Текст книги "В граните и в бронзе. Яков Эпштейн"
Автор книги: Елена Мищенко
Соавторы: Александр Штейнберг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]
Елена Мищенко
Александр Штейнберг
В ГРАНИТЕ И В БРОНЗЕ
Яков Эпштейн (Jacob Epstein)
Слово «космополит» в 50-е годы стало одним из наиболее популярных политических ругательств в Советском Союзе. Применение его всегда сопровождалось словами «беспаспортный бродяга» и «низкопоклонство перед Западом». Космополитами, что в переводе означает «гражданин мира», стало доминирующее большинство талантливых евреев. Судьба многих евреев – художников, скульпторов и архитекторов складывалась так, что им рано или поздно приходилось покидать свое отечество. Они ехали в поисках свободы творчества, настойчиво стремясь к самовыражению, они бежали от антисемитизма, от ужасов погромов и насилия, они спасались от фашизма.
Талантливые молодые люди ехали во Францию и Америку, чтобы учиться, чтобы творить.
Витебский Шагал и Модильяни из Италии стали великими французскими художниками, Мендельсон из Германии стал крупным американским архитектором.
Но были и другие, более необычные перемещения. Яков Эпштейн стал выдающимся английским скульптором, несмотря на то, что родился и учился в Америке и совершенствовал мастерство во Франции. Так написано в американских энциклопедиях, и никому не пришло в голову обзывать его «беспаспортным бродягой». Его тепло принимали в Америке, его скульптуры хранятся в Метрополитен-музее и в крупнейших частных коллекциях.
НЬЮ-ЙОРК. РАННИЕ ГОДЫ
1889 год, Нью-Йорк. Именно здесь, в районе Ист-Сайда на Хестер-стрит, в семье иммигранта из Польши, скромного бизнесмена Эпштейна, родился сын Яков. Хестер-стрит была типичной улицей еврейского района в Нью-Йорке. Тесная, узкая, застроенная невысокими, примыкающими друг к другу домами. Она была заселена русскими, поляками, итальянцами, греками. Многоязычие, различные нравы, запахи национальной еды, выкрики торговцев, звуки шарманки – все это окружало будущего скульптора с малых лет. Позднее, став знаменитым, он напишет свою биографию, в которой будут слова: «Улица моего детства сделала для меня очень много. Возможно, здесь я начал присматриваться к различным типажам людей, здесь понял цену дружбы. Улица моего детства, спасибо тебе!»
Родители Якова Эпштейна прибыли в Америку, подхваченные широкой волной эмиграции, спасаясь от погромов в царской России и Польше.
В Америку они приехали, как и большинство иммигрантов, без языка, без знания обычаев страны, привезя с собой все привычки и образ жизни из Польши. Яков был младшим, третьим ребенком в семье. Старший, Луис, был подростком, когда они приехали в Америку. Сестра Ида, очень красивая девочка, обращала на себя всеобщее внимание. Яков был болезненным ребенком, не принимал участия в ребячьих играх и отличался от ровесников необычайной серьезностью. Нью-йоркское гетто – небольшой город, жил своей жизнью. Выпускались газеты на идиш, были ночные клубы, маленький театр, своя интеллигенция, журналисты, свои воры и проститутки. Все это варилось в одном котле, плакало, смеялось, горевало…
«Я всегда, сколько себя помню, рисовал, – рассказывает Яков Эпштейн в своей автобиографии. – Очень любил рисовать религиозных фанатиков с длинными пейсами, в черных шляпах. Я рисовал портреты всех моих друзей. Не помню, кто меня учил рисовать, кажется, я с этим родился».
Рисование портретов, вещей, окружающих будущего художника, стало основным занятием Якова. Модель найти было очень несложно – вокруг было так много интересных людей, которые с удовольствием позировали для рисунка. «Евреи считали мои действия чем-то магическим, они с детской непосредственностью радовались, увидев себя на листе бумаги. Иногда я даже «зарабатывал», получив яблоко или кусок фаршированной рыбы», – пишет скульптор.
