Текст книги "Танго под палящим солнцем. Ее звали Лиза (сборник)"

Автор книги: Елена Арсеньева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Да я не так уж и надрывался, – хмыкнул Кирилл, берясь за перила, но не поднимаясь по лестнице. – Вы совсем не тяжелая.

– Ну, шестьдесят пять кэгэ – это не так уж мало! – возразила Алёна, сама не зная, зачем это сказала.

Выражение лица у Кирилла было замкнутое, ему явно не доставляло удовольствия ее слушать и совершенно непохоже было, что ему вдруг взбредет в голову вернуться в каюту, а главное – предоставить Алёне возможность осмотреть ее, но наша героиня не унималась и говорила, и говорила:

– И вообще, я была мокрая-мокрая, противная такая…

– Да ничего, мне случалось делать и более противные вещи, – резко оборвал Кирилл. – А вы к чему эту тюльку гоните? Что хотите из меня вытянуть? Где спрятан перстень Батмана? Но я его не крал. Ясно? Поэтому не знаю, где он находится. Так что пытаться обыскать мою яхту – это была глупая во всех отношениях затея. Во-первых, неосуществимая, во-вторых, зряшная.

Алёна даже отпрянула, подавляя искушение немедленно броситься искать какое-нибудь зеркало. Неужели у нее что-то написано на лбу насчет ее замыслов? Иначе как Кирилл мог угадать их так безошибочно?! Или он просто догадался потому, что ее видели рядом с Арнольдом, который идет по его следу?

– Что, в точку попал? – хвастливо спросил Кирилл, явно наслаждаясь ее растерянностью. – Не только же детективщицам такими хитренькими быть, мы тоже кое на что способны.

– Каким детективщицам? – с запинкой спросила Алёна, чувствуя, что ужасно краснеет.

– Да таким, – кивком указал на нее Кирилл. – Вы ведь Алёна Дмитриева, писательница, верно?

В голосе его звучало такое презрение, словно Алёна Дмитриева работорговлей занималась, по меньшей мере!

– Откуда вы знаете? – спросила она с вызовом. – Только не говорите мне, что вы читаете дамские детективы!

– Да боже сохрани! – отмахнулся Кирилл. – Просто одна знакомая вас признала. Говорит, кропаете свои детективчики со страшной скоростью, а в виде главной героини сама себя описываете со всеми любовниками, приключениями, причудами своими дурацкими…

Отчетливое ощущение дежавю пронзило – ну просто пронзило, другого слова не подберешь! – Алёну.

– Знакомая? – тупо переспросила она, ощутив вдруг слабость в коленях. И руки почему-то начали дрожать, а в голове какой-то звон пошел…

– Эй, вы что так побледнели? – встревоженно спросил Кирилл, не сводя с нее глаз. – Неужели намерены снова в обморок брякнуться? Нет, хватит, это у нас уже было! Не стоит повторяться!

И, подхватив Алёну, он буквально вытолкал ее из люка на палубу, крикнув:

– Жёра, прими груз!

– Шё? – наклонился сверху Жора, но сделал это не вовремя: голова поднимавшейся Алёны пришлась ему точнехонько под дых, и он, согнувшись, захрипел:

– Да шё ж вы робите?

Алёне на свежем воздухе мигом стало легче, в ушах перестало звенеть, и она расслышала женский смех. Обернулась, но увидела только край белого парео, исчезающий за рубкой. И больше ничего.

– Знако-омая, – протянула Алёна сквозь зубы. – Интересно…

– Алёна! – раздался крик. – Я здесь!

Она подошла к борту. Ромка качался на аквабайке внизу, махал рукой.

– Что ж ты, парень, девушку бросил и удрал? – язвительно спросил Кирилл. – А вдруг бы мы тут ею попользовались, как морской бесхозной добычей? Твое счастье, что мы сплошь жильтльмены и частично леди!

– Да у меня горючее кончилось, – развел руками Ромка. – Я решил быстренько сгонять заправиться.

– Ничего себе быстренько, – прокомментировал очухавшийся Жора.

– Да ладно, всяко финита ля комедия, – нетерпеливо отмахнулся Кирилл. – Забирай товар, контрабандист.

– Как же вы спуститесь, Алёна? – спросил Ромка озабоченно.

