Текст книги "Любовник богини"
Автор книги: Елена Арсеньева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– Господи, – прошептал Василий, обмирая и глядя на эти точеные, одухотворенные черты. – Боже мой!..
Она была прекрасна, воистину прекрасна, однако не ее редкостная красота заставила Василия воззвать к вышним силам.
Он вдруг узнал ее.
Перед ним была Варенька.
* * *
Мгновение оба ошалелыми глазами смотрели друг на друга, и вдруг… вдруг небо над ними раскололось и мириады разноцветных огней вспыхнули в вышине. По всему саду закрутились огненные колеса, с балконов слетали разноцветные вихри. Все грохотало, все гудело, все взрывалось вокруг!
– Что это?! – в ужасе воскликнула Варя, но ответом ей был новый залп звезд, новый удар грома. Потом грохнуло в третий раз, в третий раз озарились букетом огней небесные бездны – и наступила щемящая, рвущая слух тишина.
– Что это, ради бога?! – прошелестела Варя, и Василий ответил, едва шевеля вспухшими, нацелованными губами:
– Фейерверк в честь какой-то их богини, черт бы ее подрал, забыл… а, в честь Кали!
– В честь Кали? – повторила она, бессмысленно вглядываясь в его лицо своими и впрямь серебряными глазами. – А что, сегодня какой-то праздник?
И вдруг, словно только сейчас спохватившись, она принялась поправлять свои смятые одеяния, а сама все смотрела на Василия, как испуганная, потерявшаяся девочка…
И это зрелище бесстыдного лицемерия наполнило его такой яростью, которая начисто вытеснила из сознания и тела всякие остатки желания. Теперь им владела только ненависть: ненависть к ее запекшимся губам, и беспорядочно скомканной одежде, и этим ее дрожащим рукам – ненависть к ее волшебной, чарующей прелести, ненависть к себе! Да, он вдруг возненавидел себя – но в этом виновна была Варя, а значит, он должен был ей отомстить!
– Какой-то праздник? – хрипло, зло повторил он. – А то не знаете!
Она растерянно хлопнула глазами:
– Откуда же мне знать? Весь вчерашний день я проспала, а нынче проснулась среди ночи, почувствовала себя лучше и вышла в сад немножко воздухом подышать, как вдруг…
Лицо ее резко потемнело, и Василий понял, что это кровь прилила к щекам. Надо думать, и он выглядел не лучше, потому что все лицо его так и пылало. В висках пульсировала боль, а собственный голос казался чужим:
– Как вдруг я на вас налетел, не правда ли? О, простите великодушно! Меня извиняет то, что я принял вас за одну из тутошних услужливых девиц, вроде той, которая вчера ночью навестила меня в моей постели. Гораздая девица, ничего не скажешь!
Он нарочито сладострастно ухмыльнулся и даже облизнул губы: просто потому, что они совсем пересохли, однако Варя не могла не подумать, что он облизывается от приятных воспоминаний, и судорога отвращения прошла по ее лицу.
Это окончательно взбесило Василия. Он скорчил испуганную гримасу:
– Но вы меня, за-ради Христа, простите, Варвара Петровна! Ежели б я только мог вообразить, что это вы, я к вам бы и на пушечный выстрел не приблизился!
Она изумленно, во всю ширь, распахнула свои серебристые глаза, а губы слабо дрогнули, словно готовы были шепнуть: «Почему?!» – но Василий опередил вопрос новым словесным потоком:
– Нет, вы должны мне непременно сказать, что вы меня простили, любезнейшая (о сколько ядовитейшего яду вложил он в это слово!) Варвара Петровна! И умоляю вас – никому не говорите о моем афронте! Нет, конечно, вы можете пожаловаться батюшке, а ежели он сочтет, что чести вашей был все-таки нанесен чувствительный урон (новая порция яду!), я готов дать ему любую порядочную сатисфакцию… Однако молю: не заикнитесь, храни вас бог, об этих невинных шалостях нашему досточтимому хозяину. Умоляю!
– Да что ж вы его так боитесь-то? – спросила Варя с выражением такого презрения на лице, что Василию нестерпимо захотелось ее ударить… а может быть, себя, он как-то не понимал хорошенько.