Чтение стало вторым увлечением мальчика. Яков начал читать по-русски «Братьев Карамазовых» Достоевского, повести и романы Толстого. Он уходил читать в Центральный парк, выбрав уединенное место, а потом шел в галереи на Пятой Авеню, где были собраны лучшие полотна американской живописи и европейских художников. Это была пора познания мира, искусства, в котором предстояло жить и творить. Почувствовав непреодолимую тягу к живописи, Яков Эпштейн начинает посещать школу рисунка, которая находилась в его родном районе города. Там собирались юноши и девушки, увлеченные живописью. Яков постигал основы рисунка, пластики. Его все больше привлекала выразительность человеческого тела, хотелось повторить это в бронзе, глине.
Семья скептически относилась к его увлечениям живописью. Вокруг все занимались бизнесом – мелким или крупным, и Яков должен был поддерживать семейные традиции. Поэтому, когда его рисунки покупали за пару долларов, это не вызывало восторга у родителей. Он был чужим в семье, и его все чаще посещала мысль оставить родительский дом и уехать учиться живописи. Школа рисунка не удовлетворяла его. Яков чувствовал, что он в состоянии сделать больше, да и нравы местечковой богемы были ему не по душе.
«После долгих поисков я нашел школу скульптуры, где преподавал известный скульптор Джордж Грей Бернард. Учащимися были в основном помощники скульпторов, те, кто отливали скульптуры в различных материалах. Поэтому днем мы тяжело физически работали в мастерских, а вечерами учились искусству. Дисциплина в мастерской была очень суровая, мне это нравилось», – пишет Яков Эпштейн.
Он проучился там полгода, а затем, почувствовав в себе достаточно сил, устремился туда, куда уезжали все одаренные юноши – в Париж!
ЗДРАВСТВУЙ, ПАРИЖ!
Куда устремляется первым делом юноша-художник, попав в Париж? Конечно же, к Нотр Дам на берег Сены, а потом, перейдя мост, – к Лувру! Таким был маршрут и Якова Эпштейна.
На следующий день он участвовал в погребальном шествии на похоронах Эмиля Золя. Слышал антисемитские выступления, крики жандармов, видел дерущихся студентов, их аресты.
«Лувр открыл мне новый мир, огромный мир настоящего искусства. Я был ослеплен, потрясен увиденным, – рассказывает Яков. – Я до этого времени видел лишь иллюстрации в журналах, а здесь – все наяву: ранняя греческая скульптура, работы примитивистов – настоящий праздник для глаз и души».
Скульптор пишет, что он, конечно, много слышал о маленьких парижских кафе, однако в тот период у него не было денег, чтобы зайти туда и провести пару часов.
Это было недоступно. Нужно было работать. И он фанатично много времени проводит в студии, позволяя себе короткие передышки. Эпштейн ходил в Люксембургский парк, где любовался статуями, слушал воскресными вечерами небольшие оркестрики уличных музыкантов.
Яков снимал вместе со своим нью-йоркским другом небольшую студию на Монпарнасе. Еду они покупали в ближайшем небольшом магазине, а иногда, для разнообразия, вечером ходили в русский студенческий ресторан. Там за полтора франка можно было съесть порцию каши. Хлеб был бесплатным. Единственным напитком был чай. Русские студенты обходились без официантов. Обстановка была дружеская, было весело и непринужденно.
Молодой скульптор успешно выдержал вступительные экзамены в Школу изящных искусств и начал занятия, несмотря на трудности с французским языком. Занятия были напряженными – нужно было изучить рисунок, основы ремесла, научиться обрабатывать мраморные глыбы.
В своей «Автобиографии» скульптор рассказывает о забавных случаях, которые происходили в школе. Обязательным предметом был рисунок обнаженного тела. Часто позировали молоденькие натурщицы. В классе с Яковом учился бородатый ассириец из богатой религиозной семьи. Он все время переживал: что же он может показать родственникам: «Ведь они меня убьют, когда увидят, что я рисую и леплю».
