Текст книги "Выдумки чистой воды"

Автор книги: Елена Грушко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Грушко Елена
Выдумки чистой воды

Елена ГРУШКО

ВЫДУМКИ ЧИСТОЙ ВОДЫ

Надоело качаться листку

Над бегущей водою.

Полетел и развеял тоску...

Что же будет со мною?

Ю.Кузнецов

Ранним утром, когда холодно бледнело небо над Обимуром, какой-то человек в серой куртке стоял на берегу, спиной к Городу, и смотрел на синие глыбы сопок вдали. Рассвет наступал стремительно, и вот уже уполз туман, открыв взору стеклянную чистоту заречных просторов. Розовое солнце растопило редкие облака, воздвигло над рекой голубой купол и осияло обимурские волны подобием тепла, потому что какое же может быть тепло в девятом часу утра при последних вздохах сентября?

Серая вода сонно льнула к подножию утеса. Тяжелой она была, словно свинцовая ткань. И последнее, что испытал человек ранним утром на берегу, было летучее опасение: пробьет ли он эту толщу? И вот его тело преломилось о парапет, медленно вошло в гладкую воду... Волна разверзлась и сомкнулась.

* * *

Ледяное солнце размазало по мутному стеклу Обимура свои лучи. Девка-водяница, что просыпалась прежде всех, когда еще только-только расцветала заря небесная, метнулась к поверхности воды, к солнцу потянулась, плеща руками и чешуйчатым хвостом, но тут же спохватилась: надо же посмотреть ночной улов Обимура.

Едва приблизилась она к скользко-брадатым камням утеса, как чуть ли не на белы рученьки ей опустилось нечто: две ноги, торчащие как бы из серого мешка. Оно покойно легло на илистое, грязное прибереговое дно, и тут речная девка поняла, что это одеяние утонувшего вздыбилось, а когда оно сникло, стало видно мутное, нахмуренное лицо. Почудилось, губы шевельнулись – и русалка испуганно завесилась зеленой прядью чудных кудрей своих. Но чет, нечаянный гость не искал воздуха в судорожных захлебах воды, не рвался из тяжких объятий реки. Покорно лежал он, словно ждал чего-то.

Водяница, расширив глаза, с восторгом коснулась пальчиком бледной щеки человека – и сообразила: он пришел сам! Он не хочет уходить!

Не веря удаче, оглянулась, однако в обимурских прибрежных водах ничего не увидишь дальше вытянутой руки. Но, похоже, можно не опасаться завидующего взора: еще спит великий Обимур, спят его жители, никто не отнимет добычу! Подхватив легкого, как вода, человека, зеленокосая вильнула хвостом – и устремилась в глубины.

Увы, напрасно радовалась моргунья-русалка. Неведомо кто узнал, негаданно кто угадал, а что по воздуху, что по воде слухи-сплетни плывут одинаково скоро и споро. И водянице оставалось только досадливо прищелкнуть языком, когда из-за поворота реки выкатился навстречу целый клубок ее подружек и родственниц-шутовок, которые не позволили вкусить славы в одиночку, а так все вместе и ввалились на царское подворье.

Обимурский владыка жил, как водится, в прекрасном дворце, построенном из цветного стекла, злата-серебра и драгоценных каменьев. Их было множество, что в стенках, что в полу, что в многобашенной крыше, однако наидрагоценнейший из всех, камень-самосвет, лежал посреди тронного зала. Он-то и озарял дно речное сиянием немеркнущим. В подводном мире царил вечный день – оттого, видно, и любят так водяные и водяницы ноченьку.

...Темень. Рогоногий месяц качается на небесных качелях, ночь неслышно бродит по берегу. Вот без звука раздвинулась вода-студеница, и острая, блестящая щука высунула из волн голову. Щука?.. Ничуть не бывало! Медленно поднимается над водой сам царь Обимурский широкоплечий мужик, длиннорукий, а меж пальцев перепонки, а тело да хвост серебряно-чешуйчатые, а борода да кудри зеленые, что речная трава.

