Текст книги "Княгиня Ничего-Не-Знаю (Княгиня Вера-Вики Оболенская)"
Автор книги: Елена Арсеньева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]
Елена Арсеньева
Княгиня ничего-не-знаю
Княгиня Вера-Вики Оболенская
От автора
Безумный, безрассудный ураган сметает все на своем пути, вырывая из земли и пышные садовые цветы, и скромные полевые цветочки, и влечет их неведомо куда, за горы, за моря, швыряет на убогую, чужую почву. И улетает дальше, оставив эти несчастные, истерзанные растения погибать. Но вот какому-то цветку удалось зацепиться корнем за землю-мачеху… а там, глядишь, приподнял голову и второй, да и третий затрепетал лепестками… Они ужасаются, они отчаиваются, они зовут смерть, потому что жизнь кажется им невыносимой. Однако они врастают в чужбину, живут, живут… и сами дивятся: как же это возможно после того, что они испытали, что они потеряли?
У них больше нет ни дома, ни страны. У них все в прошлом. Вот уж воистину, совершенно как в модном романсе – все сметено могучим ураганом! Пора забыть прежние привычки, громкие имена и титулы, вековую гордыню, которая уверяла их в том, что они – соль земли, смысл существования тех миллионов простолюдинов, которые вдруг обезумели – и вмиг превратили спокойное, процветающее государство, называемое Российской империей, в некое вместилище ужаса, боли и страданий. Здесь больше нет места прежним хозяевам жизни. Титулованные дамы, представительницы благороднейших родов Российской империи; знаменитые поэтессы; дети ведущих государственных деятелей; балерины, которых засыпали цветами, которым рукоплескали могущественные люди страны; любовницы именитых господ – они вдруг сделались изгнанницами. Блистательными, вернее сказать: некогда блистательными! – изгнанницами. И нет ни времени, ни смысла надеяться на чудо или ждать помощи от мужчин. Просто потому, что чудес не бывает, а мужчины… им тоже надобно бороться за жизнь.
В этой борьбе женщинам порою везло больше. Прежняя жизнь была изорвана в клочья, словно любимое старое платье, а все же надобно было перешить ее, перелицевать, подогнать по себе. Чисто женское дело! Некоторым это удавалось с блеском. Другим – похуже. Третьи искололи себе все пальцы этой роковой игрой, но так и не обрели успокоения и удачи.
Их имена были гордостью Российской империи. Их родословные восходили к незапамятным временам. В их жилах струилась голубая кровь, это была белая кость – благородные, образованные, высокомерные красавицы. Они нищенствовали, продавали себя, работали до кровавого пота ради жалких грошей. Они ненавидели чужбину – и приспосабливались к ней. Они ненавидели покинутую родину – и боготворили ее. За нее они молились, на нее уповали… умирали и погибали с ее именем на устах.
Русские эмигрантки.
Блистательные изгнанницы.
Отвергнутые Россией…
Княгиня ничего-не-знаю
Княгиня Вера-Вики Оболенская
– Сир́ил, давай, давай! – Метрдотель нетерпеливо подтолкнул в бок официанта, и тот с трудом удержал на весу поднос, заставленный бутылками. – В кабинете ждут!
Кирилл Макинский и так спешил как мог. Еле разминулся с парой, которая откалывала чарльстон. Ноги партнерши разлетались с невообразимой быстротой! Кавалер, впрочем, тоже был отменный танцор. И, даже увернувшись от Кирилла, они умудрились не запнуться и не отстать от стремительной музыки. Пианист в кабаре «Монте-Кристо» на Монпарнасе был настоящий виртуоз, не всяк за ним мог угнаться, а эти двое – легко.
– Пардон, мсье! Пардон, мадам! – выкрикнул Кирилл и влетел в кабинет.
Одного взгляда хватило, чтобы понять: его и впрямь заждались. А ведь и получаса не минуло, как он принес сюда шесть бутылок вина и три – шнапса. И вот они уже пусты, и принесенные прежде – тоже пусты. Крепки же офицеры из штаба генерала Штульпнагеля, главнокомандующего вермахта во Франции! Батареи бутылок, кителя, брошенные на спинки стульев, полуголые девицы на коленях у офицеров… А между тем выражение раскрасневшихся лиц у всех однообразно-унылое. Чего это их выпивка не веселит, а, наоборот, печалит?
