Текст книги "Верлен и Рембо"
Автор книги: Елена Мурашкинцева
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)
Бунтарь
В карманах продранных я руки грел свои;
Наряд мой был убог, пальто – одно названье;
Твоим попутчиком я, Муза, был в скитанье
И – о-ля-ля! – мечтал о сказочной любви.
Зияли дырами протертые штаны.
Я – мальчик с пальчик – брел, за рифмой поспешая.
Сулила мне ночлег Медведица Большая,
Чьи звезды ласково шептали с вышины;
Сентябрьским вечером, присев у придорожья,
Я слушал лепет звезд; чела касалась дрожью
Роса, пьянящая, как старых вин букет;
Витал я в облаках, рифмуя в исступленье,
Как лиру, обнимал озябшие колени,
Как струны, дергая резинки от штиблет.[22]22
«Мое бродяжничество». – Перевод А. Ревича
[Закрыть]
Рембо ненавидел Шарлевиль лютой ненавистью и несказанно в нем томился. В неполных шестнадцать лет он написал своему учителю, который на каникулы уехал к родным (письмо от 25 августа 1870 года):
"Какое счастье для вас, что вы не живете больше в Шарлевиле! Мой родной город намного превосходит по идиотизму все прочие маленькие провинциальные города".
Жизнь в провинции, действительно, была тяжела для одаренного подростка: в этих небольших сообществах все знают друг друга и все друг за другом приглядывают. Единственная отрада – прогулки с другом или любимым учителем. Но есть и другие прогулки – с семейством. И это было настолько невыносимо, что юный поэт запечатлел свои страдания в стихах:
И никакой отрады – не пересчитывать же деревья на проспекте! Именно этим занимается Витали, маленькая сестра Артюра, которую ожидает ранняя смерть. В своем «Дневнике» она скрупулезно отмечает:
"Сто одиннадцать каштанов на Аллеях, шестьдесят три вокруг вокзальной площади".
Кстати, принадлежащее перу ее брата стихотворение "На музыке" имеет подзаголовок: "Вокзальная площадь в Шарлевиле". Что касается каштанов, они, похоже, имели особое – символическое – значение для юных обитателей городка. Делаэ так описывает один из разговоров с Артюром по поводу государственного переворота 2 декабря 1851 года, когда племянник Наполеона I захватил единоличную власть:
"Рембо (ему тринадцать, мне четырнадцать лет) ответил коротко:
– Наполеон Третий заслуживает того, чтобы его отправили на галеры.
Я был оглушен, зачарован… Какой интересной становилась жизнь! Что-то еще будет, Господи! И каштаны на "Аллеях", которые казались мне огромными, вдруг предстали передо мной жалкими деревцами".
Провинция – это болото, в котором задыхается свобода. Провинция – это абсолютное зло. Так, по крайней мере, чувствует Рембо. Однако он восстает не только против "жуткого Чарльзтауна" (перевод на английский названия Шарлевиль). Прежде всего, это был бунт против власти матери – mother, как именует ее Рембо. Чужой язык здесь служит орудием борьбы: он позволяет хотя бы мысленно дистанцироваться от того, что так крепко держит. Чарльзтаун и «mother» – это две силы, заключившие против него союз.
Еще один объект ненависти – христианская религия. Через несколько лет Рембо напишет:
"Я – раб своего креения. Родители мои, вы сделали меня несчастным, да и самих себя тоже".[24]24
«Ночь в аду». Из сб. «Сезон в аду».
[Закрыть]
Это отвращение носит мировоззренческий характер:
Проклятья изольет Он полусгнившим душам,
Избравшим правый путь спасительных смертей, —
Мы ненависти храм победный не разрушим,
Нам уготованных не избежим страстей.
Иисусе, женских воль грабитель непреклонный,
Бледнея от стыда и не жалея лба,
Тысячелетьями творит тебе поклоны
Под тяжестью скорбей согбенная раба.[25]25
Первое причастие. – Перевод Р. Дубровкина. Русский текст не дает полного представления о бунте Рембо против религии: так, строчка «Иисусе, женских воль грабитель непреклонный» в оригинале звучит иначе – «Христос! О Христос, извечный похититель сил».