– Ну как же мне его не бояться? Он ведь послушное орудие ваших желаний, верно? И хотя казнь этого несчастного вчера осуществлялась по указу магараджи, однако пожелание-то он выполнял ваше! Отменное гостеприимство, достойное подражания! Жаль только, что вы не присутствовали при этом зрелище: любо-дорого было поглядеть, как тот несчастный садовник превратился в кровавое месиво! А не откроете ли, каким это образом вы так крепко прибрали к своим нежным ручкам нашего хозяина? Может статься, прогулочками при свете звезд?..
Внезапно означенный свет звезд померк в глазах Василия, и ему почудилось, что все лицо его как-то сдвинулось, поплыло вправо. Потребовалось не меньше минуты, чтобы он смог осознать, что получил сильнейшую пощечину по левой щеке, и прошло еще какое-то время, чтобы сквозь гул в ушах прорвался ломкий от ненависти голос Варвары:
– Советую вам убираться отсюда, пока живы. Недалеко калитка, ведущая в сад женской половины. Ведь если вас здесь настигнет стража, то мне просто не о чем будет просить магараджу: участь ваша решится сама собой!
И она исчезла среди кустов.
Василий с трудом перевел дыхание, поднял голову и долго вглядывался невидящими глазами в небо, прежде чем сообразил, что звезды уже исчезли.
Понятно, уже близок рассвет, вот они и скрылись… А может быть, им стало просто тошно смотреть на него.
10
Глаз курумбы
Василий уже усвоил, что в Индии пускаются в путь спозаранок, а иногда и ночью, потому что со здешним солнцем нельзя шутить даже зимой… ну, скажем, в то время года, когда просто очень жарко, а не одуряющее пекло. Он был уверен, что отъезд иноземных гостей свершится достаточно тихо, чтобы не потревожить сон хозяина, утомленного ночными развлечениями, однако каково же было его изумление, когда он увидел в переднем дворе магараджу при полном параде! Тут же стояли Реджинальд и Бушуев с дочерью, как идолы, обвешанные длинными гирляндами из жасмина.
Не успел Василий даже слова сказать, как магараджа набросился на него и надел ему на шею сначала цветочное, а затем жемчужное ожерелье. Потом Василию было вручено страусиное перо, украшенное изрядным изумрудом, а стан его оказался опоясан саблей в оправленных золотом ножнах. Затем он был навьючен, как мул, двумя длинными шалями с каймой зеленой и голубой, черной шалью, балахоном из красного с золотом кашемира, еще какой-то шелковой тканью с золотыми узорами, белой кисеей на тюрбан и тремя кусками тончайшего полотна. Все это, с ожерельем, пером и саблей, составляло полное обмундирование индийского всадника.
Грозный взгляд Реджинальда остановил Василия как раз в тот миг, когда он с ужасом собирался вернуть все эти сокровища ополоумевшему от щедрости хозяину, и он с приклеенной улыбкой выслушал тираду магараджи, что клинок не слишком хорош, что он мог бы подарить радже Васиште хороший хоросанский клинок, да слышал, что в Русии хоросанские не редкость, а такурских вовсе нет.
Василий начал было благодарить, однако в рот ему оказался запихнут листочек пансопари, иначе говоря – бетеля, начиненного орешком, гвоздикой, кардамоном, сахарной пудрой, перцем и еще бог весть чем. Василий знал, что на прощание гость обязан вместе с хозяином скушать бетель, а потому стоически прожевал эту гадость. Трое остальных европейцев смотрели на него с плохо скрытым злорадством. Значит, они тоже были удостоены подобной чести! Перехватив косой взгляд Вари, Василию удалось удержать вылезающие из орбит глаза и даже изобразить улыбку. Никогда она не давалась ему с большим трудом, и вовсе не из-за противного бетельного вкуса. Непонятная тревога начала его точить сразу, едва он увидел статную, стройную фигуру, окутанную бледно-голубым покрывалом.
