Текст книги "Кавказская Одиссея и граф Николаевич"

Автор книги: Елена Мищенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

ГРАФ НИКОЛАЕВИЧ

Первая посылка сослужила мне хорошую службу. Позвонил мне мой шурин Михаил Бялик из Ленинграда и сказал, что должен приехать в Киев его приятель – известный композитор Дмитрий Алексеевич Толстой, сын Алексея Николаевича Толстого. Он попросил, чтобы я его встретил, и дал мне номер рейса. «Как я его найду?» – поинтересовался я. «Ты его узнаешь, не беспокойся».

Поехать в аэропорт я не мог и приехал к агентству Аэрофлота, куда приходил автобус. Как только я вошел в зал агентства, я сразу понял, почему мой родственник сказал, что Дмитрия Алексеевича я узнаю сразу. По залу метался огромный мужчина в меховой кепке с козырьком, он был портретной копией Алексея Толстого. При этом он громогласно провозглашал, ни к кому не обращаясь:

– Что у вас за город такой безалаберный! Машину в аэропорт не прислали, машину в агентство не прислали, администратора нет, встречающих нет, называется, пригласили.

Я подошел и представился. Он очень обрадовался. Повторил все свои жалобы и представил мне своих спутников – искусствоведа Раскина и его супругу. К этому времени появился администратор с машиной и кучей извинений. Мы отправились в гостиницу «Днепр», где им дали два приличных номера с видом на филармонию и Владимирскую горку. Обедать я пригласил их к нам, и они любезно согласились. Светлана расстаралась с закусками (тогда она уже была моей супругой), и на стол были поставлены бутылки Абдуллы. Дмитрий Алексеевич тоже удивился, зачем столько шампанского, но, узнав, что это азербайджанский коньяк «Юбилейный», очень оживился. И вот тут я понял, как кстати прибыла посылка Абдуллы. Толстой был непревзойденным рассказчиком. Он нам излагал удивительные истории, анекдоты, новости, шутил, смеялся и смешил нас. Мы сидели, открыв рот и, внимая ему, периодически хохотали. А он, не прерывая рассказа, вел в это время стол, говорил тосты, пил, ел, причем весьма активно, так что бутылки опустошались одна за другой. В общем, обед удался.

На следующий день они с Раскиным должны были идти в Министерство культуры на обсуждение заявки на балет «Аэлита». Толстой был композитором, Раскин – либреттистом. Постановка планировалась в Донецком оперном театре. Договорились после этого встретиться у меня и отпраздновать победу, в которой никто не сомневался. Я проверил содержимое посылки Абдуллы и понял, что она меня еще раз выручит.

На следующий день у меня все было готово, и где-то в три часа дня появились мои гости. Они были мрачнее тучи. Дмитрий Алексеевич тут же опрокинул бокал коньяка и начал громыхать:

– Нет, вы только подумайте, какие кретины. Это они мне говорят, что я не понял отца. Я, видите ли, не понял, а они, видите ли, поняли. Оказывается, я не отразил советский народ в этом балете. А весь советский народ у отца состоял из двух человек – инженера Лося и бывшего красноармейца Гусева. Как вам это понравится?

Нам это, естественно, не понравилось. Но его мудрый либреттист оказался значительно более гибким политиком.

– Послушай, Митя, – сказал он Толстому, – пока ты тут кричал, я все придумал. Мы ничего менять не будем. Мы просто перед началом даем преамбулу – апофеоз, где на сцену выйдет много статистов – советский народ, в том числе и космонавты. Апофеоз ты напишешь блестяще, в этом я не сомневаюсь, а дальше действие пойдет в соответствии с нашим либретто.

Как показало дальнейшее развитие событий, все, что предложил Раскин, вполне устроило чиновников от искусства. Он был очень умным человеком и хорошим искусствоведом. Раскин подарил мне две книжки, которые я потом с удовольствием прочел: «Растрелли – скульптор» и «Образ Шаляпина в русской живописи». В дарственной на книгах значилось «В память о киевских сидениях, с уважением…» и т. д.

Сидения продолжались больше недели, и все это время я испытывал благодарность к Абдулле, который так помог мне быть по-настоящему гостеприимным хозяином. И сейчас вкус коньяка вызывает во мне воспоминания о Ханларе.

Все это время мои приятели с неослабеваемым интересом следили за развитием событий вокруг «Аэлиты», почему-то называя Дмитрия Алексеевича Графом Николаевичем и переживая быстрое уничтожение запасов Абдуллы.

