Текст книги "Милинери"

Автор книги: Елена Чумакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Глава 5. Бегство

Ветер гнал по мокрой мостовой желтые листья. Дождь, словно расшалившийся ребенок, шлепал ладошками по неспокойным водам Мойки, затихал, будто отдыхая, и вновь принимался за свою игру. Софья печально смотрела сквозь окно на знакомые с детства очертания домов, чугунный узор парапета, шпили Адмиралтейства и Петропавловки, видневшиеся за крышами, и думала, что, возможно, видит все это в последний раз.

– Соня, ну где же ты, поторопись, извозчик вот-вот приедет! – раздался снизу нервный голос матушки.

Софья окинула прощальным взглядом свою девичью комнату, коснулась кончиками пальцев шелкового покрывала на постели, цветочной гирлянды на обоях, и поспешила вниз.

В марте восемнадцатого года теперь уже большевистское правительство, пришедшее на смену временному, заключило с Германией мирный договор, Россия вышла из войны. Но жить легче не стало, скорее, наоборот: в Петрограде воцарились голод и холод. Хлеб теперь давали по карточкам, сто двадцать граммов на едока.

Владелец газеты, в редакции которой работала Соня, бежал, опустошив сейфы, сотрудники оказались без работы и денег. Семья Осинцевых выживала за счет продажи своих вещей, всего, на что Николаю удавалось найти покупателей. Одна за другой пропадали со стен картины, пустела домашняя библиотека, буфет с фамильным серебром, сундуки с меховыми манто и, наконец, за бесценок был продан рояль. Семья быстро спускала все, что наживалось поколениями.

Так же быстро редел круг знакомых. Город пустел, целые семьи уезжали, кто куда и как мог. Задумались об отъезде и Осинцевы, но неизвестность пугала, трудно было решиться на побег с Родины, в сердцах теплилась надежда, что все еще образуется, мир вернется в привычное русло. Да и куда бежать? В Европе догорал костер Первой мировой войны, на севере высадились войска англичан и французов, с запада в сторону Петрограда двигались германцы, в Заволжье подняли восстание белочехи-военнопленные. Интервенты, словно шакалы, набросились на измученную страну. Большевистское правительство, оказавшись перед угрозой оккупации Петрограда, переехало в Москву, сделав ее столицей нового государства. Петроград потерял свой статус, и жители сразу это почувствовали.

Однажды в особняк Осинцевых вошли решительные люди в кожаных куртках. Они по-хозяйски оглядели помещения, словно не слыша протесты Павла Николаевича, потом мужеподобная женщина в красной косынке протянула ему бумагу:

– Вот постановление об экспроприации данного здания, здесь будут жить семьи рабочих. Вам разрешается занять две комнаты по вашему выбору. Павел Николаевич растеряно смотрел на жирную фиолетовую печать поверх колючих подписей.

– Вы не имеете права! Этот особняк построен еще моим прадедом!

– Не прадедом он построен, а руками рабочих, им и отдаем. А ты, буржуйский недобиток, будешь мешаться – ликвидируем. Скажите спасибо, что разрешают вам занять аж две комнаты, я бы всех вас в канаву вышвырнул, – зло зашипел один из «кожаных», выразительно положив руку на кобуру.

– Сроку вам до конца недели.

Весь вечер семья суетилась вокруг Павла Николаевича, справляясь с сердечным приступом. На следующий день решено было из города уезжать, оставив в двух комнатах Агашу и дворника Тимофея стеречь самое ценное из сохранившихся вещей.

После долгих споров сошлись на том, что нужно поездом ехать на юг, оттуда как-нибудь пробираться в Крым, находящийся в руках Добровольческой армии, а потом морем плыть до Европы. Брат отправился на Николаевский вокзал, вернулся к вечеру счастливый, с билетами до Ростова-на-Дону.

– Вы не представляете, как повезло! Встретил однокашника, он на железной дороге, оказывается, работает, помог. А в кассах толпы народа, билетов нет.