Бросит Водовик окрест неуловимый, текучий взор свой – да как шлепнет по темной искристой воде большой ладонью! Раз, другой, третий! Летят звучные удары далеко по плесу. Возопит с перепугу выпь в камышах на дальней заводи, сожмется в сонном страхе браконьер у невода, пограничник от неожиданности вопьется пальцем в курок... А уж снова тишина, уж нет Водяного на прежнем месте. Вороным шелком отливает река. Но вот опять вспенится гладь, выскочит из нее Чуда Обимурский, да в тот же миг сокроется, а чуть ли не в полверсте вновь заклубится вода, и вновь явится он мимолетному взору...

Так описывают русские всеведы повадки Водяного.

*

Царь Обимуру достался опальный. Когда-то владычествовал он над чистым и светлым озером, где росли огромные розовые цветы. Нет чтобы млеть в покое и довольстве – искал кого крепче себя разумом. "Кто, говаривал, меня мудрее сыщется, перетаскает из рек да морей весь песок – тот разгонит мою тоску". Ну а на такое, понятно, сам Царь-Владыка морской не способен: песок куда ссыпать? Вот то-то и оно.

Мудренее не нашлось, зато хитрее сыскался: явился какой-то пришлый Водяничек, видом тих да смирен, а на деле блядослов [*], каких ни в морях, ни в землях не видывали, ни при полной луне, ни при солнышке. Напел он в уши Владыке Морскому – тот за пустые забавы да лишние мечтания и повелел нашему герою отправиться в Обимур на вечное поселение. Ну а срамословец в вотчину себе получил светлое озерушко. –[*] _Блядослов_ – словоблуд (др.-рус.) –

Житье в Обимуре было не в пример беспокойнее: обживались берега людьми, а где люди, там и тайге разорение, и воде помутнение. От них и прежний царь Обимурский смерть принял: пришлые перегородили протоки тугими сетями (как раз кета на нерест шла), а он возьми да влети в сетку... Не вынес поношения, когда человек грубо лапнул его за серебряное царственное тело. Так, сетью опутанный, и умер средь подданных своих, не вернувшись в собственное обличье. Швырнул рыбарь снулую рыбку в Обимур, унесли волны владыку своего.

Хоть новый властитель Обимурский без охоты в ссылку сплавлялся, однако гордыня его была непомерной, и обиды своей он никому не показал. Правда, уровень в реке поднялся не по-старому, не по-прежнему. Как перебрался Водовик в Обимур, так вода вся из его озера за ним и перехлынула. Остался на мели доноситель поганый! Даже островок малый – любимый, зеленый, ласковый, с берегами каменистыми увел Водяной с собою. Но пока приживался царь Обимурский на новом месте, пока смотр производил владениям своим, на том островке краесветном люди завелись. Сперва малым числом. Потом поболе. И стал островок – Городом.

Трудно мирился Водяной с этим соседством. Не раз и не два волной паруса рвал. Ни малой провинности не прощал: чуть упомянут рыбаки про зайца или свистнет кто по рассеянности на воду – тут же буря! Штормяга! Деревья в дугу гнутся, камыши шумят! Ночка темная еще темней и страшней кажется! Мало ведь кто старину помнит да траву Петров крест (заячий горошек) при себе имеет, а только ею и можно уберечься от разгневанного Водяника.

Но мало-помалу привыкал наш герой к соседству. И чем далее, тем более брало его любопытство: что же за существа – люди? Зачем живут в дереве и камне, а не селятся в вольных Обимурских водах? Дорого дал бы владыка, чтобы на соседей своих поближе посмотреть, их житухи глотнуть, да вот как?..

Люди же на острове множились. Человечьи жены плодовиты оказались – не то что русалки. Те хоть белотелы, крепкогруды, но холоднокровны, им бы только позабавиться. Да и то сказать, сам Водяной забавником слыл великим. Мастером он был себе рыбу из других рек переманивать. Однако и шалопут этот промашку давал. Жила когда-то в Обимуре ауха: рыба красоты невиданной, сказочной – разве что речной жар-птицей назвать ее можно. Так нет, наш-то продул, продул ее в камушки какому-то ухарю мимоплавному! Была ауха – да вся в чужую речку и сплыла. Добро бы хоть в свою, российскую, ан нет!

