355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Елена Арсеньева » Компромат на кардинала » Текст книги (страница 13)
Компромат на кардинала
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 21:06

Текст книги "Компромат на кардинала"


Автор книги: Елена Арсеньева



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– А где кот Матроскин? А Шарик?

– А, ну да, – хмыкнул Федор, сообразив наконец, к какой классической величине его приравняли. – В деревне Простоквашино, где ж им еще быть?

– Они охраняют твой дом? – с прежней серьезностью спросила Катерина, совершенно как мама кивая и поднимая при этом брови, отчего «дядя Федор» просто-таки мурлыкать был готов, вроде того кота Матроскина.

Подумал: если все сладится так, как он хочет, надо будет сразу съездить с Катериной на Канавинский базар и выбрать ей собаку или кота. Еще в Доме культуры на Покровке всякие там выставки кошек проводятся каждое воскресенье. Хотя почему – «или»? «И», не «или»! А может, даже и не одну собаку завести. Какого-нибудь здоровущего пса, чтобы жил во дворе и встречал страшным басистым тявканьем всякого прохожего-проезжего человека, а еще одного в доме держать. Изысканного афгана, или болонку, или кокер-спаниельчика симпатичного – ему все равно, лишь бы девочка была довольна. Рыбок купить, самых что ни на есть чудных, черепах водяных. Хотя они, говорят, растут к изумлению хозяев: ему рассказывали об одних таких бедолагах, которые завели экзотических черепашек в аквариуме, а теперь в ванне их держат и, чтобы помыться, пересаживают этих пятнистых красоток в разнообразные тазики. Суп из них сварить гуманизм не позволяет, да и кто знает, может, именно эти черепахи какие-нибудь ядовитые. А, ничего, дом у Федора большой, даже бассейн есть, так что нехай черепахи растут, пока не надоест! Теперь, когда он спас эту женщину, которую для себя в жизни отыскал, и ее дочку, Федор сделался на диво снисходителен ко многому. Но отсюда надо бы уйти поскорее, вдруг эти ребята где-то поблизости крутятся? Ах, дурак, дурак, ну почему он не взял машину?!

– Катерина, хочешь на такси покататься?

– Вау! – изрекла Катерина.

Ну, это круто. Совсем взрослый ребенок.

Федор оглянулся на Тоню. Она стояла вполоборота к нему и что-то рассматривала – какую-то яркую картинку. Да это же карта, которую он держал в руке, но выронил в момент нападения. И только тут он вспомнил – вспомнил, что заставило его потерять рассудок и наброситься на серого. Даже в горле пересохло от этого воспоминания, однако где-то на донышке души еще таилась последняя надежда: это все случайность была, совпадение какое-то. Но вот она подняла глаза – и снова, как в ту минуту, когда он увидел карту, ухнуло сердце: не случайность. Не совпадение. История продолжается!

Осторожно, ласково отстранив Катерину, взял ее за руку, пошел к Тоне. Собрался с силами:

– Ты уже видела такую карту? Где?

Взгляд ее заметался, она не хотела говорить, она словно бы пыталась закрыться ладонями от страха, но поняла, что Федор не просто так спрашивает. Пролепетала:

– Видела. Когда я… когда я от Леонтьева убегала… от отца, ну, после того, как… Я дверь закрыла, а она так громко захлопнулась, я даже испугалась. Оглянулась – а к обшивке пришпилена карта. Точно такая же. Она мне почему-то в память врезалась, вот это же самое желтое носатое лицо. Папская тиара. Но я тотчас о ней забыла. А сейчас… Почему ты набросился на этого человека? Кто он? Кто эта женщина на карте?

У нее перехватило горло.

– Это карта для игры в тарокк, – со вздохом сказал Федор, держа Тоню за руку точно так же, как держал Катерину. – Теперь их чаще называют карты Таро. На них теперь по большей части гадают, а раньше, лет двести назад, это была нормальная карточная игра. На этой картинке – папесса Иоанна. Существовала такая фигура в папском Риме, до сих пор никто толком не знает, то ли апокрифическая, то ли реальная. С этими картами связана долгая история, а сейчас нам бы лучше уехать отсюда. Давайте-ка я возьму такси, поедем опять к тете Люсе.

