Текст книги "Я – человек. Роман об эмиграции"

Автор книги: Елена Будагашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Глава 4
Атеистки

Урок истории подходил к концу, когда дверь тихонько приоткрылась и в класс заглянула секретарша директора школы Татьяна Ивановна. Она, не заходя в класс, вытянув шею и прищурив глаза, чтобы отчетливее разглядеть лица детей, указала пальцем на двух девочек и произнесла: «Ты, Гольдберг, и ты, Корешкова, после пятого урока обязательно зайдите в кабинет химии». И строгим тоном добавила: «Только попробуйте не прийти!»

На перемене Нина и Оля Корешкова сделали тысячу предположений, что бы это значило? Но к единому мнению так и не пришли. Оставалось ждать конца пятого урока, чтобы удовлетворить свое любопытство.

Когда они в назначенное время пришли в класс химии, там уже собралось пять человек. Все они были из разных классов и были девочкам незнакомы. В класс вошла небольшого роста, с копной растрепанных седых волос, учительница химии Зинаида Петровна Орешек. У девочек, которые только-только заканчивали шестой класс, химии еще не было, но они уже много слышали от своих старших товарищей о строгости химички.

Орешек вздохнула и начала заготовленную речь: «Дорогие ребята! Мне поручено нашей Великой Партией вести одно очень ответственное дело – организовать и развивать кружок атеистов. Вы, наверняка, слышали, что это такое?»

Дети молчали, легонько пожав плечами, и тем самым давая понять, что не слышали. «Это, – Орешек опять вздохнула, – люди, которые не верят в Бога. Бога нет! И не было! Всё, что говорят церковные работники – ложь, удочка, на которую они ловят слабых духом людей. Да, да, слабых. Сильный человек верит только в себя. Человек – это сила, он может практически всё. Судьба, жизнь после смерти, и многое другое – это просто сказки про белого бычка. Вас, мои дорогие ребята, выбрали на закрытом партийном собрании директор школы и другие партийные товарищи. Это большая честь участвовать в таком великом деле, которое мы вместе будем делать».

«А что это мы будем делать?» – звонким голосом спросил сидящий за первой партой мальчик. «Да, да, что?» – стали дети подавать голоса со своих мест. Орешек опять вздохнула и пояснила: «Я буду вам рассказывать о науке, о том, какой вред приносят людям религии и вообще вера в Бога, а вы, в свою очередь, будете проводить собрания в своих классах и учить этому других детей…» И тут ее «понесло». Она рассказывала, сколько людей заражается сифилисом, целуя в церквях иконы, что Иисус Христос – это выдумка слабоумных, и еще очень много другой информации, которую неподготовленным детским мозгам было сложно усвоить.

В конце своей продолжительной речи Орешек торжественно произнесла: «Запомните, дети, что то, что именно вас выбрали членами кружка атеистов – очень ответственно, и вы можете этим гордиться. Видите, из всей школы, и только семь человек. И это – вы. Мы будем встречаться с вами один раз в месяц в первый четверг на шестом уроке. Запишите у себя в дневниках!»

– Зинаида Петровна, а почему именно нас выбрали? – спросил сидящий за первой партой мальчик.

Зинаида Петровна посмотрела поверх очков на взъерошенного рыжего семиклассника и ответила: «Партийный комитет школы пришел к такому выводу, что именно вы, все здесь собравшиеся – некрещеные, и ваши семьи никакого отношения к религии не имеют. То есть именно в ваших семьях ведется настоящее советское коммунистическое воспитание. И мы все должны стремиться, чтобы так было везде и всегда».

Дети вышли из кабинета химии немного уставшие и озадаченные. Они услышали столько нового, что после всех прослушанных в течение дня уроков это было уже слишком. Молча спустились в раздевалку и разошлись по домам.