Благодаря Михаилу Григорьевичу Бялику я смог познакомиться с крупнейшими представителями музыкального мира, за что я ему очень признателен. Во время пленума Союза композиторов Украины он привел к нам домой ведущих музыковедов: Келдыша, Кремлева и Гозенпуда. Я с большим интересом слушал их рассказы о детективной истории, ради которой они приехали на пленум. Их интересовала 21-я симфония Овсяннико-Куликовского, которая часто звучала в эфире. Они взяли в работу музыканта, нашедшего эту рукопись. Они отвели его в отдельную комнату и засыпали вопросами: почему 21-я, где остальные двадцать; почему о нем нет ни слова в музыковедческой литературе; почему его имени нет ни в одном документе, ни в одном письме музыкантов.

Сначала он попытался сплести версию насчет крепостного композитора. Это было совсем нереально. Когда эта версия лопнула, он признался, что сочинил ее сам, но боялся, что его произведение не станут исполнять. Тогда его засадили за рояль и, после перекрестного допроса с пристрастием установили, что он эту симфонию знает очень плохо. После всех этих дел симфония исполнялась, как произведение неизвестного автора.

В Репино в Доме творчества Мишель прознакомил меня с крупными композиторами: Петровым, Слонимским, Тищенко. Там же любил отдыхать и Граф Николаевич. Но пора возвращаться с Финского залива в горы Кавказа.

КАВКАЗСКАЯ ОДИССЕЯ (окончание)

В несколько более веселом настроении, чем обычно, мы начали подъем из Ханлара к высокогорному озеру Гек-Гель. Как только стемнело, мы опять врезались в тучу, но деваться уже было некуда. Дорога была узкая, между стеной и пропастью, видимость ограничивалась одним метром, об «развернуться» не могло быть и речи. Я шел по дороге, корректируя действия водителя, а Эдик страдал за рулем. К турбазе мы добрались уже к исходу ночи, вызвав искреннее удивление начальника лагеря.

– Мы уже тут третий день сидим без хлеба. Никто из водителей не хочет идти через тучу, а вас вдруг занесло. Да еще и ночью!

Нас определили в палатку отсыпаться, а наутро мы нашли Колю. Тут нам пригодился наш кухлик из Ханлара. Коля тоже проявил восточное гостеприимство. Нам накрыли стол в столовой, которую торжественно обозвали рестораном. Коля притащил откуда-то трех музыкантов, игравших на неведомых нам очень скрипучих и визгливых инструментах. Прямо пир князей по Пиросмани. Благо у нас был с собой лаваш, оставшийся из Нухи, так как хлеба в «ресторане» не было.

Как только началось застолье, мы тут же задали Коле вопрос, терзавший нас последние два дня в отношении игры в чмен на окраине Нухи. Коля воспринял этот вопрос спокойно.

– Да, там у людей есть очень большие деньги.

– Но такие деньги нельзя заработать ни на какой торговле.

– Понимаешь, в чем дело. Там когда-то была столица Шекинских ханов. Как мне говорили, во время революции они попрятали все свои камни и золото, а родственники второго и третьего поколения остались. Им как-то удалось перевести это в деньги, и теперь они не знают, что с этими деньгами делать. Самое большее, что они могут себе позволить – это съездить два раза в год в Москву и там тихонько погулять без особой рекламы. Поэтому они построили за свои деньги хинкальную за городом, провели туда шоссейную дорогу, сидят там и перегоняют деньги из одного кармана в другой под хороший коньяк.

После некоторого возлияния спуск показался нам более легким.

Дальше наш путь лежал в Нахичевань. Дороги были тяжелые. Один раз мы видели грузовик, скатившийся в пропасть. Наверху стояли два «Москвича». Мы остановились и спросили – нужна ли наша помощь. Нам ответили довольно грубо: «Проезжай! Это не твое дело. Это наше дело!» Нахичевань поразила нас женщинами, завернутыми в розовые и голубые покрывала, мужчинами, сидящими весь день в чайханах и пьющими чай, и восточным базаром. На прилавках лежали метровые огурцы, фрукты, на натянутых веревочках колготки, платки. Кучками лежали иностранные сигареты, зажигалки и презервативы. Чувствовалось, что граница очень близко.