Однако время пролетело незаметно, занятия в школе подошли к концу, и скульптор задумался над тем, стоит ли ему возвращаться домой, в Нью-Йорк. Что делать дальше? Как и каким образом воплотить в творения все, чему он научился?
ЗРЕЛОСТЬ МАСТЕРСТВА
Будучи студентом Школы изящных искусств, Яков Эпштейн подружился с молодыми англичанами, которые пригласили его пообедать к очень интересному человеку, бельгийцу-издателю, интересовавшемуся искусством. У него в доме Яков Эпштейн встретил молодую леди, которая впоследствии стала его женой. Его английские друзья пригласили молодого скульптора в Лондон. Приглашение было принято. Лондон очаровал Якова. Англичане были добры к нему и гостеприимны, да и не было проблем с общением. Художника познакомили с людьми его круга, но больше всего времени он проводил в Британском музее, где рисовал, изучал греческую скульптуру.
Однажды, весной 1907 года, молодой скульптор получил заказ сделать несколько скульптур для здания Британской медицинской ассоциации.
Он с восторгом принял это предложение, хотя и опасался, сможет ли удовлетворить требования, которые предъявляли к этой работе.
«Я начал работать и сделал модели восемнадцати фигур, которые впоследствии были приняты архитекторами. Я переехал в большую студию и начал работать. Это был единственный шанс продвинуться вперед. Я получил солидный аванс и чувствовал себя богатым, будущее рисовалось в самых радужных красках. Скульптура, должен я сказать, – один из самых дорогих видов искусства, он требует больших затрат. Я нанял натурщиков, договорился с подсобными рабочими и начал работать. Я и не представлял, что эта, моя первая самостоятельная и такая ответственная работа, вызовет столько разноречивых толков, но одновременно с этим принесет мне широкую известность».
Действительно, скульптуры были выполнены в классическом стиле, и именно это вызвало противоречивые мнения. Пуритане были оскорблены, увидев обнаженную натуру. Другая часть была в восторге от следования художником канонам классики. Развернулась дискуссия в газетах. Мастер получил множество писем, его имя получило широкую огласку, а это означало новые заказы. Именно в этот период Якову Эпштейну предложили стать членом Королевского общества британских скульпторов, а впоследствии – членом Королевской академии.
Судьба распорядилась таким образом, что Яков Эпштейн опять начинает работать в Париже, и на этот раз уже как зрелый мастер. Дело в том, что в Лондоне он получил заказ на изготовление надгробья Оскару Уайльду – памятник должен был быть установлен на кладбище Пер-Лашез в Париже. И вот в 1912 году художник приезжает в Париж. Это был очень интересный период в жизни французской столицы, когда интенсивно работали Пикассо и Хаим Сутин, Модильяни и Шагал. Эпштейн познакомился и подружился с талантливыми художниками, особенно теплые отношения связывали его с Модильяни.
Вот как об этом пишет сам скульптор. «Мы были очень дружны. Нас объединяло многое: наша гордость быть евреем, наша любовь к искусству, особенно скульптуре, – это был период увлечения Моди африканской скульптурой, и мы часами проводили время в его «мастерской» на открытом воздухе. Ходили обедать в маленькие итальянские ресторанчики, где его хорошо знали и принимали с распростертыми объятиями». Модильяни жил тогда в ужасных условиях. Это была настоящая дыра, но в его комнате висели африканские маски. Ночью он зажигал свечи, они давали потрясающий эффект, и художникам казалось, что они находятся в ирреальном мире. Художники ходили обедать в ресторанчик, хозяйкой которого была большая, добрая женщина – мама Роза, как ее все называли. Моди расплачивался с ней рисунками, утверждая, что бифштекс намного важнее рисунка. Он говорил: «Рисовать я могу каждый день, а бифштекс я имею не всегда». После его смерти Розали, естественно, хотела взять рисунки Моди – их у нее было очень много – и пойти к дилерам. Но – увы! Когда она бросилась к ящику, в котором они находились, оказалось, что рисунки, смешанные с соусом и испачканные едой, изгрызли крысы».