Дома, за ужином, Нина поведала родителям новости дня. Это был определенный ритуал – делиться с близкими своими радостями и проблемами. Обычно в семье царило полное понимание между поколениями. Если же родители или дети проявляли в чем-то несогласие, то прямо высказывали свое мнение. И Олега, и Нину с самого детства никогда не покидало чувство тыла, которое они испытывали, находясь дома. Родители непривычно тихо, без ожидаемого Ниной восторга, отреагировали на сообщение о создании кружка атеистов. Ляля только удивленно спросила у Бориса: «Интересно, а почему это Олю и остальных детей не покрестили?» Борис, который, казалось, на все вопросы знал ответы, ответил: «Не знаю насчет других детей, а вот у Корешковой отец – секретарь партийного комитета завода. Поэтому. Или на самом деле не покрестил, или, что всего вероятнее, сделал это тайно. Чтобы с работы не сняли. А вот насчет нашей Нинки они оплошали. Думают, что если у евреев не крестят, то вроде и в Бога тогда не верят».

Затем, немного помолчав, он решительно произнес: «Знаешь, дочка, я бы не хотел, чтобы ты посещала этот кружок». «Я бы тоже не очень хотела», – не совсем уверенно вставила свое слово Ляля. Нина, которая была полна эйфории и гордости, что она – одна из немногих – является членом такого кружка, даже не удосужилась поинтересоваться, почему родители против. Она с вызовом взглянула в глаза отцу и ответила: «А я буду посещать. И всё».

Ребята поначалу совсем неохотно, но затем с всенарастающими желанием и любопытством стали посещать кружок. Орешек дополняла свои лекции всевозможными химическими опытами, доказывающими материальность окружающего мира. У детей от восторга замирали сердца, когда они из одной пробирки выливали вещество в пробирку с другим, и вдруг менялся цвет, или шел пар, или происходила другая загадочная реакция. Они просто влюбились в химию. Орешек же, не теряя времени, продолжала бубнить, как пономарь, что весь остальной мир глуп, если люди, как глупые овцы, верят в то, чего просто не существует. Религия – это бред. Бог – это выдумка. Никто ничего не создавал. Земля, животные, люди – всё появилось само собой. Из одного развивалось другое, и так вплоть до сегодняшнего дня. А люди – это перерожденные обезьяны. Дарвин – вот это величина! Знания потоком лились в емкие детские мозги. И каждый раз, покидая кабинет химии, дети поражались, до чего же отсталы те люди, которые думают иначе. И почему отсталых людей так много?

Был конец мая. Солнце ярким светом заливало землю. Почки на деревьях раскрылись, и маленькие зеленые листочки приготовились вырваться наружу.

В конце недели девочкам предстояло сделать свой первый атеистический доклад перед классом. Они проработали журналы «Наука и жизнь», «Знамя» и переписали достаточное количество заметок из других журналов, которые им одолжила Орешек. Подготовка велась у Оли дома. В один из таких дней Нина, удовлетворенная проделанной работой, в приподнятом настроении и с чувством выполненного долга направилась домой. Уже подходя к дому она увидела стоящую у ее подъезда машину скорой помощи. Хотя днем, когда она заходила домой, не было ничего такого, из-за чего можно было волноваться, тревожное предчувствие охватило ее. Почти сразу из дома вышли два медбрата, неся на носилках Лялю. Трубки торчали из Лялиных рта и носа, и подвешенная над ее головой капельница отсчитывала по капле розовую жидкость, которая медленно втекала в вену. «Мама, мамочка, что с тобой?» – завопила Нина и бросилась к носилкам. «Девочка, отойди! Не видишь, твоя мама без сознания!» – остановил ее медбрат. Из подъезда вышел сразу постаревший и осунувшийся Борис. Увидев дочь, он обнял ее и, проводив взглядом отъезжающую машину, повел в дом.

– Это просто какой-то кошмар. Всё так неожиданно, – рассказывал Борис Нине и Олегу, пришедшему домой вслед за сестрой. – Она пришла с работы какая-то бледная, вялая. Говорит, болит живот. Я предложил вызвать скорую. Нет, говорит, это мои камни в желчном. Выпила таблетку, ну, знаете, эту – снимающую спазмы и расширяющую сосуды, и через некоторое время упала в обморок. Так вот взяла, обмякла… и упала. Врач скорой считает, что у нее разорвался аппендицит и начался перитонит.

– Это страшно? – Олег нервно ерзал на стуле.