[Закрыть]
Подросток считал христианскую религию не заблуждением ума, а истощением всех жизненных сил – сознательным отказом от свободы. Одновременно он чувствовал, что навеки «отравлен» верой, впитанной с молоком матери. Ив Бонфуа полагает, что именно в этом таится разгадка одного из самых разительных противоречий Рембо: сочетание чисто интеллектуальных устремлений с сугубо материальными средствами достижения идеала – алкоголем и наркотиками. Он "должен был пробудить заблудшую животную энергию, чтобы вновь обрести статус сына солнца. Ему известно, что в сфере одного лишь духа он заранее обречен на поражение".
Можно сказать, что Рембо являет собой классический пример так называемого подросткового максимализма, но, в отличие от многих других своих сверстников, он воплотил бунт в поступках – прежде всего, в побегах из дома. Несомненно, способствовала этому тогдашняя атмосфера: страна переживала один из самых критических периодов своей истории – в июле 1870 года Франция объявила войну Пруссии. Рембо откликнулся на эти события стихотворением "Вы, храбрые бойцы…" (буквально: "Мертвецы 92-го"; еще один вариант перевода: "Французы, вспомните"). Правда, этот учебный год Артюр завершает триумфально: 17 июня он получает первую награду за латинские стихи. Эрнест Делаэ позднее вспоминал об инциденте, связанном с распределением премий:
"В связи с военными событиями у нас явилась мысль отказаться от получения наград и пожертвовать их стоимость в пользу казны. Составили высокопарное письмо на имя министра, собрали подписи. Рембо один не захотел приложить к нему руку".
Изамбара не было в Шарлевиле, и Рембо чувствовал себя одиноким. Здесь совпало многое: трудный подростковый возраст, ненависть к затхлой атмосфере провинциального городка, осознание своей одаренности и бурные события в стране, в которых Рембо не мог принять участие по возрасту. Происходящие в стране события не могли не удручать: национальная катастрофа была спровоцирована бездарной политикой властей и безразличной инертностью генералов.
В своем письме Изамбару Рембо не жалеет сарказма в адрес горожан и их патриотического подъема: "… по улицам слоняются двести или триста пью-пью,[26]26
Шутливое прозвище французских солдат.
[Закрыть] эти благодушные обыватели размахивают руками, напустив на себя воинственный вид, хотя на осажденных в Меце и Страсбургеони совсем не похожи! Какой ужас, когда отставные бакалейщики напяливают на себя военный мундир! Потрясающе, насколько они вообразили себя вояками: все эти нотариусы, стекольщики, сборщики податей, столяры и прочие пузаны, которые, прижав винтовку к груди, занимаются патрульотизмом у ворот Мезьера – моя родина поднимается! А мне хотелось бы, чтобы она сидела спокойно – не шевелите сапогами! Вот мой принцип. Я выбит из колеи, болен, взбешен, глуп, расстроен; я мечтал о солнечных ваннах, о бесконечных прогулках, об отдыхе, о путешествиях, о приключениях, даже о бродяжничестве; мечтал особенно о газетах, книгах… Ничего! Ничего! Почта ничего не доставляет книгопродавцам, Париж просто насмехается над нами: ни одной новой книжки! Это смерть! Если говорить о газетах, я опустился до «Арденнского вестника»… Эта газета выражает устремления, желания и мнения здешнего населения, так что судите сами! Хорошенькое дельце! Я чувствую себя изгнанником на родине!!!
К счастью, у меня есть ваша комната: помните, вы ведь дали мне разрешение. – Я унес половину ваших книг! (…) У меня тут "Галантные празднества" Поля Верлена… Очень странно, очень забавно, но в целом восхитительно. И порой очень смело… Купите, советую вам, "Добрую песню" того же поэта: она только что вышла у Лемера, я еще не прочел: сюда ничего не доходит; но в некоторых газетах ее очень хвалят".
