Текст книги "Кошмар во сне и наяву"

Автор книги: Елена Арсеньева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Она так и застыла, стиснув руки у горла. Что делать? Позвать на помощь? Но тетя Галя спит и не погладит по головке, если ее разбудить! Потревожить кого-то из больных? Но тогда ее присутствие станет явным… это опять же ударит по тете Гале.

Пока Альбина соображала, неизвестный совершил последнее отчаянное усилие – и поймал-таки створку окна.

«Сорвется же!» – чуть не вскрикнула Альбина… и зажала рот рукой, глуша еще один вопль – на сей раз изумленный.

Черная тень отнюдь не сорвалась, а с непостижимой ловкостью вползла в форточку и просочилась в коридор, нашумев лишь самую малость, когда, совершив немыслимый кульбит, приземлилась на четвереньки, как кошка.

Почти невидимая тень неслышно заскользила по коридору. Альбина перестала дышать, зажмурилась… и тень бесшумно миновала ее, оставив в воздухе слабый аромат.

Альбина открыла глаза и недоверчиво повела ноздрями.

Ничего себе! Сигареты с ментолом и французский «Climat» – любимые духи! Неужели это женщина?

Вытянула шею и успела увидеть, как открывается последняя по коридору дверь. Боже ты мой… Не зря так беспокоилась жена несчастного язвенника, а все считали ее вздорной дурой. Конечно, конечно – это какая-нибудь конкурирующая фирма наняла убийцу прикончить бедолагу!

Альбина понеслась по коридору. Она еще не знала, что собирается предпринять, однако подлетела к двери и припала к глазочку, мастерски процарапанному на закрашенном стекле.

Этой маленькой больничной хитрости ее научила тетя Галя. Оказывается, на всех дверях были сделаны такие самодельные глазки, и медперсонал осуществлял за больными негласный надзор. Однако Альбина могла бы спорить, что ни тете Гале, ни кому бы то ни было не доводилось видеть ничего подобного тому, что открылось в свете ночника ее испуганному взору!..

Вот черная фигура вскинула руку к голове и потянула капюшон. Альбина едва не вскрикнула, когда на плечи незнакомца обрушился водопад темно мерцающих кудрей! А потом темный комбинезон соскользнул на пол, будто лягушачья кожа, и Альбина обнаружила, что под ним скрывалась совершенно голая женщина.

Небрежным движением скинув башмаки, она ринулась вперед и оказалась сидящей верхом на несчастном язвеннике, который с готовностью откинул одеяло. И он тоже был голым!

Альбина отпрянула от двери, зажмурилась, но перед глазами так и плясала кровать под тяжестью сплетенных, счастливо стонущих тел.

– Боже мой, боже мой… – бестолково шептала она не то всхлипывая, не то смеясь. – Любовь… любовь?

Ее не держали ноги. Кое-как добрела до кресла и плюхнулась в него, унимая внутреннюю дрожь и со странным умилением прислушиваясь к ритмичному скрипу кровати, доносившемуся из-за двери.

Послышались чьи-то шаги, и Альбина воинственно вскинулась, полная необъяснимой решимости преградить дорогу, никому не позволить помешать действу, которое почему-то растрогало ее до глубины души.

То, что она увидела, показалось пугающим и прекрасным. Несомненно, это было самым потрясающим впечатлением ее жизни! И наконец-то отвратительная сцена в машине, которая, будто черная тень, наползала на все мысли о любви (Альбина даже дамских романов не читала!), вдруг съежилась до микроскопических размеров, почти исчезнув из памяти.

Шум утих. Альбина расслабилась в кресле. Ах, как это было восхитительно… под покровом ночи, рискуя жизнью… тайно, будто эротическое сновидение…

Она блаженно вздохнула – и неожиданно для самой себя уснула мертвым сном.

Разбудила ее боль в скрюченном теле и голоса вдали.

Громыхали ведра. Идут санитарки. Проспала! Надо скорее будить тетю Галю и бежать.

Вскинулась, с трудом ступая затекшими ногами, и вдруг вспомнила ночные приключения. Припала к двери той палаты.