Кирилл со щегольским стуком составил бутылки с подноса и принялся лихо вывинчивать штопором пробки одну за другой. Он был чрезвычайно доволен собой. В сентябре прошлого года он потерял работу преподавателя английского языка в католическом институте – гитлеровцы вторглись во Францию, и английский язык стал, мягко говоря, не престижен. Кирилл Макинский случайно встретил на улице отца одного своего бывшего ученика. Этому господину принадлежало кабаре «Монте-Кристо», и оно пришлось по вкусу высшим полицейским чинам, а потому работало всю ночь, несмотря на полицейский час, введенный новыми властями. Кирилл усмехнулся: ему-де случалось выпить бутылку шампанского, да вот беда, открыть ее сам он не сумеет. Ничего, бодро сказал хозяин «Монте-Кристо», это дело наживное. Куда важнее, есть ли у месье Макински смокинг и умеет ли месье его носить.
– О да! – насмешливо кивнул Кирилл.
Это и решило дело: работодатель очень заботился о том, чтобы в его заведении служили господа благородные, а ведь Сирил Макински был настоящий князь. Правда, русский, правда, бывший, ныне нищий, но все же…
Оказывается, открывать шампанские и прочие винные бутылки – не самое трудное в жизни дело. Как говорится, не боги горшки обжигают, отнюдь не боги!
– Чего еще изволят месьедам? – бодро спросил Кирилл, убирая штопор и перекидывая через руку салфетку. Мелькнуло воспоминание о каком-то половом в трактире, виденном еще в России… А, да ладно переживать, тот половой как-никак не говорил по-французски! – Вино? Быть может, изволите еще закусить?
– Тащи, все тащи! – махнул рукой рыжеволосый гауптман в криво сидящем расстегнутом кителе – он единственный из всех не обнажился, зато на девице, которая сидела у него на коленях, осталась только смятая юбчонка. – Хоть погуляем напоследок. Как подумаешь, что всему этому через восемь дней конец… Мы ведь отправляемся в Россию!
Салфетка соскользнула с руки Кирилла.
– Пардон! – пробормотал он, подхватывая ее на лету, и принялся быстренько составлять на поднос пустые бутылки. – С вашего позволения… – И выскользнул за дверь.
Метрдотель неодобрительно покосился на него. Он совершенно не понимал прихоти хозяина, который взял на работу этого человека, хотя многие французы мечтали о таком тепленьком местечке, как работа официантом в кабаре «Монте-Кристо». Причем мечтали люди опытные! А этот… Конечно, он поднаторел за последних полгода, раньше-то вообще руки были как крюки. И все же туповат. Ну кто же потащится с подносом, уставленным пустыми бутылками, прямиком через танцевальный зал? Конечно, там всего лишь одна пара осталась сейчас-то, в шестом часу утра, все те же заядлые танцоры, которые недавно разбрасывали ноги в чарльстоне, а теперь плавно скользят в медленном фокстроте. Медленный-то он медленный, а все же лучше по стеночке обойти, не то столкнешься. Ну вот! Мой бог, какой ужасный грохот!
Бутылки с подноса, который нес этотофициант, попадали на пол, криворукий князь пал рядом на колени, пытаясь их собрать. Танцоры, издав единодушный сочувственный вскрик, принялись ему помогать. Метрдотель только головой покачал, глядя, как милая дама в прелестном платье – ну сущий манекен из модного дома, какая прелестная фигурка, какие глазки! – безо всякой брезгливости поднимает наманикюренными пальчиками осколки стекла и благосклонно кивает, слушая торопливый извиняющийся шепот неуклюжего Сирила.
Наконец они поднялись, и дама, с сожалением поглядев на покрытый мелкими осколками пол, пожала плечами. Метрдотель увидел, как пианист понимающе развел руками: да, танцевать невозможно. А судя по всему, танцы – главный интерес дамы в жизни. Ну что ж, такие вот птички созданы именно для того, чтобы танцевать и принимать цветы от восхищенных поклонников.