– А кто такая тетя Люся? – с радостным любопытством, поскольку обожала новые знакомства, спросила Катерина, дергая поочередно за руку то маму, то Федора. Но им пока было не до нее.

– Почему туда? – настороженно спросила Тоня. – Почему не домой?

– Потому что… потому что…

Он медлил, не зная, а вернее, не решаясь это сказать. Сказать – значит сделать то, чего боишься пуще смерти, осуществленным. Сказать – значит, накликать беду. Но и молчать больше нельзя.

– Потому что ты – дочь своего отца. Потому что те, кто убил его, начали теперь охоту за тобой. Потому что рядом с телами своих жертв они оставляют такие вот карты. Это длится уже 221 год.

Тоня отшатнулась, и Федор грустно улыбнулся:

– Ой, знаю, что ты думаешь. Я хоть и психолог, но сам не псих. И не выдумываю ничего. Это и впрямь на фантастику похоже, но… к сожалению, правда, как ни диковинно звучит. Поверь мне! Я тебе все расскажу, я про это знаю все. Не знаю только, кто этим теперь занимается конкретно. Но этот мужик, который на тебя напал, – он их человек. Как правило, они используют для самой черной работы наемников, местных, – наверняка это такой же наемник. Они могут тебя ждать дома, вот чего я боюсь. Ты пойми, пойми. Если я говорю – боюсь, значит, дело серьезное. Домой тебе сейчас никак нельзя! Поехали к тете Люсе, очень тебя прошу. Поверь же мне!

– Но ты же его прогнал, чего ты сейчас боишься? – спросила Тоня высоким, дрожащим голосом.

– Пули боюсь, – тихо ответил Федор. – Знаешь, как в песенке поется: вот пуля прилетела – и ага… К твоему отцу она так же прилетела. Давай, давай, вон такси. А по дороге постарайся вспомнить: что ты знаешь о родителях отца, о дедах? Какие еще фамилии были в его роду? Все вспоминай, все. От этого, может быть, наша жизнь теперь зависит.

Он не сказал – «твоя». Он не сказал – «ваша, твоя и Катерины». Он сказал – «наша». Так оно и было на самом деле.

Глава 27
ПРОТИВОХОД

Из дневника Федора Ромадина, 1780 год
Продолжение записи от 21 января, Рим

Раны, раны… Десять ножевых ран. Жестокость убийц. Я уже не раз возвращался к ней мыслями.

Раны, раны… Изголовье постели Серджио, пропитанное кровью…

Какая-то мысль мелькнула у меня – смутная, расплывчатая. Однако, повинуясь ей, я отправился на Пьяцца дель Фьори, неподалеку от которой жил мой несчастный погибший друг. Я помнил слова, видимо, оброненные на похоронах старухой-консолатриче, что обмывала мертвое тело Серджио. Она обитает в подвале того же дома, где он держал комнаты. Я постучал в ее окно с первыми лучами солнца и поднял старуху с постели.

Она не удивилась моему появлению: ведь consolatrice – это утешительница: женщина, которая зарабатывает себе на жизнь умиротворением чужих горестей. К ней может прийти девушка, брошенная возлюбленным, и юноша, которого покинула невеста. К ней идет отец, потерявший сына, и мать, лишившаяся дочери. Одинокий человек, которому некому высказать тоску, может прийти с ней к господу и получить молчаливое утешение, а может явиться к консолатриче и услышать в ответ целую проповедь, полную насмешек и сочувствия, расхожих истин и непревзойденной житейской мудрости. От консолатриче никто не уйдет в прежнем подавленном состоянии, ибо заработок ее зависит от щедрости того человека, чьи беды она пытается развеять своими утешениями.