Она была абсолютно уверена, что ночная гостья исчезла так же таинственно, как и появилась, и сначала не поверила глазам, увидав ворох темно-рыжих кудрей на подушке. Любовники спали! Они забыли обо всем на свете, сейчас их обнаружат! Что будет сейчас, что устроит мужу «электродрель» – ведь такое происшествие не сохранить в тайне!..

Альбина ворвалась в палату и тряхнула крепко спящую женщину за худое, смуглое плечо.

Та вскинулась – и огромные черные глаза стали еще больше при виде Альбины.

Она приложила палец к губам:

– Уходите скорее! Сюда идут!

Рыжая соображала и действовала мгновенно. Перед Альбиной мелькнуло поджарое веснушчатое тело – и незнакомка вскочила в свой комбинезон с тем же проворством, с каким освобождалась от него. Причем каждое ее движение было бесшумным, так что любовник только улыбнулся во сне, не заметив, что остался один.

Альбина высунулась в коридор и махнула рукой – путь свободен!

Побежали мимо дверей, причем Альбине казалось, что она ужасно топает, а рыжая неслась невесомо, как ведьма.

На ходу выхватив из кармана ключ, Альбина постаралась отпереть дверь на запасную лестницу, но ничего не получилось.

– Секунду, – хрипловато шепнула рыжая и взяла у нее ключ.

Дверь открылась мгновенно.

Рыжая мельком усмехнулась в ответ на изумленный Альбинин взгляд и протянула ей ключ.

– Нет, нет, – замотала головой та. – Вам еще внизу надо пройти. Оставьте ключ в дверях, я потом заберу. И скорее, скорее же! – бормотала, тиская руки в непонятном волнении.

– Ну, спасибо, сестра!

Рыжая махнула Альбину по щеке сухими губами, сверкнула колдовскими очами и ринулась вниз по лестнице. Однако не по ступенькам, а – ей-богу, провалиться мне на этом месте, если вру! – пав животом на перила и со свистом исчезнув в глубине лестничного колодца.

Впрочем, Альбина, наверное, не удивилась бы, даже если незнакомка пробежала бы сквозь стену или улетела на швабре, стоявшей в углу на площадке…

Только вернувшись в процедурную и торопливо снимая тети-Галин халат, Альбина заметила, что сжимает в руке твердый картонный квадратик. Наверное, его сунула рыжая, а когда, Альбина и не заметила.

На темно-синем, будто ночное небо, фоне змеились буквы, серебристые, как лунный свет:

«Валерия Стародомцева. Частный детектив. Телефон… Адрес…»

Именно эту забытую, давно потерянную темно-синюю карточку Альбина неожиданно нашла среди вороха вещей, валявшихся на полу после обыска.

Вот так она и оказалась у Валерии.

* * *

В подъезд Кавалеров попал без труда: доска, которой была якобы забита дверь, держалась даже не на честном слове, а просто чудом каким-то. Колупнул ногтем – и все. И то ладно, что менты, обшарившие, конечно, это местечко сверху донизу, дали себе труд хотя бы инсценировать закрывание подъезда. Могли бы и так бросить: ходи кому не лень!

Судя по многочисленным окуркам, гнусной вонище и ссохшимся кучкам по углам, сюда ходили, и весьма. Кавалеров обнаружил даже два или три презерватива и только головой покачал, дивясь парадоксам человеческой психики: валяются на грязном, захарканном, заблеванном полу, однако при этом думают про безопасный секс. Уроды, право слово, уроды! В сознании Кавалерова слово «презерватив» сопрягалось почему-то с роскошной двуспальной постелью, тяжелыми шторами на окнах, дорогими бутылками на столике… Словом, со всем тем, чего у него никогда не было и не будет. Да ладно, не больно-то и хотелось. И при надобности обойдется не заморским словечком «презерватив», а нашенским, простым – гандон. Свое надежнее! К тому же эти, которые делают деньги на красивенькой эротике с двуспальными кроватями, небось и не подозревают, от чего может получить удовольствие женщина. Все это чушь, будто ей нужен презерватив с усиками или крылышками, вдобавок бананового цвета, и шелковое белье, и чтоб, как в анекдоте, медленно и печально!

