого роста, хрупкая англичаночка, по образованию и профессии – финансист, но теперь, когда у них такое поместье, работу в области финансов она забросила. Стив – владелец спортклуба и любитель поиграть в гольф, а заниматься проблемами поместья не любитель.

Мы идем смотреть дом, и Джин рассказывает, как трудно было пробить разрешение на то, чтобы сделать его именно таким. Дело в том, что нельзя просто так взять и переоборудовать какую-нибудь постройку во что-то еще с другим назначением. На это, как и на любое строительство, надо получать разрешение у комитета по планированию, а это довольно непросто. Вообще эти комитеты очень строго следят, чтобы соблюдалось архитектурное единообразие, и вы не можете, купив земельный участок, строить там какой вам вздумается дом. Не можете даже взять и перестроить на своей собственной земле старый сарай в гараж или бильярдную. Проект надо обязательно утвердить в таком комитете, а кроме того, нужно получить на него согласие соседей. На многих землях любое строительство вообще запрещено, и получить разрешение на постройку там дома практически невозможно. “Зато в Англии благодаря этому, – с гордостью говорит Джин, – на маленьком острове с большим населением так много красивых пейзажей совсем без человеческого жилья”.

Мы все усаживаемся обедать на террасе над речкой и наблюдаем, как в реке под нами плавают огромные карпы и пара больших канадских гусей с выводком молодняка. И еще лебедь; выясняется, что недавно его подружка погибла, и теперь он выглядит ужасно одиноким.

Я расспрашиваю Джин про жизнь в поместье, и она рассказывает, что, когда их часть реки забивается илом, ей приходится надевать специальные резиновые штаны до пояса, залезать в нее и этот ил вычищать. Когда надо покосить траву на той части поля, куда они не пускают овец, она садится на небольшой трактор и косит. Трактор этот, кстати, постоянно ломается, так что она потихоньку овладевает и искусством его чинить. Еще она для души держит небольшой огородик, который сама пропалывает, унавоживает и поливает. При этом я знаю, что она легко может позволить себе нанять людей, которые все это могли бы делать вместо нее, – но не нанимает. И умудряется при всем этом еще готовить еду для себя, мужа, детей и частых гостей, много читать и два раза в неделю учиться изготавливать и обжигать керамику.

После обеда мы идем смотреть ее маленький огород. Там я узнаю знакомое вьющееся растение с мелкими красными цветочками. Когда они отцветают, на их месте вырастают стручки, похожие на гороховые, только гораздо более длинные и с плоскими горошинами. “Ой! – радостно говорю я. – Мы на нашей подмосковной даче тоже такой вьюн выращивали! От него была хорошая тень на верандах, и еще мы увивали им заборы”. – “А как вы его готовили?” – спрашивает Джин. “А что, он разве съедобный?” – удивляюсь я. Джин ошарашенно смотрит на меня, а потом кричит: “Джеймс, Стив! Представляете, в России “раннер бинз” не едят, а выращивают для красоты!” Никто не хочет ей верить, и меня засыпают вопросами. Потом выясняется, что эти стручки – излюбленное блюдо англичан; их считают отличным овощным гарниром и часто продают на рынках и в супермаркетах.

Еще у Стива и Джин в саду есть прекрасный пруд с лилиями. Периодически они его чистят и делают это так: выгребают со дна всякий ил, ветки и водоросли и оставляют на берегу на день-два. На мой вопрос, а почему бы не убрать все это с глаз долой сразу, они объяснили, что делать это ни в коем случае нельзя: всякая живая мелочь должна иметь возможность из этой дряни перебраться обратно в пруд.

Гуляем мы все вместе по их полю и видим несколько больших и живописных высохших деревьев. Я аккуратно интересуюсь, зачем они здесь и почему их не спилят. Стив и Джин удивляются: ну, во-первых, эти деревья по-своему красивы и обладают некоторым мрачноватым шармом; а во-вторых, для них есть и полезное применение – там ведь живут всякие жучки-червячки, которыми питаются птицы, и если деревья эти спилить, то жучки-червячки, а за ними и птицы, могут погибнуть.

Неподалеку видим небольшой ручей и такую картину рядом: две команды гусей бегают друг за дружкой по берегу, будто в салки играют, а затем по очереди взлетают, разгоняются в воздухе и с плеском и кучей брызг приводняются на ручеек. Ощущение такое, что это они так забавляются и выступают перед нами!

Догуляли мы и до спортклуба, принадлежащего Стиву. Там нас с Джеймсом больше всего позабавил симулятор игры в гольф. Это небольшая площадка с экраном, похожим на киношный, и аппаратом, где задаются параметры игры. Можно выбрать, на каком конкретно гольф-поле в какой стране вы собираетесь “играть”, – и на экране появится изображение именно этого поля. Дальше – берете настоящую клюшку, прицеливаетесь в лунку на экране и бьете по настоящему мячику. В зависимости от того, как он ударится об экран, на нем появится траектория полета этого мячика, и будет видно, куда он якобы упал. Понятное дело, играть можно в любую погоду и отрабатывать удары сколько душе угодно. И стоит это совсем других денег, чем настоящий гольф.

Еще мне показалось удивительным, что 25-метровый бассейн в клубе Стива был по всей длине мелким. А он объяснил, что есть новое правило, которое нельзя нарушать: во всех спортивных сооружениях теперь нужно, чтобы плавающие в бассейне люди могли в любой момент нащупать ногой дно.

Вечером друг Джин и Стива, довольно известный здесь промоутер, пригласил нас всех на большой концерт, который он устраивал на территории одного из соседних замков в пользу Ассоциации сельской жизни. Замок этот замечательный, построен в стиле лондонских Домов Парламента, но не слишком старый, поэтому мои англичане восторга по его поводу не испытывают. Билеты на концерт стоили по 70 фунтов, и публика выглядела совершенно иначе, чем на обычных рок-концертах. Народ был преимущественно среднего и пожилого возраста и одет в стиле охоты, рыбалки и сельской жизни – в непромокаемые куртки и резиновые сапоги. При этом все пили, по большей части, шампанское “Moët & Chandon”, а не пиво. Многие зрители приехали со своими пикниками: на лужайке замка расставляли складные стульчики и столики и устраивались с привезенной едой и напитками; или расстилали пледы прямо на земле – и слушали концерт с приличного расстояния. К сцене же подходило не так уж много народу – звук был зверский, толкал в грудь. Наблюдая за публикой, я поняла, что это в основном богатые фермеры и землевладельцы, которые пришли сюда встретиться со знакомыми, пообщаться, других посмотреть, себя показать, ну и заодно поддержать ассоциацию. А музыка была вторична, хоть и очень хороша: среди прочих выступали Эрик Клэптон и Брайан Ферри. Мне же понравилось наблюдать за одиноким растерянным рокером – в коже, с неопрятными длинными волосами и другими рокерскими причиндалами. Он был совершенно не в своей тарелке и с удивлением и недоверием посматривал на бутылку “Moët & Chandon”, которую только что купил.