Спутник дамы расплатился, и пара быстро пошла к выходу. Метрдотель видел, как швейцар подал даме длинное уютное пальто, как открыл перед нею и ее кавалером дверь. Мелькнула коротко стриженная головка, стройная ножка… Ах, какая очаровательная дама! Не классическая красавица, но бесподобна, обворожительна! Истинная француженка!
Метрдотель послал вслед даме еще один восхищенный взор и сурово обернулся к Сирилу, который стоял перед ним с видом побитой собаки:
– Ну-с…
Между тем, едва отдалившись от кабаре, молодой человек схватил свою спутницу за плечи:
– Что он сказал вам, Вики? Чем вы так взволнованы?
– Скорее, Ролан! – пробормотала она дрожащими губами. – Кирилл сказал, что вторжение в Россию начнется через неделю! Мы должны немедленно сообщить об этом полковнику Туни!
Ролан смотрел непонимающе:
– Что? Я ничего не понимаю!
И только тут «истинная француженка» спохватилась, что от волнения заговорила на своем родном языке – по-русски…
* * *
Она терпеть не могла свое имя. То есть имя-то было как раз очень красивое – Вера. Но красиво оно звучало только из русских уст. А французы произносили его как Вер́а, что раздражало ее необыкновенно. Пожалуй, это единственное, что не нравилось ей во французах и их языке. И когда один приятель как-то раз назвал ее Вики, она пришла в восторг. Конечно, и тут, по этой несносной французской манере, ударение стояло на последнем слоге, однако Вики́ – пожалуй, звучнее и приятнее, чем Вера. И новое имя очень помогло ей выбросить из памяти воспоминания о бегстве из России.
Конечно, ей тогда было только девять лет, когда ее родители, бакинский вице-губернатор Аполлон Аполлонович Макаров и его жена Вера Алексеевна, пережив революцию и два кровавых года Гражданской войны, бежали через Константинополь в Париж. Сначала им казалось, что жизнь в Турции будет чем-то напоминать жизнь в Закавказье, но нет – Константинополь их, как и многих других русских беженцев, едва в гроб не загнал. Возможность поехать в Париж восприняли как счастье, однако и тут медом не было намазано – никто их особо не ждал. Отец умер; мать и ее сестра, Верочкина тетка, держались обособленно от других эмигрантов и по крохам проживали вывезенные из России драгоценности. Денег только-только хватало платить за пансион мадам Дарзан на бульваре Шато.
Дома Верочке было не то что скучно, но просто невыносимо – уж очень унылыми дамами оказались матушка и тетушка. Верочка отличалась от них, как небо от земли: веселая, общительная, она мигом выучила французский (а заодно английский, итальянский и немецкий) и болтала на всех этих языках так бойко, что ее никто уже не принимал за русскую. Тем паче что и во внешности ее не было ярко выраженных славянских черт: глаза темные, волосы тоже темные, да еще она их стригла коротко (во-первых, с длинными волосами трудно, когда нет мыла, а во-вторых, ей эта короткая стрижка невероятно шла), неправильное подвижное лицо исполнено чисто французской пикантности – лицо из тех, которое можно назвать каким угодно, даже красивым… И ростом, и фигурой она выдалась не в матушку: была высокая, худющая, длинноногая, широкоплечая и узкобедрая. Такая юношеская фигура считалась в то время необычайно модной. Веселая, смешливая, ласковая, с чудными, сверкающими глазами, длинными, очень красивыми бровями и свежим большим ртом, напоминающим розовый цветок, elle йtait ravisante, как часто говорили о ней французы, – она была обворожительна! У нее всегда было море поклонников, которых не смущали ее простенькие платьица и убогий дом, в котором она жила. Гораздо важнее то, что в присутствии Вики (ей было семнадцать, когда она потребовала называть себя только так и на имя Вера больше не отзывалась!) жизнь искрится и пенится, словно шампанское, а уж танцует эта длинноногая девчонка так, что у самых выносливых кавалеров ноги начинают уже заплетаться, а ей хоть бы что. Любимыми танцами ее были чарльстон и фокстрот, и она не раз хохоча заявляла, что главное – ночь протанцевать на хорошей танцевальной площадке, а потом… а потом по пословице: après nous le déluge. [1]1
После нас хоть потоп (франц.).