Впрочем, обитатели Обимурские владыке своему не перечили, ям ему не рыли, воду вокруг него не мутили. Может, думали, что от добра добра не ищут. Может, нраву его строптивого опасались. А вообще-то, говорят же знатцы, из какой реки воду пить, той и славу служить!

Вот таков был Обимурский царь, которому стылым сентябрьским утром принесли девки-водяницы гостя – самовольного утопленника.

*

Обычно спор затевался: определит царь новосела подводного песок перемывать, или воду переливать, или камни с места на место перетаскивать? Но тут о пустоделье и речи быть не может: заложный покойник, самоубийца, достоин лучшего! Может, государь его ко двору определит? Может, над водяницами поставит? Или еще какую службу почетную сыщет?

Словом, ждали девы Обимурские, что царь будет доволен, но такого предвидеть не могли. Крупное лицо Водяного при виде нечаянного гостя побледнело в просинь, напугав зеленоликих дев, и громом ударил приказ:

– Омутницу сюда! Без промедленья!

Взвилась тотчас же легонькая перламутровая коляска, запряженная тройкой резвейших сомов из личных царских рыбален, и, заложив крутой вираж, устремилась в пучины, где было заповедное волхвище: там жила обимурская колдунья Омутница... И вот уже заклубились зеленые водяные вихри, и сомы, ворочая покрасневшими от натуги и быстродвижения глазами, замерли на царском дворе, а из коляски величаво выплыла сама Омутница – белоликая, почти насквозь прозрачная от старости и мудрости, серебряновласая, с позолоченной (в знак непревзойденного всеведовства) чешуей длинного, что у Змея Морского, хвоста.

Русалки ткнулись носиками в песок от суеверного страха, да и сам Водяной отвесил почтительный поклон, произнеся ритуальные слова подводного приветствия:

– Кланяюсь тебе, Омутница, до струи воды, до желта песка! Низко кланяюсь!

Омутница устремила серые глаза на владыку, проникнув в самую глубь его души, угадав журчанье заветных мыслей.

– Ох, царь-батюшка! – вздохнула она. – Предрекала же я, что не доведут тебя до добра сидения на утесах да хождения по темну. Ночных ради мечтаний на лихое, опасное дело решился ты!

Водяной опустил зеленые ресницы, а девки-моргуньи позволили себе выпрямиться и насторожить любопытные свои чистенькие ушки.

– Исполнена есть земля дивности, – робко молвил царь. – Дай мне увидеть ее.

– Аль не видел? – пожала Омутница сквозящим от старости плечом.

– Меж людей бы пройти! Их глазами посмотреть, их руками жизнь потрогать! Понять!..

– Замучаешься! – едва приоткрыв уголок рта, буркнул утопший.

Водяной вздрогнул, а Омутница тотчас же склонилась к гостю:

– Почему от людей уплыл, селезень ты мой сизокрылый?

Но лик пришельца был по-прежнему неприветен, неохотно разомкнулись губы для загадочного ответа:

– Померкло мое солнце, закатилось мое счастье, истекло мое терпение, прежде чем успел я все оплакать и махнуть на все рукой.

– Чего оплакать-то? На что махнуть?! – аж застонал Водяной, и гость-нахмура показал один глаз:

– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Мало тебе своей доли – на чужую потянуло? А этот кус сладок только лишь издалека да изглубока. Я вон как отяжелел – виселицу сломал, пока на дно камнем не канул! Замучаешься, рыбка ты моя.

– Истину речешь, – сурово согласилась Омутница, – достремливый человек, слушай его, царь-ба...

– Моя царская воля – на земле побывать! – грозно перебил Водяной. – Слыхала, старая ведьма? И не моги перечить!

– Так ведь я жалеючи! – выговорила Омутница столь скорбно, что у молоденьких шутовок зачесались носы, а из глазок скатным жемчугом посыпались слезинки. Повыплывали тут скрипучие касатки, хранительницы царской сокровищницы, и, шлепая широкими губами, жемчуг тот с песка проворно посбирали да унесли во дворец. И на подворье чистота-порядок, и казна растёт!