И не то чтобы он забеспокоился от возможности скандала, который могла устроить Варя, прилюдно обвинив его в посягательстве на ее честь. Более того, он не сомневался, что ничего такого не произойдет. Все-таки вчера не только он целовал и стискивал ее в объятиях – и его целовали, и его жарко обнимали тоже! Поэтому обличение Василия означало обличение ее самой. Но все угрызения совести, которые терзали его остаток ночи и нынешнее утро, вдруг навалились скопом и принялись мучить. Раскаяние – вот что он чувствовал, когда глядел на скромно склоненную голову, видел тонкую кисть, обрамленную цветочным запястьем, – ужасное раскаяние за грубость! И ему пришлось, чтобы скрепить сердце, поглядеть на трех великолепных слонов, стоявших поодаль. Вот такой же слон влачил вчера по сухой каменистой земле злополучного садовника!
Василий радостно ощутил, что вновь ожесточается, с ненавистью покосился на Варю – и обнаружил, что она тоже смотрит на слонов, а лицо ее при этом имеет самое хмурое выражение. Он мог бы спорить, что девушка сейчас подумала о том же, о чем думал и он: о казни садовника!
Заметив, что Василий глядит на нее, Варя независимо вскинула голову и с надменным видом повернулась к магарадже, который как раз подал знак поднести ему сосуд с неизменным розовым маслом.
– Скажите, достопочтенный, – произнесла она таким неприязненным тоном, словно говорила не с владыкой огромной и богатейшей провинции, а с паршивым шудрой. – Что за праздник был устроен тут вчера и какого казнили на нем человека?
Василию показалось, что он услышал явный стук, и, покосившись на Реджинальда, увидел, как у того отвисла челюсть. В следующее мгновение, спохватившись, Реджинальд вернул ее на место. Василий схватился за подбородок, но с его лицом вроде бы все было нормально.
А вот магараджа несколько поблек.
– Вам, прекрасная гостья, не стоит думать об этой жалкой собаке, – сказал он задушевно, хотя и слегка задушенно. – Он заслужил смерть – и умер. Я надеюсь, что Кали благосклонно приняла эту жертву и отныне распространит свое покровительство и над домом моим, и над моей семьей, и над моими дорогими друзьями. – Магараджа сделал широкий жест, словно заключая в этот благословенный круг всех здесь присутствующих.
Однако Варя, протестующе выставив ладонь, резко отшатнулась, выпалив:
– Я бы ни за что не хотела оказаться под покровительством черной Кали! Да она, всевидящая, и не пожелает охранять меня: ведь ей прекрасно известно, что я не имею никакого отношения ко вчерашнему убийству!
Сердито сверкнув глазами, Варя резко натянула на лицо краешек покрывала и повернулась к Василию. У того вдруг заломило левую щеку…
– Кажется, я была вам обязана жизнью, сударь? Вы спасли меня в розовом саду? – воинственно спросила она – с таким выражением, как если бы возмущенно вопросила: «Черт бы вас подрал, как вы посмели спасти мне жизнь, дурак?!»
– Я тут ни при чем, поверьте, – с ненужной торопливостью, как бы оправдываясь, забормотал Василий. – Очень своевременно появился какой-то черноглазый змеечарователь, который проделал довольно расхожий фокус с камушком. На базарной площади в Беназире за это берут четыре медяшки. Так что не стоит благодарности, я ее не заслужил!
Варя бросила на него еще один уничтожающий взгляд:
– Ну что же, в таком случае мне остается только молить бога, чтобы когда-нибудь встретить моего спасителя и поблагодарить его как подобает!
Рука магараджи, уже взявшегося за сосуд с розовым маслом, внезапно дрогнула – и жирная, сладко пахнущая струя хлынула на землю, вместо того чтобы щедро смазывать гостей.
Побледневший до бледно-серого цвета негр живо куда-то сбегал и принес взамен розовой воды в кропильнице. Сняли крышку – и тотчас же тоненькой струйкою забил ароматный фонтанчик. Магараджа, незаметно вернувший на свое лицо любезнейшую улыбку, умильно попросил «несравненных гостей» омочить в кропильнице руки.
Василий и все остальные проделали это с замечательным проворством, подозревая, что в противном случае хозяин снова примется надевать на них тяжелые цветочные ожерелья и запястья и раздавать золоченые листики бетеля.