Похороны Модильяни были необыкновенными. За гробом шла длинная процессия. С ним прощались его друзья – нищие, бродяги, студенты, актеры, художники, все, кто знал его и любил. Прекрасно сказал об этом Пикассо в письме к Эпштейну: «Это был реванш Модильяни».
Возвращение в Париж и работа над памятником Оскару Уайльду были весьма плодотворными. Он опять как бы вернулся в свою юность, увидел старых друзей. Но многие из них уже ушли из этой жизни…
Скульптор закончил надгробье Оскара Уайльда, и оно было установлено на кладбище Пер-Лашез. И тут, как и будет всегда в дальнейшем, Яков Эпштейн сталкивается с абсолютно противоречивой реакцией критиков, почитателей таланта Уайльда, коллег по искусству. Такова оказалась судьба его творений – каждое из них подвергалось гонениям, жесточайшей критике в газетах, журналах, каждая статуя, памятник награждались весьма нелестными эпитетами, и в то же время были с восторгом приняты другой частью публики. «Воистину, как сказано в Священном Писании, гоним и почитаем».
Памятник этот действительно ошеломляет. Когда идешь по кладбищу Пер-Лашез среди семейных склепов и умиротворяющих классических скульптур, чувствуешь величие и спокойствие этого мемориала.
И вдруг в это спокойствие врывается гранитная глыба летящего сфинкса. Он лежит на плите со сжатыми крыльями, но наполнен невероятным внутренним напряжением. При этом памятник блестяще выдержан в уайльдовской манере, в стиле декаданса и модерна. Естественно, что такое необычное решение монумента не могло не вызвать горячих споров критиков. Нужно при этом заметить, что и сам скульптор не отличался мягким и спокойным нравом. Он был борец по натуре и отважно переносил, по крайней мере так казалось внешне, все «укусы» и выпады критиков. В одном из писем к друзьям он писал: «Хотите знать, что такое критик-искусствовед? Это, как правило, безвкусно одетая дама с ужасным провинциальным акцентом, которая приходит к тебе и совершенно не слушает твоих рассуждений об искусстве. Единственное, что ее интересует – это твои отношения с коллегами, женой и пр. Наутро в газетах выходит статья о тебе, в которой нет ни слова из того, что ты пытался обяснить – лишь искаженные сплетни».
Якову Эпштейну, великому и вдохновенному труженику, ибо скульптура – это еще и тяжелый физический труд, принадлежат выдающиеся творения: «Мадонна и дитя», «Генезис», «Адам», групповые философские композиции «День и Ночь», «Смотри, человек» и многие другие.
Глядя на эти произведения сегодня, трудно представить, что они вызывали столь яростный огонь критики, что Мастеру приходилось сражаться с откровенным нежеланием понимать и принимать его искусство.
ПОРТРЕТЫ
Значительное место в творчестве Якова Эпштейна занимают скульптурные портреты. Даже глядя на фотографии его произведений, понимаешь, как глубоко философски, психологически, с каким пониманием и уважением к человеку, личности работал скульптор. Каждый скульптурный портрет – это интересный рассказ. Эпштейн создал целую галерею скультур выдающихся современных ему писателей, деятелей культуры, политиков, значительных людей своего времени. Среди его работ портреты писателей Джозефа Конрада, Герберта Уэллса, Бернарда Шоу, Рабиндраната Тагора, адмирала Нельсона, выдающихся политиков Уинстона Черчилля, принца Марльборо, короля Абиссинии, даже портрет певца Поля Робсона есть в этой галерее.
Историю создания каждого из этих портретов скульптор рассказывает в своей книге «Автобиография». Познакомимся с некоторыми из них.
АЛЬБЕРТ ЭЙНШТЕЙН
В 1933 году Альберт Эйнштейн прилетел в Англию, избежав тем самым преследования нацистов. Яков Эпштейн, благодаря обширным знакомствам и дружеским связям, познакомился с ним и договорился о том, что Эйнштейн будет позировать для скульптурного портрета в течение недели. Вот что рассказывает скульптор.