Теперь, когда решение было принято, сделан первый шаг, всем казалось, что добраться до какой-нибудь европейской страны будет не так уж сложно, что все трудности, голод, холод, безденежье, останутся здесь, а впереди манила привычная комфортная жизнь.

В прихожей царила суета, что-то упаковывалось в саквояжи, что-то наоборот доставалось, как это обычно бывает перед отъездом.

– Ой, гречневики-то чуть не забыли! До полночи вчера пекла! – спешила из кухни Агаша. И остановилась, глядя на спускавшуюся по лестнице Софью. Потом обвела взглядом остальных.

– Ох, нехорошо оделись, неправильно: шляпки, перчатки, мантильи, сюртуки. Сразу видно – баре. Надо попроще одеться, как простые мещане, чтобы в толпе-то затеряться, чтобы не привязывались к вам.

Все переглянулись.

– А ведь она права… – подал голос Николя, – ай да Агаша, сообразила! Только где же мы такую одежду сейчас возьмем?

– А в моем сундуке поищем, да от кухарки и кучера кое-какие вещички остались.

На пороге возник извозчик.

– Прикажете грузить?

Поднялась суматоха, и пока Тимофей с извозчиком таскали и увязывали баулы и саквояжи, Осинцевы спешно рылись в сундуках, бегая из комнаты в комнату и помогая друг другу переодеться. Через четверть часа в пролетку усаживались простые горожане – головы женщин покрывали шерстяные платки, из-под теплых жакетов виднелись суконные юбки и ботинки на шнуровке, на мужчинах красовались кепки, слегка побитые молью сюртуки и потертые на коленях штаны.

Наконец пролетка тронулась, все в последний раз оглянулись на покидаемое родовое гнездо, на Агашу, утирающую слезы уголком белого платка, переминающегося на крыльце Тимофея, на узорчатый чугунный козырек над парадным, на окна в белых наличниках. Лошадь, звонко цокая подковами по брусчатке, свернула в проулок. Вся их прошлая жизнь осталась за этим углом. Что-то ждало их впереди?

Соня сидела на жесткой тряской полке, поджав под себя ноги и закутавшись в платок. По полу вагона немилосердно дуло. Она бездумно смотрела в окно на однообразную степь, провожая взглядом гонимые ветром кустики перекати-поля. Вот так и их, лишившихся корней, несет по жизни неизвестно куда. Где-то им удастся вновь зацепиться и пустить новые корни? И удастся ли…

В конце вагона плакал маленький ребенок. За переборкой мужчины, смачно матерясь, играли в карты. Соня заметила, что на краю оврага показались несколько всадников. Их силуэты четко вырисовывались на фоне ясного неба. Небольшой отряд развернул коней и понесся по полю параллельно поезду, постепенно приближаясь.

– Гляньте-ко, гляньте! Никак бандиты? – раздались голоса в вагоне.

– Белые? Красные? Зеленые?

– А шут их разберет…

– Догонят?… Не догонят?…

Паровоз, издав тревожный гудок, заметно прибавил ход. За окном полетели клочья черного дыма. Всадники неслись теперь совсем близко к поезду. Раздались выстрелы, пули защелкали по обшивке вагона. Николай, спрыгнув с верхней полки, оттолкнул сестру от окна.

– Всем лежать и не высовываться, – скомандовал он растерявшимся родственникам.

Поезд, дернувшись, резко затормозил, с верхних полок посыпались узлы и баулы. Несколько минут спустя двери вагона распахнулись, по проходу затопали сапоги. Осинцевы, испуганно переглядываясь, прислушивались к крикам и плачу в соседних купе.

Перед ними возник рослый детина в ситцевой косоворотке морковного цвета и грязно-желтой изрядно свалявшейся папахе.

– Экспроприация! – весело сказал он. – Сами сдадите, али изымать придется? Кто такие будете? Куды едете?

– Мещане мы из Пскова. От голода бежим к родне в Ростов. У вас, говорят, сытнее, – торопливо ответил Николай, – а ценностей никаких не имеем, давно все на продукты выменяли.

– Мещане говорите? А ну руки покажь! – прикрикнул детина.