В мечети нас приняли радушно. Пока мы мыли ноги в источнике, служитель принес нам чай, который мы пили прямо на ступеньках мечети. Потом он показал нам интерьер, сплошь увешанный коврами.

Из Нахичевани наш путь лежал вдоль Иранской границы в Армению. Мы ехали по дороге, на которой не было ни людей, ни машин. Дорога была не очень определенной, и однажды нам даже показалось, что мы пересекли вспаханную полосу. Наконец мы уперлись в пограничный пост. Там проверили документы и велели поворачивать назад, на Нахичевань. Нам стало тошно, когда мы представили себе обратную дорогу через Нагорный Карабах в Азербайджан. Попросили позвать начальника. Лейтенант оказался молодым парнем из Житомира, мы перешли на украинский, показали документы, показали письмо из Союза архитекторов, которым я предварительно запасся, сказали, что изучаем восточную архитектуру.

– Ну добре, хлопщ,!зжайте по цш дорозi до Звартноца. Коли буде хто питать, кажить, що я перевфяв документа.

При подъезде к Звартноцу мы, действительно, опять наткнулись на пограничный пост. Там стояло несколько машин, и их водители громко спорили с пограничниками. Мы запереживали. Однако они посмотрели наши документы и тут же пропустили.

– Багажник открывать? – спросил я.

– Да что там у вас может быть особенного? Это мы контрабандистов ловим, – сказал пограничник. – Здесь у каждого второго родичи на той стороне.

Ночевали прямо у развалин Звартноцкого храма. Дальше нас ждал древний Эчмиэдзин, где мы увидели главу армянской церкви – каталикоса, красавец Ереван с шедеврами архитектуры Таманяна и Исраэляна. Мы почувствовали, что Армения, действительно, самая древняя страна в нашем Советском Союзе. Мы посетили Гарни, где увидели настоящий греческий храм, стоящий на фоне гор, Гегард – старинный храм наполовину вырубленный в скале. От впечатлений уже разрывалась голова. Но надо было выполнить до конца намеченный маршрут, и мы поехали в Грузию.

В Тбилиси у меня оказался приятель, который показал нам Пантеон, покатал на «канатке», напоил вкуснейшим лимонадом, накормил хачапури по-аджарски в подвальчике Лагидзе и рассказал, как проехать в Мцхету. Возле Джвари Мцхетской я взобрался на камень и начал громко читать лермонтовского «Мцыри». События, описываемые в этой поэме, как я понял, происходили где-то здесь. Когда я дошел до слов:

 
«Я мало жил, и жил в плену,
Таких две жизни за одну,
Но только полную тревог,
Я променял бы, если б мог…»,
 

находившиеся поблизости грузины не выдержали и положили передо мной пару рублей в лежавшую рядом шапку, а один даже принес бутылку вина. Вид у меня, скажем прямо, был еще тот. Месячная поездка измочалила тенниску и штучные китайские брюки до плачевного состояния. От опасной бритвы и станка мы уже отвыкли, а при нашем образе жизни электробритва была бесполезна. Механической бритвой я мог брить только голову. Так что мой облик завершала поросшая редкими кустами лысина и четырехнедельная нечесанная борода. Этот вид легко вписывался в лермонтовскую поэму.

После Джвари мы решили даже перевыполнить программу и посетить пещерный город Вардзи. Он находился недалеко от турецкой границы. На подъезде к нему нас остановил шлагбаум пограничного поста. Опять в ход пошли документы, членский билет Союза архитекторов, письма. Ничего не помогало. Попросили начальство. Пришел лейтенант, сказал, что надо было думать раньше и оформлять документы на пребывание в пограничной зоне по месту жительства. Но если мы заполним анкеты, он нам разрешит посмотреть пещерный город. Опять пошло: номер паспорта, где живешь, где родился, где прописан и т. д. Он забрал анкеты, исчез на полчаса, а вернувшись сообщил, что ему начальство запретило заниматься самодеятельностью, и он нас никуда не пустит.

– Вы откуда приехали? – спросил он еще раз, глядя в анкету. – Из Киева? Вот в Киев и поезжайте. Нечего вам шляться в пограничной зоне.

Мы настолько были переполнены впечатлениями, что по дороге домой уже мало куда заезжали, и думали только о возвращении. Тридцать пять дней мы вели цыганскую жизнь, и нас помаленьку уже начало тянуть к цивилизации.