– По такому случаю готов проявить очередную порцию галантности и спустить ее в воду в сетке, – предложил Кирилл, не глядя на Алёну, словно она была каким-то неодушевленным предметом. – Как и поднимал.

– Как рибу, – ехидно добавил Жора.

Всякое терпение имеет предел, всякая выдержка – тоже.

– Спасибо, не стоит беспокоиться, – бросила, не оборачиваясь, Алёна, перенесла ногу через ограждение палубы, потом вторую, побалансировала секунду – и столбиком прыгнула вниз.

Она была в таком шоке, что даже не успела испугаться. Ледяное море схватило ее, стиснуло, вышибло дыхание – но тут же само начало выталкивать…

Что-то вцепилось в Алёнины вскинутые вверх руки, потащило, вытянуло. Ромкины черные глаза словно выцвели от испуга и стали просто карими, выцвел и загар, теперь парень был ужасно бледен. Он соскользнул в воду и помог Алёне взобраться на байк. Влез сам, сел сзади, держась за рукояти управления и придерживая Алёну. Она, если честно, мало что соображала.

– Эй! – заорал сверху Жора. – Жилетку заберите! Нам чужого не надо!

И рядом с байком закачался на волнах сине-желтый спасательный жилет.

Алёна подняла голову. Кирилл перегнулся через борт и смотрел на нее. Поймал ее взгляд – и резко выпрямился, отвернулся, отошел от борта.

– Поехали, – сквозь зубы сказала Алёна.

Ромка наклонился, выловил жилет. Алёна кое-как нахлобучила его. Руки у нее тряслись.

Ромка дал газ. Аквабайк неспешно затрюхал по волнам.

Алёна пожалела, что не сидит сзади Ромки. Можно было бы уткнуться в его спину и дать волю слезам. А впрочем, из-за брызг ее слез и так не было видно. Да и кому до них было дело?

* * *

Вдруг Делафар узнал эту женщину. И вжался в спинку кресла поглубже, заслонился газетой, стараясь сделаться незаметным.

Ничего глупее этой ситуации и придумать было нельзя!

– Э-э, – растерянно промямлил портье, – э-э, мадам… мадемуазель… да, господин губернатор в отеле, но он… у него совещание с…

– С девками! – взвизгнула блондинка. – Я знаю! И я не намерена это терпеть! Я положу этому конец! В каком он номере?

– Я не уполномочен, – словно глуповатый амбассадор из водевиля «Провал любовной миссии», который с большим успехом шел в это время в Одессе, провозгласил портье, тщась обрести достоинство, – не уполномочен сообщать приватные сведения о господине губернаторе первым встречным дамам.

– Что?! – не то взвизгнула, не то прорычала дама. – Это кто тут тебе, негодяй, первая встречная?! Это я – первая встречная?!

Делафар усмехнулся за «Одесским листком».

Лидия Липковская, актриса театра оперетты, была почти официальной любовницей Гришина-Алмазова. Об этой связи знали все – не потому, что ее афишировал губернатор, а потому, что ею страшно кичилась Лидия.

И тут же Делафар с досадой покачал головой. Смешно-то оно смешно… Однако если эту дамочку сейчас не выставят вон, она может очень сильно помешать своей скандальностью и чисто-театральной страстью к истерикам.

В это время какой-то человек в черной черкеске с газырями вышел из-за огромных фикусов, которыми был уставлен дальний угол вестибюля, и преградил Липковской путь к лестнице, а второй, похожий на первого, словно близнец, стремительно взлетел вверх по ступенькам. Делафар озадаченно нахмурился: странно… ведь он был убежден, что в холле никого, кроме портье и швейцара, ну и его самого, он нарочно осмотрел все, заглянул и за фикусы… откуда же взялись эти двое?! И сколько там их еще прячется?!