Впрочем, на лице хозяина, который, по-видимому, решил не обращать внимания на вздорные дамские речи, продолжала играть обещающая улыбка, и вскоре выяснилось, что он решил оказать гостям великую честь: отправить их домой на слоне.
Эта весть заслонила даже дерзкую выходку Вари. Да и на ее лице изобразился такой ужас, что позавчерашняя кобра показалась Василию просто безвредным кузнечиком. Не скрывали испуга и Реджинальд с Бушуевым. Но спорить уже было поздно: один из переминавшихся в углу двора слонов выступил вперед.
Он был огромен…
Строго говоря, слонов было три, однако два из них как-то терялись перед громадностью третьего – перед мощью и роскошью его убранства.
На лбу каждого слона в Индостане всегда проведены горизонтальные или вертикальные линии, смотря по тому, какому богу посвящено животное: Вишну или Шиве. Однако полосы на лбу у великана были почти не видны, потому что их прикрывала златотканая попона с круглыми золотыми бляхами и красно-синими кистями по бокам. Между ушами исполина, скрестив ноги, сидел раззолоченный, как игрушка, погонщик-махут, а за его спиной, на загривке слона, торчал огромный зонт сочного зеленого цвета, отороченный длинной золотой бахромой, переливающейся в солнечных лучах.
Зрелище было настолько впечатляющее, что все европейцы невольно залюбовались величавым существом.
– Вот это да! – невольно воскликнула Варя. – Да ведь это настоящий Айравата, хранитель Востока!
– Вы правы, мэм-сагиб! – поклонился магараджа. – Однако Айравата был боевым слоном Индры, а на этом слоне поедет северная Лакшми!
Варя сухо улыбнулась, как бы принимая шаг к примирению. Комплимент, конечно, очаровательный. Но только все вспомнили, что этим гороподобным созданием предстоит не только любоваться…
Поклонившись магарадже, несколько слуг, в обязанности которых, очевидно, входило сопровождать гостей, мигом очутились на спинах у меньших слонов, причем туда же были проворно отправлены подарки для гостей и еще какие-то тюки, корзины с провизией, фляги с водой и прочая мелочь, которая могла потребоваться на трехчасовом переходе до Беназира. Затем пришел черед путешественников, так сказать, садиться. Принесли приставную лесенку, и все четверо, с большей или меньшей степенью проворства, взобрались на широченную серую спину, накрытую ковром, на котором стояло что-то вроде двух скамеечек.
Пока Бушуев и Реджинальд штурмовали этот бастион, Василий и Варя стояли друг против друга с одинаково хмурыми лицами, и в глазах девушки мелькнуло облегчение, когда отец окликнул ее со спины слона.
Василий покрепче стиснул руки в кулаки, чтобы не дать себе схватиться за голову.
Боже мой! Почему он не может бестрепетно смотреть на этот тонкий стан, обрисованный голубоватым сари; видеть, как натягивается ткань на бедрах, когда Варя довольно споро поднимается по лесенке на спину слона; ласкать взором изящные лодыжки, круто выгнутый подъем ее ног; с огорчением натыкаться взглядом на краешек узких шаровар; гадать, что надето на ней под сари: какая-то плотная одежда или обычная индийская чоли, едва прикрывающая грудь; вспоминать, как нежно, горьковато, прохладно благоухали эти тонкие русые волосы вчера, когда ее голова лежала на его плече, как трепетала жилка на горле, как приоткрылись вдруг, вздохнув, губы под его поцелуями… Жаль, жаль, что они оба вчера спохватились так не вовремя. Насытил бы плоть – и чувствовал бы сейчас к ней только отвращение.
К ней? Или все-таки к себе?
Ничего, нынче же вечером, едва доберется до Беназира…
– Бэзил! – послышался нетерпеливый оклик Реджинальда, и Василий обнаружил, что так и стоит, привалясь к слоновьему боку, угрюмо набычась и стиснув кулаки, в то время как остальные гости, и слуги, и сам магараджа, и даже слоны смотрят на него, мягко говоря, с удивлением.
А на лице Бушуева нечистой совести Василия померещилось особенно пристальное, даже подозрительное выражение.