Кавалеров со знанием дела огляделся. Совсем не обязательно, чтобы на этом вот подобии ложа из потертых, рваных газет валялась, задрав грязную юбку, какая-нибудь бичиха-записиха. Чистеньких на грязненькое иногда тоже тянет, да еще как! Вышел и у него один случай… До сих пор были причины вспоминать, хоть произошло это лет двадцать пять назад.

Он тогда первый раз оказался на материке и малость опьянел от вольного воздуха и от Москвы. Вел себя, конечно, как дурак: вместо того, чтобы сразу сменить кожу, ходил по столице в прожженной телогрейке, треухе черт знает каком, штанах, которые колом от грязи стояли, и в сапогах, просивших каши. Еще чудо, что не замели его сразу на вокзале и не отвели под белы рученьки в предвариловку до выяснения личности, пусть даже на руках у него и была справка об освобождении. А деньжата у него тогда водились. Почему в первый же день не ринулся по магазинам, чтобы одеться как человек – неведомо. Хотя, пожалуй, именно потому она к нему и прицепилась, та женщина…

Кавалерову тогда удалось раздобыть необычайно ценные для него бумаги, жизненно важные, а скорее, смертельно. То ли счастливый этим, едва сдерживая слезы, он набродился по Москве и уже к полночи тащился на метро в Измайлово, где один кореш держал хазу для братвы. Сидел и сидел себе в уголке вагона, клевал носом – и вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд. Его привычно обдало холодом: замели! Нет, очнулся: кто, за что, он же чист, аки ангел… временно, но чист. Повел глазом по сторонам и увидел, что смотрит на него женщина. Собственно говоря, девка. Молодая, да, чувствуется, ранняя! Волосы платиново блестят – крашеные, конечно, а то и парик, ресницы так намазюканы, что глаз не видно, на губах полпуда помады. Но фигуристая – все при ней, любо посмотреть. Кавалеров всего один разочек-то и глянул: опасно на таких-то пялиться! Однако девица по-прежнему глазела на него. Он не удержался, опять посмотрел – да чуть не заматерился. Как она сидит! Юбка задралась чуть не до пупка, видно, где кончаются черные ажурные чулки и начинаются розовые трусишки.

Кавалеров облизнулся. Мысленно, само собой разумеется. Нет, такая не для него. Однако рисковая девка, с огнем играет!

К счастью, тут объявили нужную станцию. Кавалеров, уставившись в пол, побрел к эскалатору. И тут девка оказалась рядом с ним. Встала впритык, прильнула горячим бедром и ручонкой шаловливой – цап! За что надо, за то и цапнула. У Кавалерова ноги подкосились…

И все-таки он еще не верил и рукам воли не дал. Хоть полторы калеки кругом в это время в метро катается, а все ж… Кто она – и кто он! Однако пришлось поверить, когда девица буквально затолкала его в подъезд ближайшего к станции дома, потащила в подвал и там, на его заскорузлой телогрейке… Кавалеров тогда, конечно, был мужик изголодавшийся, усердствовал с ней во всю мочь молодого тела, однако, похоже, девице все было мало. Высосала его, выжала, наизнанку вывернула, а сама все губы дует.

– Ладно, – говорит наконец. – Иди уж!

Кавалеров и побрел на подгибающихся ногах, чуть не заблудился, потому что даже в голове пусто стало, не то чтоб где-то еще. Конечно, он ей ни копейки не дал, да и непохоже было, чтоб она этим делом промышляла. Скорее всего, захотелось барыньке вонючей говядинки! Да, она была настоящая барынька: вся такая белая, чистая, шелковистая… Жаль, дура дурой! Хоть секс у них был опасный, в том смысле, что ни презерватива, то бишь гондона, не сыскалось, а все же был Кавалеров с ней бережным, ничего не порвал. А небось другой не постеснялся бы изуродовать! Это еще счастье, что она нарвалась на такого тихоню, как Кавалеров. В нем еще от прежней жизни осталось благоговение перед беленькими девочками. Хоть и битый-перебитый был в то время мужик, а во многом оставался тем же первоклашкой, которого мама водила в школу за ручку и приговаривала: «Ради бога, сынуля, помни, что девочек обижать нельзя. За девочек надо заступаться, они слабенькие!» Чего уж так волновалась? Да он и мухи в те годы не обидел бы. Да и потом, сколько себя помнил, ни одну женщину не ударил, даже распростерву какую-нибудь.