– Ах вы, падлы! Ишь, ручки-то холеные, барские… Пролетарьят обмануть вздумали?! Куды колечки-браслетики попрятали?

Глаза его стали странно-светлыми и какими-то сумасшедшими. Он подцепил дулом нагана верхнюю пуговку Сониной блузки:

– Раздевайся, нито сам раздену.

– Браток, не трожь бабу, на сносях она! – осторожно вступился Николай.

– А ты кто такой будешь? – дуло нагана развернулось в его сторону.

– Ейный законный муж, псковский мещанин Осинцев.

– А я отец ее. Мил человек, не трожь дочку, христом богом молю! – вмешался Павел Николаевич.

Мария Феоктистовна побелевшими губами читала молитву и мелко крестилась. Петя, бледный, под стать воротничку своей сорочки, прижался к плечу сестры.

Вдалеке захлопали выстрелы. По проходу пробежал еще один бандит.

– Петро,тикаем! Кажись, деникинцы…

Детина все еще держал Николая под прицелом, потом чуть приподнял дуло и выстрелил. Пуля вошла в обшивку вагона над головой Осинцева. Бандит расхохотался.

– Что, барин, намочил портки? То-то. Еще свидимся, бог даст, разберуся я с вами, – пообещал он и скрылся за переборкой.

Осинцевы перевели дух, ощупывая нательные пояса, в которых были припрятаны остатки фамильных драгоценностей. Это было надежнее кредитных билетов, и они рассчитывали, что сережки и колечки помогут им добраться до Европы, как-то продержаться первое время.

Поезд стоял среди степи. Пассажиры постепенно приходили в себя, кто-то выпрыгивал из вагона, бежал к паровозу.

– Вылезай. Поезд дальше не пойдет. Машиниста и кочегара убили, – раздались голоса за окнами.

Люди зашевелились, собирая вещи, потянулись к выходу.

– Ну что, в вагоне сидеть бесполезно, да и опасно, бандиты могут вернуться. Придется идти пешком до ближайшей станции. Там как-нибудь помогут добраться до Ростова, – вздохнул Николай.

Однако после первых же шагов по насыпи стало ясно, что далеко с тяжелыми чемоданами не уйти.

– Надо избавиться от части вещей, взять только самое необходимое, – вздохнул Николай.

– Давайте зимние вещи оставим в вагоне, а на станции подождем, когда состав пригонят.

Пока под причитания Марии Феоктистовны перебирали и заново упаковывали вещи, остальные пассажиры скрылись с глаз. Осинцевы продолжили путь вдоль насыпи, значительно отстав от попутчиков. Но даже налегке ходьба давалась Павлу Николаевичу с трудом, сдавало сердце. Дети с беспокойством поглядывали на отца.

Они прошли не больше километра, когда дорогу им преградил отряд белогвардейцев.

– Кто такие? Куда направляетесь? – спросил офицер, возглавляющий группу.

– Штабс-капитан Осинцев, в отставке по ранению, – представился Николай и назвал остальных членов семьи.

– Следуйте за нами, на месте разберемся, – скомандовал всадник с погонами поручика.

– Господин поручик, – обратился к нему Николай, – извините, но отец не дойдет, у него больное сердце.

– Рябов!

– Я!

– Уступи коня графу, или как там его, – распорядился командир отряда.

Один из всадников спешился, помог Павлу Николаевичу сесть в седло, и отряд продолжил путь.

Через некоторое время группа въехала в село. Вдоль широкой улицы за плетнями стояли беленые мазанки, крытые соломой, лениво брехали собаки, видимо привыкшие к людям в военной форме. Осинцевы оказались на широком дворе. Под старой грушей сидели несколько человек со связанными руками. В одном из них Осинцевы узнали своего недавнего обидчика в косоворотке морковного цвета. Он тоже узнал их и зыркнул так, что у Сони мороз пробежал по коже. Но долго разглядывать друг друга им не пришлось, во двор въехал новый отряд. Среди всадников выделялась красивая молодая женщина в новенькой каракулевой папахе и ладно сидящей на стройной фигурке военной форме. Она круто осадила коня перед арестованными, и Соня невольно ахнула:

– Бежанович! Зина!