Ох, нет. Как бы ни раздирали его бесы, от Вари надо держаться подальше. Вчера едва не случилось непоправимое, и больше допускать такое нельзя. Не успеешь опомниться, как окажешься под венцом, и брадатый диакон запоет: «Гряди, голубица!» – а священник изречет: «Венчается раб Божий Василий рабе Божией Варваре…» – и все! Капкан захлопнется, Бушуев получит право называть его «сынок», а Кузька с облегчением сообщит всем слугам в Аверинцеве, что Василий Никитич, слава богу, остепенились. А сам Василий получит в жены ту, которая в ночном саду с первым попавшимся мужчиной целуется так, словно он ее единственный избранник, мечта всей ее жизни! А потом отвешивает ему увесистую пощечину, такую, что и наутро физиономия горит. А сама-то… За такие вольные проказы с мужиками девкам издавна ворота дегтем мазали, чтобы все знали: здесь живет непотребная!
И вдруг его точно молнией пронзило: а что, если она узнала его? Что, если она-то отлично понимала, кто целует ее, и отвечала так пылко именно потому?
Да нет, бред, чушь, чепуха! В этих поцелуях была либо похоть неземная, либо… истинная страсть. Ну а этого никак не может быть.
О господи, с этой Варей-Варварой просто голову сломаешь! Чего стоит хотя бы сегодняшняя ее выходка! Она ведь оскорбила магараджу – грубо, рассчитанно. Но зачем? Неужели чтобы обвинить его во лжи? Неужели ей так важно было доказать, что она ни сном ни духом не замешана во вчерашнем отвратительном представлении? Неужели для нее столь важно мнение Василия? Получается, нынче ночью он зря оскорблял ее? Ну и дурак же… Как же теперь вести себя?!
«Салтычиха!» – угрюмо напомнил себе Василий – и взлетел по лесенке на серую слоновью спину. Чай, не труднее, чем редут на высотах Монмартра брать!
Однако высоты Монмартра стояли недвижимо, и в этом было их основное отличие от слоновьей спины. Стоило европейцам кое-как, подбирая ноги и установив колени выше головы, рассесться на нелепых скамеечках, как погонщик, вооруженный железной острой палочкой, ткнул ею в правое ухо слона. Установясь сперва на передние ноги, отчего всех отбросило назад, слон затем тяжело приподнялся на задние, и все шарахнулись вперед, едва не сбив и махута, и стойку зонтика.
«Да это еще хуже, чем на верблюде!» – успел подумать Василий – и в следующее мгновение, стоило слону шагнуть, все его седоки развалились в стороны, словно комки киселя…
Пришлось остановиться. Седоков кое-как подобрали, причем добродушный слон старательно помогал хоботом. Наученные горьким опытом, гости уцепились за сиденья, оскалив зубы магарадже, который, видимо, наслаждался зрелищем, воспринимая его как заслуженную месть дерзким иностранцам.
Но тут слон сделал осторожный шаг, и все мысли вылетели из головы Василия, за исключением одной: не свалиться опять.
Магараджа замахал руками. Свита, стоящая вокруг, воздела над головами какие-то белые веера, перья, копья… Забили барабаны, а потом грянула прощальная музыка.
О боги! Что это была за адская симфония! Раздирающий грохот тамтамов, тибетских барабанов, сингалезских дудок, китайских труб, литавр, гонгов оглушал несчастных европейцев, пробуждая в их душах ненависть к человечеству и его изобретениям, еще довольно долго, пока дорога не повернула к джунглям и отрог скалы не отгородил от них шум, словно отрезав его.
* * *
Впрочем, нечего грешить: приноровиться к новому способу передвижения оказалось не больно-то трудно, и европейцы довольно скоро смогли оценить все его преимущества. Дорога была ужасная (как выяснилось, в джунглях, как раз на пешеходной тропе, по которой гости недавно прибыли во дворец, появился тигр-людоед, потому-то и пришлось следовать другим путем), и только благодаря твердой поступи умных животных седоки не полетели несколько раз в глубокие овраги. Тихо и осторожно ступали слоны по карнизам обрывов, останавливаясь перед каждым низко висящим сучком и раздробив его на щепки хоботом, прежде чем сделать хоть шаг далее. Слонам, разумеется, ветки не мешали, но они были приучены заботиться о седоках.