Его вдруг бросило в холодный пот. Что, если бы онауже появилась и… А тут, оказывается…

По лестнице раздались быстрые шаги, и в холле появился Гришин-Алмазов в сопровождении нескольких смуглых людей в черкесках. Это была знаменитая охрана губернатора – татары. Никто не знал, откуда они взялись, но все они принесли на Коране присягу защищать Гришина-Алмазова. И все время, пока он был у власти, за ним неотступно, прямо за спиной, шел татарин с винтовкой, который убил бы всякого, кто покушался на Гришина-Алмазова. Иногда татар было двое. Сейчас их спустилось пятеро. И все вооружены. И неизвестно, сколько их за фикусами. А возможно, и на улице…

Делафара бросало то в жар, то в холод. Какое счастье, что онаопаздывает. Если бы онасейчас пришла и увидела всех этих людей… увидела, что Делафар неправильно сообщил ейо том, кто сегодня сопровождает Гришина-Алмазова в «Бристоль»… не двое охранников, а целый кортеж, оказывается… Ему не помогли бы никакие оправдания.

Онабыла жестока. Непреклонна и очень жестока.

«Если онасейчас придет, скажу, что диктатор внезапно вызвал охрану, – поспешно обдумывал Делафар, как будет оправдываться. – Пришел только с двумя татарами, а остальных вызвал потом. По телефону. Скажу, что если бы онапришла вовремя, нам бы, может быть, удалось… Поверит она? Нет? Неизвестно… Ееобмануть трудно… Ну что ж, что не поверит, а проверить-то никак нельзя! И не убьют же онименя, я им нужен, я имнужен, у нихникого, кроме меня, нет в штабе французского командования…»

Тем временем в вестибюле «Бристоля» разгорелся нешуточный скандал.

Спустившись и увидев Лидию Липковскую, Гришин-Алмазов приостановился. Его резкое, неприветливое лицо стало вообще ледяным.

– Что вы здесь делаете, сударыня? – спросил он угрюмо.

Лидия ожесточенно прищурилась, вмиг потеряв свою фарфоровую, кукольную красоту:

– Это я должна спросить, что вы здесь делаете! Я ждала вас у себя… я была уверена, что вы сочтете нужным прийти и извиниться за те обиды, которые я терплю от вас, за ваше пренебрежение! И вдруг я узнала, что вы отправились в «Бристоль»! Здесь остановилась… эта…

– Молчите! – процедил Гришин-Алмазов.

Но унять Липковскую было очень непросто, она тараторила с такой скоростью, что губернатор просто не успевал слово вставить:

– Этот аппарат, который вы установили в отдельной комнате и который непрестанно показывал вам фильмы с ее участием… я зашла в эту комнату случайно и сразу все поняла! Вы поклоняетесь ей, как идолу! Вы голову из-за нее потеряли! И…

Ее безумно расширенные глаза вдруг соскользнули с лица Гришина-Алмазова на его руку, и Лидия с визгом воскликнула:

– А где ваш перстень? Неужели вы… ей…

Она, казалось, потеряла дар речи от ярости, и Гришин-Амазов не замедлил этим воспользоваться.

Охранники уже давно ждали его знака, и теперь, стоило ему только мигнуть, как они бросились вперед, схватили Липковскую под руки и выволокли за дверь «Бристоля» – швейцар едва успел отскочить, не то, конечно, был бы сбит наземь широкоплечими татарами.

– Отвезите даму на ее квартиру, и пусть автомобиль вернется за мной, – сказал Гришин-Алмазов словно бы в никуда, но как минимум пять рук взлетело к папахам в знак того, что его приказ услышан и будет исполнен.

Через минуту настала тишина.

Делафар решился, наконец, выглянуть из-за газеты – и чуть не упал со стула, увидев, что одесский диктатор смотрит на него в упор. На лице его играл яростный румянец… Делафар отчетливо представил себе, как эта рука с длинными пальцами – у Гришина-Алмазова были пальцы удивительной красоты, которым мог позавидовать любой пианист! – выхватывает из кобуры револьвер.

«О каком перстне она говорила?» – мелькнула мысль, которая в это мгновение показалась ужасно глупой.

– А, это вы… – процедил диктатор, видимо, узнав Делафара. – Что вы тут делали за этой газетой?

И глаза его сузились, внезапно став похожими на прорези прицела.

– Я, – панически вздохнул Делафар, – я спал… я уснул… сидел и уснул…

Брови Гришина-Алмазова чуть приподнялись, но безумие ушло из глаз.

– Понятно, – сказал он, кивнув. – Вы спали… подчеркиваю, спали. И ничего не слышали. Подчеркиваю – ничего.