Отметим первое упоминание имени Верлена в этом письме. Всего лишь через четыре дня – 29 августа 1870 года – Рембо совершил первый побег из дома. Для матери все произошло совершенно неожиданно: в жаркий предгрозовой вечер она гуляла со своими детьми по лугу, и Артюр отпросился у нее взять книгу. Три недели спустя она с искренним негодованием напишет Изамбару о "глупой выходке обычно столь послушного и спокойного ребенка". К этому письму мы еще вернемся, но уже из этих слов матери ясно видно, до какой степени она не понимала, что творится с младшим сыном. Конечно, старший мальчик также преподнес ей неприятный сюрприз: в начале месяца Фредерик ушел из Шарлевиля вместе с отступающими войсками. Но Фредерик считался лодырем и мог сбежать из дома, чтобы не возвращаться в коллеж, тогда как Артюр учился отлично и во всем был покорен матери. Она не желала верить, что подчинение это было лицемерным. Однако он уже на следующий день, если верить Делаэ, продал свои школьные награды за двадцать франков – Изабель Рембо яростно утверждала, что все награды Артюра бережно хранятся в Роше, но так и не смогла предъявить доказательства.
Побег был совершенно не подготовлен: у мальчика не было ни денег, ни документов. Обстановка же была угрожающей: 30 августа французская армия потерпела поражение под Бомоном. Шарлевиль был полон самых ужасных слухов, и мадам Рембо, несомненно, провела мучительные часы, гадая, что могло случиться с сыном. Патерн Берришон утверждал, что она весь день бродила по улицам города "в состоянии неописуемой тоски": обошла все кабаки, всю набережную Мёзы, все помещения вокзала.
Тем временем, Артюр добрался до Шарлеруа, но целью его был Париж. От Сен-Кантена он поехал на поезде без билета, и на Восточном вокзале столицы его арестовали за недоплату железнодорожной компании тринадцати франков. С полицейскими он поначалу разговаривал высокомерно и отказался назвать свое имя. Правда, выглядел он безобидно: провинциальный подросток с розовыми щеками, опрятно одетый. Однако документов при нем не было, а при обыске у него нашли записную книжку с "таинственными записями" – это были его стихотворения, но в участке с этим разбираться не стали. Шла война, и "шпиономания" уже успела расцвести пышным цветом, поэтому подозрительного юнца без долгих разговоров отправили в тюрьму Мазас. Как это будет и в дальнейшем, при столкновении с реальностью Рембо мгновенно потерял весь свой апломб: бросать "дерзкий вызов" властям в родном Шарлевиле – это одно, а оказаться за решеткой в чужом городе – совсем другое. Попросив бумаги и чернил, он тут же принялся сочинять жалобные послания, в которых мольбы перемежались с требованиями. Одно из таких писем 5 сентября отправилось в Дуэ, где находился Изамбар: "Ах! Я уповаю на вас, как на родную мать; вы всегда были для меня братом, и я настоятельно прошу вас не оставить меня теперь без вашей поддержки. Я написал матери, имперскому прокурору, комиссару шарлевильской полиции; если вы не получите от меня никаких известий до среды, садитесь в тот же день в парижский поезд, приезжайте сюда, подайте письменное заявление с требованием освободить меня или явитесь лично к прокурору, предложив выдать меня вам на поруки! Сделайте все, что только можете, и, по получении этого письма, напишите со своей стороны, – да, я требую этого от вас! – напишите моей бедной матери (Шарлевиль, набережная Мадлен, 5), чтобы утешить ее! Пишите мне тоже, сделайте все, что в ваших силах! Я люблю вас, как брата, я буду любить вас, как отца". Любопытно, как в трудную минуту в человеке пробуждаются понимание и сочувствие к близким – лишь теперь Артюр сознает, что "бедная мать" нуждается в утешении. Начальник тюрьмы также написал учителю, попросив взять беглеца на поруки. Изамбар приехал за ним, уплатил тринадцать франков и увез его к своим незамужним теткам – девицам Жендр. Здесь Рембо провел две недели – с 10 по 25 сентября. По общему мнению, именно с пребыванием в Дуэ связано одно из самых знаменитых его стихотворений:
Когда на детский лоб, расчесанный до крови,
Нисходит облаком прозрачный рой теней,
Ребенок видит въявь склоненных наготове
Двух ласковых сестер с руками нежных фей.
Вот, усадив его вблизи оконной рамы,
Где в синем воздухе купаются цветы,
Они бестрепетно в его колтун упрямый
Вонзают дивные и страшные персты.