А те уже почувствовали себя вполне вольготно и с чувством некоторого превосходства посматривали на эскорт всадников: с непривычной высоты лошади казались малыми ослами.
Через малое время эскорт сделал салют копьями и, развернувшись, умчался назад – очевидно, задача сопровождения была выполнена.
– Воины так себе. Театральщина! – сказал Реджинальд, глядя им вслед. – Я обо всех индусах-воинах не самого высокого мнения. Среди всех предпочитаю топасов – так называется каста людей, родившихся от христиан. Из них получаются отменные артиллеристы. Однако и сипаи, которые служат Ост-Индской компании, очень верные солдаты. Мне рассказывали презабавнейшую историю. Несколько лет назад наш британский небольшой отряд и вспомогательный корпус, принадлежащий индийской армии, были заперты между двумя потоками. Стоял сезон дождей, и вода так разлилась, что переход был совершенно невозможен. Продовольствие истощилось. Впрочем, тогда был всеобщий голод; ужасный выдался год! Начальник отряда – имя его, помнится, было Галибуртон – осмотрел весь рис, бывший в лагере. Его оказалось так мало, что едва могло достать на пять дней, считая по половине или даже по трети обыкновенной нормы европейского корпуса. Галибуртон тотчас прекратил всякую выдачу продовольствия сипаям: каждому из них теперь надлежало собирать траву и коренья, чтобы не умереть с голоду.
Реджинальд сделал паузу, оглядывая слушателей.
– Hо в то же время кому, думаете вы, поручена была охрана этого риса? Тем же самым сипаям, столь жестоко, хотя и необходимо, исключенным из раздела продовольствия! И эту службу они выполнили с совершенной, мало сказать – с геройской точностью! Военная история Европы много ли представит черт выше этой или, по крайней мере, могущих сравниться с нею?
Реджинальд с торжеством воздел голову, однако Бушуев отмахнулся:
– Большое дело, подумаешь! Наши русские мужички ничуть не хуже будут! Помнится, ехали мы в возке через реку с крепостным моим человеком Ефимушкой. Дело было уже в апреле, чуть не на Антипа-водопола. Лед, ясное дело, – хрясь! А у меня нога сломана на охоте, я в лубках был, как камень, неподвижный. Ну, все, думаю, прощай, моя Варюшенька, скоро встречусь я с твоею матушкою на том свете! Не тут-то было. Ефимушка меня на крышу возка вытягал – уж и не знаю как… вытягал, да. Потом оставил меня, сплавал за подмогою. Спасли – видите, живой! Ефимушка, правда, после того сгорел в огневице, так и не оклемался от ледяной купели. Ну что ж, его такое дело холопье, они же знают, что мы их отцы и благодетели. Совершенно так и индусы, кои долгу своему покорны…
– Покорны? – переспросила Варя, с видимым наслаждением откидывая покрывало и подставляя лицо легкому ветерку (все-таки своих, европейцев, она могла не стесняться, а погонщик, разумеется, не смел обернуться к сагибам без разрешения). – Вы всерьез думаете, батюшка, что индусы покорились? Правильнее сказать, они терпят иноземцев с их причудами, терпят всех нас… Но кто знает, что таится в их мыслях?
– Правда что, – подхватил Василий, который пристально наблюдал за дорогой (надо же было занять хоть чем-то глаза, чтобы не пялиться беспрерывно на Варю и не предаваться дурацким размышлениям!), – интересно бы знать, что в мыслях у наших сопровождающих и почему мы так медленно тащимся? Уже сколько времени в пути, а воз, как говорится, и ныне там! Что, за эти сутки Беназир куда-то оттащили? Дорогу вытянули? Вот! Извольте видеть! Вовсе стали!
И правда: слон остановился, а погонщик свесился вперед и что-то неразборчиво кричал арьергарду сопровождающих, с явным ужасом размахивая руками.
