Текст книги "Крутой мэн и железная леди"

Автор книги: Елена Арсеньева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Да что это такое?! Что за жор напал?

Впрочем, понятно. Это реакция организма на стресс. Вернее, на стрессы. Сегодня чего только ни случилось, начиная с отлупа, который дал ей Игорь!

Алёна прижала руки ко рту. Бог ты мой… столько всего произошло сегодня, что она даже и не вспоминала свое сокрушительное поражение, свое жуткое Ватерлоо. Но вот вспомнила – и даже ужас, испытанный на набережной Федоровского, показался сущей ерундой перед этим воспоминанием: Игорь потерян для нее навсегда. Она ему не нужна, не нужна… Ни за какие деньги!

Деньги, да. Сто долларов. Надо будет завтра отвезти их Жанне. Можно, конечно, и сегодня – в «Барбарисе» вечером программа, будут танцевать ребята… Игоря заодно увидит…

Нет уж. Никогда так никогда! И хватит с нее вечерних посещений «Барбариса», выбралась раз в жизни, так никак не может разобраться в ворохе вопросов, расхлебать ту кашу, которая заварилась после одного невинного спора с Владом Суриковым по прозвищу Бультерьер!

Кстати о… Пока еще работает справочная 09, нужно позвонить и узнать телефоны все этих Владов Суриковых. Причем постепенно, не все сразу. Чтобы телефонные барышни там в обморок не попадали. Еще решат, что абонент рехнулся!

С какого Влада начать?

Да вот с этого, самого первого, который Владислав Сергеевич, 1964 года рождения. У него самый респектабельный адрес: улица Горького. Это центр города – центрее не бывает, вот разве что на Минина или Верхневолжской набережной жить. Кстати, бультерьеры-бизнесмены типа Влада туда рвутся не знамо как. Думают, что сразу попадут в разряд небожителей.

Так вас и приняли небожители в свои разряды!

Телефон у Влада-первого оказался 30-41-26. Алёна его быстренько набрала, но трубку никто не брал.

Второй Влад, с улицы Нартова, сам взял трубку:

– Алло, слушаю!

Это был не он, точно не он, Алёна поняла это с полузвука. Во-первых, она отлично помнила то вальяжное: «Н-да? Говорите!», а во-вторых, голосишко этого Влада был похож на девчачий. И все же она провела еще одну проверку:

– Влад, добрый вечер. Это Алёна.

– Добрый вечер, – ответил Влад все так же пискляво. – А вы уверены, что не ошиблись номером?

– Алёна из «Барбариса», – напомнила она для пущей уверенности.

– А что такое «Барбарис»? – спросил Влад Суриков с улицы Нартова.

Итак, список сократился на один пункт.

С определением новых номеров вышла заминка: сначала 09 был занят, потом трубку взяли, но, услышав слова «Влад Суриков», телефонистка почему-то вышла из себя – совершенно как раньше, в советские времена, беспрестанно выходили из себя продавщицы, телефонистки и прочая мелочь пузатая, – и буквально прорычала: «Да вы издеваетесь, женщина?!»

Алёна положила трубку. Ладно, попозже. Не повезло, что снова попала на ту же телефонистку, надо будет через некоторое время попытать счастья с другой.

Честно говоря, детективный пыл ее малость подостыл. Во-первых, устала страшно, во-вторых, такое количество съеденного давало о себе знать. В сон клонило невероятно, хотелось приклониться к подушке хотя бы на полчасика. Зевота разрывала рот.

Алёна как раз придавалась этому упоительному занятию, когда вдруг раздался звонок.

Она закрыла рот и машинально потянулась к телефону, однако тотчас поняла, что звонят-то в дверь.

Кто бы это мог быть, интересно?

Да мало ли?!

К слову сказать, мало… К ней практически никто не приходит без предварительного уговора по телефону. Даже соседи норовят сначала позвонить.

В принципе, в звонке в дверь не было и быть не могло ничего страшного, однако Алёне отчего-то стало не по себе. Она подкралась к двери на цыпочках и осторожно поглядела в глазок.

На площадке стояла Капа – соседка с первого этажа. У нее и вообще-то был угрюмый, нелюдимый вид, а сейчас ее бледное, изможденное (вот уж правда что – со следами былой красоты, к сожалению, с еле различимыми следами!) лицо нервно подергивалось, она переминалась с ноги на ногу, приглаживала волосы… Короче, Капа была явно не в себе.