Он слышит, как поет тягуче и невнятно
Дыханья робкого невыразимый мед,
Как с легким присвистом вбирается обратно —
Слюна иль поцелуй? – в полуоткрытый рот…
Пьянея, слышит он в безмолвии стоустом
Биенье их рисниц и тонких пальцев дрожь,
Едва испустит дух с чуть уловивым хрустом
Под ногтем царственным раздавленная вошь…
В нем пробуждается вино чудесной лени,
Как вздох гармоники, как бреда благодать,
И в сердце, млеющем от сладких вожделений,
То гаснет, то горит желанье зарыдать.[27]27
«Искательницы вшей». – Перевод Б. Лившица.
[Закрыть]
Если общепринятая версия точна, то «две ласковые сестры» – это тетки Изамбара, в дом которых попал грязный, завшивевший Рембо. В любом случае, стихотворение основано на личных впечатлениях юного бунтаря – в нем передано сладкое чувство освобождения от мерзких кровососов. В Дуэ происходит еще одно событие: именно здесь юноша познакомился с Полем Демени. Завязавшаяся между двумя молодыми поэтами кратковременная переписка имеет чрезвычайно важное значение для понимания творчества Рембо.
В Дуэ Артюр – быть может, впервые в жизни – почувствовал себя счастливым. Он даже записался в национальную гвардию вместе с Изамбаром. Обыватели маршировали, держа наперевес метла (вместо ружей), и Рембо это нисколько не шокировало, тогда как в Шарлевиле он с полным основанием называл подобные экзерсисы проявлением "патрульотизма".
Однако мадам Рембо прислала сыну грозное письмо, полное грубых попреков и в адрес Изамбара: по ее мнению, тот должен был прогнать Артюра, а не "прятать" его у себя. Самому Изамбару она написала 24 сентября, и в этом послании прозрачно намекнула, что ее мальчику помогли сбиться с праведного пути:
"Сударь, я очень обеспокоена и не понимаю причин столь продолжительного отсутствия Артюра; а ведь он должен был понять из моего письма от 17 числа, что ему не следует ни на один день задерживаться в Дуэ; полиция, со своей стороны, предпринимает разыскания, чтобы узнать, где он побывал, и я очень боюсь, как бы этого маленького мерзавца не арестовали еще раз; впрочем, тогда ему не нужно будет возвращаться, ибо я даю клятву, что до конца жизни моей больше его не приму. Как понять глупую выходку этого ребенка, обычно столь послушного и спокойного? Как могла у него возникнуть такая безумная мысль? Неужели кто-то ему это внушил? Но нет, я не должна так думать. В несчастье становишься несправедливым. Проявите же доброту к этому несчастному, дайте ему десять франков. И прогоните его вон, пусть возвращается как можно скорее.
Только что я ушла с почты, где мне вновь отказали в пропуске, поскольку линия до Дуэ все еще закрыта. Что тут делать? У меня слишком много забот. Лишь бы Господь не покарал этого несчастного ребенка за безумную выходку так, как он того заслуживает".
Письмо, конечно, очень выразительное: мадам Рембо предстает здесь во всей красе – черствая, вспыльчивая, абсолютно уверенная в своей правоте. Прочитав его, Рембо пришел в ярость: уже забыв о тюрьме и своих мольбах, он заявил, что никогда больше не вернется в Шарлевиль. Учителю пришлось поступиться самолюбием: невзирая на оскорбительный тон мадам Рембо, он лично доставил беглеца в отчий дом. Позднее Изамбар вспоминал:
"Ну и прием встретил блудный сын на лоне матери! А я-то оказался хорош! Я простофиля, нарочно вызвавшийся сопровождать его, чтобы утихомирить страсти. Вы, должно быть, читали у Куртелина происшествие с господином, нашедшим часы и, сложив губы сердечком, отнесшим их полицейскому комиссару. Его чуть-чуть не засаживают в кутузку, как вора или укрывателя краденого. И обычно не слишком обходительная мамаша Рембо задала своему вундеркинду чудовищную взбучку, а на меня обрушилась с такой бранью, что я застыл на месте, как вкопанный, и поспешил убраться подобру-поздорову".