По возвращении остался всего один день на отсыпание, отмывание и прочие процедуры. Когда я вышел на работу, произошло то, чего я никак не ожидал – я привык уже к своему имиджу. Весь институт сбежался на меня смотреть. Темный загар, лысая голова, окладистая борода вызвали живейший интерес. Меня просили не сбривать бороду – оставить хотя бы на время для колорита.

А через месяц разразилась гроза. Меня вызвал к себе директор.

– Саша, – сказал он мне мрачным голосом, – неужели это так серьезно? – А я все время думал, зачем тебе эта коричневая лысина и борода, а ты, оказывается, вот что задумал.

– Вы о чем, Сергей Константинович?

– На, читай, – и он протянул мне официальную бумагу со штампом МВД.

В бумаге говорилось, что «ваш сотрудник нарушил пограничный режим с Турцией», что на него наложен штраф – 100 рублей, и что этот случай следует разобрать и осудить на общем собрании. Пришлось объяснять ему все с самого начала. Он поверил, сказал, что никаких собраний не будет, но бороду попросил сбрить. Бороду я не сбрил. На следующий день я получил аналогичное письмо домой с указанием, куда и когда платить штраф за нарушение пограничного режима с Турцией.

Освобождение от этих обвинений пришло совершенно неожиданно. У нас в отделе работал Геннадий – геодезист. Он был настоящим профессионалом в двух областях – вертикальная планировка и выпивка. Держался он, как правило, только до обеда, и это всех устраивало, так как он за полдня делал больше и качественнее, чем другие «вертикальщики» за два дня. Ровно в 12 часов в дверь просовывалась физиономия кого-нибудь из его друзей и с возмущением сообщала, что люди уже гуляют, а мы ни в одном глазу. Геннадий быстро собирал инструменты и стремительно направлялся к выходу. И никакая сила не могла его остановить. Когда кто-то из нас говорил, что может не стоит так рано идти закладывать, он тут же отметал все претензии, звал ментора с собой и сообщал, что он собирается не выпивать, а только перекусить.

Один из его близких приятелей – архитектор из Киевпроекта, также считался большим специалистом в этой области. Учитывая их огромный практический опыт, проектирование киевского вытрезвителя поручили именно им. Там они познакомились с большим количеством представителей МВД и показали удивительно тонкое знание вопроса.

Когда я принес письмо из милиции на работу и показал его своим коллегам, Геннадий отвел меня в сторону и сказал:

– Послушай, зачем тебе платить штраф, давай лучше мы эти деньги пропьем. Зачем тебе вообще нужно, чтобы такая бумага оставалась у тебя в деле. А вдруг тебя захотят послать за границу?

– А как же это сделать?

– Я сегодня должен встретиться с бывшим начальником вытрезвителя. Ты говорил, что у тебя хороший коньяк, возьми с собой фляжку – подъедешь со мной в обед.

В обед мы подъехали на какую-то базу. Там на директорском месте сидел довольно солидный человек, который посмотрел на мою бумагу и сказал, что это не проблема.

– Может, выйдем в кафе, обсудим. Здесь недалеко, – начал Геннадий накатанную преамбулу.

– А что у вас есть?

Я вынул фляжку с коньяком.

– Азербайджанский юбилейный.

– Ну вот что, распивать с вами коньяки у меня времени нет. Пейте без меня, – при этом он вынул из ящика стакан, – а мне налей на пробу – только полный, я потом продегустирую. Позвоните мне завтра утром – я вас проинструктирую.

На следующий день нам было назначено место встречи с капитаном милиции и велено не мелочиться. Тертый капитан пришел в штатском и потащил нас сразу в подвальчик на Маложитомирскую. Как только мы получили первую дозу коньяка, он вытащил бумагу, пришедшую из Грузии к ним в отдел, обмакнул в мой стакан и порвал на кусочки. При этом он сказал вместо тоста: «Ничего не было, никакого нарушения не произошло, изучайте памятники старины, только осторожно, потому что не все такие добрые, как я».

Бумага исчезла, борода осталась, и надолго. Надо же было чем-то компенсировать отсутствие волос на голове.