[Закрыть]
Вообще в эмигрантских кругах она была притчей во языцех. Особенно когда стала подружкой (нет, одной из многочисленных подружек) Александра Бильдерлинга. Он тоже был русский, довольно долго вел обычное для эмигранта весьма недостаточное существование, как вдруг взял да и получил порядочное наследство от весьма состоятельного дядюшки. Разумные люди советовали Александру положить деньги в банк и жить на проценты. Конечно, тогда будет не до роскоши, но достаток твердый, думать о завтрашнем дне не потребуется…
– Да я и не намерен о нем думать, об этом самом дне, – ухмыльнулся Александр и поклялся промотать дядюшкино наследство на dolce vita, сладкую жизнь, а потом покончить с собой.
Так он и поступил. Денежки осели в ресторанах и ночных заведениях. Компания его близких друзей и подруг, среди которых ближайшей была Вики, два месяца жила не зная горя, стирая подметки и ломая каблуки на танцевальных площадках… а потом бывший богач действительно застрелился. Немедленно широкий круг его друзей сузился так, что и не разглядишь. Вики была среди тех, кто все же сбросился на его похороны (от наследства не осталось ни сантима, даже гроб купить оказалось не на что!), а потом тихонько всплакнула на кладбище.
Тетушка и матушка были страшно обижены. Они считали, что дочка должна была не мотаться дни и ночи по кабакам, а выцыганить у влюбленного в нее Александра кругленькую сумму «на будущее».
Вики только плечами пожала, услышав это.
– Что же, мне надо было к нему в содержанки идти? – спросила она высокомерно.
– Да хоть бы и так! – в один голос ответили старшие дамы. – А теперь что? На что жить будешь? У нас денег нет тебе помогать! Ищи работу, вот что!
– Ну и найду, – пожала плечами Вики.
А между тем это было легче сказать, чем сделать! В 30-е годы Франция уже начала остывать от первого прилива жаркой любви и сочувствия по отношению к русским эмигрантам, которые весьма значительно увеличили население этой страны (к началу Второй мировой войны во Франции насчитывалось 50 тысяч русских эмигрантов, не считая принявших французское гражданство!), и они заняли много рабочих мест, которых в годы начавшегося кризиса и французам-то не хватало! И даже девушке с такой хорошенькой мордашкой, с такой прелестной фигуркой и такими ножками, как у Вики (но с полным отсутствием образования и специальности), в самом деле было довольно трудно куда-то устроиться. Разве что и правда в содержанки или… или в манекенщицы.
Кстати, русских манекенщиц в то время в Париже было множество, они пользовались в модных домах немалым спросом. С одной из таких девушек Вики была знакома: встретилась с ней в развеселой компании Александра Бильдерлинга (царство ему небесное!). Девушку эту звали Софья Носович, она была на десять лет старше Вики и находилась в полном расцвете красоты. В ней было что-то от роковой женщины, с ее бесподобной изящной фигурой, темными и томными глазами, с ее страстной натурой. Она была не то полька, не то белоруска и предпочитала называть себя просто Софка. С ее легкой руки все остальные звали ее так же. Дочь сенатора императорской России, Софка была сестрой милосердия в Добровольческой армии Петра Николаевича Врангеля, переболела тифом (она еле выжила, и пострадал ее слух), эмигрировала вместе с войсками барона в Константинополь, за одного из офицеров вышла замуж, но брак ее был недолгим, потому что Софка заболела сначала туберкулезом, а потом у нее обнаружили рак груди. Муж исчез. Однако Софка была редкостно привлекательной женщиной, и рядом с нею непременно оказывался какой-нибудь мужчина, готовый всю жизнь на руках ее носить, и только буйный Софкин нрав (уж очень она была, как в старину говорили, переборчива!) мог ему помешать. Между прочим, даже несмотря на то что ей оперировали пораженную раком грудь, Софке было сделано, как подсчитал один из ее друзей, чуть ли не двести предложений руки и сердца!