– А может, ее и дома-то нету? – вдруг сказала она тихо, как если бы говорила сама с собой. Впрочем, скорей всего, Капа беседовала со своим коричневым пудельком, без которого шагу ступить не могла. Подумав так, Алёна была немало ошарашена, услышав приглушенный мужской голос:

– Свет горит. Значит, дома.

А ведь Капин пуделек, хоть и был сказочно послушен, все же не научился пока разговаривать! С кем же это пришла в гости к Елене Ярушкиной ее соседка Капа?

Любопытно!

Утолить свое любопытство можно было элементарно: взять да открыть дверь. Алёна уже потянулась к замку, как раздался громкий стук. Именно с таким стуком отодвигала свою щеколду Галина, соседка из квартиры напротив. И в ту долю секунды, которая последовала перед тем, как дверь Галины распахнулась, Алёна увидела, как испуганно дернулась Капа, а вслед за тем послышался топот по лестнице. Капа осталась на площадке, значит, убегал кто-то другой…

Кто?

Тот же вопрос живо интересовал и Галину, которая воскликнула, выйдя из своей двери:

– Капуся, привет. – Галина и Капа были не новоселами вроде Алёны, а прожили в этой старой «сталинке» лет по сорок – сорок пять, с того времени, как ее построили, поэтому были на «ты» и называли друг друга уменьшительными именами. – Кто это тут топотал, как стадо коней?!

– Пашка сверху сбежал, – ответила Капа, воздев палец. – Чуть с ног меня не сбил!

– Понятно, – сказала Галина и пошла было к лестнице, да притормозила: – А ты чего к Ярушкиным рвешься?

– Да вот знакомая дала книжку, просила у писательницы нашей подписать, – ответила Капа, и Алёна в самом деле увидела в ее руках свою книжку, вытащенную, очевидно, из-за спины, потому что раньше ее видно не было. Это была все та же пресловутая «Женская логика», которую Алёна сегодня подписывала уже дважды, поэтому она порадовалась, что так и не открыла дверь Капе: а вдруг и ее знакомую звали бы Катя Савельева, вдруг и ей пришлось бы сочинять пожелания счастья, здоровья и долгих лет жизни, а главное – любви, конечно, любви?!

Галина кивнула и пошла себе вниз совершенно удовлетворенная, однако Алёна теперь совсем уж не спешила открывать Капе. Ведь Пашка, тощий, долговязый пятнадцатилетний топотун с четвертого этажа, никуда не пробегал, это точно. Сбежал вниз кто-то другой. Тот, кто пришел с Капой. Почему сбежал? Зачем Капа наврала Галине? С кем она говорила о том, что в окнах горит свет?

Тихонько, ступая легко-легко, Алёна попятилась от двери и первым делом выключила свет в большой комнате.

Заперла балкон и форточки, потом, подумав немножко, позвонила в охрану и поставила квартиру на сигнализацию.

И тут же устыдилась.

Ну, это уж глупость. Сиди теперь в темноте, в духоте, под охраной и трясись. Впрочем, если включить компьютер, будет достаточно светло. Да и насчет духоты – вопрос спорный, на улице холодно, ветер начался. А вот сигнализацию правильно сделала, что включила. Хотя бы для самоуспокоения. Пусть, конечно, ее донимают всего лишь глюки, но…

А вот кстати, о глюках. Не проверить ли электронную почту? Нет ли там чего-нибудь новенького?

Странно – она почему-то был убеждена, что получит совершенно нормальное письмо от Олега. И что он попытается как-то объяснить случившееся. Или снова обругает ее… Но Алёна ошиблась. В ее компьютер прилетело очередное «тело» – в смысле, leib:

Bp bcnjhbb ,ke;lfybq vjtq leib

Bnfr? Fk`yf? d ghjikjv gbcmvt z j,otfk nt,t rjt-xnj hfccrfpfnm/ F bvtyyj – bcnjhb. 'njuj pfvtxfntkmyjuj ghtcnegktybz/

Djn jyf/…

И так далее, и так далее… письмо было настолько длинным, что казалось просто нескончаемым. Алёна его привычно перекопировала и сохранила в «Моих документах», однако вид его повергнул ее в сущее отчаяние. Играть в детективщицу и детектив надоело так, что аж челюсти оскоминой свело! Выключив компьютер, она разделась, умылась, пошла к кровати, но вдруг сделала налево кругом и отправилась выключать два из трех телефонных аппаратов в своей квартире. Отключила бы и третий, но тогда вырубилась бы сигнализация. Поэтому на аппарат, стоящий около кровати, она только положила самую плотную из всех своих подушек. Разумеется, отключила и мобильник.