Та задержала взгляд на Соне:

– Осинцева? Какими судьбами? Да вы всей семьей… вот где довелось свидеться… Ладно, потом расскажете, – и бросила через плечо ординарцу, – Проводи в хату.

В просторной чистой горнице было тихо и тепло. Молодая сухопарая женщина орудовала ухватом около печи. В углу висели старинные иконы, украшенные вышитым рушником. На столе аппетитно белели ломти сала на широкой тарелке, из глубоких мисок выглядывали соленые огурцы, квашеная капуста, в центре стола красовалась запотевшая бутыль с самогоном. Хозяйка поставила на стол чугунок с дымящейся картошкой, ловко нарезала толстыми ломтями каравай хлеба. У голодных путников заурчало в пустых животах. Их внимание отвлекли выстрелы во дворе. Николай выглянул в окно, лицо его приобрело озадаченное выражение. Он поспешил отойти от окна.

В хату вошла Зина, пряча маузер в кобуру. Странное выражение ее лица, от которого у Сони пробежал холодок по спине, сменилось усталой улыбкой.

– Что стоите, гости? Прошу к столу. Умойтесь с дороги, рукомойник в сенях, и давайте ужинать. За трапезой расскажете о ваших злоключениях.

Она сняла папаху и портупею, расстегнула верхнюю пуговицу гимнастерки, женственным движением закинула руки за голову, вытащила шпильки, и черные локоны волной рассыпались по плечам.

Гостей уговаривать не пришлось, вскоре тарелки опустели, разговор после чарочки-другой стал оживленнее. Соня с беспокойством заметила, что Николай не сводит глаз с разрумянившегося лица ее бывшей одноклассницы, вспомнила, как увлеченно вальсировал он с ней на выпускном балу. На душе стало как-то неспокойно.

– Ну что же, день был нелегким, пора отдыхать, – закончила разговоры Зина.

– Переночуете на сеновале, а утречком дам вам телегу, конвой, проводят до самой Ялты. Крым сейчас, наверное, единственное безопасное место в России-матушке, где сохранились закон и хоть какой-то порядок. Там переживете смутные времена, пока разгоним бандитов всех мастей.

На улице быстро темнело. Сонечка поразилась величине и яркости звезд, сиявших, словно россыпь бриллиантов на темно-синем бархате ночного неба. Полная, непривычно огромная луна освещала белые хаты. Свежий ветерок, напоенный ароматом степных трав, холодил раскрасневшиеся щеки. Завороженная красотой южной ночи Соня не сразу обратила внимание на выезжающую со двора телегу, покрытую рогожей. Из-под рогожи безжизненно свешивалась рука в знакомом оранжевом рукаве…

Усталость этого долгого дня взяла свое. Несмотря на все переживания, на колкость сухого сена и запах чужого тулупа, которым ей пришлось укрыться, Сонечка заснула быстро. Сквозь сон услышала, как соскользнул с сеновала Николай, как скрипнула дверь сарая. «По нужде, наверное, вышел…» – подумала, и тут же, как в омут, провалилась в сон.

Глава 6. Ялта

Мерно поскрипывала задняя ось телеги. Это поскрипывание и однообразие бескрайней как море ковыльной степи навевали дремоту. Казалось, телега, словно лодка, плывет по гонимым вольным ветром серебристо-белесым волнам. Осинцевы ехали уже пару часов, но пейзаж вокруг почти не менялся, только солнце поднималось все выше, проглядывая сквозь рваные тучи.

Издалека донеслось курлыканье журавлей.

– Смотри, смотри, вон они летят! – воскликнул Петя, вглядываясь в небо из-под руки.

Соня тоже подняла голову. Большой нестройный клин двигался куда быстрее их маленького обоза, оглашая окрестности мелодичным криком. Проводив птиц взглядом, Петя сказал с завистью:

– Хорошо журавлям, не нужны разрешения, паспорта, билеты, и вообще транспорт, взмахнули крыльями и полетели, куда душе угодно. И нет им преград! Вот бы и человек так!