Софка была ведущей манекенщицей (манекеном, как говорили во Франции) модного дома «Итеб». Его держала баронесса-эмигрантка Елизавета Бартольдовна Гойнинген-Гюис, известная в Париже под именем Бетти Буззард, а то и просто мадам Итеб. Жалованье было не бог весть как велико, однако позволяло Софке помогать матери и бабушке, да еще и отсылать какие-то деньги брату, завербовавшемуся в Иностранный легион.
Манекен Софка была очень эффектна. Говорили, что ей достаточно завернуться в тряпку, чтобы та стала выглядеть модным платьем. Вики тоже умела носить вещи так, что самые простые платьишки смотрелись на ней как le cri de la mode. [2]2
Крик моды (франц.).
[Закрыть]Софка учила ее основной премудрости, которую должен был знать всякий манекен:
– Главное – походка! Не вилять бедрами, помнить, что мы ходим тут не для того, чтобы заманить мужчин в нашу постель. Показы предназначены для женщин. Для того, чтобы показать им платья, показать, как их нужно носить, и заставить их купить эти платья. Ни для чего другого!
На одном из таких показов Вики познакомилась с хорошенькой смешливой парижанкой по имени Ивонн Артюис. У нее был состоятельный супруг, торговец, которому нужна была секретарша со знанием немецкого и английского языка. Ивонн была настолько очарована Вики, что познакомила ее с мужем. Тот, впрочем, отнесся к Вики скептически, потому что был убежден: хорошенькие девушки все как одна дурочки (Ивонн, разумеется, единственное исключение!). Однако все же дал ей работу на проверку и обомлел: знание языков, деловая хватка, сметливость были у нее удивительны, она все ловила на лету – благодаря памяти, которая оказалась поистине феноменальной! Разумеется, он принял ее к себе секретаршей, и дружба с Артюисами длилась у Вики долго… всю жизнь.
Впрочем, она не прерывала связи со своими прежними подружками по дому моды, особенно с Софкой, и как-то раз та познакомила ее с сестрами Оболенскими, тоже манекенами, Мией (Саломией) и Ниной. Обе сестры были замужем: одна за князем Шаховским, другая – за бывшим гвардейским полковником Балашевым, однако работу не оставляли, потому что жили отнюдь не богато. Впрочем, в 30-е годы их очень успешная карьера пошла на убыль, потому что в моду вошли блондинки с женственными формами, а сестры были яркими миниатюрными брюнетками чуточку в восточном стиле: их матушка, Саломия Николаевна, принадлежала к роду грузинских князей Дадиани-Мингрельских. Кумиром сестер и матери был молодой князь Николай Оболенский.
Этого человека вполне можно было бы назвать баловнем судьбы, если бы не его несчастный характер. Он никак не мог забыть о том, что он, князь древнего рода, всего лишь изгнанник и приживал на чужой стороне. Впрочем, жили они с матушкой не нуждаясь благодаря доходам от собственности, весьма удачно купленной Оболенскими в Ницце еще до Первой мировой войны. Как говорили, Николай (его чаще звали Ники или Ника – разумеется, с ударением на последнем слоге!) – один из тех немногих русских, кто мог ездить в такси пассажиром, а не шофером, как многие русские эмигранты, в том числе и титулованные, и в высоких воинских чинах. Вдобавок, если бы удалось доказать права Оболенских на сокровища князей Дадиани, которые были вывезены из Грузии в 1921 году меньшевиками и хранились в Государственном банке, семья стала бы по-настоящему богата.
Впрочем, Ники был нетерпелив, капризен, нервен, склонен к ипохондрии, меланхолии, к погружению в бездны отчаяния… Раз или два он даже пытался покончить с собой, выбросившись из окна. Один раз обошлось без последствий, а второй раз он так сильно повредил ногу, что вынужден был с тех пор носить ортопедическую обувь. Впрочем, его обаяния это не убавляло, он был редкостно красив – имел точеное, самую чуточку капризное лицо, мрачноватые, непроглядно-темные глаза, которые иногда таили в себе всю горечь, весь трагизм мира, а иногда сияли так, что ослепляли всех подряд. Вообще говоря, он напоминал киногероя из первых фильмов Великого немого: Ивана Мозжухина, Рудольфо Валентино et cetera… Женщины его обожали, а он снисходительно позволял им себя любить.