А Омутница настойчиво продолжала:

– Погляди на себя, царь Обимурский! Не молоденек, чай! Месяц уж полон, на ущерб тянет! [*] –[*] Как известно, возраст Водяного переменчив. На перекрое месяца он молод, на ущербе – стар. –

– Да и он не вьюноша, – справедливо отметил Водяной, кивая на утопленника.

– Тридцать пять, а что? – обиделся тот. – Поживи с мое заморишься!

Наконец-то встал. Огляделся, скинул куртку:

– То ли у вас тут теплынь, то ли у меня кровь простыла?

– Вот что, сударыни мои! – повелел Водяной шутовкам. – Угомоните Омутницу в ее строптивости, инако... сам вас всех оберну рыбой-кетой. А у людей ведь сентябрь. Путина! – произнес он грозное слово, и печальная участь бывшего царя Обимурского живо представилась каждой водянице ее собственной явью, и воздели они тугие белые зады, моляще ткнувшись лицами в отборный песок:

– Матушка, Омутница! Уважь цареву прихоть, исполни государеву волю!

– Хоть на денек! – прошлепал губами Водяной, словно малек недоразвитый, и Омутница сдалась:

– Ин быть по-твоему! Но... кто же на царстве вместо тебя останется?

Недолго думая Владыка Обимурский кивнул на гостя:

– А вот с ними жребиями и обменяемся. Не зря ведь я именно заложного покойничка дожидался. С пленником обмена не произведешь, еще сбежит. А согласен ли ты, гость дорогой, поцарствовать?

– Согласен ли он! – высокомерно произнесла Омутница, но человек равнодушно дернул плечом, а златую, с самоцветами, корону, которую ему тут же радостно нахлобучил Водяной, небрежно сдвинул на затылок: не велика, мол, честь, зато хлопот не оберешься!.. И наставительно произнес, протягивая Водяному свою куртку:

– Гляди не потеряй. И чтоб не сперли! Импортная. Такие все сейчас носят.

– Все? – удивился Водяной. – Так кому ж она спонадобится, коль у всякого есть?

– Есть?! – вытаращил глаза гость. – Эх ты, дитя природы! Что б ты понимал! Короче, без куртки не возвращайся, вник?

– Запомни, батюшка, – настойчиво касаясь широкого царского плеча худыми перстами, говорила ведьма. – Ничего своего не утрать в странствии. Кто владеет частью, тот владеет целым! С утра и до утра полную чашу человечью выпьешь в обличье гостя нашего. Только... потом не кляни меня. Запомни: ни раньше, ни позже, а завтра в этот же час возвращаться тебе.

Она хлопнула хвостом по песку, и откуда не возьмись – колода карт раскинулась.

– Ох, дальняя дороженька... казенная, поздняя! Доставит тебе неприятные хлопоты благородный король. Его ты бойся, зло-человек это и твой супостатель. Множество пустых хлопот ложится тебе... А в конце дороги встретится тебе трефовая дама, получишь ты от нее марьяжный интерес да сердечную скуку.

Водяной нетерпеливо пожал плечами.

– Будешь ты по кругу кружить! – схватила Омутница его ладонь. – И направо пойдешь, и налево повернешь, и по темному коридору побредешь. В одну дверь войдешь, в другую выйдешь – и на прежнее место вернешься. Словно волна – щепку, будет швырять тебя причуда твоя. А того, что искал, все равно не сыщешь. Только душеньку растревожишь!

При этих словах Чуда Водяной так и вздрогнул. Вот оно! Вот, оказывается, зачем рвется он из родимых, обжитых глубин на высокий берег! Вот зачем пойдет путем людей!

Разогнать бы тоску! Сонное колыханье вечного покоя души прискучило ему. Омутница, наверное, подумала, что испугала его всеведущим прикосновением? Нет, чудное пророчество зажгло ладонь, летучим огоньком сорвалась с нее мечта и замерцала зовуще. Душу растревожить! То ли вихрь подводный тронул его волосы, то ли Судьба тихо усмехнулась за плечом?..

– Что впереди?! Одумайся! У того беда на носу висит, кто не чтит примет да не слушает старых людей! – опять завела было Омутница, но Водяной свел брови – и она махнула рукой: – Тебя, вижу, не своротишь... Ну, слушай далее. Раньше часу урочного тебя Обимур не спознает, позже – обратно не примет. Явись на утес, возопи: "Обимур! Обимур! Человек! Возьми свою долю, верни мою волю!" – и опять в свое царство воротишься.