– Страшно. Может быть заражение крови, и наступит смерть, – Борис замолк, его руки дрожали, и лицо покрылось пятнами.

Он встал и медленно зашагал взад и вперед по комнате. Затем позвонил в больницу. В отделении сказали, что Ляля до сих пор без сознания, что ей делают операцию, что шансов мало… Он сел опять на стул, закрыл лицо руками и заплакал.

Нина тихо вышла из большой комнаты и прошла в свою. Она прикрыла за собой дверь и открыла настежь окно. Заходящее солнце яркими, желто-красными лучами осветило ее маленькую, с сидящими на тумбочке куклами и плюшевым мишкой, комнату. Подул свежий ветерок, обдав Нину майским цветочным ароматом. Нина встала на колени, крепко, до боли, прижала к груди руки и, не отводя глаз от раскрытого настежь окна, заговорила. Она говорила тихо, порою всхлипывая и вытирая предательски текущие слезы, но проникновенно, не обращая внимание на уличный шум, на разговор отца с братом в соседней комнате, на сигналы проезжающих машин.

«Господи! Мне не к кому больше обратиться, кроме тебя! Спаси мою мамочку, верни ее нам. Пусть она будет жива! Пожалуйста, Господи! Помоги! Поддержи моего папочку. Ну, пожалуйста, Господи!» – Нина повторяла раз за разом эти слова, порой что-то меняя или добавляя. Она не понимала сама, что делает, что говорит, она была одержима в своей такой не умелой, но исходящей из самого сердца молитве. Слезы без удержи текли по ее лицу, колени занемели, но она не меняла своей позы и не вытирала слез. Она их не чувствовала. Солнце уже давно скрылось из глаз, уступив место месяцу и звездам, которые заняли свои привычные места на черном небосводе.

В комнату вошел Борис. Он ничуть не удивился, увидев стоящую на коленях дочь. Он подошел к ней, погладил ее по голове и произнес: «Всё в порядке, Ниночка. Операция прошла успешно, мама пришла в себя и сейчас спит. Ложись спать, уже поздно».

Когда отец вышел, Нина подошла к еще раскрытому окну и, послав в бесконечное звездное пространство воздушный поцелуй, прошептала: «Спасибо тебе, Господи!»

На следующий день Нина и Оля на шестом уроке пошли в кабинет химии, чтобы еще раз обговорить план своего выступления перед классом. За партами уже собрались все члены кружка. Зинаида Петровна тоже не заставила себя долго ждать и вошла в класс с толстой кипой новых, еще пахнущих типографской краской, журналов. «Ну что, дети, в пятницу у вас ответственный день. Мы начинаем нашу пропаганду. Чтобы вам не было страшно выступать перед всем классом, я предлагаю вам выступить с вашими докладами сегодня, сейчас, перед другими членами кружка. Вы уже должны были подготовиться, материал у всех с собой. Как вы на это смотрите?» Ребята закивали. «Ну, вот и прекрасно! Кто первый? Пожалуй, начнем по рядам. Сначала – Вася Савосин, потом – Оля Корешкова с Ниной Гольдберг, потом…» – и она стала перечислять фамилии остальных членов кружка.

Вася выступал красноречиво и пылко, цитируя высказывания о Боге выдающихся деятелей партии. Ребята слушали и переживали, получится ли у них так же хорошо и доходчиво. Наступила очередь Оли и Нины. Девочки вышли к доске и Нина, нарушив договоренность о том, что вступительное слово скажет Корешкова, заговорила первая. Только ничего того, о чем девочки решили говорить, Нина не сказала. Она, прямо глядя в глаза Орешко и своих товарищей, промолвила: «Я очень извиняюсь перед вами, Зинаида Петровна и вами, ребята, но я выхожу из кружка! Я не могу убеждать других, чтобы они не верили в Бога, потому что сама – верю. Я верю в Него. Я люблю Его. А теперь делайте со мной, что хотите», ее голос дрожал, и ноги стали ватными. Дети молчали. Первой молчание нарушила Корешкова, принявшая признание Нины как настоящее предательство с ее стороны:

– Ты что, с ума что ли сошла? – закричала она. – Мы же только вчера с тобой занимались и готовились. В Бога она верит… Нет, точно, рехнулась. Тоже мне верующая какая. Ты хоть раз была в церкви?