Вики влюбилась в него с первого взгляда. Впрочем, Ники тоже не остался равнодушен к тому блеску очарования, которым сопровождалось каждое ее движение, каждый взгляд, каждое слово. Ее безунывность и видимая легкость отношения к жизни обезоружили его. И однажды, к ужасу преданной подружки Ивонн, Вики сообщила, что Ники сделал ей предложение.
Разумеется, она его немедленно приняла, несмотря на то что Артюисы не скрывали своего неодобрения. Да ей сейчас и сам черт был не брат, море по колено! Вот оно, счастье!
После феерически прекрасного медового месяца, проведенного на юге Франции (потом, спустя много лет, Николай Оболенский будет вспоминать это время как наилучшее, наисчастливейшее в своей жизни!), Вики постепенно начала понимать, что в чем-то ее друзья, практичные, как все французы, были правы. Легко ей было петь свой любимый романс: «Сегодня нитью тонкою связала нас судьба…» Казалось, эти слова о них, об их любви. Но на самом деле все оказалось не так просто.
Ники непрестанно требовались доказательства любви и обожания. Он был совершенный шовинист по отношению к женщинам и допустить не мог, что его такая молодая (Вики была на одиннадцать лет младше мужа) и такая, само собой, глупая жена пытается сохранить работу, друзей, что воспринимает себя как самостоятельную личность, а не как тень своего блистательного супруга. Вики любила мужа, обожала его, однако не могла полностью раствориться в нем, не могла даже ради него перестать быть собой. Ники же требовал молитвенного обожествления собственной особы, а убедившись, что жена слишком своенравна для этого, не стеснялся напоминать ей, что женщин, строго говоря, на свете много, очень много… даже слишком много…
При этом он вовсе не был тривиальным l’amateur des femmes, любителем женщин, или l’amateur de l’amour, любителем любви (по-русски говоря, бабником!). Он предпочитал флирт (легкий или тяжелый, смотря по обстоятельствам) постельным утехам, но уж во флирт нырял порою так, что жене оставалось только наблюдать круги, расходящиеся по воде.
И все же эти двое любили друг друга – так, как они способны были любить… Кроме того, они и в самом деле были хорошими друзьями! И вот так, в относительном мире и согласии, они дожили до 14 июня 1940 года, когда в Париж вошли гитлеровские войска.
В один из первых дней после вторжения приятель Оболенских Кирилл Макинский, призванный во французскую армию, а теперь из нее демобилизованный, пришел к своим друзьям, пробравшись из так называемой «свободной зоны». Париж был в оккупированной части страны, а Кирилл обожал Париж и не мог долго жить вдали от него. Пробираясь темными улицами (полицейский час уже наступил, а ночного пропуска у Кирилла, конечно, не было), он боялся, что Оболенские уехали (три тысячи парижан покинули город) или, не дай бог, убиты. Во всяком случае, он не сомневался, что они сломлены, подавлены, как и все остальные, и был обрадован, когда застал их на месте, а потом и поражен, когда Вики с первых же минут заговорила о призыве де Голля, недавно прозвучавшем по Би-би-си, призыве к Résistance, Сопротивлению, а потом повторила девиз генерала:
– Vive la France!
Многие русские любили Францию, которая приютила их, не меньше, чем Россию, которая их отвергла. А может быть, и больше. Во всяком случае, Вики – определенно больше. Она никогда не хотела возвращаться в Россию, хотя, конечно, трагически восприняла нападение Гитлера на Советский Союз и была счастлива, когда русские начали бить фашистов так, как те заслуживали. Однако примкнуть к движению Сопротивления ее не заставляло ничто, кроме собственной доброй воли и невозможности смириться с чудовищной расистской идеологией нацизма.