– Обимур... возьми свою долю... мою волю... – пробормотал, запоминая, владыка подводный.

И начала ведьма ворожить! Как волшвение происходило, никто не видал: волна с волной в реке сошлась, вода с песком сомутилась – где было разобрать! Только слова древние, чудные, заговорные прорывались сквозь шум испуганной реки:

– ...тем моим словам губы да зубы замок, язык мой ключ. И брошу я ключ в море, останься, язык, во рту. Бросила я ключ в сине море, щука-белуга подходила, в морскую глубину ушла и ключ унесла. Будь по-моему!..

Едва молвила это Омутница, как в девятом часу утра на исходе сентября стал у подножия утеса человек в серой куртке, сроду словно не топился, тут и стоял всегда.

Как же так? А время, которое миновало, пока Водяной на исполнении своего каприза настаивал? А пока длилось колдовство? Куда девалось это время, спросите вы?..

Время! Что такое время! Оно, как и прочая мера, придумано для нас с вами, а Водяной, да и прочие существа стихийные живут вне понятий меры. Так говорят русские всеведы...

А теперь вернемся к нашему герою, который только что, бросив прощальный и неуверенный взгляд Обимуру, обители своей, вне себя от восторга, что желание его увенчано, ринулся вверх по лестнице, ведущей от набережной в парк. Повелитель реки сделал свои первые шаги в мире людей.

*

Водяной поначалу путался ногами в ступеньках, но шел да шел, и вот наконец пред ним открылся... Город? Нет, сперва (предглаголание Города!) – открылся перед ним парк.

День был будний, время – довольно раннее, и тихая пустота аллеек огорчила нашего героя, который уже держал душу наизготовку для встречи с людьми. Никого!

Хотя нет, вот... Появились!

Да, появились – самое подходящее здесь слово. Они не вошли в каменно-железные ворота. Они не поднялись с набережной. Не свалились с неба. Явление их произошло из-под низкого деревянного помоста старой карусели.

Сначала на свет божий выбрался мужчина. Нагнулся, помог вылезти женщине. Стряхнув друг с друга мусор, они поцеловались, обнялись и медленно потянулись вверх по крутому асфальтированному склону, к выходу из парка.

Водяной зачарованно смотрел им вслед. Люди! Живые! Что-то было в обличье этих двоих... что-то было отличное от обличья знакомого Водяному человека. Тот словно бы носил на себе собственную тень, а эти двое тихо светились обнаженными телами.

Право слово! Может быть, кожа их была усыпана алмазными брызгами? Может быть... и тут Водяной, осененный догадкой, ринулся прямиком к загадочной конуре. Он вспомнил камень-самосвет из своего дворца: прислонишься к нему – сам светиться начинаешь ненадолго. Весело потом озарять ночную тьму взмахом сияющей руки под носом перепуганных рыбарей!.. Неужто и здесь затаен такой камень?

Водяной пал на колени перед помостом и сунулся было в махонькую дверцу, да не тут-то было: страж уединения, толстый ржавый гвоздь, осуждающе схватил его за плечо куртки.

Водяной осторожно высвободился, вспомнив при этом, с каким огорчением расставался гость подводный со своей оболочкой. Повредить ее – огорчить бедного утопленника еще больше. И наш герой аккуратно снял курточку, аккуратно свернул и аккуратно положил ее, а сам, вспомнив, как вплывал, бывало, в самые причудливые гроты, ввинтился на животе под помост.

Широкий, сотканный из танцующих пылинок луч на мгновение ослепил его. Самосвет! Самосвет? Ох, боже ты мой, не то. В подстилку из смятой травы упирался луч солнца, проникающий сквозь щелястый помост карусели. Луч – и больше ничего.

Надо сказать, наш герой был легковерен, а потому захватил сколько мог света в пригоршни, омыл ими лицо, побрызгал на одежду и, прытко развернувшись в тесноте, ринулся к выходу, точнее, к вылазу. Распрямил на воле ноги, разогнул спину, оглядел себя. Пыли, трухи, паутины нацеплял он в достатке, это точно. А сияние осталось там – в конуре, грязном и постыдном убежище Любви Бесприютной.