Но запомнил он ту встречу вовсе не из-за особенного удовольствия. Рядом с той девкой умудрился, как последний лох, выронить единственное, что было у него в жизни ценного, – то, что вчера с таким трудом и риском раздобывал. А что, конечно, с риском! Вроде бы плевое дело вырезать две статьи из старых подшивок в районной библиотеке, а поймай-ка его кто за этим занятием – небось не помиловали бы, сдали милиции. Конечно, обнаружив через несколько минут пропажу, он сразу вернулся в подъезд, но там уже никого и ничего не было. Подумаешь, старые газетные вырезки, обернутые целлофаном! Девка или кто-то другой выбросил. Для всех – мусор. А для него…

…Кавалеров переступил очередную кучу и сбоку подошел к оконному проему, на котором еще кое-где болтались клочья полиэтиленовой пленки. Выглянул осторожно – и сразу отпрянул.

Точно! Здесь!

Дороги нынче услуги блюстителей порядка, однако Кавалеров не привык мелочиться: Денис для него за сто баксов узнал у приятеля-мента и адресок, по которому пришили Рогача, и предполагаемую версию убийства, и даже место, откуда стреляли. Вот отсюда, с первого этажа этого загаженного долгостроя.

Среди братвы все таращили глаза, когда Кавалеров подступал с расспросами, никто этого выстрела на себя брать не хотел. И правильно: зачем чужой жернов на свою шею навешивать?

«Преступление на экономической почве», – как выразился осведомитель Дениса. Дурак! Испокон веков все преступления только на экономической почве и совершались.

Хотя нет. Не все…

Кавалеров мотнул головой, отгоняя ненужные мысли, и опять глянул на дом напротив. Ишь, какой хозяин-то расторопный оказался! Уже и стекло новое вставил!

Так… это еще что? Чудится Кавалерову или впрямь промелькнуло что-то в окне? И опять… Наверное, хозяин зашел квартиру проверить, а то и новых съемщиков привел.

А может, и не хозяин. Вор, к примеру! Нынче народ обнаглевший, в любую щель влезет, любую нору ограбит. А то и не вор…

Все-таки хорошо он сделал, что пришел сюда. Проверить квартирку надо, надо…

Кавалеров зевнул, огляделся. Пол был усыпан окурками. Совсем разленились менты, разучились работать. В старое время все бы тут подчистили, подобрали для анализа и розыска убийцы Рогача. Но, похоже, осведомитель сказал правду: это изначальный висяк. Работал профессионал, но отнюдь не из тех, которые в ментовских компьютерах зачалены. Свободный наемник! Сейчас таких – хоть пруд пруди.

Забавно: едва Кавалеров прослышал, что здесь отдал богу душу его старинный знакомец по Владимирскому сизо Вадя Рогачев, сразу подумал: ну, достал его какой-нибудь обиженный мужик. Рогач специализировался на шантаже, это правда, а на досуге он больше всего любил пороть женщин. Даже не насиловать – рога Рогачев никому не наставил, вопреки распространенному мнению, – а просто оттягивать ремнем по голой розовой. В этом деле он предпочитал обоюдное согласие, обговаривал с женщиной гонорар и, что характерно, платил без обману, не как бюджетникам у нас платят. И все-таки бабенки частенько спохватывались задним (поистине!) числом и, потирая поротые попы, бежали жаловаться либо в милицию, либо отцам и мужьям. Ну и зря! Рогачев при всей своей устрашающей внешности был сущее теля. Именно поэтому все его дела по шантажу проваливались. Вот и новое провалилось: за шантаж, судя по всему, его и шпокнули из этого вот окошечка, разбив противоположное. То самое, за которым теперь мелькает загадочная тень…

Загадочная, да… Ну что ж, чем скорее Кавалеров разгадает эту загадку, тем спокойнее будет у него на душе!