Между прочим, как ни печально это звучит, поначалу большинство обывателей спокойно восприняли вторжение гитлеровцев. Понять людей можно: закончилась стрельба, разрушения, и поначалу оккупанты держались вполне лояльно по отношению к французам… «Не троньте их – и они не тронут нас!» – такова была позиция большинства. Сопротивленцы (их через год после нашествия едва ли насчитывалась тысяча!) были добровольцами в этой войне: слабой, уязвимой армией, но самой доблестной. Но с течением времени, с ужесточением гитлеровских репрессий сопротивленцев становилось все больше.
Одним из первых французов, искавших единомышленников, с которым сошлись Вики и Кирилл (Ники поначалу осторожничал и оставался не то что в стороне, но на позициях сугубо наблюдательных), был сорокашестилетний Жак Артюис – патрон Вики. Он ненавидел коммунистов и принадлежал к сугубо правым политикам. Он мечтал о Соединенных Штатах Европы, однако не мог принять компромисса Франции с расистским тоталитарным государством, каким являлась Германия. Артюис был не дешевый доктринер: капитан запаса, он немедленно пошел в армию после начала войны, командовал подразделением, которое вело бои вплоть до официального объявления перемирия, а потом так же тайно, как Макинский, пробрался из зоны Виши в Париж. С ним вернулся его друг, архитектор Роже-Сушер, жена которого, Жаклина, дружила и с Ивонн Артюис, и с Вики. Жаклина спустя много лет так вспоминала о своей русской подруге:
«Она все принимала от жизни – и боль, и радость; она каким-то глубоким чутьем угадывала, что ей уготовано судьбой, и то, какой ценой придется за это платить. Вики была безупречно честной перед собой, никогда не предавалась самообману в отношении своих чувств и поступков… Она слишком любила жизнь, чтобы не искать в ней смысла, и ее нередко преследовала мысль, что вдруг ей не удастся себя проявить. А когда проявила – это и выразилось в ее полном самопожертвовании».
В зоне Виши вместе с Артюисом и Роже-Сушером побывал и полковник Альфред Туни. Некогда маршал Петен был его кумиром, однако это было до подписания мира с Гитлером. Вопрос, участвовать в Сопротивлении или нет, для Туни не стоял. Он и другие военные первоначально делали ставку на вооруженное сопротивление, на создание военных отрядов. Через полгода они сплотились с группой Максима Блок-Маскара, в которой делался упор на сбор разведданных, что, конечно, было более реальной задачей, чем планируемая Артюисом военная помощь союзникам. Таким образом, сфера деятельности общей группы расширилась. И теперь она получила название О.С.М., от первых букв слов Organisation Civile et Militaire, Гражданская и Военная Организация. Название возникло практически случайно: пытаясь наладить связь с Лондоном через посла США во Франции (США тогда еще сохраняли нейтралитет, и посольство функционировало), составили телеграмму, под которой следовало поставить какое-то название. Но поскольку только что слились группы Артюиса (военные) и Блок-Маскара (гражданские лица), получалась именно что гражданская и военная организация. В те минуты отправители телеграммы вряд ли могли предположить, что аббревиатура О.С.М. войдет в историю Франции.
Главным помощником Жака Артюиса был тридцатилетний лейтенант французской армии, только что вернувшийся из плена, – Ролан Фаржон. Это был муж кузины Жаклины Роже-Сушер, человек живой, действенный, азартный, бесстрашный, редкостно обаятельный, общительный, блестящий танцор и спортсмен. По меткому выражению одного из сотоварищей, Ролан вступил в Сопротивление с той же легкостью, с какой вступил бы в спортивный клуб. Он жаждал риска в любой форме, в любом проявлении… Ролана в основном привлекала непрестанная игра с опасностью, сознание того, что он занимается нелегальной, запретной работой.
По роду своей деятельности в О.С.М. (поездки по стране и сбор разведданных) Ролан часто встречался с Вики, которая занималась систематизацией и обработкой всей полученной информации. Ролан был галантен, как истый француз, и воспринимал Вики как некий образ прекрасной дамы. К тому же она была княгиня, настоящая аристократка… а отец Ролана хоть и был сенатором, однако семья не принадлежала к знати. Республиканцы некогда толпами отправляли аристократов на гильотину, а все же преклонение перед знатью у них было в крови… Короче говоря, Ролан влюбился в Вики. И делал теперь все, чтобы проводить близ нее как можно больше времени.