Водяной уставился вслед тем двоим, мерцание которых еще не истаяло за парковой оградой. Если б он был человеком, он брезгливо сморщился бы. Но он не был человеком, а потому схватился за сердце, которое пронзила жалость. Даже плечи холодком прохватило!

Водяной протянул руку за курткой... потом перевел туда взор... потом пал на колени и обшарил то место. Напрасны старания! Куртка исчезла!

*

В подводном мире свои порядки, и Водяной, конечно же, не был бы царем Обимурским, не отличайся он проворством мыслей и движений. Он вмиг сообразил, в чем дело, и ринулся ловить вора.

Проскочив сквозь тяжелые ворота парка, он очутился на широкой-преширокой площади. Посередине, на постаменте, стоял какой-то черный человек с ружьем и в тяжеленной чугунной шубе, которая лишь чудом не падала с его плеч.

Хоть был наш герой и ограблен, он все-таки успел бросить неподвижному великану цветок восторженного взора. Водяному даже захотелось взобраться на просторный пьедестал и свести с монументом знакомство покороче: перенять повелительность жеста, величавость осанки – и он положил непременно, непременно вернуться на площадь, едва найдет пропажу.

Но, видно, не судьба ему была скоро настигнуть вора! Пробегая мимо памятника, он ощутил, что нога его за что-то зацепилась, – и с разгону повалился на асфальт.

Это было больно. Наш герой с тоской вспомнил свой гибкий хвост и поднялся, недоумевая, за что же это он мог запнуться доставшимися ему в пользование неуклюжими, слишком длинными подставками. Ничего подозрительного на земле он не обнаружил и попытался продолжить путь, как что-то холодное и серое стиснуло его ноги. Водяной обмер. Это была гигантская рука, вернее, тень руки, сползшая с асфальта, где она только что распластанно лежала, как и подобает тени. Однажды, на заре туманной юности, наш герой запутался хвостом в рыбацкой сети. Вот разве что с этим страхом сравним был ужас, охвативший его сейчас.

Между тем сдавление серых пальцев стало нестерпимым, Водяной огляделся в поисках спасения... И взор его померк.

Тень, полонившая его, принадлежала тому самому бородачу в шубе, который возвышался посреди площади. Но самое ужасное... самое непостижимое заключалось в том, что руки... руки, тень которой и впилась в Водяного... этой руки у памятника не было!

Да, да, да! Судя по всему, она когда-то властно тянулась к Городу, распростертому невдалеке, как бы у подножия этого памятника. А теперь рука почти до самого плеча отсутствовала. Неровный серый слом – вот и все, что осталось.

Наш герой в тенях и отражениях разбирался плохо. Как и всякая нежить, он вовсе не отражался в зеркалах, кроме зеркал рек и озер, и не отбрасывал тени. Но тень несуществующего... это уж совсем невероятно!

Между тем серая призрачная удавка вздернула его на воздух и подтянула к самому лику монумента. О-о!.. Вблизи оно отнюдь не вызывало восхищения. В пыли, десятилетиями копившейся меж бровей, свили гнезда мыши.

"Вот он... супостатель... благородный король..." – мелькнула перепуганная мысль.

Губы-булыжники разомкнулись. Казалось, от звука трубного гласа разлетися вдребезги город, но и слабый листок не шевельнулся на полуголом тополе, и воробушек, придремнувший на стволе замшелого ружья, не встрепенулся. Это была лишь тень былого голоса.

– А!.. Попался, мерзавец! – прорычала она. – Сейчас я с тобой расквитаюсь!

– За что? – слабо пискнул Водяной, но тут же устыдился своего голосишка, похожего на жалкий касаткин скрип. – А ну-ка, отпусти меня! Знаешь ли ты, кто я есть? Я – царь!