– Нет. Я еврейка, а евреи в церковь не ходят, – выпрямилась Нина.

– А куда тогда они ходят, чтобы молиться? – решила докопаться до истины Оля.

– В синагогу, – Нина напрягла мозги, чтобы не выдать своей полной неграмотности в иудаизме.

– И ты тоже ходишь в синагогу? – Корешкова прямо-таки рвалась в бой.

– Никуда я не хожу.

– Чего ты тогда болтаешь, что ты – верующая. Где же тогда твой Бог? Где ты его держишь? Где? Покажи?!

Нина развела руками, стараясь охватить всё окружающее пространство, и сказала:

– Он – везде. Всюду. И еще… Вот здесь! – она приложила руки к груди и глубоко вздохнула.

Все молчали, сразу почувствовав, как что-то незримое, теплое и доброе вошло и в их души. Молчание длилось несколько минут, пока Савосин не нарушил его: «Что-то, ребята, мне уже и выступать перед классом не хочется». «И нам тоже», – послышались голоса других ребят. Орешко заметалась на месте: «Ребята, как быть-то? Мне же партия поручила… Что я теперь скажу?» Корешкова, которая уже потихоньку пришла в себя, задумалась, как выйти из создавшегося положения, и радостно воскликнула: «У меня идея! Давайте будем и дальше собираться. Только кружок будет называться не “атеистический”, а “материалистический”. Если по-честному, Зинаида Петровна, то всё, что вы нам рассказывали, меня не убедило в том, что Бог не создавал жизни на Земле. Но зато я просто влюбилась в химию». Ребята зааплодировали. Идея Оли всем пришлась по вкусу. Орешко тоже успокоилась и, как химик, была польщена.

Дети продолжили собираться. Кружок приобрел такую популярность, что вместо семи его стало посещать двадцать человек. Ребята были так увлечены химией, что в результатах химических олимпиад, проходящих в Москве, школа стала занимать только передовые места.

Глава 5
Гамарджоба

Родители уже давно спали: папа похрапывал. А Олег вскрикивал во сне: «Гол, гол!» – после часового просмотра футбольного матча между «Динамо-Москва» и «Спартаком». Нина же стояла раздетая у зеркала и с недовольным видом изучала свои лицо и фигуру. Последнее время она ходила всё время раздраженная и плакала по каждому поводу. «Переходный возраст» – объясняли ее поведение родители. Нина замкнулась в себе, постоянно искала в себе недостатки. Тысячи чисто женских вопросов мучали ее, но она не решалась поговорить о них с матерью.

Еще будучи маленькой, Нина поинтересовалась у Ляли, откуда берутся дети. Ляля смутилась и, не желая и не умея врать, сказала: «Мы поговорим на эту тему, когда тебе будет двенадцать лет». «Почему когда двенадцать?» – не отступала Нина. Ляля, сама не понимая, почему она назвала именно двенадцать, безапелляционно ответила: «Потому что в двенадцать лет дети уже взрослые».

Буквально через неделю Нина от своей подружки, которая была на год младше Нины и еще ходила в детский сад, узнала правду. Эта правда была такой ужасной, такой противной, что Нина долгое время смотрела на своих родителей и задавала себе вопрос: «Неужели они на самом деле занимаются такими гадостями?»

Борис, заметив, что Нина ходит сама не своя, настойчиво потребовал, чтобы дочь рассказала ему о своих тревогах. Нина нехотя поведала ему страшную тайну, которую она узнала от подруги. Отец проявил всё свойственное ему красноречие, чтобы убедить дочь, что секс важен для любящих друг друга людей, и что он необходим для продолжения жизни на Земле. И когда в конце он заключил, что именно так рождается всё живое и никак иначе, Нина успокоилась и перестала думать на эту тему.

Когда Нине исполнилось, наконец, двенадцать лет, она, измученная множеством вопросов, крутившихся в ее голове, подошла к Ляле и заявила: «Мама, мне теперь двенадцать и у меня есть вопросы!» Ляля тоном, нетерпящим возражения, ответила: «Ах, мне совершенно некогда. Да и ты еще маленькая». Так Нина поняла, что оставлена наедине сама с собой. Подойти же с чисто женскими вопросами к отцу она стеснялась.

