Текст книги "Бумаргины (СИ)"

Автор книги: Елена Зайцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Гулин уже подходил к машине, как вдруг подумалось: а может, вообще никуда не ехать? Сами разберутся. Мать, конечно, жалко, но не хватит ли ей носиться с этой своей Раечкой как с дитятей? Дитяте однако тридцать два стукануло. Она уже не Раечка, она уже Раиса. И если эта Раиса так неугомонно ищет приключения на свою пятую, разве это давно не её сугубо личное дело? Правда, на этот раз речь шла уже и не о приключениях...

– Подождите, не уезжайте!

– Жду, но уеду, – хмыкнул, обернувшись, Гулин. Это Чудика принесло. Видимо, тот жил где-то неподалёку, болтался по дворам, выпрашивая сигаретку, а может быть и что-нибудь ещё, но у Гулина только сигаретку, и почему-то всегда только одну. Он вытащил пачку. – Хватай давай. Двигать мне надо.

– К сестре?

Гулин на мгновенье замер, а потом вперился взглядом в Чудика.

– К какой сестре? С чего ты решил, что к сестре?

– Сказали, – запросто ответил тот.

– Кто сказал?

– Они. Люди из стены.

Гулин молча сел в машину. У Чудика на всё «люди из стены», видно же, что ещё и с диагнозом паря. Вякнул там что-то наобум... Но от чего этот дурацкий осадок? И ведь уже не в первый раз, он и раньше замечал: Чудик этот вроде безобидный, а потрещишь с ним пару минут, и какой-то холодок, что-то где-то... Всё-таки неспроста таких душевнобольными зовут. Не каждый из них на тебя бросаться станет, но болезнь есть болезнь, вот видимо и надо бы держаться подальше...

С другой стороны, криво усмехнулся Гулин, а к кому я сейчас-то еду?

Нет, формально Раечка больной не была. Может быть, не болела и реально. Но если бы Гулина спросили, он ответил бы не задумываясь, положа руку на сердце: просто дура.

Почему – бог его знает, всё-таки двенадцатилетняя разница в возрасте. Гулин из армии вернулся, а Раечка пошла в третий класс. Но уже и тогда, пожалуй, стоило бы насторожиться. Хоть бы и после того, как она, насмотревшись «Fuego», бельё на четырёх балконах спалила – на своём и на трёх, что под ним. Всё бы ничего и со всеми бывает, в третьем-то классе и после «Fuego», если бы через неделю история не повторилась...

В восемнадцать Раечка влюбилась в экстрасенса, который обещал открыть ей чакры, а открыл необходимость двухнедельного посещения КВД. В двадцать пять связалась с Обнинскими солнцеедами, обучающими не только правильному поеданию солнечных лучей, но и подлунным путешествиям в любую точку пространства и, кажется, времени. В двадцать девять ушла с цыганами, и кто знает, когда, да и в каком состоянии, её бы нашли, не будь у неё такого хорошего брата. А Гулин был хорошим братом. Полковником юстиции, переживающим за мать, переживающую за дочь. Вот оно как в жизни бывает, вот такая вот пирамидка...

Только подустал Гулин быть её основанием. Ну хочет человек жизнь свою просрать в никуда – как ты ему, в конце концов, помешаешь? Сядет потом у разбитого корыта, патлы свои седые подерёт, на луну повоет, вспомнит где чего упустила – а поезд-то ту-ту. Кто-то это понимает сам, сразу, а в кого-то никакими путями, никакими силами не вобьёшь. Чтобы в сорок быть человеком, в восемнадцать надо не экстрасексами грезить, а вестибюлями юрфака. А в двадцать пять вести дела, а не глотать лучи и глюки... Плюс у баб, конечно, своя специфика, не хочешь вестибюли, вот тебе кухня, но ведь Раечке и это не по зубам, она и этого уж точно не просекает.