Поскольку в кабаре «Монте-Кристо», куда так удачно пристроился на работу Кирилл Макинский, часто бывали офицеры вермахта и на лету удавалось поймать немало ценных сведений, Вики и Ролан (оба блистательные, неутомимые танцоры) сделались там завсегдатаями. И хоть Ролан втихомолку бесился, когда его даму приглашали немцы, он знал: между изощренными па и кокетливыми улыбками она не упустит случая с самым невинным видом вызнать хоть какие-то сведения, которые могут составить ценность для О.С.М., а значит, для де Голля, для союзного командования – для врагов гитлеровской Германии.
Вики прекрасно знала обо всем, что предпринималось в О.С.М., поскольку была генеральным секретарем организации и постоянно встречалась со связными и представителями подпольных групп. Ее феноменальная память пришлась как нельзя более кстати: она помнила все адреса, все явки, пароли, клички связных и их настоящие имена. Вики перепечатывала на машинке донесения, сравнивала сводки, снимала копии с секретных документов, с планов военных объектов, которые удавалось раздобыть… Ее ближайшей помощницей стала Софка Носович, а вскоре в О.С.М. вступил и Николай Оболенский. Вики скрывала от него свою работу, пока могла, ни за что не желая вовлекать мужа в опасную деятельность. Но он вступил в организацию через Кирилла Макинского, и Вики долго потом не могла простить Кирилла за то, что Ники теперь будет подвергаться опасности.
Оболенский был потрясен и разъярен: жена считает его какой-то дамской игрушкой, слабаком… думает, что она сильнее его! Больше всего его уязвляло то, что она и в самом деле оказалась сильнее… Однако у Ники хватило ума понять, что сейчас его мужской шовинизм и амбиции надо спрятать в карман, что личная обида на жену не должна вредить делу. К тому же он в глубине души понимал, что у Вики были основания ему не доверять. Эти основания звались милыми именами, они щебетали, они названивали Оболенским по телефону, они хихикали, подстерегали красавчика Ники в самых неожиданных местах… Теперь эти прелестные крошки с их навязчивостью могли оказаться опасными не только для Николая, но и для всей организации. И для Вики, для Вики!
Странные существа – мужчины. Это навязшая в зубах банальность, конечно, но… это прописная истина, это аксиома. Супружеская верность до войны казалась Ники предрассудком, глупостью и обузой, от которой он избавлялся весьма ретиво. На чувства жены ему было наплевать. Но стоило теперь ему вообразить, что его легкомыслие или ненужная болтливость могут обернуться бедой для Вики, как он превратился в самого верного, самого преданного и… самого ревнивого из мужей.
Ну что ж, ему было к кому ревновать: рядом с Вики находились самые что ни на есть отважные и сильные мужчины, рыцари Резистанса. Другое дело, что все они были для нее только друзья: и Кирилл Макинский, и Ролан Фаржон, и Максим Блок-Маскар, и Мишель Пасто, начальник штаба Альфреда Туни (Мишель прибыл из Эфиопии, где сражался против итальянских оккупантов, и имел ценнейший опыт подпольной деятельности, что придавало ему особый романтический ореол), и адъютант Туни Даниэль Галлуа, и «полковник Реми», вернее, Жильбер Рено, который прибыл из Лондона с инструкциями от самого де Голля… Чисто мужское соперничество пробудило в Николае Оболенском остроту ума и страсть к риску. Он поступил переводчиком в немецкую строительную организацию ТОДТа, руководившую сооружением знаменитого Атлантического вала – системы укреплений, которыми гитлеровцы надеялись остановить будущую высадку союзников. Отчего-то никому из его начальства и в голову не приходило, что русский князь, некогда бежавший из большевистской России, может быть антифашистом и резистантом. Николай жил среди пленных, которые строили вал, переводил им распоряжения немецких надзирателей, а от пленных получал информацию о строительстве.