– Засада? – насторожился Василий – и тотчас иронически улыбнулся, чтобы никто, сохрани бог, не подумал, что такое всерьез могло прийти ему в голову.
– Засеки вроде не видать, – сообщил Бушуев, сделав ладонь козырьком и опасливо вглядываясь вперед.
– Какая-то корзина, – пренебрежительно проронил Реджинальд, а Варя так и подскочила:
– Корзина?!
Словно позабыв об огромной высоте, на которой происходило действие, она проворно подвинулась вперед, на освободившееся место погонщика, который с ловкостью обезьяны уже соскользнул по хоботу своего слона и теперь стоял на карачках под защитой его четырех ножищ-столбов, истово биясь головой в землю и что-то протяжно завывая. Прочие индусы тоже скатились со слонов, тоже стали на карачки, тоже колотились о землю и подпевали своему товарищу.
Прошло минут пять… четверть часа… две, три четверти…
– Не боятся же лоб расшибить, болезные! – посочувствовал шепотом Бушуев, прервав странное оцепенение, овладевшее всеми восседавшими на слоне, а Реджинальд надменным тоном настоящего сагиба-инглиша прикрикнул:
– А ну, хватит развлекаться! Пора ехать дальше!
Ответа не последовало; завывания продолжались.
– Плохи наши дела, – сказала Варя, которая все это время пристально разглядывала странную корзину. – Кажется, это глаз курумбы.
– Ах вот оно что! – саркастически воскликнул Реджинальд. – Как же я сразу не понял! Ну и что? – Курумба – это баба, что ль? – полюбопытствовал Бушуев. – Глаз-то ей за что выдрали?
Варенька поджала губы, чтобы не обидеть отца смешком, однако Василию показалось, что она встревожена всерьез.
– Прошу вас, посмотрите хорошенько, – сказала она. – Видите? Это не простая корзина!
Корзина, положим, была самая обыкновенная, большая и плоская, однако ее содержимое и впрямь оказалось диковинным. В ней лежала, тараща на прохожих безжизненные глаза, отрезанная голова барана, затем кокосовый орех, десять рупий серебром (монетки так и сверкали на солнце, их не составляло труда пересчитать), горка риса и какие-то привядшие цветы. При внимательном рассмотрении стало ясно, что корзина поставлена у верхнего угла треугольника, состоящего из трех довольно тонких веревочек, привязанных к трем колышкам. Все это было расположено так, что, кто бы ни шел с той или другой стороны дороги, он непременно должен был наткнуться на эти нитки.
– Глаз курумбы – это сунниум, – тихо пояснила Варя, словно эти слова что-то могли и в самом деле прояснить. – Род колдовства. У нас это называется относ.
– Порча! – догадался наконец-то Василий.
– Пор… what? – попытался повторить Реджинальд, а Бушуев только присвистнул:
– И кто это нам так подсудобил? Кому дорогу перешли?!
Варя наскоро объяснила Реджинальду, в чем дело, хотя и не смогла найти слово, однозначное «порче», в английском языке.
– Да разве в Индии живут русские ведьмы? – вполне справедливо спросил Реджинальд. – И что это значит: мы теперь не можем отправляться дальше?
Василий и Бушуев, которые в это время живо спорили, относ ли это все-таки или изурочье, а может быть, кладь,[21]21
Различные виды порчи, наводимой российскими ведьмами и колдунами.
[Закрыть] встревоженно переглянулись, после чего все наперебой принялись окликать погонщика.
Тот трагическим голосом подтвердил опасения Реджинальда. Задумка злодея курумбы (а только колдуны этого загадочного племени выставляют корзины с глазами) была рассчитана на то, что кто-нибудь непременно порвет одну из ниток или хотя бы дотронется до нее. Тогда бы удар достиг цели: болезнь, овладевшая колдуном, перешла бы на неосторожного путника.
– Вы хотите сказать, у них нет докторов?! – с превосходством цивилизованного человека перед дикарями осведомился сэр Реджинальд.
– Нет, – ответил погонщик, – все курумбы лечатся именно таким ужасным способом.
– Это эгоизм! – возмутился Реджинальд, и индус, не поняв, о чем речь, на всякий случай кивнул: да, мол, все именно так, как говорит сагиб-инглиш!