Нет, разумеется, никто не идеален, что-то да и у Гулина не срослось, есть проблемы и у него. Но он их решает и решит, даже ту, закоренелую, «лично-фронтовую». Любвей хватало, всякое бывало, но это был именно фронт, возня, перетягивание одеял, а хотелось уже и мира. И может быть, кстати, мир был не за горами. Появился кое-кто на днях. Майя. Кареглазая сказка. Вариант такой прекрасный, такой тихий, что казалось, это компенсация всех прошлых пустот и нелепых аттракционов.

И очень не вовремя, сегодня особенно не вовремя, вызвонила его мать с этим своим «Павлик, спасай Раечку» – Майя как раз была у него, и вот, вспуганной ланью упрыгала. Он ещё и не договорил, «мамкал» там что-то в трубку, а её уже и след простыл. Моментально, умочка, сообразила, что мужику сейчас не до неё будет. Редкие для женщины такт и прозорливость!

Гулин почти доехал, – если бы не пробка на Войтеховского, был бы уже на месте, – как мать снова позвонила.

– Павлик, ну ты где? – голос недовольный, но как-то поспокойнее.

– Да здесь уже почти. Что у вас?

– Павлик, мне страшно... Это всё? Она чокнулась?

– Да перестань, – поморщился Гулин. – Буду сейчас. Отбой...

Квартиру Раечке оставила бабушка – малюсенькую, но чистую и уютную. Полгода назад. Но то, что он увидел... Мать говорила, что всё плохо, но он не думал, что настолько. Просто не представлял, где-то и не хотел представлять, что бабушкин угол теперь в каком-то другом, уж тем более в плачевном, уж тем более в таком, неописуемом совершенно, состоянии...

Света в прихожей не было, и ему показалось, что переступая разнокалиберный металлолом, он споткнулся о секцию кладбищенской оградки.

– Павлик, осторожнее.

– Куда уж осторожнее... Ползу буквально. Домовой комитет-то куда смотрит? Обязали бы. Где она? И эти её... волшебности.

– В зале, – почему-то шёпотом сказала мама. И добавила: – Ты только помягче...

Раечка сидела на диване, нервно раскачивая ногой. Гулин обомлел: он ещё не видел её с этой стрижкой – какой-то кусками выхваченный ёжик, – а ведь и курсы парикмахера за плечами! В числе других. Тех курсов целый список можно составить. Органически не способен ни к чему человек, органически!

– Дуркуем?

– Нарисовался... Ты чё тут забыл?

– Фокусы приехал смотреть. Давай, покажи-ка мне, что ты там матери хотела показать.

Раечка только покривилась.

– Ну да, стыдно нам, конечно, не бывает. У матери астма. И ишемия прогрессирует, услышь меня, Рая!

– Я вылечить её хотела, дебил! – заорала Раечка так, что окна задрожали.

– Добро, добро... Лекарство в студию. Ну? Чем лечить будем?

Раечка молчала, а мать кивнула на подоконник:

– Да вон они, Паш... Я же говорю, они на георгины похожи. На белые...

Из трёхлитровой стеклянной банки на окне торчал букет шаров на тонких палочках.

Гулин подошёл. Шары были как-то сложно, но не особенно аккуратно склеены из кусочков бумаги.

– Георгины, бумаргины... Долго клеила?.. Рай, ты на мать посмотри. Думаешь, ей хочется играть в твои игрушки? Да и тебе бы уже стопэ. Ты с чего лечить-то кого-то собралась? Ты Авиценна? Ты вообще кто? Жизнь проходит. Не жаль?

– Пошёл вон. Убирайся отсюда, я сказала.

– Дети!.. Вы до приступа меня доведёте. Рая, Павлик всё бросил, приехал... Да я позвонить не успела, как он тут! Ради тебя. Тебе могла понадобиться помощь – любая, какая угодно. Может, ещё и понадобится, а он... Тебе не стыдно?