Обеспечив таким образом себе покой, Алёна, наконец, упала в постель… и только засыпая вспомнила, что, во-первых, не позвонила снова в справочную и не узнала телефоны оставшихся Владов, а во-вторых, не написала предостерегающего письма Олегу.

Ну что ж, теперь уж завтра, завтра, всё завтра! Или, может, не лезть больше в это дело? Забыть обо всем? Пусть управляются как могут?..

И чао-какао!

Нет, ну почему, почему, почему переводимо в этой электронной абракадабре только одно слово: тело? Какой, однако, грубый матерьялизм!..

* * *

Врачам

Правительству

Людям

От всеми преданного и покинутого богача Простилкина

Короче, ситуация такова: из расшифровки мозаики языка мне стало ясно, то есть я могу доказать наглядно в плоскости точной науки грамматики, равно математики, на основе логики-последовательности, что вся история человечества, с момента появления его на Земле, есть спектакль с заранее предопределенным концом.

Со мной тоже был сыгран спектакль с заранее предопределенным концом, только в это никто не верит, потому что режиссер все еще работает со мной.

То есть я хочу заявить на основе доказанного, что мы ведомы к счастливому концу посредством биоэнергетического управления.

Нас бьют по мозгам. Меня бьют очень сильно. Это больно.

Цивилизованный, то есть образованный мир готов к этому открытию психологически исходя из испанской мифологии, где фигурирует великий мастер кукольник дон Суриро. Он влад-еет всем. Он влад-ыка. Он влад-ычит. Он влад-еет… хотя это я уже говорил.

Посидите в клетке и подумайте, не мешают ли вам прутья жить. За пределами клетки лежит ваша жизнь, но вам ее не достать, потому что невозможно высунуть руку через прутья.

Девочка. Девочка. Девочка, я твоя мама.

* * *

Ей снилось, будто идет она вниз по лестнице в своем подъезде, останавливается около почтовых ящиков, открывает свой, а в нем сидит коричневый пуделек Капы, уменьшившийся до невероятных размеров. Алёна взяла его на руки, а он говорит человеческим голосом:

– Тела без души не бывает!

Потом вырвался, ударился оземь и, совсем как в сказке, сделался человеком. Правда, это был не добрый молодец Финист – Ясный Сокол, а Анькин ревнивый муж с ножом.

– Девочка, – укоризненно сказал Анькин муж, – я твоя мама!

И замахнулся ножом.

Замахивался он долго, медленно – от страха ноги похолодели так, что Алёна даже перестала их чувствовать, как перестаешь чувствовать в кресле у стоматолога замороженный зуб. Такое впечатление, что его вовсе нет!

Неужели и ног уже нет?!

Алёна проснулась от этой ужасающей мысли задыхаясь, вся в поту. Отбросила толстое одеяло, которое наползло на лицо, села и схватилась за то место на кровати, где теоретически, учитывая положение в пространстве туловища, должны были лежать ее ноги.

Они там и лежали, никуда не делись – слава богу! – однако были такие ледяные, словно только что из холодильника. Ну понятно: одеяло сползло. И, видимо, уже давно.

Алёна поспешно закутала их и подтянула к подбородку. Свернулась спасительным клубочком, унимая дрожь.

Это закон природы – как замерзнешь, начинают кошмары сниться. Снились они Алёне также на переполненный желудок, от усталости, нервных потрясений и от духоты. Нынче ночью имели место все необходимые условия. И вот вам результат!

За окном как-то подозрительно серело. Неужели уже светает? Наверное, сейчас еще только часа три или четыре, надо постараться снова уснуть.

Постаралась. Но не удавалось.

Ничего удивительного, между прочим: вчера рухнула-то часов в десять, так что выспалась. Ну и прекрасно. Романчик про Федру кто писать будет, Пушкин? Он-то написал бы, а вот ты… Между тем писать его надо скорей, скорей, а ты вчера к нему даже и пальцем не притронулась!