Помню, однажды Серджио пригласил меня к себе, но прежде чем войти в ворота, мы добрых полчаса простояли, прижавшись к холодной стене дома, затаив дыхание слушая болтовню консолатриче, которая пыталась осушить слезы, струившиеся из глаз перезрелой красотки. Эта вдовушка содержала молодого любовника, который бросил ее ради свежего цветочка пятнадцати лет от роду, забыв все сделанные ему благодеяния. Как мне показалось, задето было не столько сердце рыдающей синьоры, сколько ее кошелек, ибо юнец счел, что негоже ему явиться к девушке без гроша в кармане, – и ради этого значительно облегчил карман своей благодетельницы. Много чего мы наслушались вместе с Серджио, едва удерживаясь от смеха, однако рыдающая дама успокоилась не прежде, чем консолатриче раскинула колоду потертых карт и с ловкостью нагадала ей в качестве следующего мужа не кого-нибудь, а самого настоящего principe4242
  Князя (ит.).


[Закрыть]
! Забыть непостоянного красавчика ради principe вдовушка охотно согласилась и, щедро одарив старуху, ушла, нетерпеливо поглядывая по сторонам, словно из-за ближнего угла должна была вывернуться карета с богатым поклонником. Тут уж мы с Серджио не выдержали и разразились дружным хохотом. Старуха сверкнула на нас огненным, недобрым взором, однако не выдержала и заразительно засмеялась вместе с нами – предварительно убедившись, что будущая principessa4343
  Княгиня (ит.) .


[Закрыть]
удалилась уже достаточно далеко и не может ее услышать. С тех пор я не мог удержаться от улыбки при виде ее, а она отвешивала мне любезный поклон, причем как-то раз я услышал, как она небрежно бросила какой-то своей посетительнице: «О, это мой постоянный клиент, русский князь. Я помогла ему излечить сердце от безнадежной страсти к одной прекрасной графине… И его друг, который проживает неподалеку, тоже мой постоянный клиент!»

Именно на эти наши довольно короткие, почти приятельские отношения и рассчитывал я, когда ворвался ни свет ни заря в сырой подвал и задал консолатриче тот вопрос, который мучил меня.

Она ударилась было в слезы, потом стала бормотать какую-то чушь. Сначала я решил, что она выманивает у меня деньги. С презрением швырнул ей несколько монет, однако старуха отшатнулась от них, словно это были деньги прокаженного. Я подумал: а что, если слух о моей «причастности» к подлому убийству дошел и до нее? И впервые ударила догадка: если так, значит, кто-то распространяет этот слух? Возможно, не сама собой родилась у Антонеллы и Теодолинды сия ужасная мысль – возможно, кто-то внушил им ее? Но кто же?!

Но сейчас речь шла не об этом. Я приступил к плачущей консолатриче с новым упорством и новыми деньгами. В конце концов она разговорилась – сперва неохотно, потом… потом безудержно. Видимо, крепко затронула ее гибель молодого красавца, убитого таким жестоким образом, каким был убит Серджио. Сказать, что я был потрясен, выслушав ее, значит, ничего не сказать. И в то же время мне казалось, что о многом я смутно подозревал – нет, чуял это вещим сердцем, возможно, унаследованным мною от моей матери.

Вот что рассказала консолатриче:

– Я видела на своем веку много мертвых тел, я обмыла многих убитых. На иных живого места не было от ран. Когда убийца бьет свою жертву ножом, он порою теряет голову и забывается, он не соображает, что делает. Оттого видела я много бессмысленных ран. Я скажу вам, молодой русский князь: на вашего друга охотились двое. Убил его один человек, одним ударом, а множество ран, бессмысленных и страшных ран, нанес другой. Догадаться об этом было очень просто: к тому времени, как появился второй, тело бедного синьора Порте было совершенно обескровлено. Пышная подушка вся пропиталась кровью, вытекшей из раны на его горле. Под кроватью на полу была лужа запекшейся крови, какие-то бумаги, рисунки, гравюры, хранившиеся там в двух больших ларях, – все были покрыты кровавыми пятнами. У него было сильное сердце – оно вытолкнуло кровь из жил мгновенно, в своем последнем усилии жизни. Думаю, молодой синьор не слышал, как подкрался к нему злодей. Наверное, он прилег немного отдохнуть и крепко уснул – чтобы никогда не проснуться. Одно короткое движение по горлу стилетом – и его не стало. Убийца мог полюбоваться на дело своих рук, а потом уйти, унося с собою оружие. Потом… потом, когда душа несчастного давно уже отлетела, пришел кто-то другой. В комнате, наверное, стоял тяжелый запах крови, однако это не отпугнуло негодяя. Он был исполнен такой злобы и ненависти, что не мог смириться, увидев: другой сделал его дело, другой исполнил его ремесло, другой совершил тяжкий грех убийства. Он позавидовал убийце! Он выхватил тяжелый широкий кинжал и принялся кромсать тело несчастного мальчика с той яростью, коя порождается лишь безумием. Но из ран не вытекло ни капли крови. Насытив свою алчность, этот сумасшедший ушел.