– За что?

– За всё, – поддержал Гулин. – Не бывает мучительно больно за бесцельно прожитые годы?

– Никогда, ни-ко-гда, ни разу в жизни, запомни, мне не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, – произнесла Раечка с такой артикуляцией, что на неё было как-то даже страшно смотреть. – Так что не таскайся сюда больше. Братишка.

– Хорошо. Добро. Ты права, я не прав. Ты умная, я дурак. Я думал, что матери помогаю, а сам тебе, замечательной, всю жизнь жить мешал. И вдруг это понял. И сейчас уеду. И мама со мной, да? – он посмотрел на мать, и та неуверенно кивнула. – Но практика всё ещё критерий истины? Да или нет?

– Чего ты хочешь?

– Вылечи меня. Болячек хватает.

– У тебя что-нибудь болит? – трепыхнулась мама.

– Разберёмся. Со всем разберёмся, сказали же, да, Рая?

Раечка пожала плечами, но взяла один из «бумаргинов».

– Как это вообще работает? Теория имеется?.. Ну, какие заминки, имеется или нет?

– Это – проекция энергоканала, – ткнула она в одну из круглых площадочек на шаре. – И это, и это... Всё это проекции. Скопление проекций...

– Так, не дурак. Дальше.

– Ты – тоже скопление. И я, и все. Ну, не проекций, а самих каналов... И если подключиться...

– К чему? К бумаге? Хорошо, подключусь...

– Павлик! – взмолилась мама. – Ну не надо, зачем ты! Нельзя же подыгрывать, я читала, что нельзя!

– Никто не подыгрывает. Это эксперимент. Однажды ведь надо выяснить, кто прав. А кто сошёл с ума и согласится на любую помощь и больше даже не пикнет. Я правильно говорю?

Раечка как-то неопределённо повела плечом. Гулин решил, что это можно расценивать как кивок и продолжил:

– Ладно. Давай уже к конкретике. Что мне нужно делать?

– Берёшь. Держишь – вот так, поближе. Смотришь на него, пока не почувствуешь.

– Что не почувствую?

– Узнаешь.

– И всё? Так просто?

– И всё, так просто.

Гулин забрал «цветок» у Раечки, уселся рядом и, приблизив его к самому носу, уставился.

– Паша, это цирк!

– Мама, ты мешаешь... И долго мне так?

– По-разному...

– Ты знаешь, я терпеливый. Игра в «недодержал» не пройдёт...

...Паша, это цирк. Мама, ты мешаешь. Ты знаешь, я терпеливый. По-разному. Цирк. Ты мешаешь. Игра не пройдёт. Цирк. Ты мешаешь. Игра не пройдёт. По-разному. По-разному. По-разному...

Гулин почувствовал тепло. Оно исходило от шара, и было едва заметным, приятным, но постепенно усиливалось. Глазам стало сухо и жарко, он отвёл их немного в сторону и увидел Чудика и Майю. Они просто стояли и смотрели на Гулина.

Они были настоящими, такими, как всегда, но он сразу их узнал – космонавта без шлема и кареглазую косулю с календаря.

Космонавт был из детства. В феврале, когда Павлику исполнилось восемь, достроили детский тубпрофилакторий в Чудиново, и туда отправляли по поводу и без повода. На стене профилактория, в фойе, обитало три космонавта. В ботинке у того, что без шлема, был самый потайной на свете тайник, куда помещалась ровно одна сигарета.

Кареглазая скуластая косуля украшала месяц май на стенке в Гулинском кабинете.

Жар от «бумаргина» усилился, воздух задрожал, завибрировал, и Чудик с Майей уже не казались такими настоящими. Они всё больше напоминали изображение, голограмму, и эта голограмма сбоила, бледнела, таяла, пока не растаяла совсем. Жар пропал – не постепенно, сразу. Гулин опустил «бумаргин» и заплакал.

 

(январь 2017)