Предрассветный час – что может быть лучше для работы? Ночь неохотно отступает, духи и демоны еще роятся в полумраке, глядишь, меж ними отыщутся духи героического Тезея и его злосчастной жены Федры, терзаемой своей запоздалой страстью к Иго… тьфу ты, пропасть! К Ипполиту!

Алёна закуталась в халат, причесалась, побрызгала в лицо минералкой из пульверизатора (такими в парикмахерских смачивают высохшие волосы, штука удобнейшая, а чем меньше прикасаешься пальчиками ко все еще лилейному личику, тем лучше, минералка же – только не слишком щелочная – вещь для кожи пользительнейшая!) съела банан, потом выпила кофе (на пустой желудок, говорят, вредно), включила компьютер и, не запуская «Outlook», чтобы не отвлекаться на всякие прилетающие тела – сейчас ее интересовали только души! – сразу открыла в «Word'e» файл со своим романом.

Произведение хоть и писалось по мотивам античного сюжета, все же было вполне современным. Тезей, царь Афинский, чем-то напоминал Тита Андроника из жуткого и великолепного фильма «Титус», да и вообще, не то рокерская, не то античная эстетика этого фильма явно переночевала в еще не дописанном романчике Алёны Дмитриевой. Тезей почитал «отца своего Посейдона» и тем не менее грозил дерзким разбойникам [15]15
  Алёна проводит параллель между мифом об убийстве Тезеем разбойника с Истмийского перешейка Синида и тем фактом, что Тезей – сын афинского царя Эгея (вариант: Посейдона) , а Посейдон был покровителем Истмийских игр с конными ристалищами. (Ред. )


[Закрыть] с Истмийского тракта «мочить их в отхожем месте». Ну а Ипполит, жрец ревнивой богини Артемиды, конечно же, учил свою застенчивую, неуклюжую мачеху танцевать ритуальные танцы…

В процессе этих уроков Федра в него и влюбится смертельно – совершенно так же, как Алёна влюбилась в Игоря.

О господи, медленный фокстрот с Игорем! А румба? Особенно когда закидываешь ножку на его бедро?! Как он прижимал к себе Алёну в эту минуту! Кажется, не было ничего лучшего в ее жизни. Его невероятные глаза, его улыбка, его запах и запах этого его дурацкого «Фаренгейта»!.. Всё вранье, конечно, он всем одинаково улыбается, черные солнца сияют для всех одинаково, и в танце невозможно не прижимать к себе партнершу, но все же, все же, все же… Неужели больше никогда?!..

«Переживу я это или нет?» – всхлипнула писательница, вяло опуская пальцы на клавиши и уныло глядя на экран, на текст своей очередной нетленки.

Ладно, «Достоевский», забудь о своей рефлексии! Разгони черные туманы! Вперед, к роману!

Итак, добродушный Терамен, наставник Ипполита и друг Тезея, пытается объяснить Федре, что своей замкнутостью и провинциальными, завезенными с Крита манерами она просто-напросто компрометирует царя.

«Молю вас о прощенье, госпожа… не мне, конечно, вам напоминать, вам лучше моего сия простая истина известна: с волками жить – по-волчьи выть. В Трезене все должны обычаи Трезены соблюдать, и псарь, и царь, и вы, моя царица!»

Кстати, о птичках. Страсть к стилизации порою доходит у писательницы Дмитриевой до патологии. Согласно Гомеру и прочим античным классикам, в те легендарные времена все как на подбор, и люди, и боги, изъяснялись исключительно гекзаметром. И в любви объяснялись гекзаметром, и дорогу спрашивали у случайного прохожего. И на здоровье только так жаловались, и сплетничали! Тяжеловесного гекзаметра («Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына и т. д…») Алёна не осилит, а главное, этого не переживут ее издатели. Однако в романчике «Федра, или Преступная мачеха» все герои будут изъясняться белым стихом, каким-нибудь, условно говоря, бесцезурным ямбом. Подобно героям Шекспира или Лопе де Вега. А почему нет? Не принято? Но ведь «Достоевского» хлебом не корми – только дай поломать какой-нибудь шаблон! А если это кому-то напомнит не величавую поступь Гомера (Шекспира, Лопе де Вега), а речения Васисуалия Лоханкина, то это их личные трудности. Каждый понимает вещи согласно своей испорченности.