Вот и теперь, когда ей уже исполнилось тринадцать лет, когда она стала девушкой, ей было одиноко в ее девичьих переживаниях. Она недружелюбно разглядывала свои зеленые глаза и путающиеся друг с другом ресницы (было бы лучше, если бы они были прямыми), несколько крупноватый нос (ни у кого в классе нет такого носа, и только она с ним, как дура), пышные каштановые волосы (ни помыть толком, ни расчесать: торчат, словно куст), маленькую, еще детскую, только начинающуюся развиваться грудь (ну что за грудь, просто ужас: половина девчонок уже лифчики надевает, а у нее грудь – с гулькин нос), округлые ягодицы (толстуха несчастная). И только ногами осталась довольна. Придраться было не к чему. Легла в постель, долго ворочалась, вздыхая, и только на рассвете уснула.

Утром Борис растолкал еще пребывавшую в глубоком сне дочь: «Вставай, Ниночка! Мы же сегодня уезжаем в отпуск. Надо еще собраться!»

Борис с Ниной решили летом поехать на месяц в Грузию. Благодаря тому, что Моисей с Розой двадцать лет пробыли в Закавказском военном округе, Грузия стала самым любимым местом отдыха Гольдбергов. Еще студенткой Ляля ездила каждое лето к своей сестре в грузинскую деревню, общалась с теплыми, гостеприимными людьми, жившими по соседству с Розой, и крепко подружилась с ними. Ляля и Борис через год наведывались к своим грузинским друзьям и возили туда Олега. Но с тех пор, как появилась на свет Нина, они больше там не бывали. Зато друзья их не забывали и приезжали к Гольдбергам время от времени зимой. Так что Нина хорошо знала и тетю Кето, и дядю Валико, и многих других.

Нина быстро вскочила и принялась укладывать свои немногочисленные наряды в небольшой чемодан. «Не забудь шапку от солнца!» – крикнула из кухни Ляля.

В купе, в котором Нине и Борису предстояло ехать тридцать шесть часов, больше никого не было. «Вот бы никто не пришел», – мечтательно сказала Нина, не желая, чтобы кто-то незнакомый подселился к ним. «Так не бывает, – сказал Борис и пояснил, – сейчас время отпусков. С билетами напряженка. Наверняка, кто-нибудь подсядет». Борис оказался прав. Через некоторое время, ночью, в купе зашли две женщины, одна – пышная, грудастая, с веселыми ямочками на щеках, и другая – высокая, худая и бледная. Завидя высокого, интересного, кавказского вида мужчину, они смутились. Но Борис, у которого никогда не было проблем в общении с женщинами, несколькими веселыми шутками и рассказами из своей биографии быстро заслужил их доверие. Женщины представились. Толстушку звали Людмила, а худую – Вера, они рассказали, что едут на море. Права была Ляля, когда говорила о своем муже: «Нет на свете ни одной женщины, с которой Борис не нашел бы общего языка». Она никогда не сомневалась в верности и порядочности своего мужа и, глядя на то, как другие женщины тянутся к нему, не ревновала.

Под стук колес и свет дорожных фонарей прошла первая Нинина ночь в скором поезде, несущемся из пыльной и многолюдной Москвы в теплый и зеленый Тбилиси. Она вышла утром в коридор вагона и, опустив окно, выглянула. Ее волосы заметались по ветру и лицо обдало прохладным утренним воздухом. Она быстро закрыла окно и почувствовала чей-то пристальный взгляд. Недалеко от нее, у другого окна, стоял мальчик, примерно того же возраста, что и она. Он с интересом смотрел на нее, как обычно смотрят на своих сверстников дети, приглашая к игре. Нина тоже посмотрела на него. Он не смутился и не убрал взгляда. Почувствовав неловкость ситуации и не желая первой трусливо опустить глаза, Нина улыбнулась ему. Мальчик улыбнулся в ответ и произнес: «Гамарджоба!» Нина не знала, что это значит, но поняла, что он поприветствовал ее. «Привет!» – ответила она. Дверь одного из купе приоткрылась, и в коридор выглянул высокий, пузатый, уже начинающий лысеть мужчина. Он крикнул мальчику: «Дато, моди ак!», и мальчик ушел в купе. «Красивый парнишка!» – услышала Нина голос позади себя. Людмила, которая вышла из купе, стала невольным свидетелем маленького детского диалога. «Какие глазищи огромные, черные, буйные, а ресницы какие длиннющие, – стала перечислять она достоинства мальчика. – А на тебя-то как смотрел!» Нина покраснела и опустила глаза.