«Эйнштейн появился в скромном сером пуловере, хорошо отглаженной сорочке, но его волосы, его знаменитые непокорные волосы торчали во все стороны, и я находил это очаровательным. Наши сеансы проходили в очень маленькой комнатке, которая принадлежала Красному Кресту, и я попросил снять входную дверь. Секретарь очень строго посмотрела на меня и спросила, а как насчет крыши – не хочу ли я снять и ее.
Я работал очень много, но, к сожалению, Эйнштейн был занят и мог уделить мне всего несколько часов по утрам. Первый день я работал, окруженный густым облаком дыма крепчайших гаванских сигар. Это было невыносимо, но я терпел и лишь попросил Эйнштейна курить в перерывах между сеансами.
Мы разговаривали очень много обо всем: о физике, в которой я ничего не понимаю, о музыке, которую я фанатично люблю, о нацистах. Эйнштейн сказал: «Я всю жизнь думал, что я ученый, однако Гитлер довел до моего сведения, что я всего лишь – грязный еврей. Еврей – да, но почему «грязный»?
В конце наших сеансов он сел за пианино, которое находилось в соседней комнате и стал играть мелодии моего детства. Это было очень трогательно, он знал множество цыганских старых песен и очень переживал, что нацисты отобрали у него прекрасную скрипку. «Они забрали часть моего сердца», – сказал Эйнштейн.
Он следил за моей работой с наивностью ребенка и остался очень доволен».
БЕРНАРД ШОУ
«Встречи с ним я ожидал с особым чувством, – рассказывает скульптор. – Бернард Шоу – один из любимейших моих писателей. Я люблю его юмор, его ироничность. Ко мне в студию он пришел пунктуально. Сидел и позировал очень хорошо и терпеливо, а когда мы разговорились, оказалось, что наши взгляды на искусство расходятся. Он изумлял меня, высказывая мысли, которые мне были чужды. Так, глядя на огромную глыбу в моей студии, он спросил, что я намерен делать с нею. Не желая долго утомлять его разговорами о своих планах, я ограничился лишь тем, что сказал, что у меня есть конкретный план. Шоу посмотрел на меня удивленно и воскликнул: «Как! Вы работаете по плану? А я вот никогда этого не делаю. Вечером я намерен делать одно, а утром, когда сажусь за стол, – делаю абсолютно противоположное». Я подумал: так можно себя вести, когда имеешь дело с листом бумаги, а не с огромной мраморной глыбой».
Когда я закончил его портрет, он долго с удивлением рассматривал его и был поражен, что я верно отобразил его психологическое и душевное состояние. «Я думал, что вся современная скульптура – это нечто варварское и очень страшное», – сказал он.
В 1934 году, когда я закончил отливку его портрета в бронзе, я подарил ему одну копию».
РАБИНДРАНАТ ТАГОР
«Он поражал меня своим одеянием, каким-то особенным выражением глаз. Глядя на него и разговаривая с ним, вы начинали понимать, что существует нечто, что называют высшей духовной властью.
Позировал он мне очень спокойно, не разговаривая и, очевидно, сосредоточиваясь на собственных мыслях. Его всегда ждало несколько человек, нуждающихся в его благословении, общении с ним или просто пожатии руки.
Манера общения Тагора была сдержанная, но в этом было столько благородства и простоты. Я пытался отобразить все чувства в скульптурном портрете писателя, мыслителя, мудреца».
Совершенно особое место в творчестве Эпштейна занимали скульптурные портреты детей. «Я страшно люблю наблюдать за детьми. Я никогда не ищу чистеньких, благополучных деток из богатых семей. Меня, прежде всего, привлекает их непосредственность, озорство, блеск глаз, и я пытаюсь это выразить всеми доступными скульптуре методами».