– Царь?! – изумился монумент. – Чего царь? Природы, что ль? Х-хе! Где она, ваша природа!.. Ах ты ж козявка человечья! Знаешь ли ты, кто есть я?! Да у меня с ковра, понимаешь, народ с инфарктами уносили! Одно мое имя чернеть со страху заставляло! Находились разные... называли волюнтаристом. А я плевал! А знаешь ли ты, что, когда я скончался, эти вахлаки чуть всю работу не завалили? Разом диссиденты головы подняли! Свобода слова им! Свобода голоса! Вообрази, собрали по этому поводу внеочередное собрание-заседание! В этом самом доме, откуда я! столько дней! столько лет! всех их! вот так держал! в том самом кабинете! Ха-ха!

Ну, смех был все-таки значительнее, чем глас: одна пылинка в ноздре чугунной слегка всколебнулась.

– Заседание! Да что они могли высидеть? С их отношением к работе? Я не мог этого так оставить! Мое остановившееся сердце забилось. Я из морга явился председательствовать на их заседании. Я им показал, что такое настоящий руководитель! Бурные, продолжительные аплодисменты. Все встают. Зал в едином порыве поет... А ты говоришь – царь. Царей, понимаешь, когда-а еще в Обимуре потопили. Которые в слаборазвитых странах остались, так и тех скоро сметет волна народного негодования.

От этой галиматьи исчезли последние силы у Водяного. Непонятное оно пуще всего страшит!

– А, испугался! – плотоядно пророкотал памятник. – Понял, ничтожество, на кого покушался?!

– Я-а?.. – полуобморочно простонал наш герой, задыхаясь от боли и безнадежности. – Когда?!

– Когда-а? – возмутился чугунный образ бывшего руководителя Города. – Да нынче ночью! При луне! Кто на моей длани, простертой повелительно в светлые дни грядущего, вешаться пытался? А??? Скажешь, не ты? Вон и удавка твоя валяется! – И Водяной, мученически скосив глаза, и впрямь увидел у подножия монумента веревку с петлей. Пристроился, понимаешь! Нашел место! – Пустые очи сверлили Водяного. – Не припомнил, как под твоей поганой тяжестью моя рука сломалась и ты грохнулся у ног моих? Сам-то целехонек, а моя правая, руководящая... – Изморось слез навернулась в каменных глазницах. – Она-то вдребезги! Я тебя сразу признал. Задница обтянута, патлы... Попался бы ты мне в доброе старое время, я б тебя в двадцать четыре часа... без права проживания... Думаешь, телогрейку свою снял, так мимо проскочишь? Наше поколение бдительности не утратило!

И еще что-то, что-то еще провозглашал велеречивый кумир, блестя чугунной лысиной, но в помутившейся голове Водяного вспыхнуло понимание:

"Телогрейка? На том человеке, который сломал его руку, была телогрейка! То есть куртка! И... и мой гость самозванный, утопленник, молвил: "Я так отяжелел, что виселица рухнула". Вот кто сломал руку этому монументальному кошмару!"

Надежда на торжество справедливости придала сил нашему герою, он встрепенулся было, и тут сомнение еще более скомкало чугунное лицо:

– Не пойму, однако... Это как же так может быть? Ночью ты неподъемный был, а сейчас я тебя запросто одной только тенью сграбастал. Что за чудеса науки и техники? Неужто ты – не ты? Неужто я промашку дал?

– Дал, дал! – возопил наш неразумный, жизни не знающий герой. Промашку!

Словно бы молния просверкнула в черном взоре.

– Я-то? Я – про-маш-ку? – потрясение прогудел чугун. – Ты соображаешь, что болтаешь? Обо мне – такие слова! Да смерть тебе!

И тут... и тут раздался раскалывающе-звонкий удар грома.

*

Гром! Последние силы оставили при этом звуке нашего героя. Водяные, надо заметить, грома вообще боятся, потому что в грозу их видно: беззащитны они в эту пору перед человеческим взором. И стоило представить Водяному, что его истинная природа сейчас станет явной, что будет он, при всех знаках отличия Обимурского владыки, при серебряном хвосте, зеленой бороде и роскошных кудрях, полузадушенно извиваться в плену у монумента, подобно жалкой рыбке-плетешке... как возмутилась вся его сдавленная гордость, он рванулся, намереваясь дорого продать свою жизнь, и... брякнулся на асфальт, потому что тень торопливо разжала пальцы.

– Ну, твое счастье! Опять ты от меня уходишь! – еле слышно раздалось в вышине. – Но уж на третий раз не уйдешь!