Соня только вздохнула в ответ. Она с беспокойством поглядывала на старшего брата, тот ехал верхом рядом с телегой, и голова его то и дело склонялась на грудь. Соню с утра волновал один вопрос, который она никак не решалась задать Николаю. Впрочем, ответ на него был и так очевиден.

– Николенька, ты бы прилег в телегу, да подремал, а то ведь того и гляди, упадешь с коня. А я вместо тебя верхом проедусь, – предложила она.

– Ну куда тебе, ты ведь у нас «баба на сносях», – подначил сестру Петя.

– Что ты болтаешь?! – сердито обернулась к сыну Мария Феоктистовна.

– А что я? «Ейный законный муж» так сказал, – рассмеялся Петя, кивнув на старшего брата.

Сегодня, когда опасность миновала, вчерашний инцидент в поезде казался молодежи не столько страшным, сколько забавным. Николай тоже усмехнулся. Он последовал совету сестры, но уступил коня не ей, а Пете, сам растянулся на соломе, застилавшей дно телеги, и почти сразу заснул. Соне пришлось смириться, хоть и очень хотелось поменять тряскую телегу на вольного скакуна. Да и то сказать, в юбке ехать верхом, да еще в мужском седле, неловко.

Однако выспаться Николаю не удалось – впереди показался скачущий во весь опор всадник. Двое верховых, сопровождавших Осинцевых, забеспокоились.

– Видать Рябов на бандитский разъезд наткнулся… Сворачивай в балку!

Возница, привстав, торопливо завернул лошадь, настегивая ее вожжами. Телега запрыгала по кочкам, съезжая в ближний овраг. По его дну протекал ручей, берега которого заросли ракитой, там и схоронились путники. Мужчины, похватав оружие, залегли по верхнему краю оврага, затаились в траве. Время в тревожном ожидании тянулось медленно. Наконец вернулся дозорный, потолковав с сопровождающими, вновь поскакал вперед. Небольшой отряд выбрался из оврага и, нахлестывая коней, поспешил вслед за дозорным.

– Нам бы только до Платоновки добраться, там белоказаки. Ни красные, ни зеленые, ни черносотенцы туда не суются. А дальше уже свои. Считай, в безопасности, – пояснил Осинцевым возница.

Поздно ночью небольшой отряд въехал в Ялту. Соня проснулась от цокота копыт по мостовой. Серебряный диск луны освещал спящие дома, в темных кронах деревьев настойчиво пиликали цикады. Она с наслаждением вдохнула свежий запах моря, прислушалась к доносившейся издалека музыке. Особая атмосфера южного города напомнила ей детство, поездку с семьей в Крым. На минутку к ней вернулось прежнее ощущение беззаботности, но вид вооруженных всадников и телеги вместо экипажа напомнили о действительности.

Остановились на постоялом дворе на окраине Ялты. Сонная хозяйка, прочитав записку, переданную ей Николаем, с ворчанием развела Осинцевых по свободным комнатам.

На рассвете Соню разбудил тихий стук в дверь. Ей казалось, что она всего лишь на минутку задремала, а уже за окном занимался новый день.

– Сестренка, открой! – послышался за дверью шепот.

Соня накинула на плечи платок и босиком пробежала к двери. Николай был полностью одет, словно и не ложился.

– Соня, я зашел попрощаться. Возвращаюсь в отряд.

– Я так и думала. Догадывалась, что ты так решил. Это из-за Зины?

– Нет… точнее, не только из-за нее. Не могу больше сидеть в сторонке, когда другие, даже девушки, сражаются за Отечество. Пойми, я военный и мое место там, ни на что другое не гожусь.

– А как же мы? Родители, я, Петя? Он только тебя и слушается.