Рембо вернулся домой 27 сентября, но уже через несколько дней совершил второй побег, что удивления не вызывает – домашняя атмосфера стала для него невыносимой, а Фредерик по-прежнему отсутствовал.[28]28
Став чем-то вроде «сына полка», он пережил вместе с приютившими его солдатами осаду Меца, откуда сумел благополучно выбраться благодаря своему юному возрасту.
[Закрыть]7 октября 1870 года Артюр покинул Шарлевиль и двинулся по направлению к бельгийской границе. Первая попытка пошла ему на пользу – на сей раз он выработал определенный план. В шарлевильском коллеже учился юноша по фамилии дез’Эссар. Его отец был редактором одной из ежедневных газет Шарлеруа, и Рембо вознамерился получить там работу, устроившись переводчиком или репортером. Дойдя пешком до Фюме, Рембо нашел приют у товарища по коллежу, который дал ему плитку шоколада и рекомендательное письмо к сержанту национальной гвардии в Живе. Это был старинный пограничный городок. Не застав дома сержанта, находившегося в наряде, Рембо без колебаний улегся в его постель, а ранним утром поспешно удалился, чтобы избежать неприятных разъяснений. Эта крайняя степень бесцеремонности, впервые появившаяся в пору второго побега, впоследствии будет несказанно изумлять и раздражать его знакомых. Перебравшись через границу, Рембо оказался в Шарлеруа и явился с визитом к старшему дез’Эссару. Тот пригласил молодого человека на обед, но за столом Рембо стал поносить видных государственных деятелей, и испуганный редактор счел за благо отказать настырному просителю: по его мнению, респектабельная газета не нуждалась в таком сотруднике. В Шарлеруа делать было больше нечего, и Рембо решил отправиться в Брюссель. Он шел пешком, ночевал в открытом поле, просил милостыню в деревнях и в бельгийскую столицу прибыл в лохмотьях, почти падая от голода и усталости. Впрочем, в этих историях довольно трудно отделить легенды от реальности. Рембо подготовился к побегу основательно, и деньги у него имелись – во всяком случае, он останавливался в гостинице под названием «Ла Мезон верт», о чем свидетельствует, в частности, стихотворение "В «Зеленом кабаре». В Брюсселе он отыскал одного из друзей Изамбара, фамилию которого узнал совершенно случайно. Тем не менее, тот сжалился над беглецом: приютил его на несколько дней у себя, купил новую одежду и дал немного денег на дорогу. 20 октября юноша вновь оказался в Дуэ, но не застал своего учителя дома. Это его нисколько не смутило, и он по собственному почину занял комнату Изамбара, который впоследствии так описал встречу с ним: «Я увидел Рембо в модном воротничке, с загнутыми углами, и в шелковом галстуке темно-красного цвета, делавшем его похожим на настоящего денди». Приятель Изамбара, следовательно, не поскупился – либо Рембо сам позаботился о своем гардеробе. Положение молодого учителя, между тем, нельзя было назвать завидным, поскольку его вполне могли принять за подстрекателя – в конце концов, Рембо оказался в Дуэ во второй раз за какой-то месяц, и это после оглушительного скандала в связи с первым побегом. Впрочем, это волновало лишь Изамбара, которому пришлось в очередной раз писать мадам Рембо: сам беглец спокойно делал копии со своих последних стихов, намереваясь отправить их новому знакомцу Полю Демени и, главное, в типографию. Эта рукопись сохранилась: в нее входят самые светлые, самые веселые, самые «детские» стихи Рембо – "В «Зеленом кабаре», «Плутовка», «Мое бродяжничество» («Моя цыганщина»). Он создал их в порыве надежды, ощутив себя «на воле», вдали от родного дома и материнского диктата. Все честолюбивые планы Артюра рухнули, когда пришел ответ от матери: «Требую поручить полиции водворить сына на место. Категорически запрещаю предпринимать какие-либо иные шаги». 