– Кого из них ты видела? – спросил я, пораженный убежденностью ее слов.

Консолатриче печально покачала седой головой:

– Увы, мой русский князь, никого. Быть может, это к счастью. Не хотелось бы мне оказаться на пути этих mascalzoni4444
  Негодяев (ит.) .


[Закрыть]
, но особенно страшит меня второй, тот, кто убивал уже мертвого. Ярость его была такова, что он в клочья изорвал все бумаги, которые только отыскал.

– Откуда ты знаешь? Может быть, их изорвал первый убийца, – возразил я, на что консолатриче уверенно покачала головой:

– Я знаю, что говорю. Если бы их изорвал первый, обрывки не были бы покрыты кровавыми пятнами. Нет, сначала на них – а у бедного юноши наброски его картин, его рисунки лежали под кроватью – пролилась его кровь, а потом безумец, кромсавший тело художника, искромсал, изорвал все его работы.

Работы Серджио! Я и забыл о них, утонув в пучине горя. Мгновенно вспомнил, как ощущал его странную обреченность, глядя на пугающие фигуры, коими населял он выдуманный им мир. И горько пожалел – так, как не жалел, быть может, еще ни о чем в жизни! – что у меня не осталось ни единого его рисунка. Неужто ничего не сохранилось?

Должно быть, я невольно произнес это вслух, потому что консолатриче встрепенулась:

– Отчего же? Ведь я не только обмывала тело несчастного юноши, но и увязывала все его вещи. Большую часть по воле падре, духовного отца убитого, велено было раздать бедным. Этим занимался достопочтенный синьор Джироламо. Раздали все, кроме того, что было совершенно испорчено кровью. А уж обрывки бумажные и вовсе никому не могли понадобиться. Я сложила их в большой мешок и уже собиралась выбросить, как вдруг ко мне явился какой-то старик и сказал, что он служил матери бедняги, что очень хотел бы сохранить его рисунки на память. Я была изумлена, однако растрогалась такой преданностью. Поистине только старые люди понимают цену истинной верности!

«Должно быть, этот был тот самый старик, который присутствовал нынче на кладбище», – сообразил я.

– Значит, он все забрал?

– Не все, – заверила меня утешительница. – Ему даже цыпленка тяжело нести, бедняжке, а бумаг было довольно много. Он забрал только часть и сказал, что явится за ними после погребения povero bambino4545
  Бедного мальчика (ит.) .


[Закрыть]
. Значит, его следует ждать нынче или завтра.

– Позволь мне взглянуть на то, что осталось, – вдруг попросил я. – Мой друг был великолепным рисовальщиком, мне бы хотелось оставить на память о нем хоть один рисунок.

Консолатриче медлила в нерешительности, и я удвоил убеждения:

– Все прочее унесет старик, я возьму только один рисунок, он даже не заметит пропажи!

– Не в этом дело, – ответила добрая женщина, глядя на меня с жалостью. – Там нет ничего целого, остались одни только обрывки.

Сам не знаю, почему я настаивал. Не иначе бог, к которому я взывал столь пылко, вел меня! В конце концов хозяйка принесла мне пыльный мешок и вышла из своей каморки на улицу, ибо там уже нетерпеливо топталась какая-то юная девушка с хорошеньким, но сплошь заплаканным, распухшим от слез личиком, которая жаждала излить свою печаль консолатриче и получить за несколько сольди полновесную порцию доброго утешения.