ПУТИ-ДОРОГИ

Благословенные времена для путешествий – 60-70-е годы! Границы советского государства были на замке, зато огромная территория нашей страны была открыта для любых поездок. Мы были молоды, энергичны и любопытны, и мы ездили по всем 16 республикам. Встречали нас по-разному, но всюду мы чувствовали либо гостеприимство, либо просто доброжелательность. Мы не боялись криминала, он тогда не ощущался. Мы не заботились заранее о ночевках – всюду были съезды с дорог, везде можно было поставить палатку. Мы объездили весь Кавказ: Грузию, Армению, Азербайджан, Дагестан, Кабардино-Балкарию, Чечню, Осетию, Горный Карабах… Всюду мы встречали мирное население. Мы видели, как чеканили знаменитые кувшины в ауле Кубачи и как вырубали резчики по камню удивительно красивые по рисунку армянские хачкары.

Мы объездили всю Прибалтику и писали этюды на стареньких улицах Вильнюса, Таллинна и Риги. Мы ездили в Молдавию, где мой друг Сережа Гульпа познакомил нас с роскошными сортами молдавских вин. В Молдавию мы ехали через Одессу. В Одессе остановились на пару дней в кемпинге при въезде, чтобы попляжиться и покупаться в море. Содрали с нас по прейскуранту, а предоставили вместо домика кусочек грязноватой земли для установки палатки. Столовая в кемпинге была хорошая, но она нас удивила в первый же день пребывания. Люди брали подносы и шли вдоль прилавка, набирая блюда. Никто из них не доходил до кассы, а наполнив поднос, отходил от прилавка и садился за столик. Кассирша не обращала внимания на такие мелочи и полировала ногти. Потом нам объяснили, что сюда приходят поесть сотрудники и их родственники и знакомые, которые считают, что платить за обед – это излишняя роскошь. На второй день мы подключились к этой системе. Нас никто не трогал – очевидно посчитали, что мы чьи-то родственники. Мы же считали что это компенсация за несуществующий домик. Через несколько дней мы покинули рано утром гостеприимный кемпинг с такими вольными взаимными расчетами, заехали на Привоз, запаслись продуктами, послушали колоритный говор одесских торговок и поехали из города. Тут мы попали в солидную пробку. Это нас удивило – был воскресный день. Когда я высунулся в окно и спросил у прохожего, что там произошло, он скептически посмотрел на меня.

– Вы шо, не с Одессы? Сегодня ж воскресенье, и усе граждане едут на толкучку.

Мы не могли пропустить такое зрелище и поползли в этом же ряду. Вскоре мы оказались на пыльной площадке, заполненной машинами, кое-как запарковались и двинулись к бурлящей толпе торгующих, торгующихся и просто любителей потолкаться и потрепаться.

Первым, на кого мы наткнулись, был мрачный субъект с опухшей физиономией, с каким-то зверьком в корзинке и коробкой в руке.

– Что это за зверь, – поинтересовался я.

– Морская свинка. Умнее ее зверя нет. Сейчас вы даете мине рубль и тут же в этом убеждаетесь. Она вам все расскажет за вашу жизнь.

Пришлось дать рубль. Свинка вытащила мне билетик, свернутый в трубочку.

Я развернул его. Текст был напечатан прыгающими буквами и читался плохо, так как, очевидно, печатали много экземпляров на машинке. «Только вашего твердого характера поможет Вам в дальнейшей вашей личной жизни. Вы добьетеся чего Вы хотел в ваших успехах и т. д.». В конце пророчества стояла подпись: «Морская свинка с города-героя Одессы».

Мы двинулись вперед, проявляя твердый характер, который нам был так необходим в нашей дальнейшей личной жизни. Толкучка ломилась от местных и контрабандных товаров. Мы ничего не покупали, но слушали с удовольствием.

– Купите плавки. Чистый хранцузский капрон!

– Знаю я этот капрон. В прошлое воскресенье купил ваш капрон, пошел купаться, вылез из моря – вся посуда голая.

– Та то ж не мои, то, наверное, машкины. А мои хранцузские. Гляди – Париж.

– А чего Париж по-русски?

– Та то ж они специально для Одессы шили.

Пожилая дама пилит мужа:

– У нас дома столько есть, а тут каждый всякую вещь выставляет. Всякую вещь, а у нас всякого полный дом, а мы ничего не торгуем.

Женщина рассматривает клеенчатые салфетки:

– Вот если бы в них были дырочки.

Когда отходят, муж спрашивает:

– А зачем тебе с дырочками?

– Ах, ты не понимаешь. Раз потрогал, нужно показать, что ты сильно интересуешься.

– Зачем ты трогаешь портфель? Зачем оно тебе такое здалось, когда ты можешь и без него жить спокойно!