1 ноября беглеца доставили домой, а 2 ноября он отправляет письмо Изамбару, с которым уже никогда больше не встретится: «Я вернулся в Шарлевиль на следующий день после того, как расстался с вами. Мать приняла меня, и я – я здесь… в полной праздности. Мать поместит меня в пансион только в январе 71 года. Что ж, я сдержал свое обещание. Я умираю, я заживо разлагаюсь от бездействия, от злости, от уныния. Что вы хотите, я ужасающе непоколебим в том, что обожаю свободную свободу и… многое другое, что „внушает жалость“, не так ли? Мне следовало вновь уйти сегодня же, и я мог это сделать: у меня новая одежда, я продал бы часы, и да здравствует свобода! – И однако же я остался! остался! – но еще не раз захочу уйти снова. – Ведь это так просто: надел шляпу, пальто, засунул руки в карманы и вышел. Но я останусь, останусь! Я этого не обещал. Но я это сделаю, чтобы заслужить вашу любовь – вы говорили мне об этом. Я постараюсь ее заслужить. Я не в силах выразить вам свою признательность более, чем сделал это в день отъезда. Но я докажу вам ее на деле. Если надо будет что-то сделать для вас, я умру, но сделаю – мое слово тому порукой». Именно это письмо подросток подписывает словами «ваш бессердечный А. Рембо». Но, как заметил Станислас Фюме, «сердце нанесло ему ужасный удар и в конечном счете предало этого бессердечного». Рембо, действительно, нечего было делать, поскольку коллеж закрылся. Впрочем, он вовсе не хотел туда возвращаться, но по-прежнему мечтал опубликоваться и отослал свои стихи в газету демократического направления – «Арденнский прогресс». В ожидании каких-то перемен в своей жизни он совершает долгие прогулки в обществе Эрнеста Делаэ и глотает книги в городской библиотеке, попутно пререкаясь с библиотекарем и другими посетителями. Эти мирные шарлевильские обыватели, по словам Верлена, послужили прообразом бюрократов-монстров в одном из самых известных стихотворений Рембо, которое было создано в январе 1871 года:
Рябые, серые; зелеными кругами
Тупые буркалы у них обведены;
Вся голова в буграх, исходит лишаями,
Как прокаженное цветение стены (…)
Со стульями они вовек нерасторжимы.
Подставив лысину под розовый закат,
Они глядят в окно, где увядают зимы,
И мелкой дрожью жаб мучительно дрожат(…)
У них незримые губительные руки…
Усядутся опять, но взор их точит яд,
Застывший в жалобных глазах побитой суки, —
И вы потеете, ввергаясь в этот взгляд.
Сжимая кулаки в засаленных манжетах,
Забыть не могут тех, кто их заставил встать,
И злые кадыки у стариков задетых
С утра до вечера готовы трепетать (…)[29]29
«Сидящие». – Перевод В. Парнаха.
[Закрыть]
Эти неприятные для Рембо люди вряд ли заслуживали такой злобной отповеди, но им не повезло – именно в них воплотился для поэта ненавистный Шарлевиль, именно они преграждали ему путь к свободе и покушались на его независимый дух. В ноябре 1870 года домой вернулся, наконец, и второй беглец – Фредерик. По словам Делаэ, братья не могли смотреть друг на друга без смеха: они чувствовали духовное родство, и, быть может, это был наилучший период их взаимоотношений. Впрочем, младший не упускал случая подпустить шпильку старшему:
"… Артюр, будучи в некотором отношении более злокозненным, забавлялся тем, что высмеивал патриота Фредерика. А тот – очень спокойно, с легким налетом южного говора, усвоенного в полку, и добродушным тоном отдыхающего мужчины – отвечал ему: "Меня от тебя тошнит".
Зима 1870–1871 годов была тяжела и для Рембо и для страны. Военно-политическая ситуация ухудшалась с каждым днем и с каждым часом: 20 декабря немцы осадили Мезьер, а 31 подвергли город обстрелу, выпустив по нему более шести тысяч снарядов. В этот день Рембо хотел выбраться из дома, но мать заперла двери на ключ, и он сумел убежать лишь в семь часов вечера. Война вызывает в нем отвращение – видимо, искреннее. Стихи о бессмысленной гибели молодых в военной мясорубке принадлежат к числу не только самых известных, но и самых проникновенных в творчестве Рембо. Для обозначения чудовищного преступления против человека он выбрал короткое и емкое слово "Зло":
Меж тем как красная харкотина картечи
Со свистом бороздит лазурный небосвод
И, слову короля послушны, по-овечьи
Бросаются полки в огонь, за взводом взвод;
Меж тем как жернова чудовищные бойни
Спешат перемолоть тела людей в навоз
(Природа, можно ли взирать еще спокойней,
Чем ты, на мертвецов, гниющих между роз?) —
Есть Бог, глумящийся над блеском напрестольных
Пелен и ладаном кадильниц. Он уснул,
Осанн торжественных внимая смутный гул,
Но вспрянет вновь, когда одна из богомольных
Скорбящих матерей, припав к нему в тоске,
Достанет медный грош, завязанный в платке![30]30
Перевод Б. Лившица.