Полдня Нина постоянно выходила в коридор, чтобы снова увидеть мальчика, но его не было. Наверное, он выходил тогда, когда Нина была в купе. Борис, который играл с женщинами в карты и успел уже несколько раз остаться в дураках и которого постоянная Нинина беготня начала раздражать, спросил:

– Чего ты прыгаешь туда-сюда?

– В окно смотрю, – не моргнув глазом соврала девочка.

– В какое такое окно? У нас в купе тоже есть окно. Ты там стоишь и мешаешь другим. Кто-то чай несет, кто-то в туалет идет. А ты стоишь на самом проходе.

– Да какое там окно, – вмешалась в разговор Людмила, – она мальчонку грузинского высматривает.

– Какого мальчонку? – не понял Борис.

– Да там, через купе, едет с отцом один мальчик. Ну такой красивый! – не преминула добавить Людмила.

Борис побагровел, его глаза засверкали. Еще никогда Нина не видела его таким.

– Моя дочь высматривает мальчика? Моя дочь? Это – не моя дочь! – произнес он, грозно смотря на Нину. – Еще чего не хватало – мальчиков высматривать. Стыд-то какой.

Нина стояла, потупив взгляд, а Людмила, поняв, что подвела девчонку, старалась замять разговор:

– Ах, Борис, не реагируйте вы так. Это я немного неверно выразилась. Никого она не высматривает. Это он высматривает.

– Что-о-о? – совсем обезумел Борис. – Он еще будет высматривать мою дочь? Она еще совсем ребенок. А он ее высматривает!

– Ах, успокойтесь, Борис! – Людмила уже не знала, как его успокоить. – Этот мальчик тоже еще совсем маленький!

Борис потихоньку остыл, но запретил Нине без надобности выходить в коридор. Когда вечером женщины покинули поезд, доехав до своей приморской станции, он, чувствуя неловкость за свое поведение, сказал: «Понимаешь, доченька, я хочу, чтобы ты выросла умной и гордой девушкой. Чтобы не высматривала мальчиков. Пусть они высматривают тебя. Только не сейчас, когда ты еще маленькая, а потом, когда станешь взрослой девушкой. Мужчины любят гордых женщин. А кавказские мужчины – особенно», добавил он, подумав о грузинском мальчике, из-за которого он поднял столько шума.

Борис замолчал на некоторое время, думая, как тяжело иметь такую красивую дочь. Да за ней глаз да глаз нужен. Ее даже в коридор вагона страшно отпускать. «Он тебе что-нибудь сказал?» – опять вернулся он к теме дня. Нина, уже мысленно представляя встречу с тетей Кето и дядей Валико, и уже абсолютно не думая о мальчике, как бы встрепенувшись сказала: «Да. Он поприветствовал меня. По-грузински». «Наверное, решил, что она – грузинка. Да, она вообще-то похожа. Она же так похожа на меня», – думал он, сожалея, что Ляля не поехала вместе с ними, ведь это так ответственно: ехать со взрослой дочерью.

Самого же Бориса часто принимали за кавказца. В Грузии или Армении с ним всё время пытались говорить по-своему, хотя в столицах каждый прекрасно владел русским языком. А в Москве даже был смешной случай. В одном магазине продавали грецкие орехи. Выстроилась большая очередь, в которой стоял и Борис. Женщины, усталые и нагруженные сумками, стали рассуждать вслух, а нужны ли они, эти орехи, и что из них можно приготовить. Борис, большой любитель покулинарить, вмешался в разговор и, загибая пальцы, стал перечислять блюда, где эти орехи можно использовать. Женщины удивленно переглянулись и одна их них сказала: «Ну конечно, у вас, у армян, есть столько разных блюд с орехами!» «Я не армянин, я еврей», – поправил ее Борис. «Правда? Совсем не похож!» – удивилась женщина. «Зато все евреи похожи на меня!» – констатировал Борис.