– Родителям все объяснишь сама, не хочу слез. А Петька еще, чего доброго, увяжется за мной. Что ему там делать, неумехе? Подстрелят в первом же бою. Ты вот что… найди недорогую съемную квартиру, подальше от набережной, а адрес оставь хозяйке постоялого двора, она наш человек. При случае навещу вас, постараюсь передавать с оказией деньги, письма. А ты работу поищи и брата к делу пристрой, пусть привыкает заботиться о семье, чтобы на дурь времени не оставалось. В Ялте сейчас более-менее безопасно, поживите пока, а дальше видно будет, что делать. Разузнай в порту, как можно выбраться в Европу, подготовьтесь к отплытию. Ну, все, мне пора, сестренка. Храни тебя Господь.

Николай порывисто обнял сестру, перекрестил ее и быстро вышел, она и ответить не успела. Соня распахнула окно. Занималось серенькое ветреное утро. Маленький обоз покидал постоялый двор. Она смотрела вслед брату, стараясь прогнать тревожные мысли.

На первый взгляд казалось, что Ялта живет прежней жизнью курортного городка. Так же гуляли по набережной нарядные дамочки под кружевными зонтиками, так же степенно вышагивали щеголеватые господа с тросточками, по дорожкам городского сада так же бегали девочки с бантами, в белых чулочках и чистенькие мальчики в матросках, так же громко играла музыка в приморских кафе и ресторанчиках, зазывая гуляющую публику. Но это только на первый взгляд…

Вся беспечность обитателей городка была лишь маской, скрывающей страх и тревогу. Слишком много на улицах немецких военных мундиров, слишком наглядно маячат на рейде военные корабли под иностранными флагами вместо привычных прогулочных судов, слишком быстро расхватывают газеты у мальчишек-разносчиков, слишком опасливо смотрят люди друг на друга, слишком много народу толпится в порту. Хозяйка гостиницы шепотом, с оглядкой, рассказала Софье о многочисленных расстрелах и погромах, прокатившихся по Ялте минувшей зимой, когда власть в городе перешла в руки ревкома. Особенно зверствовали прибывшие из Севастополя пьяные матросы и черносотенцы. После прихода немцев казни сменились массовыми грабежами. Мир в городке был зыбким.

– Уносите отсюда ноги как можно скорее. Куда-нибудь в приличные страны, – посоветовала владелица постоялого двора. Но Мария Феоктистовна и слышать не хотела о том, чтобы покинуть Родину без старшего сына.

– Как же мы уедем, когда Николенька остается тут? Он же нас потом не найдет в этой Европе! – твердила она, и Павел Николаевич согласно кивал.

Как-то так само получилось, что заботы о семье легли на плечи Сони. Она нашла недорогую квартирку на тихой улочке, прилегающей к речушке под названием Водопадная. Семье пришлось смириться и с теснотой, и со старой разномастной мебелью. Зато у квартиры имелся просторный, застекленный на манер веранды, балкон, покоящийся над тротуаром на двух железных столбах. Погожими вечерами этот балкон заменял им гостиную. И эти вечера за чайным столиком под хор цикад, лягушек и горлиц были такими уютными и мирными, что отступали все тревоги.

Софья довольно легко нашла работу в одной из контор, пригодилось умение печатать на машинке. И Павлушу пристроила курьером. Хоть и небольшие деньги, но и они позволяли семье не голодать и оплачивать проживание. Жизнь постепенно наладилась, как-то устоялась. Но Софью не оставляло ощущение зыбкости почвы под ногами, под тонкой поверхностью которой словно бурлила неведомая, но грозная сила.

Прошло около полутора лет. Немецкие мундиры на улицах Ялты сменились на военную форму добровольческой армии. Жизнь в городе все больше напоминала пир во время чумы. От Николая приходили тревожные письма, он писал, что удержать Крым, по-видимому, не удастся и настаивал, чтобы семья покинула отчизну. В марте пришла страшная весть о его гибели.

Лучше других членов семьи понимая ситуацию и зная характер брата, Софья внутренне была готова к этому удару, но вопреки всякой логике, она до последнего надеялась, что брат выживет в этом противостоянии, что однажды он вернется и скажет: «Уезжаем вместе, пора!». Не суждено.