Я остался один пред кучей окровавленных обрывков бумаги. На некоторых почти ничего нельзя было разглядеть, на других я угадывал очертания знакомых, столь дорогих мне рисунков и откладывал их в сторону, рассчитывая сложить подобно головоломке. И вдруг я увидел, что на обороте одного обрывка что-то написано. Пригляделся внимательнее. Сквозь побуревшее кровавое пятно отчетливо проступал обрывок фразы: «…какой надежды, что ты когда-нибудь прочтешь мое посла…»

Я знал почерк Серджио, это была его рука. Нетрудно было угадать всю фразу полностью: «Нет никакой надежды, что ты когда-нибудь прочтешь мое послание» .

Кому он писал? О чем? Почему не верил, что письмо будет прочитано? Предчувствовал какую-то опасность? Предвидел, что над головой сгущаются тучи?

Я вспомнил его замкнутость, взвинченность, задумчивость. Теперь все это высветилось предо мною в самом трагическом свете.

Я снова начал ворошить окровавленные обрывки, внимательнее вглядываясь в каждое пятно, и вскоре передо мной лежало десятка два клочков некоего довольно большого письма. Я попытался сложить их, уловить смысл в разрозненных словах, но тут заметил, что посетительница консолатриче уже уходит. Я поспешно сгреб клочки и спрятал их на груди, под рубахой.

– Нашли хоть что-нибудь, синьор? – спросила хозяйка, входя.

– Увы, нет, – солгал я без малейшего зазрения совести. – Вы были правы, добрая консолатриче, здесь все изорвано и залито кровью, мне совершенно нечего оставить себе на память о друге. Если даже что-то и было, это забрал старый слуга. Прошу вас, не говорите ему о том, что я касался этих священных для него обрывков бумаги. Быть может, это причинит ему боль, а этого он не заслуживает.

Сам не знаю, почему я твердо решил утаить свое открытие от всех. Нет, понятно: письмо Серджио могло пролить свет на загадку его гибели, и я не хотел, чтобы консолатриче начала болтать направо и налево прежде времени. Кроме того, в письме вообще могло и не содержаться ничего значительного. А старик-слуга… Меня остановило воспоминание о враждебных взглядах, коими он мерил меня на кладбище. Я уговаривал себя, что это ребячество: обижаться на немощного, быть может, слабоумного старца, – однако ничего не мог поделать со своей обидой. Так и не открыв, что совершил кражу, я щедро заплатил консолатриче и ушел.

Теперь печальный груз лежит на моем столе в гостиной. Но отчего-то мне стало казаться, что я зря обременил свою совесть и ложью, и воровством. Я кажусь себе разбойником, из числа тех, кто грабит гробницы. Кажется, кровь Серджио запятнает и мои руки. Не уверен, что моих сил и решимости хватит, чтобы хотя бы попытаться прочесть это письмо.

И все же… вдруг в нем содержится намек на причину его гибели? Я должен. Должен! Не ради Серджио – ему уже ничто не поможет. Не ради себя. Ради Антонеллы. Хотя это означает, что и ради себя тоже, ибо мысль о том, что Антонелла считает меня виновником гибели моего лучшего друга, кажется мне острее острого ножа. Того самого, которым убийца перерезал горло Серджио…

Глава 28
ПРОГРЕССИВНОЕ ШАССЕ

Россия, Нижний Новгород, ноябрь 2000 года

– Серж, да ты что, ошалел? – вытаращил глаза Петр. – Сто баксов? Ни хре!.. Откуда у меня сто баксов? Женька, ты сидишь на моей рубахе, а ну подвинься!

Он звонко шлепнул девушку по голому бедру, и та послушно, как кошка, скатилась со стула, не переставая в то же время усиленно работать черным карандашиком вокруг левого глаза и не отрываясь от зеркала. Они все были изрядно накрашены, парни тоже, сверкали друг на друга такими огромными, роковыми глазищами, а у Сергея вообще на лице образовались черные провалы: за сегодняшний день он явно осунулся.

– Причешись, что это у тебя на голове? С гелем ты явно перебрал, – сунула ему расческу Женя и вдруг испуганно всплеснула руками: – Сереженька, да у тебя рубаха на левую сторону надета!

– Я и не заметил, – пробормотал Сергей, поспешно переодеваясь.