Причем неведомо, что за болезнь у курумбы. Может быть, у него течет из носу, а может быть, его треплет застарелая малярия. Или у него слоновья болезнь, или проказа… Выяснить сие наверняка сможет лишь тот, кто порвет одну из нитей коварного «подарочка». А желающих сделать это пока что не находилось.
Выслушав все это, Реджинальд поджал губы. Он предпочитал мчаться по дорогам во весь опор, потому что шаг не в духе английских рыцарей, а вместо этого принужден был колыхаться на живой горе, продвигающейся с черепашьей скоростью по какой-то отвратительной тропе. Да вдобавок выяснилось, что и этого продолжать нельзя!
Реджинальд решительно предложил штурмовать джунгли и обойти опасное место, если уж индусы так суеверны. Погонщик, временно взявший на себя обязанности предводителя в переговорах с белыми сагибами, мученически завел глаза к небесам, где обитали благородные боги, как бы умоляя их вразумить неразумных иноземцев, – а потом пояснил всю зловещую хитрость неведомого курумбы. По обеим сторонам тропы были обрывы, так что обойти ее не представлялось возможным, разве только рискнуть карабкаться ползком и на четвереньках, однако такие заросшие овраги, как правило, кишат кобрами, ферзенами и черными гадюками, а если сагибы не верят словам бедного погонщика, кто-нибудь из них может пойти и убедиться в его правоте.
Василий против воли оглянулся – и встретил взгляд Вари. В глазах ее появился такой ужас, что он едва сдержал желание кинуться к ней и обнять, успокоить, сказать, что никому не даст ее обидеть, напугать, что, пока он рядом, с нею ничего не случится дурного… Со скрежетом зубовным пришлось признаться себе, что вспышки такого желания не менее сильны, чем желание плотское, и подавлять их становится все труднее. И сакраментальное словечко, обозначающее олуха, тупицу, болвана, дубину, чурбана, придурка, недоумка, осла безмозглого, идиота, кретина и прочее, вспыхнуло в голове Василия. «Эх, ну зачем я в первую ночь прогнал ту, грудастую! Ничего бы теперь не было!» – с новым приступом самобичевания подумал он и отвел глаза в ту самую минуту, когда Варя потупила свои с самым оскорбленным видом, словно непостижимым образом проникла в его мысли, а может быть, просто вспомнила ночь, и парапет бассейна, и свое скомканное сари.
– Ну да, – ехидно кивнул Реджинальд, – и эти овраги, конечно, простираются до скончания джунглей! Держу пари, что, если постараться, их можно обойти, и это гораздо лучше, чем топтаться на палящем солнце.
Правда что… Сурья, бог солнца, пламя свое изливал весьма щедро, и европейцы чувствовали себя на слоне как на горячей сковородке. Бушуев от жары так измучился, что полулежал, прикрыв глаза, и едва дышал, опасаясь даже самых незначительных движений. Реджинальд сделался малиновым от злости и солнца, а Василий отдал бы сейчас полжизни за одно только зрелище падающего снега. Лишь Варя умудрялась оставаться бледной и свежей.
Нетрудно сохранять свежий вид в тени зонта, который, как истинные джентльмены, уступили ей мужчины!
Между тем погонщик покорно склонил голову и изрек, что, ежели сагибу угодно, он поведет слонов напролом через джунгли, однако…
Реджинальд воздел бровь.
– Я так и знал, что будет какое-то однако! – проворчал он сардонически.
На сей раз «однако» состояло в том, что именно в этих местах водятся коралилло – кустарные змеи, которые гнездятся на деревьях. Кобры и другие пресмыкающиеся по земле породы редко нападают на человека, разве только если неосторожная нога или рука невзначай коснется их; вообще же они прячутся от людей. Но кустарные змеи – настоящие разбойницы, злобные убийцы! Горе запоздавшему пешеходу или всаднику, проезжающему под деревом, на котором засела такая змея! Едва голова человека поравняется с веткой дерева, на котором приютилась коралилло, как, укрепясь за ветку хвостом, змея ныряет всею длиною туловища в пространство и жалит человека в лоб…