Словом, Терамен продолжает:

«Ваш Крит родной – он столько горя причинил Элладе! Жива, еще жива об этом злая память! Вас встретили враждебно, это правда, но вы что сделали, чтоб эту победить вражду? Увы, моя царица, ничего! В себе замкнулись, ни на шаг из дому. Подумать можно, что у вас кривые ноги, проказа на лице, горб на спине и лысина вдобавок! А ведь вы прекрасны, о моя царица! Как величава, горделива ваша поступь… Ну разве, может быть, чуть-чуть излишне величава… и тяжела, скажу вам откровенно. Когда б во храме Артемиды вы плясали – здесь все помешаны на танцах Артемиды, известно это вам, ну что ж, сие диктует мода! – итак, когда б во храме Артемиды вы плясали, вы б двигались воздушней, грациозней, легче, и стан бы ваш… того… немножко похудел… О да, красавицы должно быть много, это любят боги, но… сбросить где-то как-то сотни три талантов, а лучше втрое [16]16
  Здесь имеется в виду счетно-денежная единица Древней Греции, Египта и т. д. – талант, равный 16,8 грамма, то есть Терамон советует Федре похудеть самое малое на пять килограммов, а желательно – на пятнадцать.


[Закрыть] – вам не повредит. Вам Ипполит поможет! Царевич в танце – просто совершенство, вполне достоин он святилища, в котором служит. Вас танцевать охотно он научит – он добр и чуток, реноме отца блюдет: сам говорил, как тошно ему слушать, что вас провинциальной неотесой называют!»

Федра уныло отвечает:

«Да я и есть такая неотеса. Читала много книг, старинных фолиантов, а вот танцы… о, на них смотрела я как на пустейшую забаву! Вы думаете, нужно научиться? Конечно, Ипполит танцует бесподобно… и Афродита восхитится, глядя, как румбу исполняет наш царевич или, к примеру, медленный фокстрот… но я… я не смогу! Нет, это невозможно! И нелепо!» Но Терамон не хочет угомониться и убеждает:

«Noblesse oblige? K.,tpyfz wfhbwf! Exbnmcz nfywtdfnm ghbltncz dct ;t! Dfv 'nj ye;yj? ye;yj? edthz.! Yt njkmrj kbim lkz ntkf – lkz leib///»

– Ой, – сказала Алёна, остановив перестук по клавишам и поглядев на экран. – Что ж это я делаю?

Все понятно. Чтобы написать «noblesse oblige», что означает – положение обязывает, она переключилась на английский текст, а потом забыла снова нажать на нужные клавиши и вернуться к русскому шрифту. Вот и получились глюки несусветные. Такое, между прочим, бывало частенько из-за глобальной рассеянности писательницы. Алёна всегда стирала текст автоматически, даже не глядя. Вот и сейчас уже повела мышкой, выделяя набор дурацких знаков, чтобы одним нажатием на «Delete» уничтожить их все, как вдруг взгляд ее упал на слово leib.

Знакомое словечко! По-немецки – тело. Но откуда это тело прилетело в данный конкретный момент? Алёна ведь ничего не писала по-немецки. Она хотела написать всего лишь слова Терамена:

«Noblesse oblige, любезная царица! Учиться танцевать придется все же. Вам это нужно, нужно, уверяю. Не только лишь для тела – для души…»

Из обычных фраз получилось просто нечто… То есть «leib» появилось вместо «души». Забавно! Тело вместо души!

Алёна усмехнулась – и замерла. «Leib» появилось вместо «души»! А вместо многоточия появились три косые черты – ///. И…

Она уставилась на клавиатуру, словно впервые ее видела. На каждой клавише два буквенных обозначения. Английское L – это русское Д. E – это У, I – Ш, B – И, косая черта / – точка. А точка обозначена как ?.

– Боже мой… – прошептала Алёна, зажмурившись. Но именно в этот миг, с закрытыми глазами, она вдруг ясно увидела все, что несколько мгновений назад казалось ей скрытым, разгадала то, что чудилось не разгадываемым!

Она открыла глаза, а заодно – файл, в который копировала электронные глюки от МОНа. От Олега!

Так… Вот самое первое письмо.

Bp bcnjhbb ,ke;lfybq vjtq leib

Английское B на одной клавише с русским И, p – это з, b – и, как уже было сказано, c – оно и в Африке с, n – т, j – о, h– р, опять b – опять и, снова b – снова и, теперь , – это по-русски б, k – л, e – у, значок ; – это ж, l – д, f – а, y – н, b – и, q – й, v – м, j – о, t – е, q – й, l – д, e – у, i – ш, b – и.