Шумит толкучка. В руках, на импровизированных прилавках и просто на ящиках кастрюли, соски, шариковые ручки, кофты, сломанные лампы, подержанные туфли, галстуки с пальмами, иконки на картоне, да чего тут только нет. Но мы спешим. Нас ждет наш друг Сережа Гульпа в Кишиневе.

Мы ездили по Белоруссии, мы были на родине Шагала и Малевича. Мы посетили могилу Канта в Калининграде. Мы были в Самарканде и Бухаре и любовались фантастическими мечетями и медрессе. Когда мой приятель поинтересовался, почему эти гигантские сооружения стоят невредимыми, а новые рушатся при землетрясениях, узбекский архитектор, сопровождавший нас, ответил:

– Если зодчий построил здание не совсем устойчивым, ему сейчас максимум могут дать выговор и перевести на другую работу, а 500 лет назад за это рубили голову. Это был хороший стимул.

Мы объехали много старинных русских городов, «Золотое кольцо», смотрели фрески Рублева в Успенском соборе во Владимире. Когда мы въехали в Вологодскую область, то узнали, что такое «вологодская слань». Это когда дорога делается без подготовки, а просто укладывается сплошной накат из бревен и присыпается землей. В местных селах наш автомобиль вызывал удивление и смех. Даже мощные МАЗы в районе Данилова беспомощно сидели в грязи. Ездили только КРАЗы и трактора. Но нас тянула вперед неведомая сила. Нам хотелось увидеть фрески Дионисия, нам хотелось добраться до Соловков. Колея на дороге была уже метровой высоты. Мы остановили КРАЗ и попросили протянуть нашу машину до ближайшего села.

– А трос у вас есть? – спросил шофер.

– Есть, – дружно ответили мы. – Вылезай, поможешь подцепить.

Через пять минут мы поняли, что последнее предложение мы сделали напрасно. Вылезть-то он вылез, но засунуть его обратно в кабину было почти невозможно. В этой зоне был сухой закон, но трезвых мы не видели ни разу. Наконец мы его засунули, он поехал, и тут же заснул. Высокая колея гарантировала ему правильный рейс. На наши гудки он не реагировал. Когда мы приехали в село и осмотрели нашу машину, оказалось, что она снизу гладкая, как проглаженная утюгом. Глушителя как и не было. Она ревела как танк. Машину пришлось оставить в Петрозаводске под присмотром первой попавшейся бабушки. Дальше не было даже слани. До Кеми добирались мурманским поездом. Название Кемь сохранилось до сих пор, хотя все знали его происхождение. Когда Петру давали бумагу на воровство нерадивого воеводы, он писал: «Сослать к… матери». Потом он сократил эту резолюцию: «Сослать кем». Из Кеми пароход «Лермонтов» отвез нас до Соловков. В Соловках мы писали этюды в 4 часа ночи. Было светло, как днем.

А нас все тянуло и тянуло вперед. До Кирилло-Белозерского монастыря мы тоже добрались по слани и полюбовались-таки на фрески Дионисия.

В Кириллове на всех столбах жизнерадостные обьявления «Не влезай – убьет!» Мы рисковать не стали и на столбы не полезли. Мы смиренно полюбовались великолепными фресками Дионисия и двинулись дальше.

Возле Печорского монастыря мы поставили палатку, так что утром я мог рисовать удивительные композиции башен и стен, то тонущих в овраге, то вздымающихся ввысь.

Печорский монастырь был действующим. В нем было около двухсот монахов, в том числе схимники, и, говорят, даже одно время здесь жил столпник. Однако при входе в монастырь нас встретил привратник-инок в весьма оригинальном одеянии: в рясе и в таллиннской туристской шапочке. Нам показали основные здания и пещеры. Монахи чинили крышу в основном корпусе. Они точно знали, что все в руках божьих, но на всякий случай привязывались веревками к куполам. Мы подошли к монастырскому киоску. Нам хотелось взять с собой иконку на память о Печорах и тут состоялся странный диалог.

– Скажите, у вас есть «умиление»?

Длительное молчание.

– Скажите, пожалуйста, у вас есть умиление?

– Умиление мы продаем только верующим.

– Так мы верующие и хотим умиление.

Молчание.

– Скажите, а у вас есть одигитрия?

– Одигитрию продаем только верующим.

– А оранта?

– Оранты у нас нет. Поезжайте в Киев, в Софийский собор.