«Подчеркиваю – не слышали», – чуть не брякнул Делафар, но благоразумно прикусил язык.

Губернатор ушел.

Вестибюль опустел. Однако Делафару теперь казалось, что глаза невидимых наблюдателей так и сверлят его.

Он больше не мог здесь оставаться и поспешно вышел на Пушкинскую.

Немного постоял, утихомиривая бешено бьющееся сердце. Страх уходил. Трезво работал его холодный мозг, оценивая то, что стало известно сегодня.

Два слова вспыхивали в мозгу: цветы… перстень… перстень… цветы…

Вроде бы мелочи, но…

Делафар в глубокой задумчивости побрел по Пушкинской. Оглянулся… Бесподобно-прекрасный, помпезно-роскошный «Бристоль», который всегда напоминал ему красивейшие здания Парижа, уже скрылся в густой, сырой тьме, пахнущей морем.

– Bon soir, – вдруг шепнул кто-то над самым его ухом.

* * *

Постепенно Алёна пришла в себя, а когда они причалили, слезы уже высохли вместе с брызгами морской воды. Она даже смогла улыбнуться Ромке, когда он подал ей руку, чтобы сойти с аквабайка.

– Что это было? – спросил он в полном недоумении. – Что вы затеяли? Зачем? Я когда Арнольду позвонил, он меня чуть не сожрал по телефону. И велел немедленно возвращаться и вас забрать.

– А что же он сам не приехал? – спросила Алёна. – Если уж так забеспокоился?

– Он просил сказать, чтоб вы его обязательно подождали здесь, на Лонжероне. Он приедет, конечно, приедет. Просто сейчас какие-то срочные дела… насчет каких-то копий какой-то ювелирки, я не понял. Да еще у него какой-то родственник умирает или знакомый, я точно не знаю. Хлопот полон рот.

– Но его родственник – это и твой родственник, правда? – невесело посмотрела на него Алёна. – Ты же племянник Арнольда? Или нет?

– Да как сказать, – безразлично пожал плечами Ромка. – Я племянник не столько Арнольда, сколько его бывшей жены. Она сейчас в Америке живет. На фотках та-акая… ну просто супермодель, с ума сойти. С белыми волосами и бюстом умопомрачительным, вроде как у той блондинки с яхты. Они только поженились – лет пятнадцать назад, я еще вообще пешком под стол ходил, – а у Арнольда как-то дела не ладились, ну, а ей внезапно подвернулся какой-то богатый америкос, она Арнольда бросила, за этого пиндоса выскочила и укатила с ним в Штаты. С тех пор о ней никто ничего не знает, ни моя мама, ни бабушка. Она даже им не писала, вы это представляете?! Главное, мы как раз вчера только с мамой про нее вспоминали. Я вечером был у своих, в Аккермане, хотел в ночь вернуться, мне ж с утра на работу, а мама говорит: «Сегодня у Лельки день рождения, давай хоть за нее выпьем, если ее с нами нет». Ну, мы и посидели с родителями, я только сегодня примчался, еле успел к открытию пляжа.

– Да? – проговорила Алёна задумчиво. – А мне Арнольд не говорил, что был женат…

Она изо всех сил старалась, чтобы голос звучал равнодушно, но не была уверена, что ей это удалось.

– Да не берите в голову! – всполошился Ромка. – Это давняя история, я ж говорю. Там все давно окончено, Арнольд о ней и не думает… Я точно знаю, мы ж постоянно общаемся. Он заботливый, помог мне с Аккермана уехать, в Одессе устроиться, в строительный поступить, комнату на Софиевской мне снял, сам за нее платит… Он классный! Не, даже не думайте про Лельку, это такая хня! Не о чем беспокоиться!

– Совершенно верно, – кивнула Алёна. И не покривила душой. Она искренне считала, что бывшая жена Арнольда совершенно не стоит ее беспокойства. Для беспокойства имелись более серьезные основания. И куда более современные.

– Ну ладно, я пойду, – сказала Алёна. – У меня тоже дела есть.

– Но Арнольд же велел, чтобы вы его подождали! – схватил ее за руку Ромка.

– Ах да, – кивнула Алёна. – Конечно, подожду. Я еще позагораю. Только сумку заберу.

Они направились к спасательной станции, около которой нетерпеливо щебетала стайка весьма условно одетых хорошеньких девчат.