Читаем все вместе: «Изисторииблужданиймоейдуши».

Из истории блужданий моей души …

Души, а не тела!

Тела без души не бывает!

При чем тут немецкое leib?! Совершенно ни при чем! Оно просто-напросто сбило ее с толку, и сбило надолго!

– Я, гений Игорь Северянин! – ошеломленно прошептала Алёна:

 
Я, гений Игорь Северянин,
Своей победой упоен:
Я повсеградно оэкранен,
Я повсесердно утвержден!
 

Ты этого заслуживаешь, вот уж правда что!

Боже мой, как всё просто!

Просто? Да ты минут десять только одну строчку расшифровывала, а тебе их сколько накидали в компьютер. Первое послание, самое короткое, всего тысяча пятьдесят знаков, как свидетельствует «Статистика», но ведь их еще надо разобрать, эти знаки!

Итак, начнем:

«Xtkjdtxtcrbq hfpev – nb[jt? ntgkjt? venyjt ,jkjnwt? d rjnjhjv vtkmntifn ujkjdfcnbrb – vsckb/ Jndhfnbntkmysq ,tcgjhzljr!..

– Ой, нет… – простонала Алёна через пять минут.

Это почему же – нет? Задачка как раз для «Достоевского», который, как известно, любит решать неразрешимые задачи, и чем они труднее, тем ему больше кайфа.

Бедный, бедный Достоевский…

Спокойно, господа. Во-первых, тысяча пятьдесят знаков – это считая с пробелами. А без пробелов их всего восемьсот восемьдесят четыре. Ну, это семечки… правда, здесь их очень много, этих семечек.

Алёна выбралась из-за стола и немножко походила по комнате. Еще кофе выпить, что ли? Для храбрости. А то как-то страшно приступать к этому… щелканью такого количества семечек!

Или сначала посуду помыть? Ведь уже два дня не мыла, а еще Дева, называется!

Вот именно.

Но не зря ведь писал это Олег, не зря шифровал, не зря посылал ей. Это что-то значит…

Это значит, что бедный мальчик и впрямь сошел с ума. Ты могла сама убедиться не далее как вчера.

Ну и что, ты ничего не сделаешь, чтобы ему помочь? Уж кто-то, а ты просто обязана что-нибудь сделать!

Вдобавок тебя ведь любопытство загрызет, если ты не расшифруешь этот текст. Ты себя презирать станешь!

Алёна вернулась к компьютеру. Нет, на самом деле – ничего страшного. Тупо смотришь на клавиши, тупо выискиваешь нужные знаки, тупо нажимаешь на Xtkjdtxtcrbq и так далее…

Да ладно! Посуду двухдневной давности мыть куда противней.

Ну, с богом…

Что получилось?

«Человеческий разум – тихое, теплое, мутное болотце, в котором мельтешат головастики – мысли. Отвратительный беспорядок!»

Совершенно верно! Алёна думает абсолютно так же. О, да ей повезло! Олег, значит, склонен к философствованию. Интересно, что он там нафилософствовал дальше?

Nfrjq ;t ,tcgjhzljr wfhbn d vbht j,sltyyjcnb/

Ничего, ничего, не боги обжигают эти самые горшки… Горшки, горшки, гор-шки-и…

Ну вот и последние строчки: Vyt ,eltn jxtym ;fkm? tckb/// Vyt E:E jxtym ;fkm/

Итак, что у нас получилось?

«Человеческий разум – тихое, теплое, мутное болотце, в котором мельтешат головастики – мысли. Отвратительный беспорядок!

Такой же беспорядок царит в мире обыденности. Дремучий, темный лес. По-хорошему, мои письма к тебе следовало бы назвать «Из истории блужданий моей души в мире обыденности». Однако я остановлюсь на слове «души», потому что оно способно и сбить тебя с толку – и в то же время наставить на путь истинный. Это слово – первый шаг к разгадке тех загадок, которые я намерен перед тобой поставить. Рано или поздно ты поймешь, ты всё поймешь…

Поймешь ли?..

Думаю, да. Все-таки положение обязывает!

В крайнем случае – в самом крайнем! – я сам открою тебе глаза. Но – лишь за миг до того, как закрыть их навеки…

Да, всё просто, мое условие сурово, но непререкаемо: или ты разгадаешь мои загадки сама и тогда останешься жива, или узнаешь правду перед тем, как в последний раз вознегодовать, что мгла, закрывавшая твой разум, так и не рассеялась и не дала тебе возможности узнать счастья.