– Бить будут, – со знанием дела сообщил Петр.

– По-моему, просто ругать, – постаралась смягчить ситуацию добродушная хорошенькая Женя, однако Петр, злорадно посверкивая своими цепкими глазами, не унимался:

– Бить будут, я вам говорю! Со мной однажды такое было, ну, я потом еле живой ушел. А все почему? Потому что майку наизнанку надел. Всего лишь какую-то майку! А тут – целая рубаха! Вдобавок концертная. Значит, на концерте и побьют.

«Да кому меня бить, кроме Майи? – уныло усмехнулся Сергей, терзая волосы слишком частой Жениной расческой. – А Майя уже дома, названивает мне, конечно, мама ей сказала, что у меня выступление. И теперь она… что она делает? Думает, почему я не пришел?»

Все варианты возможных и невозможных Майиных мыслей он уже проиграл в голове столько раз, что сил больше не было об этом думать. Взамен в голове возникла другая картина: его и впрямь побили… за что? Ну, дурное дело не хитрое, к примеру, полезла к нему на эстраду какая-то ошалелая девчонка, а ее кавалер приревновал и выдал великолепный косой свинг прямо по любимцу публики…

А что? Вполне возможно! Нечто подобное уже было, причем совсем недавно, когда на розыгрыш призов от «Грин-мамы» привели какую-то новую ведущую, синтетическую блондиночку под глубоким кайфом, и она вдруг начала сексуально мурлыкать с эстрады:

– Сергей, все женщины, собравшиеся здесь, вас хотят… ваши глаза сводят нас всех с ума! Ну а вы, вы кого хотите?

Слышать это, что и говорить, было приятно, хоть и слышал такое Сергей не раз и не два, но вот что ей ответить? Вас, что ли? Боже сохрани. Он махнул куда-то в темный, задымленный, возбужденно вздыхающий зал и ляпнул просто так, от фонаря:

– А вон ту девушку в сиреневой блузочке!

Что тут началось, люди добрые! Дамы начали озираться с жутким выражением, выискивая эту несчастную сиреневую блузочку, которая существовала только в Сережином воображении… то есть это ему так казалось, потому что, когда все взгляды сконцентрировались в одной точке и зажегся свет, сиреневая блузочка чудесным образом материализовалась на рыжей девице с совершенно лиловыми глазами и ногами от ушей. Потрясающая была девица, и такую грудь упаковала она в эту пресловутую блузочку, что у мужиков глаза лезли на лоб, как у вареных раков. Сергей, понятно, не стал исключением. И когда ведущая, ошалев от ревности при виде этакой красоты, начала истерически требовать, чтобы Сергей потанцевал с предметом своего желания, он ничего против не имел. Однако много чего против этого имел владелец рыжей красавицы, сидевший тут же, за столиком. Он не стал устраивать сцену – видно, был светский человек. Но когда после этого чертова танца, во время которого Сергею казалось, что он обнимает ледяную статую, когда, значит, после танца он побежал в подсобку переодеваться для следующего выступления, из мужского туалета деловитой походкой вышел квадратный амбал с равнодушным плоским лицом и дал ему раз под дых. И все, следующий номер Петру и Жене пришлось работать вдвоем, на чистой импровизации.

Что характерно, та ведущая, которая все это устроила, больше в «Рэмбо» ни разу не появилась. Сергей в душе нашел для нее немало теплых слов, но сейчас подумал: а жаль, вот сегодня бы она очень даже сгодилась. Если она умеет навлекать на людей неприятности, то он сегодня против неприятностей ничего не имеет, они ему как воздух нужны: получить бы пару горячих, чтобы Майя увидела его с синяком, может быть, даже с кровоподтеком, и он бы жалким голосом сказал ей, что вот… уложили в бою, и даже, подлецы, обобрали раненого, а всех-то богатств было у него сто долларов, которые он так и не поменял по причине отсутствия наличия паспорта, надеялся завтра поменять, но вот… не судьба!