Сашко, поигрывая бицепсами, сурово прикрикнул:

– Ромка, кончай волынить! Клиентура сохнет!

Алёна взяла свою сумку, понаблюдала, как Ромка и Сашко рассаживают красоток на два байка и отчаливают, убедилась, что обоим ихтиандрам совершенно не до нее, и поспешно пошла с пляжа.

Ноги все еще дрожали, надо было поесть. Отовсюду дразняще пахло шашлыками, но Алёне не хотелось задерживаться на пляже, а потому она нашла в себе силы взобраться по довольно крутой лестнице, усыпанной соцветьями желтой акации и раздавленной шелковицей, на обрыв, потом прошла по-над морем вдоль чего-то вроде каменной крепостной стены – на табличке было написано, что это Карантинная стена, ограждавшая в былые времена Карантинную гавань, где отстаивались суда, пришедшие в Одессу, чтобы не завезти в город какую-нибудь иностранную заразу, – все ноги перемазала в шелковице, надышалась неудержимо желтеющей, пожухлой, одуряюще пахнущей травой, а потом вдруг оказалась на углу неширокой улицы, одну сторону которой являл из себя парк Шевченко, а вторая была застроена зданиями, хоть и изрядно обветшавшими, но настолько красивыми и гармоничными, что Алёна снова вспомнила о Париже. Она подошла к одному из домов – серому, великолепному, в стиле модерн конца XIX – начала XX века, с фасадом, украшенным полукруглыми балконами и – на самом верху – барельефом женской головы с петлей на шее, – и прочитала название улицы. Вернее, улиц, поскольку дом стоял на углу.

С одной стороны было написано: «Переулок Нахимова (Барятинского)». С другой стороны – «Улица Маразлиевская».

Маразли… великая персона Одессы!

Как ни странно, Алёнино взбудораженное настроение от быстрой ходьбы начало возвращаться в обычное свое состояние: философско-изыскательское.

В ту минуту, когда она уже почти успокоилась, вдруг зазвонил телефон.

Алёна достала его из сумки и увидела извещения о четырех неотвеченных вызовах. На дисплее высвечивался номер Егора Рыжова.

Боже ты мой… Она совершенно забыла про Егора, про Москву, про МИГа, про все на свете!

– Алло?

– Слушай, я тебе иззвонился весь! – сердито сказал Егор. – Куда ты подевалась? Моя вот-вот вернется, и мы уедем. Тебе нужно знать про этого МИГа или нет?

– Извини, я… чуть не утонула, – вскользь пояснила Алёна. – Но это ничего. Ты нашел МИГа? Правда?

– А то, – небрежно отозвался Егор. – Причем легко и просто. Его зовут Михаил Игоревич Грибов. Я не зря думал, что где-то эту аббревиатуру слышал. Просто двадцать лет назад было очень известное дело с хищением музейных драгоценностей, копии которых делал этот Грибов. О нем даже упоминается в учебнике по истории громких преступлений в России. Это практически настольная книга детективов! Но тогда у Грибова еще не было своего клейма, он копировал государственные. Он отбыл срок и вернулся, завязал с прошлым и продолжает работу, но теперь на всех его изделиях стоит крупное, откровенное клеймо – « МИГ». И еще маленькая « к». Он как будто всем теперь заявляет: я делаю копии, только копии.

– Очень интересно, – тихо сказала Алёна. – Про букву кя не знала. Наверное, он мне про нее просто не сказал…

– Кто? – удивился Егор.

– Это неважно, – быстро проговорила Алёна. – А ты спросил насчет перстня с хиастолитом?

– Спросил, конечно, – чуть ли не возмущенно ответил Егор. – Как я мог не спросить? Грибов отлично помнит этого человека. Он появился в конце апреля с целой папкой фотографий и очень тщательных обмеров этой вещи. Заказал копию, оплатил сразу всю работу, которую просил выполнить срочно. Грибову перстень очень понравился, он нашел два хиастолита, на выбор, и предлагал сделать копию в золоте, но заказчик отказался: он хотел именно в анодированном металле. Правда, очень тщательно выбирал оттенок, который вещь примет после анодирования, а также металл. Копия должна была быть неотличима на вид и весить ровно столько, сколько оригинал.