На следующее утро Нина вышла в коридор. Мальчик стоял у окна и, казалось, ждал ее. Он улыбнулся ей и тихо с акцентом произнес: «Привьет!» «Привет!» – ответила Нина и тоже улыбнулась ему в ответ. Он больше не сказал ни слова, вероятно стесняясь своего знания русского языка. Да Нина и не хотела долго оставаться в коридоре, боясь, что это увидит отец, и поэтому опять вернулась в купе.

Поезд мчался по территории Грузии и оставались считанные минуты до того момента, когда Нина снова увидит дядю Валико и тетю Кето. Поезд подъехал к тбилисскому вокзалу и медленно, со скрипом, остановился. Пассажиры, таща чемоданы, пошли к выходу. Мальчик с папой шел перед Гольдбергами, всё время оглядываясь, как бы боясь, что Нина останется в поезде. Когда они оба оказались на перроне, он опять долгим взглядом посмотрел ей в глаза, как бы желая запечатлеть в памяти ее лицо, и сказал: «Нахвамдис!» «До свидания!» – ответила ему Нина и улыбнулась на прощание.

Тетю Кето и дядю Валико не пришлось долго ждать. Они быстро шли по платформе и, наконец заметив Гольдбергов, замахали руками. Увидев Нину, Кето засмеялась, обняла девочку и сказала: «Боже ты мой, как ты выросла!»

Начались спокойные и радостные дни в грузинском селе. Нина везде и всюду ходила с тетей Кето, помогала ей кормить кур и индюшек, возиться на огороде, а когда вечерами у Кето собирались соседки и начинали петь грузинские песни, то Нина садилась рядом и пела с ними: «ля-ля-ля…». Услышав, какой чистый и звонкий у Нины голос, Кето стала учить ее словам, и уже через несколько дней Нина свободно пела несколько песен по-грузински.

В один из таких дней Кето решила повести Нину по селу. Она показывала девочке, где находится детский сад, где школа, где поликлиника. Кето работала акушеркой, и почти каждый ребенок, родившийся за последние двадцать лет в этом селе, увидел свет с ее помощью. Вот и теперь, увидев идущую навстречу высокую полную женщину, Кето сказала Нине: «Это – моя пациентка. Полгода назад у нее родилась двойня». Женщина радостно воскликнула, увидев Кето. Последовали приветствия, возгласы, женщины стояли посреди улицы и громко разговаривали, жестикулируя руками. Нина, чтобы не мешать им и не скучать самой, стала разглядывать дома и дворы. Чистые, белые домики, а иногда – большие двухэтажные дома, наполненные солнцем, дарили ощущение уюта и тепла. Внимание Нины привлек юноша лет восемнадцати, который на одном из дворов рубил дрова на маленьком пяточке перед входом в дом. Он стоял спиной к Нине, верхняя часть его тела была обнажена, а штаны спустились до бедер. Он не был атлетом, но при каждом движении все жилы и мускулы его спины, плеч и рук напрягались и демонстрировали его мощь и силу. Смуглая спина блестела от пота под ярким солнцем. Он проворно брал большими руками чурбан за чурбаном и одним взмахом топора рубил их пополам. При виде этого смуглого, сильного, молодого мужского тела Нина почувствовала, как мурашки побежали по ее рукам и груди, а внизу живота стало так горячо, как будто ее обожгли кипятком. Это чувство было настолько неожиданным, что она невольно ойкнула. Затем испуганно оглянулась, чтобы проверить, не услышала ли этот возглас тетя Кето. Тетя Кето, уже успевшая распрощаться со своей знакомой и тихо наблюдавшая за Ниной, улыбнулась: «Ничего страшного, дочка! Ты просто взрослеешь!» – и посмотрела мудрыми добрыми глазами.