Тут-то Майя уж точно его бы пожалела. Эх, самому себе фингал поставить с горя, что ли? Самому себя избить? Вообще-то Сергей был почти готов на это, но посмотрел в зеркало поверх Женькиной головы – и невольно улыбнулся своему отражению. Майя в сердцах называет его Нарциссом. Это какой-то чокнутый, который свихнулся от любви к самому себе и то ли утонул, то ли утопился. Идиот! Лишить себя такого удовольствия – смотреться в зеркало, видеть это лицо… И лишить этого удовольствия стольких девчонок… стольких прекрасных дам!

Петр насмешливо присвистнул за спиной, и Сергей поспешно отвел глаза. Ну и чего ржать? Петр хоть и симпатичный парень, но у кого при взгляде на него замирает сердце? А когда девчонки смотрят на Сергея – он просто физически ощущает, как замирают эти самые сердца.

С другой стороны, Петр умный парень. Сильный, решительный. Уж его точно не подловил бы тот сволочной меняла, как подловил он Сергея. Ну а окажись Петр в тяжелой финансовой ситуации, он уж нашел бы деньги, как миленький нашел бы! Снял бы бабенку, а то и двух, причем так повел бы себя, что они еще и рады были бы ему заплатить за доставленное удовольствие. А то и с мужиком каким-нибудь переспал бы.

Ох, нет. Только не это! Сергею сразу вспомнились липкие, маслянистые, паутинные слова Малевича…

– Ребята, нам пора, – Петр вскочил со стула. – Серж, соберись, ну что ты какой-то сонный? Все, работаем!

Никогда он не получал так мало радости от танца. Всегда это было полное самозабвение, полет какой-то, что бы он ни танцевал: танго или показушку, придуманную Петром чисто для сугреву публики и денег для. А сегодня все было отравлено мыслями о тех двоих, как они ржали над ним, наверное, вспоминая выражение ужаса на его лице. А может быть, и этим его не удостоили, небось даже не вспомнили его через минуту, он для них – один из множества лохов, которых они обирают. Встретятся через день-другой случайно на улице – и не узнают друг друга. Нет, он узнает, узнает, особенно менялу. Того, другого, может, и не сразу, а менялу – с первого взгляда, где бы ни свела их судьба. Сунет ему под нос этот несчастный «one dollar» и скажет: «Махнем не глядя, козел драный?» Или как там его называл подельник?

Он и хотел забыть об этом хотя бы на время, но унижение томило, казалось все больше, все сильнее, с каждой минутой, как будто его усиливали эти аккорды, и движения, и световые удары стробоскопов. Вдобавок сегодня публика в «Рэмбо» была какая-то странная, не то чтобы вялая, а как бы занятая только собой, их мало интересовало, что происходило на эстраде, а может, это они, танцоры, плохо работали, зажечь зрителей не могли, потому что настроение Сергея невольно передалось ребятам, они взвинченные стали, злые, даже профессиональная привычка «держать лицо» сегодня помогала мало. А уж когда к сцене вдруг подошло это… мальчик-девочка…

Сексуальное меньшинство.

Оно было в юбочке, черные колготки обтягивали поганенькие ножки, у него был подложен бюст и так размалевано лицо, что куда Женьке, которая в принципе очень любила краситься! Волосы у этой ошибки природы были подстрижены нормально, по-мужски, не патлы какие-то, хотя уж лучше бы он патлы отрастил, это ему как раз пристало бы. Сергей уже видел таких недоделков, их ведь теперь развелось, как тараканов в панельном доме с мусоропроводом. Как-то раз, помнится, танцевали в клубе, где обычно собирались голубые, так эти в юбочках там пачками шлялись, как ни в чем не бывало. Будто это так и надо – парню напяливать женские тряпки и изображать из себя девчонку. Петр с ними совершенно нормально себя чувствовал, а Сергея трясло от детского страха, он боялся даже в туалет сходить, честное слово, как будто они там только его и ждали, – нет, не эти «крошки», а другие, те, кто «крошек» имеет, кого тоже было в том клубе полно, они щипали «девочек» за задницы и поливали Сергея откровенными взглядами. Уж на что Женька у них девочка ко всему привычная, повидала много разного-всякого (небось повидаешь, танцуя в ночных клубах), так даже и она сказала с откровенным беспокойством: «Держись лучше ко мне поближе, как бы тебя тут не изнасиловали, честное слово!» Это что за времена настали, если парень должен под юбку девчонке прятаться, спасая свою, так сказать, честь?! А что ему еще оставалось? Они с Женькой были в тот вечер как попугаи-неразлучники, чуть ли не целовались взасос публично, хотя в принципе относились друг к другу достаточно прохладно: она считала Сергея классным танцором, но по жизни слабаком, а он ее – слишком сильной, слишком независимой. Она ему не нравилась – прежде всего потому, что он не нравился ей. Но в тот вечер Женя показала себя настоящим товарищем, все сделала, чтобы дать понять этой публике: хорошенький черноглазый мальчонка не про них, руки прочь, он нормальный и другим быть не намерен! Обошлось. Но вспоминал Сергей об этом вечере с отвращением, и сейчас так подкатило к горлу, когда увидел томный взор, обращенный на него!..