– Как заказчик выглядел? – прошелестела Алёна, вдруг охрипнув.

– Ну, Грибов говорит, это был очень привлекательный высокий мужчина в соломенной шляпе и соломенно-желтом костюме. Да фиг ли тебе в его внешности, если он оставил свою визитку?

– Ну! – выдохнула Алёна. – И как его зовут?

– Его зовут Кирилл Андреевич Москвитин… Что ты говоришь?

– Ни… ничего, – слабо пискнула Алёна.

– А то мне показалось… Телефон нужен? Тогда записывай.

– Записываю, – хрипло выдавила Алёна и, достав ручку, нацарапала в блокноте: +3 048 550 10 10.

– А ты что хрипишь? – спросил Егор. – Перекупалась, что ли? Погоди, ты говорила, что чуть не утонула?! Или мне послышалось?

– Да нет, не послышалось, но это ничего. Спасибо тебе, дорогой коллега.

– Алёна… – мягко проговорил Егор, – у меня такое ощущение, что мои сведения тебя ужасно расстроили. Это так?

– Да почему? – вздохнула она. – Ты подтвердил то, что я и так знала. Чудес не бывает. Спасибо тебе. Буду рада помочь ответно. Так что обращайся, если что. Слушай… а тот ювелир, он не описывал внешность подробней… да нет, это ерунда! Спасибо, Егор! До связи!

И она решительно отключилась.

Затем набрала записанный номер… и только покачала головой, когда на дисплее показалась надпись: «Номер занят. Повторный набор». Она ждала минут пять, но так и не дождалась ответа, абонент с кем-то упорно разговаривал и разговаривал.

А впрочем, о чем ей с ним говорить? В самом деле – чудес не бывает.

Алёна нажала на сброс и присела на скамейку, грустно глядя на табличку с названием улицы Маразлиевской.

Вообще нужно было, конечно, позвонить Арнольду и сообщить о том, что выяснил Егор. Но позвонить Арнольду Алёна не могла, потому что по-прежнему не знала его телефона. Какой-то заколдованный круг!

Конечно, вполне возможно, Арнольд уже на Лонжероне, ищет ее. И если она позвонит на спасательную станцию Ромке, то сможет связаться с его дядюшкой.

Но пока не хотелось. Она так странно себя чувствовала…

Но почему? Из-за чего это ощущение потери, ну из-за чего?! Только из-за сходства двух фраз, не более. Нет, еще из-за того, что брякнул, сам того не зная, Ромка.

Чепуха, случайность? Совпадение? Двойная игра? Рассчитанный обман? Да? Нет?

Неведомо. Одно ясно: то, что произошло вчера, не может повториться до тех пор, пока Алёна этого ответа не найдет. Пусть у нее паранойя, пусть она ревнивая дура, но…

Но понятно: ей пока лучше держаться подальше от Арнольда.

Пусть подумает, что она испугалась авантюры, в которую вмешалась. Да пусть подумает все, что угодно! Главное, пока не встречаться с ним.

А может, совсем уехать из Одессы? Правда что! Плюнуть на все – и уехать. Если она так испереживалась из-за какой-то ерунды, то что будет, если начнут открываться совсем уж душераздирающие тайны? И что, если эти тайны окажутся опасными?

Ну, значит, окажутся. Не привыкать стать. Из Одессы она никуда не уедет. Сегодня очередная милонга – где-то на Пироговской, в Доме офицеров. Завтра с утра у Алёны индивид с аргентинским преподом. Вечером опять милонга. Неохота уезжать-то! А охота… охота все поставить на места.

Все же Дева есть Дева.

Мимо медленно, выжидающе проехало такси. Водила сигналил из окошка и глазами, и улыбкой, и всеми фибрами души. Однако Алёне хотелось прогуляться. Какой-то добродушный старикан, у которого она спросила дорогу, рассказал, придерживая на поводке веселую, очень ухоженную дворняжку, что, если свернуть за угол, можно в два счета выйти на Греческую, а уж оттуда до Дерибасовской она знала, как добраться.

И Алёна пошла… дорога заняла, однако, не два счета, а около часу, потому что она не торопилась, ей хотелось обо всем хорошенько и спокойно подумать, и к тому времени, когда она своим ключом открыла дверь гостиничного подъезда, весь перечень вопросов, которые нужно будет задать разным людям, выстроился в голове, и ей уже не терпелось начать их задавать.