[Закрыть]
Разрушения были значительными – так, при бомбардировке Мезьера сгорел дом Эрнеста Делаэ, и тот вынужден был перебраться к родственникам в деревню. Затем началась оккупация. Национальное унижение каждый переживал по-своему. У Рембо оно превратилось в ненависть к немцам и особенно к их лидеру – Бисмарку. Делаэ вспоминал саркастические замечания Рембо о немецкой дисциплине и немецких порядках, а также его «пророческие слова» о последствиях войны:
"Посвистев всласть в свои дурацкие дудки и натешившись барабанным боем, они вернутся к себе на родину, где будут уплетать сосиски, в твердой уверенности, что дело доведено до конца. Но погоди немного. Вооруженные до зубов, насквозь проникнутые духом военщины, руководимые чванными и заносчивыми вождями, они вкусят от всех прелестей легкой победы… Я предвижу железные тиски, в которые будет зажата немецкая общественность. И все это лишь для того, чтобы быть в конце концов раздавленными какой-нибудь коалицией".
В действительности поражение родной страны вызывало у Рембо скорее злорадство нежели скорбь: он всей душой ненавидел империю и жаждал увидеть ее крах. И вот это, наконец, свершилось. В один прекрасный день Рембо явился в библиотеку с ликующим возгласом: "Париж сдался!" Национальную катастрофу он воспринял как конец шарлевильского прозябания. Продав часы, чтобы купить железнодорожный билет, он 25 февраля 1871 года садится на поезд. Это третий побег Рембо – несомненно, самый загадочный из всех, ибо о нем сложено наибольшее количество легенд.
Артюру казалось, что к этому побегу он подготовился куда лучше, чем к первым двум: в соответствии с его книжными представлениями о жизни ему нужно было всего лишь добраться до Парижа, "города Просвещения" (этот эпитет настолько часто встречается в воспоминаниях Эрнеста Делаэ, что превращается в штамп) – а уж там любой литератор с распростертыми объятиями примет талантливого собрата из провинции. Добравшись до столицы, Рембо сразу же отправился к карикатуристу Андре Жилю, адрес которого каким-то образом узнал. Не застав никого в мастерской, он преспокойно улегся на диван – как уже проделывал это в Дуэ, "в гостях" у сержанта национальной гвардии. Художник, впрочем, отнесся к нему благосклонно: вернувшись вечером домой и обнаружив сладко спящего незнакомого юношу, разбудил нахала и выпроводил вон, но при этом дал десятифранковую монету и несколько добрых советов – в частности, объяснил, что в нынешнем Париже литераторы, как и все прочие люди, гораздо больше думают о пропитании, чем о поэзии. Сам Рембо говорил потом Делаэ, что "Париж – это желудок". Около двенадцати дней он бродил по городу, рассматривая витрины книжных магазинов и ночуя под мостами или в угольных баржах. Столица оказалась к нему не слишком гостеприимной, и 10 марта он отправился пешком в Шарлевиль.
Рембо умел отвечать обидевшей его действительности только одним чувством – злобой. Вероятно, именно после этого побега в нем зародилась ненависть к Парижу, которая окончательно выкристаллизуется к лету 1872 года. Домой он вернулся весь в лохмотьях, простуженный и оголодавший. Мать начала, наконец, осознавать всю серьезность ситуации: она уже не ругала сына, а пыталась наставить его на путь истинный уговорами и угрозами: ей хотелось, чтобы он вернулся в коллеж и держал экзамен на степень бакалавра – либо устроился на какую-нибудь службу.