А гром ударил еще раз, и еще, и повторился, и приблизился, и заполонил собою площадь, и еле живой царь Обимурский понял, что нет никакого грома, нет никакой грозы (какая же это может быть гроза в конце сентября!), – а есть медный грохот литавр и рокот барабанов. Громоподобный марш бил в дома, в асфальт, в облака!

На площади уже печатал шаг оркестр, а за ним тянулась нестройная колонна молодых людей. То есть колонна эта изо всех сил пыталась быть нестройной, она рассыпалась бы, кабы не шли обочь старики и не поддерживали равнение, не понужали молодых держать строй.

Водяной кинулся было прочь, подальше от памятника, но невольно взор его приковался к лицам идущих. А посмотреть было на что!

Так, в колонне двигались лица самые что ни на есть разноцветные. Розовые, белые, голубые, желтые, зеленые! Даже серо-буро-малиновые. Встречались лица в полосочку или в клеточку. У тех же, кто направляли колонну к стройности, лица были прозрачно-восковыми, однако все как одно пламенели кумачовым румянцем, придававшим старикам вид неувядаемой бодрости, негаснущего задора и вечного стремления вперед. Однако... однако и молодежь, как заметил Водяной, была не столь проста. Если задние ряды щеголяли противоречивостью окраски, то идущие впереди тоже горели румянцем.

Водяной и сам не заметил, как ноги его пошли за музыкой и людьми. По счастью, тело от ног не отставало, да и глаза тоже двигались туда, приметив при этом прелюбопытнейшую деталь: густой румянец у некоторых молодых людей был... накладной!

Насладившись игрой красок, наш герой вспомнил наконец-то, кто он вообще и чем занят, и решил пойти своей дорогой познавать людей и искать пропажу, тем более, что слух его уже пресытился боевитой музыкой, однако решение решением, а остановиться он не мог.

Что за дела? Ну что за дела? Напущено на него, что ли?

Отчеканив против воли несколько шагов, Водяной с ужасом понял: так оно и есть. Права, права была Омутница, наставляя: "Ничего своего не утрать в странствии. Кто владеет частью, тот владеет и целым". Да, не только на ветер, на след, на землю, на лягушку, на голубиное сердце, на кладь и оговор чаруют злые кудесники. Захватив какую-то вещь, они могли сделать ее хозяина верным своим рабом. Горе, горе Водяному! Едва избавился от хватки черного монумента, как снова попал в полон. Видно, тот ворожбит, который скрал его одежду, шел сейчас среди цветноликих или обочь их. А кто – поди угадай. К вящей печали нашего героя, куртки, схожие с утраченной, носили действительно многие и многие.

Страх вполз в душу Водяного и свернулся там, подобно зловещему угрю-рыбе...

*

Тем временем колонна, понукаемая румяными стариками, образовала каре у подножия памятника. В центре встал грузовик, перегруженный лопатами, ломами, граблями и строительными носилками. "Может быть, это подарки молодым?" – подумал Водяной, однако особой радости в разноцветье лиц не увидел. Среди сопровождающих возникла заминка, в рядах колобродили. Старики словно не знали, что теперь делать.

Колонна разошлась! Позванивала тихая струна, заглушая однообразие барабана, молодцы и девицы душевно пели. Несколько человек серьезно, истово дрались. Одни были увешаны цепями разной толщины, другие утыканы многочисленными булавками. Если побеждали первые, они тут же опутывали противника цепями, ну а вторые, соответственно, ущемляли его одежды булавками. Водяной увлекся и начал сочувствовать то одной, то другой группе, только удивился, почему это люди так-таки хотят видеть вокруг только себе подобных, ведь куда интереснее разнообразие...

Его обоняние встревожил горьковатый дымок: юнцы разложили костерок, и уже что-то бурлило над ним в котелке, а рядом достраивали шалашик из сорванных здесь же, на клумбе, кроваво-красных цветов, примороженных сентябрьскими утренниками. Двое жарко обнимались, упав в клумбу, и снова почудился нашему герою чистый алмазный блеск, и взор его затуманился, потому что теперь он был как бы человек, а всякий человек мечтает о любви...