– Так мы только оттуда и приехали. – На этом мои знания иконографии богоматери окончились.

– Вы не верующие, вы туристы. А туристам мы продаем только свечи.

– А сколько стоит свеча?

– Сколько не жалко.

Купив свечи по такой странной цене, мы тут же их поставили за благополучный исход нашего путешествия, на что мы не очень надеялись, ознакомившись с вологодскими дорогами.

В очередное путешествие на Кавказ мы ехали уже на двух машинах. Во второй машине за рулем сидел наш близкий приятель Леня Зимин, тоже большой любитель путешествий, и я с ним за компанию. Задняя передача отказала в районе Пятигорска. Механик на СТО заявил, что у него нет сейчас времени – посмотрит завтра. Ночевали на месте дуэли Лермонтова. В голову лезли тяжелые мысли. На следующий день механик был особенно мрачен и окутан легким облаком перегара. Мы ходили за ним и заискивающе смотрели ему в глаза. Наконец он сменил гнев на милость:

– Ты давай, это, раскидай двигатель. Я же так ни хрена не вижу.

Мы сидели полдня с раскиданным двигателем и призывно выкрикивали: «Все готово!». Он немного поковырялся и велел собирать. В собранном виде машина тоже ездила только в одном направлении. Весь наш дальнейший путь и преодоление Мамисонского перевала проходили под девизом «Только вперед!», что создавало дикие ситуации. На самом перевале были огромные снежные языки. В этих местах приходилось спускать машины в ущелье и вытаскивать на руках. Помогли осетинские пастухи. Наше пиво и консервы скрасили их диету, состоящую из баранины и овечьего сыра. Зато по ту сторону перевала в районе Они и Амбралаури нас встречали криками «Ура!» Оказывается, это был местный путь «из варяг в греки». В связи с тем, что Клухорский перевал в последний раз использовали только во время войны, а Крестовый перевал находился под строжайшим контролем милиции, открытие Мамисонского перевала, то есть первую машину, ждало все местное население, дабы начать экспортировать мандарины в Москву. На обратном пути за Ростовом после очередного привала автомобиль уже не ездил ни вперед, ни назад, и отправился в Киев волоком вместе с бедным Леней.

У нас тоже поменялись планы. На обратном пути мы должны были заехать в Донецк к нашему институтскому другу Михаилу Кацу. Миша был старше нас и принадлежал к малочисленной когорте людей комсомольского порыва. Он был знатоком поэзии, остроумнейшим человеком и душой всех наших институтских компаний. О своем приезде мы его предупреждали многократно. В одном из кавказских городов мы обнаружили на почте бланки правительственных телеграмм и регулярно посылали на них депеши от Малого Совнаркома в Донецк. Миша в ответ обещал к нашему приезду зажарить гуся. Однако в Донецк мы так и не смогли заехать. По приезде в Киев я обнаружил телеграмму в три адреса – мне, товарищу Паниковскому и председателю общества охраны птиц товарищу Мациевскому: «Немедленно телеграфируйте что делать гусем».

И, конечно же, мы путешествовали по Западной Украине. Мы с удовольствием ездили там целый месяц, любуясь красотами мохнатых живописных гор, ставили палатки у бурных горных речек, дивились совершенству деревянных церквей. Посетили Мукачево, Ясиня, Яремчу, Ворохту… При подъезде к Ворохте нас поразил монумент – это была огромная статуя баскетболистки, поставленная в спортивном комплексе на въезде. Я сначала не мог понять, почему она смотрится так непристойно. Когда я рассмотрел ее вблизи и поговорил с местными жителями, мне все стало ясно. Статуя была сделана без особых тонкостей, и после очередной побелки потеряла контуры спортивной майки и трусов. Директор заведения посчитал это неприличным и заставил местного художника нарисовать на ней трусы черным битумом. Вот после этого она стала-таки голой дамой без лифчика. Сфотографировавшись с легкомысленной спортсменкой, мы направились домой. Путь наш лежал через Коростышев, где мы решили пообедать в придорожном ресторане с лирическим названием «Гранит», очевидно, в честь небезызвестного Коросты-шевского карьера. Бифштекс, заказанный нами, вызывал некоторые ассоциации с названием ресторана.

Но все это было потом. А пока я застал своих коллег-проектировщиков притихшими за своими столами и ожидающими, чем кончится крестовый поход на архитекторов.