* * *

Герман шел вслед за Алесаном по тропе, то и дело ныряя под низко нависающие ветви. Чудилось, он не вперед идет, а выписывает нескончаемые петли вокруг одного и того же дерева. В застоявшемся воздухе трудно дышать. Солнце едва прокалывало своими раскаленными иглами многоярусную крышу леса.

Герман поднял руку, чтобы отереть с бровей пот, и оступился, когда рядом с ним что-то взметнулось из травы. Отнюдь не «что-то», конечно. Это басенджи – «немые собаки», которые сопровождают их с Алесаном. Лесные туареги выменивали их у пигмеев на соль, которая ценилась теми дороже золота. Герман усмехнулся. Один раз он видел, как пигмеи управляются с солью!

Заполучив пакет, они достали из своих головных уборов, напоминающих тюрбан, корень дикого имбиря, а с ближайших бананов нарвали листьев. Потом развели небольшой костер. Рядом вырыли ямку, орудуя заостренными палочками и собственными ногтями. Банановые листья пигмеи держали над огнем, и когда те пожухли и стали мягкими, тщательно выложили ими ямку. Обрызгав листья водой, пигмеи уселись вокруг ямки и стали жевать имбирный корень. Жеваную кашицу они сплевывали в ямку, потом насыпали слой соли, опять сплевывали – и так до тех пор, пока корень не был изжеван почти весь, а соль не была высыпана. Затем содержимое ямки тщательно перемешали, чтобы оно превратилось в однородную массу. Пигмеи свернули листья совочками и быстро опустошили ямку. По их круглым маленьким лицам, совершенно лишенным характерных негроидных черт, разлилось огромное наслаждение…

У Германа при виде этой трапезы сухо стало во рту, ужасно захотелось пить. Алесан, сохраняя приличествующий королю невозмутимый вид, проговорил, почти не разжимая губ, по-русски:

– Пигмеи не умеют сохранять соль и, заполучив, съедают ее всю. И на здоровье! За этот пакет они отдали нам пять отличных м'мбва м'кубва!

Это было другое название басенджи: прыгающие вверх. Немые собаки таким образом предупреждали хозяина об опасности или сообщали: можно идти собирать трофеи. Великолепные охотники, басенджи в одиночку загоняли мелких лесных антилоп: сонду, ленду, мболоку, синдула – всех не перечесть. Однако на той охоте, куда шли сейчас Герман и Алесан, ловчие качества басенжди едва ли пригодятся.

Охотники шли на тигра. Нет, не ради драгоценной шкуры, которую вождь, к примеру, желал бы подарить своему высокому белому другу. Это был тигр-людоед, а первое право защищать свой народ от опасности принадлежало именно королю.

Тигр-людоед! С точки зрения охотника, существо исключительное. Тигр, конечно, может разозлиться на человека и убить его, но не станет есть, потому что не в силах побороть врожденный страх перед запахом человека.

Однако…

В трех милях от «столицы» Алесана лежала маленькая деревушка; на окраине ее жил с молодой женой владелец маниокового поля. Сутки назад, ближе к полуночи, из джунглей выскочил тигр и, сломав дверь хижины ударом лапы, схватил бедную женщину за ногу и уволок в ночь. Муж ее лишился сознания. Шок был настолько силен, что прошло немало времени, прежде чем крестьянин очнулся и смог сообщить о беде соседям, которые тотчас послали вестника к королю.

Теперь рыдающий муж неотступно тащился за охотниками. Алесан пытался убедить беднягу вернуться домой, но ничто не могло заставить его уйти.

Охотники шли еще час с небольшим, пока следы тигра вдруг не оборвались среди низкорослого кустарника. О засаде в таком месте нечего и думать. Деревья, на которых можно замаскировать помост, поблизости не росли. Да и людоеда не возьмешь на обычную приманку в виде связанного козленка.

– Он слишком дерзок, – пробормотал Алесан, когда пошли обратно к деревне, – и его погубит собственная дерзость.

В деревне король тут же послал за плотником. Тот явился с несколькими помощниками, и, следуя указаниям Алесана, они довольно быстро соорудили небольшой домик. Герман только наблюдал, ни во что не вмешиваясь, однако удивлялся, насколько все-таки схоже работает охотничья мысль у разных народов, на разных континентах! Однажды ему пришлось почитать, как ловят тигров в Уссурийской тайге. Вряд ли когда-нибудь имел место обмен опытом между русскими тигроловами и королем лесных туарегов, но Алесан собирался проделать то же самое, о чем некогда читал Герман.

Незадолго до заката, вооружившись двумя тяжелыми штуцерами, Алесан и Герман заняли позицию в домике-западне. Играть роль живой приманки здесь было куда приятнее, чем прятаться на помосте: можно курить, с хрустом растянуться на соломе – вообще, чем больше афишируешь свое присутствие, тем лучше для дела.

Ни Алесан, ни Герман, впрочем, не курили. Зато они разговаривали.

– Вчера у меня была Саринана, – сказал Алесан, сквозь жерди следя, как сгущаются тени вокруг. Светлячки уже начали свое перемигивание на опушке леса, однако их голубоватые, поющие огоньки никак не напоминали короткого, режущего проблеска тигриных глаз, – насчет тебя.

Герман молча кивнул. Он ожидал чего-то в этом роде с тех пор, как Саринана встретилась на узкой дорожке с Габу-Габу и в ультимативной форме сообщила той, что белый дукун должен принадлежать ей одной и только ей. После этого в столице не утихали возмущенные пересуды. Что за бред! Мужчины – собственность всех женщин! Кроме короля, разумеется. Не зря же один из титулов Великого Быка – Сам Выбирающий. Конечно, белому дукуну далеко до короля, однако они побратимы, а значит, почетный титул распространяется и на него. И вот теперь Саринана требует, чтобы Габу-Габу, и Найна, и Сция, и Лина-Лин, и еще десять или двенадцать женщин, которые считали себя признанными наложницами белого дукуна, оставили его в покое, как если бы он был самым обыкновенным охотником, лишившимся своей мужественности! Конечно, если белый дукун скажет, что сам хочет оставить себе Саринану и готов признать ее третьего сына своим, назначить его старшим…

– Что, она опять хотела, чтобы я признал ее третьего сына своим и назначил его старшим? – уныло спросил Герман.

– Именно так, – промычал Алесан, с трудом сдерживая смех.

Они уже не раз вели подобные разговоры. Но когда женщина за ночь зовет к себе четырех или пятерых мужчин (тутошние дамы отличались просто-таки невероятной нимфоманией!), довольно трудно угадать, кто отец ребенка. По идее, дети Германа должны были отличаться более светлой кожей, однако, исподтишка приглядываясь к своим предполагаемым потомкам, он не находил никакого отличия между ними и другими детьми. Даже характерные негроидные черты ничуть не менялись. Конечно, конечно, женщины лесных туарегов генетически много сильнее мужчин (поэтому все дети больше похожи на матерей, чем на отцов), но чтоб вообще никакого сходства…

Всему этому могла быть еще одна причина. Сначала Герман изо всех сил гнал от себя эти мысли, но с течением времени они одолевали его все чаще. Быть может, он бесплоден, вот в чем штука! Поэтому все здешние дамы во главе с Саринаной пытаются навязать ему чужих детей…

Герман смотрел, как медленно, словно бы с опаской, вспыхивают в небе первые звезды, и думал, что все на свете когда-нибудь кончается. И хорошее, и плохое – только хорошее еще быстрее подходит к концу. Хотя семь лет – это не так уж и мало. Он был поистине счастлив все эти годы и если так и не смог научиться всему, о чем мечтал, все-таки узнал достаточно много. Или недостаточно? Пожалуй, так, но на большее нельзя рассчитывать, не став здесь своим полностью: то есть не признав детей. Сначала-то был готов на это – особенно в первый год. Та же сила, которая когда-то погнала его в болдинскую больничку из хирургического отделения областной нижегородской, куда он попал сразу после института, та же сила, что оторвала от семьи и почти рассорила с сестрой, теперь побуждала окончательно разрушить старые связи и раствориться в новой жизни, сулившей столько открытий и уникальных знаний. Он даже всерьез размышлял, стоит ли вообще прощаться с сестрой перед отъездом!

– Одумайся, – жалобно сказала мама, – Герочка, образумься, ведь это ни на что не похоже!

Отец мрачно кивнул, исподтишка оглядывая сына. Герман, как всегда, совершенно точно мог сказать, о чем думает тот. Мать и Лада (с некоторых пор) оставались для него совершенно закрытыми. Может быть, оттого, что они женщины? Ну вот… сейчас Герман совершенно точно знал, что отец его одобряет. Что он даже гордится сыном, который взял и отказался от престижной работы в двухстах метрах от родительского дома, уехав за двести кэмэ от него, и даже не позволил отцу поговорить с главврачом. Так что если кто-то и увязал отчество и фамилию Германа с именем и фамилией знаменитого нижегородского хирурга, теперь директора областного департамента здравоохранения, то сделано это было без участия угрюмого и молчаливого «молодого специалиста».

И еще отец сейчас завидовал ему – это Герман тоже ощущал. Завидовал свободе принятия решений, свободе сорваться с насиженного места и все начать сначала… И при этом жалел, жалел – эта жалость колола Германа, будто иголки! – потому что знал: отвязаться от самого себя невозможно, хоть сбеги ты в Африку, хоть в тот же пояс астероидов, хоть вовсе провались в черную дыру Вселенной.

И он был прав, конечно. От себя Герман так и не отвязался.

Странно, почему именно сегодня к нему так липнут воспоминания – особенно детские? Вчерашний день встревожил? Ну что за беда – не дозвонился в Москву! В первый раз, что ли? Вообще-то это уже стало традицией: каждое воскресенье в девять вечера по московскому говорить с сестрой и племянницей. Иногда трубку брал Кирилл, тогда Герман просто здоровался – вежливо, но сухо, и просил позвать Ладу или Дашеньку.

Однако на сей раз трубку никто не взял, даже сторож Никита Семенович, даже повариха. Учитывая, что кто-нибудь всегда оставался дома, при любых обстоятельствах, объяснить молчание можно было только неполадками на линии. Герман перезвонил родителям в Нижний – и там молчал телефон! Набрал соседку. Звук был плохой, однако Герман смог понять, что родители уехали на какие-то похороны или поминки в деревню, но с ними все в порядке. И в Москве, насколько ей известно, – тоже. А как там Герочка, среди диких-то зверей?..

– В Африке акулы? – хохотнул Герман. – В Африке гориллы? В Африке большие, злые крокодил-лы? Нет, тетя Тоня, здесь тишь да гладь.

Невдалеке падало в джунгли солнце, в болоте кричали гиппопотамы, два белых попугая бестолково носились мимо окон…

Соседка со всхлипом втянула воздух:

– Вот и хорошо. Ну, я пошла лекарство принимать. Счастливо, тебе, Герочка, ты уж небось на миллион наговорил!

С тяжелым вздохом тетя Тоня положила трубку, и Герман тотчас забыл о ней,

«В деревню? В Дрюково, что ли? На поминки или на похороны… Но к кому?»

Он мысленно перебирал всех деревенских знакомых, друзей отцова детства, с которыми тот не переставал поддерживать связь, жалел каждого, жалел отца – тот с каждым годом все тяжелее переживал уход ровесников, ворча, что скоро вообще жить страшно будет, ни одного знакомого лица не увидишь на улице…

Господи, если бы он только знал, если бы только мог вообразить, что стоит за этой тщательно отрепетированной ложью во спасение! Если бы знал, он бы…

Хотя что он мог сделать тогда, чего не сделал бы потом?..

Странно только, что эти слова – поминки, похороны – не затронули в его душе никаких вещих струн. Он просто вышел из комнатки, откуда звонил, и отдал мобильный телефон его хозяину, веселому французу Жерару, который был начальником метеостанции и составлял весь ее штат. Метеостанция в этом районе держалась на деньги короля лесных туарегов, поэтому Жерар никак не возражал, что сам король и его русский друг используют ее как переговорный пункт.