Мне будет жаль, если…

Мне УЖЕ очень жаль».

Ага. Можно давать отбой Николаю Носачеву. Алёну больше не интересуют отношения Олега и Влада Сурикова. Влад тут вообще сбоку припека, случайно затесавшееся тело.

Тело, вот именно! Leib!

Leib Влада Сурикова абсолютно ни при чем. Олег ведь хотел убить не Влада.

Он хотел убить ее, Алёну… Теперь это ясно. Признание обвиняемого – царица доказательств. Прав был товарищ Вышинский!

Стрелял Олег в тот вечер в Алёну Дмитриеву. Промахнулся. Вот смех!

Она бы, наверное, даже могла заставить себя засмеяться, если бы в дверь не позвонили.

Алёна отшвырнула стул и ринулась вперед, в прихожую. Отодвинула щеколду и повернула рукоять замка. Она была уверена, что это Олег, явившийся завершить то, что у него не получилось несколько дней назад, на что не хватило решимости сегодня. И все же у нее и в мыслях не появилось остеречься, не открывать. Письмо – это безумное письмо! – и сам процесс его чтения, отнявший столько времени и сил, привели ее в такую ярость, что Алёна забыла о страхе. Она только и мечтала оказаться сейчас с Олегом лицом к лицу и высказать ему все, что о нем думает.

Сумасшедший, дурак! Да разве можно губить свою жизнь из-за какого-то кратковременного эпизода в юности – прелестного, упоительного, счастливого, между прочим, эпизода! И вообще – да разве можно губить свою жизнь из-за бабы ?!

Она была совершенно уверена, что это Олег, уверена до такой степени, что даже не посмотрела в глазок. Распахнула дверь и не сразу сообразила, кого видит перед собой.

Да ведь это Капа, снова Капа!

Стоит в длинном, до полу, халате и в тапочках, лицо бледное. Волосы причесаны кое-как, губы от волнения в ниточку. На сей раз в руках нет очередного экземпляра «Женской логики» (спасибо и на том!), а сжимает она руку какого-то высокого сутулого человека… в обвисших джинсах, в обвисшем пуловере, то ли с чужого плеча вещи, то ли хозяин их внезапно и резко похудел. Да, вид у него больной… Волосы седые, лицо морщинистое, взгляд затравленный. Где-то его Алёна видела, это точно.

Кто ж это такой? Капа вроде не замужем – то есть насколько помнит Алёна, живущая в этом доме с 1996 года. Нет, вроде бы в те времена мелькала с нею рядом какая-то мужская фигура… не эта ли самая? Ну что ж, очень может быть, только так давно это было, теперь и не вспомнить. Потом тот мужчина куда-то подевался… Куда?

Да какая разница, куда подевался тот мужчина? Не важнее ли, кто – этот ?

– Леночка, Алёна, – прошептала Капа, – извините, Христа ради, вы нас впустите, а? Пожалуйста! Дело очень важное, вопрос жизни и смерти!

– Жизни и смерти? – ошалело переспросила Алёна, до которой только теперь начало доходить, что времени – часа четыре утра, а перед нею – практически незнакомые люди.

– Да, – шепнула Капа, которой явно не хотелось, чтобы кто-нибудь из досужих соседей услышал ее. – Клянусь вам! Мы с Костей…

В это мгновение мужчина, которого, видимо, и звали Костей, осторожно высвободил ладонь из Капиных пальцев, потом обеими руками взял Алёну за плечи и, чуть склонившись вперед, всмотрелся в ее лицо своими запавшими и в морщинистых веках, блекло-голубыми глазами. Тонкие, бледные губы его чуть вздрогнули, будто попытались улыбнуться. Костя несколько раз медленно кивнул, словно довольный тем, что видит, а потом отпустил Алёну и ловко ввинтился мимо нее в коридор. Он заглянул в спальню (Алёна испытала мгновенную неловкость при воспоминании о неубранной постели, да и только теперь осознала, как она выглядит, в халате поверх пижамы… ну и что, она их в гости не звала, это им должно быть стыдно, а не ей!), на кухню (а посуду-то она так и не вымыла!) и прошел в гостиную, служившую Алёне также и кабинетом.