– Тебе тут просили передать… – жеманно, закатывая глазки, сказала ошибка природы. – С тобой хотят поговорить… Подойди к третьему столику – не пожалеешь… – И существо вздохнуло, вздымая искусственный бюст.

Петр, услышавший этот разговор, вытянул шею и принялся вглядываться в задымленный полумрак. Уж неведомо, кого он там увидел, однако на лице его вдруг мелькнуло завистливое, ревнивое выражение, губы обиженно поджались. Впрочем, он тотчас овладел собой и даже смог улыбнуться:

– Лапочка, ты иди, мы пока работаем, мальчик занят, ты же видишь. Вот закончим выступление, тогда уж…

Сексуальное недоразумение послушно отвалило, поиграв на прощание накрашенными глазками. Сергей, конечно, подумал, что Петр решил его выручить, избавить от ненужного знакомства, и с благодарностью улыбнулся, но лицо того осталось серьезным и озабоченным. И вдруг Петр шепнул, стараясь, чтобы не слышала Женя:

– Имей в виду, бабок у этого дядьки – нам и не снилось. Он не жмот. И не какой-нибудь кретин, с которым даже и поговорить не о чем. Настоящий мужик. Я-то знаю, можешь поверить. – И снова промельк того же ревнивого, жадного выражения. Но тут же – косая улыбочка: – И это уж точно будет твой собственный заработок, никаких комиссионных я с тебя не спрошу, хотя, наверное, следовало бы. Не только я от него, но и он от меня кое-чему научился. Конечно, если б знал, что ты ему понравишься, я бы и сам вас познакомил…

Тут, к счастью, ударила музыка и разбросала их в разные углы эстрады. Сейчас у Сергея был довольно долгий выход с Женей, поддержки трудные, а она в последнее время что-то поправилась, аж руки оттягивала, но он сейчас никакой тяжести не ощущал, швырял и бросал ее без всякого напряга, как перышко, а мыслей в голове не было ни одной – только муть какая-то, из которой почему-то выглядывало лицо Малевича и бормотало вкрадчиво: «Парню принимать от бабы деньги – дюже погано. Однако если он берет деньги у друга… Хочешь, назову тебе навскидку пятерых почтенных людей, которые Сержа сделают не просто богатым, но очень богатым человеком и откроют для него путь на самый гладкий паркет?»

– Не будь дураком, – пробормотал кто-то рядом.

Рожа Малевича исчезла, Сергей с благодарностью оглянулся на Петра – это был он, его голос, – но Петр, видимо, решил, что Сергей чего-то не расслышал, и повторил:

– Не будь дураком. Не пойдешь – пожалеешь, честное слово, ты уж мне поверь!

Их опять разметало по эстраде.

«Да ведь Петька был любовником того мужика! – наконец-то дошло, доехало до Сергея. – Наверное, оттуда были его бешеные деньги, когда он весной машинку купил, прикид обалденный завел, вообще из карманов у него так и сыпалось. А потом поджался, резко поджался… Наверное, тот дядька его бросил, а Петр никак не может успокоиться».

Кто-то чувствительно наступил на ногу, и Сергей увидел лютые Женькины глаза. Ах да, музыка-то кончилась, а он даже и не заметил, начал было танец снова, и ее за собой потащил.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю