Текст книги "Ядовитая орхидея (Си Тайхоу (Цыси), Китай)"

Автор книги: Елена Арсеньева

Елена Арсеньева
Ядовитая орхидея (Си Тайхоу (Цыси), Китай)

– Ее родителям, наверное, горные демоны разум помутили, если они решили назвать свое отродье Ланьэр. Какое имя, какое прекрасное имя – Орхидея! Но какая же это орхидея? Так себе, маньчжурский репейник. И до чего же убогое княжество – Ехэ! Сочетание слов «Ланьэр Ехэнара», орхидея из Ехэ, оскорбляет мой слух.

– Зачем же ты прихватил ее с собой, если тебе ничего в ней не нравится?

– А что оставалось делать? Поездка не удалась, ни одной красавицы не везем императору. Девчонка хотя бы свежа собой и не так уж безобразно толста, как все деревенские красотки. И ножки у нее маленькие, хотя их и не бинтовали, как положено. Варвары-маньчжуры не приемлют изысканных обрядов Поднебесной. И строение «пещеры наслаждений» у нее правильное, повивальная бабка проверила. А потом, ты же видел: девчонка сама хотела, чтобы мы ее приметили. Невежественные, дикие маньчжуры попрятали от нас своих дочерей. Некоторые из их «красоток» даже лица себе изуродовали, хотя и так невзрачны. Как будто это невесть какое горе или бесчестие – попасть в число наложниц Сына Неба! А девка вылезла вперед: мол, вот она я, поглядите на меня.

– Зря старалась, дурочка. Глядеть особо не на что. Ничего у нее не выйдет, не понравится новая наложница императору. А с другой стороны, ну что у них за жизнь, у бедняжек, в нашем Запретном городе? Император один, наложниц у него бессчетное количество. Целая жизнь пройти может, а Сын Неба ни разу и не призовет к себе…

– Так ведь на сей предмет и существует Палата важных дел[1]1
  Так называлась особая контора при китайских императорских дворах, которая регистрировала и регламентировала интимную жизнь Сына Неба, государя, и его окружения. (Прим. автора.)


[Закрыть]. Там за очередью следят, чтобы каждой счастье выпало, чтобы к каждой император изволил войти.

– Император изволил? Да как же он может изволить, когда ему надо разрешение супруги получить? Письменное, с печатью – для каждого раза…

– Ну, ради девчонки, которую мы сегодня привезли, разрешение и брать-то не стоит. Не заслуживает она того, чтобы Сын Неба изливал в ее чрево драгоценное семя драконов[2]2
  Императоры Китая исчисляли свои родословные от божественного Дракона – священного существа китайской мифологии. (Прим. автора.)


[Закрыть].

Старый опытный евнух как в воду смотрел… Честолюбивая девчонка, которая нарочно постаралась попасться на глаза императорским посланцам, приехавшим в маньчжурское селение за юными красавицами, просчиталась.

Ланьэр думала, что главное – оказаться во дворце, а уж там-то все пойдет как по маслу. Ну, оказалась она во дворце и… стала всего лишь одной из многих. Три тысячи наложниц и три тысячи евнухов жили здесь. Рассказывали, будто спальню императора посещали десять любовниц в день, но это были только слухи. Сянфэн был даосом и берег свое здоровье от избытков наслаждений. Все хорошо в меру. Не более одной женщины за ночь, потому что женщина не должна отнимать у мужчины силу – она должна даровать ему здоровье!

Совершенно как в мудрых старинных стихах:

 
Тысячу двести наложниц
Имел в гареме
Желтый император.
Он знал секрет
Совокупленья,
Жизненную силу женщины.
Желтый император
Взял жизненную силу
Всех своих наложниц.
И, обретя бессмертие,
Умчался на небеса
На желтом драконе.
 

У императора Сянфэна была одна жена-императрица, одна «императорская драгоценная наложница», или хуан гуй фэй, две обычные «драгоценные наложницы» – гуй фэй, четыре обычные наложницы, называвшиеся просто фэй, шесть конкубин, или бинь, – сожительниц, а все остальные – бессчетное количество «дам для услуг» разных рангов. Ранги именовались так: «драгоценные люди» – гуй жень, «постоянно находящиеся» и, наконец, «отвечающие согласием». Последние являлись низшим рангом наложниц, и именно к ним была причислена Ланьэр. Потому что не настоящая красавица – ножки-то не перебинтованы!

А вот кстати о ножках. Китайским девочкам начиная с пяти лет бинтовали ноги так, что ступня не могла расти. Пальцы загибались внутрь, кости плюсны выгибались дугой, и ступня превращалась в «копытце». Причем идеальными по размеру считались ножки, когда длина основания ступни не превышала трех дюймов – примерно семи с половиной сантиметров. Ходить без специальной обуви, имея такие ножки, было невозможно, к тому же дама при ходьбе так и клонилась из стороны в сторону, словно тростник под ветром, передвигаясь меленькими шажочками. Иногда красавица вовсе не могла ходить, что еще более подчеркивало ее изысканность: стало быть, ее следует носить в паланкине. Впрочем, в глазах мужчин это лишь прибавляло женщине очарования. Перебинтованные ножки назывались «Золотистые Лилии» или «Золотистые Лотосы». А занятие любовью именовалось «Прогулкой меж Золотистых Лилий».

Рассказывают, что у одного из императоров династии Тан была наложница по имени Яо Нян. Император повелел ювелирам сделать золотой лотос высотой в шесть футов. Внутри цветок был выложен нефритом и украшен драгоценными камнями. Яо Нян приказано было туго забинтовать свои ноги, придав им форму молодого месяца, и в таком виде танцевать внутри цветка. Говорили, что танцующая Яо Нян была столь необыкновенно легка и грациозна, что, казалось, скользила по цветку… Восхищенный император повелел отныне бинтовать ножки всем красавицам.

Но вернемся во дворец Сянфэна.

Конечно, император посещал не только хуан гуй фэй, гуй фэй или фэй. Он любил разнообразие и порою удостаивал своим вниманием новеньких. И как-то раз увидел в списке девушек низшего ранга красивое имя – Ланьэр.

Какой же китаец не любит орхидей? Сколько стихов посвящали им поэты дней ушедших и ныне живущие! Ну вот хотя бы это:

 
Орхидею нашел и склонился над ней,
Упоенный ее красотой.
Прихотлив тот, кто создал наш мир!
Прихотлив и умом изощрен.
 

И вот из дворца Сына Неба в Запретный двор пришло распоряжение насчет Ланьэр. Орхидею принялись готовить к августейшей ночи. Ее хорошенько помыли, умастили благовониями, а потом, не одевая, завернули в покрывало из пуха цапли (цапля издревле считалась символом чистых намерений). Появился евнух для особых поручений – поручения эти состояли в том, чтобы приносить девушек на ложе Сына Неба. Евнух взвалил Ланьэр, завернутую в покрывало из пуха цапли, на спину и понес в спальный дворец, где осторожно опустил в императорскую постель.

Император уже возлежал на ложе. Таков был обряд – ожидать женщину в постели. Ланьэр скользнула к нему под одеяло – и замерла от страха… Так, не шевелясь, и пролежала все время, пока ею владел Сын Неба.

Все закончилось очень быстро – так быстро, что Главноуправляющий Палаты важных дел, который вместе с евнухом, принесшим Ланьэр, ожидал окончания постельной церемонии в соседней комнате, даже не успел крикнуть: «Время пришло!»

Да, был такой обычай: если наложница задерживалась в опочивальне надолго, Главноуправляющий, заботясь о том, чтобы император не перетрудился, обязан был прокричать: «Время пришло!» Не откликнется Сын Неба в первый раз – кричи еще. Не откликнется снова – кричи в третий раз. Ну а на третий раз государь просто обязан был отозваться, как бы ни был увлечен «прогулкой меж Золотистых Лилий». Иначе какой же он даос, если не в силах в любое мгновение воспротивиться наслаждению?!

Услышав отклик императора, Главноуправляющий и евнух входили. Главноуправляющий вставал на колени возле постели и спрашивал: «Оставить или нет?» Вопрос означал, оставить ли в лоне женщины драгоценное семя государя, достойна ли она такого счастья, как понести. Если ответ был отрицательным, Главноуправляющий нажимал на живот женщины так, что все «семя драконов» выливалось из нее. Если же император велел семя в даме оставить, то в специальный журнал заносилось, что такого-то числа государь осчастливил такую-то. То есть, если зачатие происходило, оно фиксировалось с точностью до часа. Ведь жители Поднебесной ведут отсчет своего дня рождения с момента зачатия, так что все китайцы как бы на девять месяцев старше европейцев.

После этого женщину заворачивали в пуховое покрывало, и евнух относил ее в отведенные ей апартаменты.

Ланьэр не повезло. Сянфэн остался недоволен ею. Недра ее «драгоценной яшмовой пещеры» оказались столь тесны, что уже первые же движения привели «нефритовый жезл» к извержению. А это примитивно, это достойно только крестьян! Девчонка не умеет длить любовь, не умеет наслаждаться сама и услаждать мужчину. Зачем императору такая наложница?

«Семя драконов» было из нее выдавлено, но в утешение император подарил ей крохотные жемчужные сережки – по две для каждого ушка. Ланьэр дала себе клятву носить их не снимая.

На счастье Ланьэр, обычай не велел изгонять из дворца женщину, к которой хоть один раз прикоснулся император. Ее поселили на отшибе Запретного двора, в домике, который назывался «Тень платанов», – и забыли надолго.

Однако Ланьэр не забыла своей неудачи, своего позора. Другая зачахла бы от тоски, а Ланьэр решила расцвести.

Каждой императорской наложнице в год полагалось 150 лянов (около 400 долларов по современным меркам) – на украшения и маленькие, совсем маленькие удовольствия. Но Ланьэр драгоценные ляны на удовольствия тратить не стала. Она подкупила младшего евнуха Ши Цина, который был пристрастен к опиуму и которому, конечно, никогда не хватало денег на тайные посещения опиекурильни (за это можно было живо распроститься с головой, однако Ши Цин готов был на все ради нескольких затяжек «волшебной трубкой»!), и тот несколько раз украдкой выводил Ланьэр из дворца. Путь ее лежал в квартал «чанцзя», квартал «домов певичек», к тому дому, где обитала самая знаменитая городская проститутка – Сун по прозвищу Слива Мэйхуа. И у нее, у госпожи Мэйхуа, Ланьэр начала учиться самым изощренным тонкостям ее ремесла.

 
Янь —
Это мужчина,
Это Белый Тигр,
Это свинец,
Это огонь,
Это запад.
Инь —
Это женщина,
Это Желтый Дракон,
Это киноварь,
Это вода,
Это восток.
Стоит им слиться,
Рождается Ртуть —
Вечное начало.
 

Слива Мэйхуа была заботливой учительницей. Кроме того, ей льстило, что к ней приходит брать уроки императорская наложница. Сливе Мэйхуа казалось, что так император становится ближе к ней. Она думала: «Я вложу в Ланьэр свою душу и свою способность усладить мужчину. Сын Неба возьмет ее, но на самом деле он возьмет меня. Я, Сун по прозвищу Слива Мэйхуа, приму семя драконов!»

Ну что ж, бедняжка Сун была слегка не в себе. Однако ее фантазии были вполне безобидны, а ремесло свое она знала очень хорошо. Она не оставляла без внимания ни одной мелочи в обучении Ланьэр – начиная с того, как правильно одеться, а потом раздеться, чтобы возбудить мужчину.

 
Вот она возлежит
На ложе
В украшенной цветами комнате.
Простыни пропитаны благовониями.
Рядом бронзовая курильница.
Вот она сняла верхнее платье,
Потом нижнюю рубашку.
Ее белоснежное тело прекрасно,
Кожа нежна,
Она источает дивный аромат.
Ее яшмовая пещера
Готова принять нефритовый жезл…
 

Конечно, часто бегать на уроки Ланьэр не могла, но Слива Мэйхуа считала ее весьма способной и прилежной ученицей. И вскоре сказала, что Ланьэр вполне готова взять свое от жизни. На прощанье Сун дала девушке еще несколько практических советов, и Ланьэр тотчас воспользовалась ими: она выучилась заодно пению и танцам, читала и заучивала наизусть стихи, постигала секреты ухода за лицом и телом. Как-то невзначай выяснилось, что Ланьэр прекрасно рисует. Тогда она взяла да изрисовала стены своего домика орхидеями. А еще на клумбах близ «Тени платанов» посадила четыре сорта орхидей, чтобы цвели в любое время года.

А потом Ланьэр остатками своего годового жалованья подкупила двух евнухов – носильщиков императорского паланкина…

Когда императору приходила охота заняться любовью средь бела дня, его несли из дворца в «Павильон воды, деревьев и чистого цветения». Путь пролегал по запутанным дорожкам Запретного двора. Только от евнухов-носильщиков зависело, какой дорожкой нести паланкин. И вот однажды они словно невзначай выбрали обходной путь и двинулись к «Тени платанов».

Император удивился: дом был расписан цветами! Рядом цвели чудесные орхидеи, а на пороге стояла красавица в платье цвета зари и напевала прелестным голоском:

 
Я скучаю одна.
Почему он не приходит?
Неужели не знает,
Что мой цветок
Цветет для него?
Пройдет много дней.
Цветок отцветет и засохнет.
Кому я буду нужна?
 

И тут Сянфэн узнал красавицу. Да ведь это маньчжурская девчонка со слишком тесным лоном! Как изменилась, похорошела! Нюх опытного распутника подсказывал, что изменилась она не только внешне. Девушка бросала такие взгляды, принимала такие позы… Император решил, что до «Павильона воды, деревьев и чистого цветения» еще слишком далеко, а Ланьэр – близко. Он спустился из паланкина и вошел в ее домик.

И остался здесь до вечера.

Однако не успела ошеломленная Ланьэр привести себя в порядок после высочайшего – и очень пламенного – визита, как явился Главноуправляющий Палаты важных дел в сопровождении евнуха и объявил, что государь дарует ей титул наложницы «бинь» и повелевает явиться к нему на ночь.

Ланьэр вымыли, умастили, завернули в пух цапли…

На сей раз возглас «Время пришло!» раздавался у дверей императорской опочивальни трижды, прежде чем дверь открылась, и на вопрос: «Оставить или нет?» – был дан ответ: «Оставить…»

Ответ оказался правильным! Сын Неба, у которого не было наследника, вскоре узнал, что Ланьэр беременна, а спустя девять месяцев она родила сына, которого называли Тунчжи.

 
Произошло чудо, которого ожидали годами!
Все свершилось, как в стихах:
Женщина – сосуд превращений,
Наполненный киноварью.
Семя мужчины – свинец.
Свинец попадает в сосуд.
От усилий мужчины
Он нагревается,
Словно в огне.
Свинец и киноварь
Перемешиваются,
Плавятся и кипят,
Превращаясь в ртуть,
Подвижную и живучую.
Так познается мир,
Так зачинается ребенок.
 

Конечно, престиж Ланьэр во дворце взлетел теперь до небес. С ней носились, ей угождали, и даже сама императрица Цыциан удостаивала ее своим расположением. Ланьэр с невероятной скоростью прошла оставшиеся три стадии возвышения – фэй, гуй фэй, хуан гуй фэй. Однако, как ни назови воробья, он соловьем не станет. Ланьэр по-прежнему оставалась не более чем наложницей. В любую минуту император мог предпочесть ей другую. Их же вон сколько – не счесть! И каждый год во дворец привозят новых и новых юных красавиц… А для нее он был единственным! Может быть, дело было в том, что Ланьэр расцвела для любви, а во дворце больше не в кого было влюбиться – не в евнухов же, это смешно! – вот она и влюбилась в императора Сянфэна. Вернее, в его власть, в его могущество, и мечтала, чтобы он со своим могуществом принадлежал только ей. Женщина не может быть властительницей, но она добивается своего через мужчину, которым научается управлять. О, как желала этого Ланьэр! Мучительная жажда власти изгрызала ее изнутри, словно крыса, которую сажают на живот приговоренного к смерти, покрыв сверху крепко привязанным глиняным горшком. И, чтобы выбраться, крыса должна прогрызть себе выход через тело человека, через его внутренности…

Это была одна из самых жестоких казней, и раньше, когда Ланьэр слышала о ней, у нее мурашками покрывалось тело, а теперь ей казалось, что это ничто по сравнению с муками, которые терзали ее. Причем она понимала, что сделать ничего не сможет, не ей поколебать вековые узаконения, которые требовали: у императора должны быть наложницы, и чем больше, тем лучше. Что ж, если Ланьэр не способна поколебать узаконений, она способна избавляться от тех, которые могут стать опасными соперницами в обладании этим мужчиной и на пути к власти!

Но чтобы добиться своего, нужно знать не только способы вызывать желание у мужчин. Нужно знать нечто иное!

С тех пор Ланьэр стала наведываться в дворцовое книгохранилище, и скоро в ее дом (о, теперь она жила не в жалком «Тень платанов», а в просторном, светлом «Узор листвы на дорожке ветер колеблет» – чем длиннее название, тем выше престиж наложницы!..) перекочевали трактаты о растениях, сочинения о взаимодействии веществ, именуемом химией, и Ланьэр читала их так же внимательно и вдумчиво, как некогда читала стихи. Но от них, крепко надеялась Ланьэр, ей будет побольше пользы, чем от стихов.

Между тем жизнь в Поднебесной далеко не была безоблачной. И если Ланьэр ничем не интересовалась, кроме благорасположения императора, то его мысли довольно часто бывали весьма далеки и от любви, и от постели.

Потому что в то время в Китае шла Вторая опиумная война.

Еще с конца XVIII века, когда иностранная, в частности английская, торговля с Китаем сосредоточилась в руках Ост-Индской компании, большое распространение получила британская контрабандная торговля опиумом. Ост-Индская компания взяла в свои руки производство этого наркотика в Бенгалии. Наркоторговля быстро стала основной и наиболее доходной статьей английской торговли с Китаем, поэтому Ост-Индская компания хотела узаконить сбыт опиума.

Тогдашний китайский император Даогуан осознавал всю пагубность для своих подданных опиекурения – оно приводило к подрыву здоровья населения, разложению нравов, разорению ремесленников, упадку дисциплины в армии. Император потребовал от британских и американских торговцев прекращения опиумной торговли. У них были конфискованы наличные запасы опиума (свыше 20 тысяч ящиков) и уничтожены.

Правительство Британии тотчас объявило его действия незаконными и послало к китайским берегам эскадру. В апреле 1840 года британское правительство официально объявило Китаю войну, получившую название Первой опиумной войны.

Китайское правительство, боясь разгрома, пошло на уступки. Однако британцам так и не удалось добиться формальной легализации ввоза опиума в Китай, хотя контрабандная торговля фактически не запрещалась. Чтобы легализовать ее, британцы и американцы развязали Вторую опиумную войну.

Тем временем в стране и так шла гражданская война. Образовалось Тайпинское государство, которое мечтало отъединиться от императорского Китая. Отягощенный заботами Сянфэн совершенно перестал обращать внимание на те вещи, которые творились в его дворце.

А между тем на его наложниц напал истинный мор! Ланьэр так увлеклась химией и особенно – изготовлением растительных ядов, что непрестанно пробовала новые и новые способы умерщвления на своих бывших приятельницах по Запретному двору. При этом коварная красавица была так ласкова и приветлива со всеми, что никому и в голову не могло прийти, что каждый персик, каждый цветок, каждый шелковый платок, принятые из ее рук, смертоносны. Некоторым, правда, казалось странным, почему Ланьэр все время носит перчатки. Она уверяла, что заботится о нежности и мягкости своей кожи, но на самом деле боялась отравиться своими же изделиями: ведь яд мог поразить и ее. Тем временем наложницы, а также евнухи, которые хоть чем-то не угодили Ланьэр, продолжали умирать, а искусство Ланьэр становилось все более отточенным и опасным.

Положение в стране стало настолько тяжелым, что император начал беспокоиться о своей жизни, о своей семье. Британцы, да и его собственный брат Кун, который пытался налаживать отношения с «проклятыми белыми дьяволами» и верил, что они сильнее «детей драконов», вполне могли подослать к Сянфэну наемных убийц. Во всем мире император безоговорочно верил теперь только трем людям: прежде всего сыну (однако тот был еще младенец, от него помощи никакой) и своей жене, императрице Цыциан. Третьей же особой, достойной его доверия, была Ланьэр. Сянфэн решил: если он погибнет, брат заберет царство у сына. Значит, должны быть назначены регентши. Конечно, это будут Цыциан… а также Ланьэр, как мать ребенка. А поскольку регентшей при сыне императора может быть только императрица, Ланьэр получила этот титул, не став женой Сянфэна.

Отныне ее звали Цыси, что означало – Западная императрица.

Императрица Цыси. Но не жена императора…

Это привело Ланьэр в исступление.

Конечно, ее новое имя красиво, но она должна быть единственной! Она ни с кем не желает делить власть над императором!

Казалось бы, она так набила руку на изготовлении хитрых ядов, что запросто могла бы избавиться от Цыциан. Однако в Поднебесной существовал старинный жестокий обычай: если Сын Неба называл императрицей не только жену, но и возвысившуюся наложницу (такие случаи бывали в истории), то в случае смерти императрицы наложница должна быть убита рукой самого Сына Неба и уложена в могилу госпожи. Ведь она считалась как бы тенью императрицы, а тень не может жить самостоятельно… Поэтому – хочешь не хочешь! – а Цыси приходилось даже беречь Цыциан. А та была такая ласковая, так привязалась к Тунчжи и Цыси, даже называла ее младшей сестрой.

«Ну какая жалость, что ты – жена моего императора! – иногда с тоской думала Цыси. – Какая жалость, что ты – преграда на пути моем и я ненавижу тебя! Я бы хотела любить тебя, как сестру!»

Любить Цыциан как сестру не получалось – слишком уж привязан к ней был Сянфэн.

Удивительно, конечно, как Цыси находила время для ненависти. Жизнь была такая тяжелая! Война шла по-прежнему, императору с небольшим двором пришлось бежать из столицы, чтобы не попасть в плен к британцам. Скрывались сначала в горах, потом решили на лодках переправиться под защиту армии Су Шуня, возглавлявшего императорские военные силы.

От перенесенных страданий, от унижений с императором что-то произошло. Он резко постарел. Буйные игры нефритового стержня в пещере наслаждений все меньше его занимали. Он с каждым днем все сильнее отдалялся от Цыси и привязывался к Цыциан. Часто они сидели вдвоем, а между ними всегда сидел Тунчжи, прижимаясь то к отцу, то к императрице…

Ревность дурманила разум Цыси. Ревность и зависть. Но вдруг сквозь их ядовитый дым прорвалась, подобно дуновению свежего ветерка, трезвая мысль: а ведь если она, Цыси, по какой-то причине умрет, императрица не будет убита! Она проживет долгую и счастливую жизнь. И ей будут принадлежать не только император, но и Тунчжи…

Цыси ушла на своих неперебинтованных, неизуродованных, хоть и маленьких, но крепких маньчжурских ногах далеко в горы и долго сидела на какой-то скале, подставив лицо ветру и солнцу и не заботясь о том, что ее нежная кожа обветрится. Потом огляделась. Не такие уж они бесплодные, эти камни! Кое-какая трава пробивается меж ними. Цыси еще немного погуляла, потом вернулась в небольшой дворец, где ютился теперь двор, и, подав на ночь императору целебный отвар (он мучился головными болями, от которых долго не мог заснуть), смиренно прикорнула на циновке у входа в государеву опочивальню, в которой лежали вместе Сянфэн, Цыциан и Тунчжи. Долго-долго Цыси не спалось, она принялась вспоминать стихи, которые знала. Однако любовные вирши не шли на ум – только вот это, которое случайно задержалось в памяти:

 
Орхидею нашел и склонился над ней,
Упоенный ее красотой.
Прихотлив тот, кто создал наш мир!
Прихотлив и умом изощрен.
Как хитер… как жесток…
Почему совместил он в созданье одном
Несравненную эту красу лепестков
И коварство, подобное яду змеи, —
Аромат, отравляющий тех,
Кто приблизит лицо свое к лику цветка?!
…Умер я, красотою твоей наслаждаясь.
Я умер…
 

Цыси знала, что с нынешней ночи эти стихи станут ее любимыми.

Утром отправились в путь, хотя голова у императора болела пуще прежнего, да еще и кружиться начала. Однако оставаться дольше в горном дворце было небезопасно – с часу на час здесь могли появиться британцы, проклятые белые дьяволы…

Добрались до реки, разместились в заранее приготовленных лодках, отчалили. Цыси сидела в отдельной лодке с другими служанками.

Императрица – с ее сыном и императором, а она со служанками!

Когда были уже посередине реки, Цыси вдруг ахнула и опрокинулась на спину.

– Западная императрица Цы умирает! – загомонили служанки.

Тунчжи услышал это и принялся громко плакать. Сянфэн приказал направить его лодку к лодке Цыси. И увидел, что она лежит недвижимо, что она смертельно бледна… Тунжи рыдал все громче. Встревоженный император поднялся и начал перебираться из своей лодки в лодку Цыси. Но вдруг голова у него так закружилась, что он покачнулся – и упал в воду. Тяжелые шелковые одежды мигом набрякли водой и потянули его в глубину.

– Водный Дракон забрал Сына Неба!

Спасать тех, кто угоден Водному Дракону, – грех… И как там в стихах:

 
Желтый император
Взял жизненную силу
Всех своих наложниц.
И, обретя бессмертие,
Умчался на небеса
На желтом драконе.
 

Вот уж нет! Умчаться-то он умчался, а вот насчет жизненной силы… Не он, а одна из наложниц Желтого императора взяла его силу! Опоила его ядовитым зельем и рассчитала гибель государя, как великий математик и астроном древности Го Шоуцзин рассчитал свой «Шоуши ли», что значит «Календарь, дающий время»…

После гибели Сянфэна было достигнуто перемирие с британцами. Его брат Кун принес клятву верности наследнику Тунчжи и мечтал сделаться регентом, однако место было уже занято двумя регентшами. Правда, скоро осталась только одна. Вторая умерла. Но нет, отнюдь не Цыси, которая едва не покинула сей мир во время переправы через реку.

Цыси на диво быстро выздоровела и, поплакав положенное время по императору, посвятила себя сыну – и делам государства. Никто не удивлялся, что Западная императрица сама дает советы советникам. Она была умна и хитра, к тому же постепенно укоренилось мнение, будто у нее настолько дурной глаз, что спорить с ней опасно. Можно с жизнью проститься!

Поэтому никто не спорил.

А вот Цыциан, видимо, не смогла пережить смерти мужа. Она чахла со дня на день, и как-то утром ее нашли мертвой. Странная болезнь очень быстро свела ее в могилу. Коварная, всегда улыбающаяся Цыси, конечно, могла бы кое-что сказать о причинах ее болезни, но предпочитала молчать.

С этого времени Цыси официально получила титул Великой императрицы и стала зваться Цыси Тайхоу – Вдовствующая императрица Цыси. И традиционным кличем «Ваньсуй!» (что означало пожелание десяти тысяч лет жизни) приветствовали теперь ее!

Итак, она получила то, что хотела.

Конечно, Цыси понимала, что безграничная власть ее – лишь до поры до времени, пока не повзрослеет сын, однако пользовалась ею как могла.

Некоторые обычаи, которые она ввела, казались добрым людям попранием всех основ. Мужчина может позволить себе многое, но женщина… даже если она императрица… Сначала слухам о распутстве Цыси не верили, потом кое-где поднялся ропот. Однако Цыси ловко умела выворачиваться из самых трудных ситуаций. И когда осмелевший от военных успехов полководец Су Шунь начал упрекать императрицу в безнравственном поведении, она просто-напросто прочла ему старинные стихи:

 
Принцесса Шань-инь,
Сестра императора,
Сказала своему брату:
«В наших жилах течет царская кровь.
Но у вашего величества
Десять тысяч наложниц,
А у меня всего один муж».
Тогда император дал Шань-инь
Тридцать молодых наложников.
И они трудились день и ночь,
Сменяя друг друга.
А их приходилось менять
Каждые полгода.
А Шань-инь хорошела
С каждым годом,
Наполняясь жизненной силой
Тридцати молодых наложников.
 

Более ее не интересовало мнение Су Шуня. Позволить читать ей нотации какому-то военачальнику (тем более такому, который норовил вступить в переговоры с британцами и даже заводил речи о том, что Поднебесной пора жить по законам западного мира!) Цыси не намеревалась. Поэтому Су Шунь был обвинен в государственной измене и отправлен к своим предкам, которые, конечно, были рады встретиться с ним на небесах.

Некоторое время Цыси жила спокойно. Она наслаждалась абсолютной властью, возможностью делать все, что захочется (она увлекалась традиционной китайской живописью, музыкой, верховой ездой и стрельбой из лука), любовью сына для души и сердца, а для тела – любовью многочисленных мужчин, которых сама для себя выбирала… так же тщательно, как выбирала броши и серьги для своих многочисленных нарядов.

О, ее наряды…

Для повседневной носки у нее имелось триста платьев-халатов, которые хранились в лакированных коробках, обвязанных желтым шелком. Каждый халат отделывался жемчугами и нефритом. Чаще всего Цыси надевала халат из бледно-зеленого атласа, расшитого иероглифом «долголетие» и покрытого драгоценными камнями. Поверх набрасывала накидку в виде сетки, сшитую из жемчугов и отделанную кисточками из нефрита. Накидка затягивалась двумя нефритовыми пряжками. На правом плече с верхней пуговицы свисал шнурок с восемнадцатью большими жемчужинами, отделенными друг от друга плоскими кусочками прозрачного зеленого нефрита. Возле этой же пуговицы был прикреплен огромный рубин, от которого спускалась желтая шелковая кисточка, увенчанная еще двумя крупными жемчужинами.

Однажды, готовясь к встрече с иностранными дипломатами, она придирчиво перебрала тридцать халатов. Осмотрев их, Цыси сочла, что ни один из них не годится для данного случая, и велела принести другие. Наконец выбрала голубой, на котором было вышито сто драгоценных бабочек. Ее руки украшали два браслета: один из жемчуга, другой – из нефрита. На пальцах было несколько нефритовых колец. На браслетах и кольцах тоже были изображены бабочки.

Чтобы предохранить длинные ногти на средних пальцах и мизинцах обеих рук, Цыси надевала драгоценные наконечники – этакие футляры длиною до восьми сантиметров.

Одна придворная дама Цыси оставила дивное описание ее туалета, оценить которое сможет только женщина:

«Ее величество ввела меня в комнату, где показала мне свои драгоценности. С трех сторон эта комната от пола до потолка была заставлена полками, на которых находилось большое количество коробок из черного лака – в них хранились всевозможные драгоценности. Ее величество, указывая на один из рядов коробок, расположенных с правой стороны комнаты, сказала: „Здесь я храню самые любимые украшения – их я ношу ежедневно, а в остальных коробках находятся украшения, которые я ношу только в особых случаях. В этой комнате около трех тысяч коробок с драгоценностями. Еще больше коробок находится в другой комнате, которая охраняется“.

Мне было предложено принести пять коробок, стоявших в первом ряду на полке, и поставить на стол. Она открыла первую из них, и я увидела необычайной красоты пион, сделанный из коралла и нефрита. Его лепестки дрожали, словно у живого цветка. Цыси прикрепила пион к наколке на голове. Затем она открыла другую коробку и вынула из нее великолепную бабочку, тоже из коралла и нефрита. В двух коробках находились золотые браслеты и кольца, отделанные жемчугом и нефритом. В последних двух коробках были ожерелья из жемчуга.

Таких изумительных вещей я никогда не видела. Одна из фрейлин принесла несколько платьев-халатов для выбора. Ее величество осмотрела эти халаты и сказала, что ни один из них ей не подходит, и велела их унести. Я бросила взгляд на халаты и поразилась их совершенной красотой, удивительной расцветкой и красочной вышивкой. Вскоре та же фрейлина вернулась с еще большим количеством халатов, из которых Цыси выбрала один – цвета морской волны, расшитый белыми аистами. Она надела его и, осмотрев себя в зеркале, решила, что нефритовая бабочка ей не подойдет, сказав при этом мне: «Вы видите, я очень щепетильна даже к мелочам. Нефритовая бабочка слишком зеленая, и она безобразит мой халат. Положите ее обратно в коробку и принесите мне жемчужного аиста из коробки номер тридцать пять».