* * *

Человек, которому Алена звонила, и в самом деле не мог ответить: он был занят другим разговором. Разговор этот длился чуть не полчаса и носил самый невероятный характер – настолько невероятный, что этот человек, даже согласившись вступить в предложенную ему игру, еще не вполне верил тому, что слышал, и все искал в этом какой-то подвох.

Он мельком взглянул на сообщение о неотвеченных вызовах, поступавших, пока телефон был занят, однако номер был незнакомый, а потому он не стал перезванивать. Мало ли кто там, может, опять менты активизировались, ну и пусть названивают, раз больше делать нечего. Если то, что он только что узнал, правда, значит, от него скоро отстанут. В полном смысле. Потому что сегодня вечером он получит то, что так хотел получить, а совсем скоро, уладив все неприятности, сможет сняться с якоря. Получив, наконец, Лору!

Неужели это правда – то, что он сейчас услышал?! Неужели близость смерти способна так изменить людей?!

Да уж, никогда не знаешь, что придется испытать и как себя в этом случае поведешь. Сейчас-то он здоров, как бык, а случись с ним то, что случилось с тем, кто ему позвонил… Неизвестно, конечно, как бы он себя повел. Тоже, наверное, начал бы искать везде, где только можно, бабки на лечение. Хотя… хотя все равно помирать!

Но хоть потом, не так сразу, когда-нибудь, не сейчас…

Он задумчиво поднялся на палубу.

Тот, кто ему звонил, пообещал страховку. Кое-что на тот случай, если на берегу его все же сцапают. Мало ли, в самом деле, что стукнет в голову ментам! Вдруг решат изменить меру пресечения?! Пока у него всего лишь подписка о невыезде, которая его никак не ограничивает.

Он недоверчиво покачал головой. Нет, рано мечтать. Надо сначала получить доказательства… эту самую страховку… Тогда можно будет если не поверить, то хотя бы начать верить.

* * *

Мария Васильевна стояла у балюстрады и смотрела в темное море. Вниз уступами уходил прекрасный сад. Оттуда при каждом порыве ветра доносилось благоухание акаций и лип, которое сейчас заглушало все остальные садовые ароматы и запах моря. Когда вечерами было неспокойно на душе, не было для нее ничего лучше, чем пройти через оранжерею, которая лежала между дворцом Воронцовых и колоннадой на берегу, и ощутить биение свежего ветра в лицо.

Она смотрела в звездное небо, нависшее над неровно вздыхающим внизу, под обрывом, морем, и украдкой даже от самой себя смахивала слезы. Хотелось бы думать, что глаза слезятся от ветра, но она-то знала, что просто плачет.

Плачет о том, что за каждой встречей неизбежно следует разлука, как за рождением – смерть. Не сразу – после нескольких блаженных мгновений (а это именно мгновения в сравнении с вечностью!), во время которых человек успеет поверить, что поймал счастье, как чудную птицу, что оно будет всегда сидеть в клетке его чувств. Но…

О, это проклятое «но», которое неотступно следует за нами и порой высовывается из-за левого плеча, подобно лукавому!

…Вот так же она стояла здесь в ту первую ночь, когда новый городской голова прибыл, наконец, в свою резиденцию, побывав на торжественном обеде в свою честь и почтив своим присутствием бал. Мария Васильевна обожала танцевать и готова была оставаться на балу до полуночи, несмотря на усталость, однако при первом же взгляде, которым она окинула танцующих, настроение ее резко упало, а усиливающаяся мигрень сделала пребывание светлейшей княгини на балу, конечно же, невозможным.

Того, кого она мечтала увидеть, не было.

Семен Михайлович сочувствовал жене, но был искренне рад уехать. Ему не терпелось оказаться в доме, где прошло его детство. Он первым делом бросился в детскую. Она была очень скромно, но мило обустроена, на стенах висели портреты графа Михаила Семеновича в молодости и князя Семена Михайловича ребенком. На этом небольшом портретике была надпись: «Хочу жить, чтобы вас любить!» В полу были вделаны инкрустированные камнем солнечные часы, напоминающие молодым, как быстро летит время…

Но на все эти милые мужу детали, которые навевали ему прекрасные воспоминания, Мария Васильевна смотрела равнодушно, как и на окружающую ее роскошь.