СКУЛЬПТОР-МЫСЛИТЕЛЬ
30-е годы двадцатого столетия. На них лежит зловещая тень свастики. Антисемитизм проникает во все области науки и искусства. Скульптор написал блестящую статью, в которой он говорил о том, что горд быть евреем, что, так же, как и Модильяни, Эйнштейн, никогда не задумывался о том, что он, оказывается, всего лишь «грязный еврей». Прежде всего он, как и его коллеги по искусству, – творец. «Разве вы, слушая Иегуди Менухина, думаете о том, что он еврей, или Эйнштейн – всего лишь семит в науке? А когда вы восхищаетесь Паскиным, Модильяни, что для вас важнее: их национальность или высокое мастерство? Такой подход к искусству должен быть навсегда осужден!» Не правда ли, как современно звучат слова, произнесенные несколько десятилетий назад?
А вот его размышления о современном ему искусстве, вернее, о ловких деятелях, приспосабливающихся к искусству, объявивших себя «авангардом». «Сегодня очень много новых художников, которые работают, как они говорят, в сюрреализме и абстракционизме, – пишет Яков Эпштейн. – Они абсолютно счастливы и не скрывают, что попросту делают деньги. Один из них был откровенен со мной. Узнав, сколько времени я трачу на работу над скульптурой (эскизы, рисунки, работа над формой и пр., и пр.) он просто рассмеялся и сказал, что я «не умею жить». Он за это время делает целое состояние. Я понимаю его – это очень просто: не нужно заканчивать художественной школы, не нужно годами учиться, узнавать разные художественные направления – можно просто делать деньги на бескультурье. Можете ли вы представить врача, инженера, адвоката без школы, без знаний? Как же можно быть художником, не зная и не умея ничего?
У меня есть знакомый врач-невропатолог, так он советует очень богатым людям, пациентам, рисовать, как Ван Гог.
Вдумайтесь! То, к чему Ван Гог пришел ценой собственной жизни, здоровья, он советует повторить богатым и сытым людям».
Читая «Автобиографию» Якова Эпштейна, понимаешь, каким великим мыслителем, Творцом был этот человек, родившийся в еврейском районе огромного Нью-Йорка.
Как работал скульптор? Что было источником его вдохновения? На эти вопросы он отвечал одним словом: «музыка».
Музыка была его страстью. Начиная с юношеских лет, в его, даже самой скромной студии, был проигрыватель и множество пластинок.
Любимыми композиторами были Бах и Бетховен. И это не удивительно. Обладая огромным внутренним потенциалом, художник был духовно близок к этим гигантам музыки.
«Когда я работаю над скульптурой, у меня всегда звучит музыка. Бранденбургский концерт Баха – какая мощь, какой титан! Звучание органа приводит меня в трепет – это совершенно нечто неземное по силе».
Его другом был выдающийся дирижер – маэстро Артуро Тосканини. Яков Эпштейн был постоянным посетителем его концертов. Особенной любовью пользовались симфонии Бетховена. Самой любимой была Девятая симфония. В своих воспоминаниях он много места уделяет рассказам о друзьях-музыкантах. Вот строчки, посвященные Тосканини: «Вот он вышел на сцену – маленькая фигурка в черном фраке, совершенно не обращая внимания на публику, взмахнул руками – и могучие аккорды понесли его, он как бы перестал существовать в этом измерении, растворился в музыке. Я тоже забыл обо всем, слушая потрясающий хор, музыку, которая обняла меня со всех сторон. Я думал о скульптуре, о том, что лучшим скульптором был, конечно, Господь, сотворивший нас. Музыка лишает нас дара речи, я просто живу в ней».
* * *
Яков Эпштейн – скульптор, художник, писатель, мыслитель – выдающийся и непокоренный, прошедший через горнило творчества и непризнания и все-таки достигший вершины славы. Ибо что может быть большим счастьем для Творца как увидеть при жизни воплощение своих замыслов, понимание своих работ?
Яков Эпштейн нашел свой вечный приют в Лондоне. Последний день его земной жизни – 19 августа 1959 года.
Скульптуры Эпштейна украшают крупнейшие музеи мира, среди них-Музей современного искусства в Париже, Метрополитен-музей в Нью-Йорке… Его имя навсегда вписано в историю мирового искусства.