В том же бою убили и Зину Бежанович. Ее смерть потрясла Соню не меньше, чем гибель Оленьки Чекмаревой. Она закрывала глаза и видела юных смолянок в белых платьях, беззаботно кружащихся в вальсе на выпускном балу. Разве можно было тогда представить, что их жизни оборвутся так скоро и так жестоко?!

Смерть старшего сына подкосила здоровье родителей. Едва оправившись от удара, они сами заговорили об отъезде. Больше их на Родине ничего не держало. Однако попасть на корабль оказалось непросто. В городе назревала паника. Порт был заполнен военными, у причалов и на рейде стояли только военные суда. Деникинская армия эвакуировалась, гражданское население эти корабли почти не брали.

Семья Осинцевых провела в порту несколько дней, в надежде попасть на какой-нибудь корабль, и уже было все равно, в какую страну удастся добраться, лишь бы спастись. Наконец удача им улыбнулась, к причалу подошло гражданское судно. Осинцевы, стараясь держаться рядом друг с другом, стали пробираться в толпе поближе к кораблю. Как только с судна спустили трап, толпа хлынула к нему, сметая тех, кто послабее. Соню сначала отшвырнули в сторону. Она испугалась и заработала локтями, вцепившись в ручку чемодана, который как живой рвался из рук.

– Кончай посадку, убрать трап! – раздалась команда с борта над самой ее головой. Соня еще энергичнее заработала локтями. Она почувствовала доски трапа под ногами. Теперь толпа сама несла ее вверх. В голове билось: «Только бы не упасть, только бы не оступиться». Сильные руки матроса подхватили ее и поставили на палубу. И тут же толчок в спину: «Проходь, проходь, нето зашибут». Девушка пробиралась вперед по палубе озираясь в поиске родных. «Поднять якорь! Отдать швартовы!» – раздалась команда с мостика, перекрывая шум толпы.

– Мама! Папа! Петя! – кричала Соня, пытаясь отыскать своих.

– Сонечка! Деточка! – уловила она сквозь лязг якорной цепи откуда-то снизу и тут же увидела родителей. Они стояли на причале и растерянно смотрели на нее. Сквозь толпу тех, кому не удалось попасть на палубу, к ним пробирался Петя. Соня кинулась назад, к трапу, но тот был уже поднят.

– Пустите! Пустите меня на берег! – кричала она матросам, убирающим швартовы.

– Куды? Куды пустить-то, барышня? Вишь, отчалили уже!

– Вы не понимаете! Моя семья осталась там!

– Да-а…, дела… Ну, считай, тебе повезло больше.

Соня вновь кинулась к борту, с отчаяньем глядя на ширящуюся черную полосу воды между судном и причалом. Она решилась прыгать, и уже перекинула ногу через ограждение, но чьи-то сильные руки обхватили ее за талию и втащили обратно на палубу.

– Пустите! Отстаньте! – вырывалась она. Оглянувшись, встретилась взглядом с молодым мужчиной, чье лицо, казалось, сошло с иконы – такие же тонкие удлиненные черты, прямая линия бровей под высоким лбом, и внимательный взгляд глянцево-черных непроницаемых глаз.

– Мои родители остались там, на причале, – в отчаянье сказала Соня.

– И что теперь? Вы хотите разбиться у них на глазах? Или попасть под винт?

– Нет… – уже тише ответила она.

– Вот и ладно. Ну, случилось так, что ж теперь? Приплывут следующим пароходом. А вы дождетесь их в Константинополе.

– Вы думаете, приплывут?

– Надо надеяться.

Незнакомец разжал руки. Меж тем корабль отошел от причала и медленно разворачивался к выходу из бухты. Соня побежала на корму, чтобы в последний раз увидеть родные лица.

– Я буду ждать вас в Константинополе! – кричала она. Петя тоже что-то кричал ей, но шум машины и гул толпы заглушали их голоса. Судно уходило все дальше. И уже не различить ни лиц, ни людей на причале. Вот, наконец, берег скрыла голубая дымка, а Софья все стояла у борта и смотрела туда, где остались все, кто ей дорог и все, что ей дорого, вся ее недолгая пока жизнь.