На стенах кругом висели итальянские картины. Двери столовой – с янтарными ручками и филенками под ляпис-лазурь и бронзу – доставили из Михайловского дворца в Петербурге.

Семен Михайлович восторженно рассказывал, что камин из очень дорогой мозаики en pierres fines, то есть украшенный драгоценными камнями, тоже был доставлен из Михайловского дворца и куплен старшим Воронцовым за непомерно высокую цену. Император Александр распродал все имущество рокового дворца, где был убит его отец, а саму комнату, где совершилось убийство, замуровали, чтобы ее никто и никогда не нашел.

Марии Васильевне было страшно смотреть на вещи из Михайловского дворца, воспоминания детства мужа ее ничуть не умиляли, а итальянскую живопись она никогда не любила, в отличие, скажем, от французской.

Ее снедало странное нетерпение. Это было не то страх, не то предчувствие счастья.

Наконец муж уснул, а Мария Васильевна в одном пеньюаре, накинув только большую кашемировую шаль, выбралась из дворца. Она примерно запомнила путь, который вел к колоннаде, и прошла туда по слабо освещенной галерее, которая вилась вокруг оранжереи и была украшена испанской мебелью.

Она встала над морем в безотчетной надежде на чудо, которого ждала с того мгновения, как ее глаза встретились с глазами Григория Маразли.

Что-то должно было случиться! Он придет! Он не может не прийти! Каждый, самый легкий шорох чудился ей его шагами! Конечно, вокруг дворца есть охрана, но разве это остановит мужчину, который хочет… хочет…

Неужели она неправильно прочла выражение его глаз, ту жажду немедленного обладания, ту страсть, то обещание, которые увидела в них… или ей показалось?

Придет? Не придет?

Что-то зашуршало в кустах. Это мог быть какой-нибудь зверек…

– Кто здесь? – спросила она без тени страха, опьяненная своей странной, непоколебимой уверенностью.

Мужчина в черном плаще легко перемахнул через балюстраду.

На миг Мария Васильевна увидела его силуэт на фоне белых колонн – и тотчас он канул во тьму.

– Кто здесь? – спросила она, стараясь, чтобы голос звучал строго, но он дрожал от предчувствия счастья.

Из темноты протянулась рука, стиснула пальцы Марии Васильевны, потянула ее к себе…

Она вдруг забыла все, забыла всю свою жизнь, и имя, и титул, и годы, и мужа, и сына, и все минувшие любови – она почувствовала себя юной девушкой, которая впервые оказалась в объятиях возлюбленного мужчины.

Так это началось. Их тайные встречи длились не один год.

Но все начала обречены идти к концу…

Почему? Что произошло? Как он мог разлюбить? Когда это случилось?!

Мария Васильевна думала об этом непрестанно, силясь понять, что же, почему произошло?

Вот и сейчас она искала ответ в шелесте листьев, в аромате цветов, в шуме моря…

Ответа не было.

Вдруг издалека донесся чуть скрипучий звук музыки. Еще один… Звуки складывались в мелодию. Это шарманка, поняла Мария Васильевна. Может быть, та самая, которая играла, когда они увиделись впервые!

Ох, как живо вспомнилось то мгновение, и нежный голос маленькой певицы, и его полные страсти глаза, когда он переводил немудреную песенку:

Мне кольцо любимый подарил

И носить велел, ни разу не снимая.

Но давно прошли те нежные дни мая…

Знаю, он меня не разлюбил,

Только я к нему уже остыла,

Для другого я его забыла —

И теперь его колечко мне тесно,

Уж не радует, а палец жмет оно.

И вдруг пришел ответ: «Он разлюбил меня после того, как я подарила ему перстень гречанки! Значит, надо вернуть этот перстень. И тогда он вернется ко мне!»

* * *

На площадке, за столиком дежурной, сидела, вытянув ноги в своих невероятных шлепанцах, Оксана.

Алёна чуть улыбнулась. Оксана была в списке тех, кому следовало задать парочку вопросов. Очень удачно: она ведь работала вчера, то есть сегодня могла вообще не появиться в гостинице. Повезло!