Алёна оглянулась на Капу. Та комкала воротник своего халата дрожащими руками.

– Извините, – пискнула она совсем уж чуть слышно. – Пожалуйста, извините. Дело…

– Ну да, жизни и смерти, я уже поняла, – обреченно кивнула Алёна. – Проходите, раз пришли, только я, честное слово, не пони…

Она осеклась. Костя выскочил из кабинета с очень странным выражением своего и без того странного лица. Подбежал к Капе, схватил ее и потащил за собой, приговаривая:

– Ты только посмотри! Нет, ты только посмотри!

Маленькая Капа влачилась за ним, словно банка, привязанная к хвосту ошалелого пса. Алёна ринулась следом с видом хозяйки, которая хочет эту банку от хвоста отцепить.

Да что он там такое увидел, в ее кабинете?!

А увидел Костя компьютер. Таращился на него с тем же ужасом и восторгом, с которым первые кинозрители таращились на паровоз братьев Люмьеров, аплодировали при его появлении на экране, а потом, при его приближении, бросались вон из зала, спасаясь бегством.

«Боже ты мой, – снисходительно подумала Алёна, – да ведь он же совсем дикий, этот Костя! Откуда он взялся такой, что компьютера не видел?!»

Капа, судя по всему, тоже никак не могла понять, почему ее друг впал в такой экстаз. Она тихонько подергала его за руку, пытаясь привести в чувство, и наконец-то ей это удалось. Костя обернулся к ней, потом к Алёне и спросил тонким, напряженным голосом:

– Значит, вы прочитали мой шифр? Вы его все-таки прочитали?!

Алёна глянула на экран. Компьютер у нее был небольшой, поэтому на экране умещалось не бог весть какое количество текста. Сейчас половину его занимало окончание глюкнутого текста жуткой шифровки, а половину – начало перевода.

– Что?! Ваш ши… – начала было Алёна, но у нее онемели губы. Кое-как справилась с ними и спросила: – Ваш шифр? То есть это вы писали? Вы – МОН?! И это вы хотели меня убить? Вы стреляли во Влада? Значит, Олег тут ни при чем?

Он не ответил, лишь со страдальческим выражением прижал ладони к ушам. Только тут до Алёны дошло, что она кричит с избыточным количеством децибел. И, пожалуй, даже не кричит, а визжит!

– Алёна, – тихо сказала Капа, – нет, вы что? Он не стрелял и вам ничего не писал. Просто этот шифр он придумал, когда у него еще был компьютер и вообще все еще было. А потом… у него всё отобрали. Всё, понимаете? И компьютер, и здоровье, и деньги. И даже шифр.

– Не всё! – сказал Костя, грозно качая перед носом длинным указательным пальцем с обломанным ногтем. – Не всё. Еще есть ты. И три доллара без пятидесяти центов. Мы с тобой и с этой девочкой еще богаты. Мы все, трое.

Господи Боже… Три доллара минус пятьдесят центов – это два пятьдесят на троих. Чуть больше восьмидесяти центов на брата. Ну, это очень серьезный капитал! Надо тщательно продумать, как и куда его вложить, чтоб с хорошими процентами!

А почему он называет Алёну девочкой? Спасибо, конечно, значит, еще не всё в жизни потеряно, раз ее можно девочкой назвать!

И все-таки – что такое творится на белом свете, люди добрые? Поистине – с кем поведешься, с тем и наберешься! Стоило писательнице Дмитриевой повестись с психологом Литвиненко, как вокруг немедленно заклубились сущие психопаты и откровенные сумасшедшие.

А почему, кстати, они не клубились, когда оная писательница целых два года водилась с психологом Алексом?

Ну вот так как-то, не клубились – и всё! Охоты не было.

А между прочим, насчет шифра – очень интересно. Если это изобретение Кости, то каким образом оно попало к Олегу?

А, чушь, чепуха! С этим «изобретением» Алёна и сама сталкивалась сто раз, когда забывала вовремя переключиться с английского алфавита на русский. И на этом же спотыкалось множество других компьютерных пользователей. Но вся штука в том, что никому из них и в голову не приходило воспользоваться плодами своей небрежности. А Косте пришло. И Олегу тоже. Закон Бойля – Мариотта, Гей – Люссака и еще разных всяких прочих тандемов открывался не в паре, а одновременно разными людьми. Так что шифр Малышева и…