Они распрощались, но, выходя на террасу, Герман успел увидеть мелькнувшую в соседней комнате высокую худощавую фигуру в развевающейся юбке. Не удержался – испытующе глянул в глаза Жерару. Тот мгновенно залился краской, но смотрел с вызовом: а твое, мол, какое дело, ты там можешь с утра до ночи и с ночи до утра трахаться, а мне что, коз пасти?

Герман улыбнулся примирительно, пожал руку Жерару – у того явственно отлегло от сердца, – и вышел из бунгало, насквозь пронизанного горячим вечерним ветром.

Господи, да почему бы ему не привести в дом женщину? Вот он и привел… Только вся заковыка в том, что миль на пятьдесят, а то и сто в округе можно найти только женщин лесных туарегов или пигмеев. Та дамочка, которую только что видел Герман, могла бы составить гордость любой баскетбольной команды, то есть о пигмеях тут и речи не было. Значит, женщина лесных туарегов? Нет, нет и еще раз нет! Герман не мог себе представить ни одну из них, которая легла бы с белым. Сам он не в счет. Во-первых, Герман – побратим короля, все равно, что свой. Во-вторых, он не англичанин, не француз, не немец – эти нации для туарегов «орхо», то есть нечистые, запретные. Табу, словом. Разговаривать с ними можно – но не более того.

И только женщины одного сорта позволяли себе отдаваться чужеземцам-орхо. Те, которые еще совсем недавно были мужчинами…

Это было какое-то поветрие, просто заразная болезнь! Иногда Герман с искренним отчаянием думал, что скоро в племени не останется ни одного собственно туарега – то есть мужчины. Кроме разве что короля. И еще не известно, кто придет к власти после смерти Алесана. Ведь не секрет, что пока его отец учился в Англии, предпринималась попытка государственного переворота. Во главе движения стояла первая дукуни. Конечно, Алесан покрепче духом, чем его батюшка, и еще более европеизирован, точнее, американизирован и русифицирован, однако и он внутренне бессилен перед этим наступлением матриархата, в котором Герман уже видел что-то патологическое. Нет, в самом деле! Геродотовы амазонки просто убивали своих мужчин. Соплеменницы Алесана пошли гораздо дальше: они изменяли внутреннюю сущность человека, которая называлась шеба. А может быть, даже заменяли одну шеба на другую. Мужскую – на женскую. Странные случались иногда совпадения! Скажем, стоило какой-то женщине умереть, и буквально на другой день перед дукуни являлся мужчина в ситцевой юбке, возглашавший, что его шеба желает перерождения. Со всеми вытекающими отсюда последствиями в виде перемены оперативным путем вторичных половых признаков. Герман замечал, что у этих несчастных безумцев (с его точки зрения, они все предварительно спятили) вид совершенно потерянный, и относил это на счет бурных переживаний. А тут вдруг призадумался: не действуют ли мужчины по принуждению? Под психологическим давлением? Герман здесь такого навидался, что ничуть не удивился бы, узнав, что шеба умершей женщины ищет себе места в мужском теле и требует его изменения.

Ну, шеба шебой, а некоторых предрассудков даже туареги не могли в себе одолеть. Среди них был и такой: ни один лесной туарег не имеет права под страхом позорной казни предаться страсти с женщиной, которая утратила прежнюю, мужскую сущность раньше, чем через два года и девять дней. Однако ненасытная шеба, обретя живую плоть, желала ее тешить… поэтому, собственно, Герман не очень удивился, когда на метеостанции мелькнула ситцевая юбка.

Что же касается его самого… Чем дальше шло время, тем чаще Герман, пребывая в объятиях темнокожих любовниц, крепко жмурил глаза, воображая рядом другое тело, другое лицо… Нет, оно не имело каких-то определенных или знакомых черт, одно он знал твердо: это была женщина с белой кожей, светлыми глазами и русыми волосами до плеч. Или до пояса. Прошлой ночью это видение было настолько сильным и властным, что он едва не оскандалился перед дукуни, в неподходящую минуту открыв глаза и увидев рядом черное лицо и алые чувственные губы.